West-East №9

Title:: West-East №9
Number:: 9
Year:: 2016
Date publication on the site:: 2017-03-09 13:39:48
Full journal in PDF:

Array
(
[0] => Array
(
[id_section] => 4
[id] => 157
[id_journal] => 8
[name_ru] => ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА: УЧАСТНИКИ И ИХ СОВРЕМЕННИКИ В ПАМЯТИ БЕЛОРУССКИХ ПОТОМКОВ
[annotation_ru] => Статья посвящена реконструкции фронтового опыта участников Первой мировой войны из белорусской деревни, память о которых хранят их потомки. Автор статьи, уроженка белорусского села Малая Воля, в течение многих лет собирала воспоминания родных и односельчан о событиях Первой мировой войны. Применяя методику oral history
и военной антропологии, автор воссоздала обстановку и настроения во время пребывания жителей деревни Малая Воля на фронте, в австрийском плену и немецкой оккупации. Существенной деталью повествования является анализ данных местной топонимики
и происхождения деревенских прозвищ, которые стали своеобразным проявлением
исторической памяти. Приведены воспоминания о немецкой оккупации села, военных походах фронтовиков в революционную Москву, взаимоотношениях офицеров и солдат
в русской царской армии. Образно показано психологическое состояние белорусского крестьянина, чьи нравственные устои были нарушены войной. Показаны быт и повседневная жизнь односельчан в окопах войны, в австрийском плену, во время оккупации села немецкими войсками. К счастью, судьба оказалась благосклонной к жителям деревни Малая Воля и участникам Первой мировой войны, большинство которых живыми
и невредимыми вернулись домой. Их фронтовой опыт, реконструируемый по рассказам односельчан, предстает сложным переплетением долга, возложенного на крестьянина-солдата, который он с честью выполнял, и отсутствием осознания причин и целей непонятной войны. Потомки бережно хранят память об участниках Первой мировой войны, о своих односельчанах, переживших мировую катастрофу.

[text_ru] => Фронтовой опыт и судьбы рядовых участников Первой мировой войны, их со¬временников, не принимавших участия в боевых действиях, сравнительно недавно стали предметом пристального внимания исследователей. Столь длительное забвение, связанное с чередой колоссальных потрясений, постигших Россию в XX веке, постепенно преодолевается [7, c. 109]. Новые страницы фундаментальных исследований и опубликованных источников восполняют прежние лакуны «забытой войны» [5; 8; 9]. В последнее время появилось значительное число работ, авторы которых реконструируют фронтовую повседневность участников войны [11], ана¬лизируют их пове¬дение в ментально-психологическом плане [6], в русле военно-исторической антропологии [1].
Несмотря на существенные успехи ученых, проблема человека на «забытой войне» и память о нем по-прежнему остается недостаточно исследованной.
Мы попытаемся реконструировать фронтовой опыт персонифицированных участ¬ников войны, их современников – односельчан из небольшой белорусской деревни, память о которых продолжает жить и в XXI веке.
В рядах 10-миллионной царской армии в годы Первой мировой войны сра-жались 650 тыс. белорусов [10, с. 214]. Среди них были жители деревни Малая Воля, ныне Дятловского района Гродненской области Республики Беларусь: Господарик Петр Степанович (1882–1960), Дубицкий Леон Фомич (1876–1958), Копоть Иван Матвеевич (1889–1961), Ольховик Юрий Данилович (1886–1942), Павочка Иосиф Иванович (1887–1957), Пузач Иосиф Васильевич (1884–1957), Пузач Николай Ни¬ко¬лаевич (1889–1963). Они очень скупо, неохотно делились воспоминаниями с односельчанами о своих фронтовых буднях, о неимоверно трудных дорогах войны. Эти воспоминания в рассказах односельчан были собраны автором настоящего исследования и положены в его основу.
Первыми боевое крещение в кровопролитных сражениях начавшейся войны при¬няли П. Господарик, Ю. Ольховик, И. Павочка и И. Пузач. Все они начинали службу в рядах царской армии на территории России еще в мирное время. П. Господарик и И. Пузач были направлены в Петроград, Ю. Ольховик и И. Павочка –
в Тамбов. Вчерашние крестьяне, оторванные от сохи и косы, должны были овладеть военным искусством. Непривычными для них казались распорядок дня, обмунди¬рование, винтовка в руках вместо орудий сельскохозяйственного труда, об¬ще¬ние с сослуживцами, чему во многом мешал языковой барьер. Некоторые употребляемые новобранцами белорусские слова становились порой в среде военнослужащих предметом насмешек и основанием для присвоения им обидных прозвищ: Цыбуля (лук), Бусял (аист) и др.
Но, как оказалось, это были легко преодолимые трудности, несравнимые с теми, которые ожидали их впереди. Мирный срок службы был прерван трагическими событиями в Сараево, где 28 июня 1914 г. был убит наследник австрийского престола Франц-Фердинанд, о котором солдаты русской армии имели смутное представление. Европа стала театром самой кровавой бойни в первой четверти XX века.
Россия, вступившая в войну на стороне Антанты, объявила всеобщую мо¬би-лизацию. На фронт в Восточную Пруссию вместе со своими сослуживцами были отправлены П. Господарик и И. Пузач. По их рассказам, самыми страшными были первые дни на фронте: груды искореженной техники, множество тел убитых, рвущиеся со всех сторон снаряды, замертво падающие рядом идущие товарищи. Крестьянский менталитет в совершенно непривычных условиях войны становился препятствием преодоления психологического барьера, ставившего солдата перед определенным выбором. С одной стороны, для них, выросших и воспитанных
в деревенской среде, помощь, взаимовыручка, поддержка были главным стержнем повседневной жизни. Эти принципы они готовы были применять на фронте на каждом шагу, поскольку во время боя, пробегая с винтовкой, видели тяжело раненных, умирающих, просящих о помощи. С другой – появлялось осознание не¬выполнения воинского долга – наступать и бить врага. Правда, эту миссию выполнять оказалось крайне сложно. Изо дня в день возникали трудности со снабжением армии боеприпасами. Штыковые атаки и рукопашный бой оставались единственным способом противостоять врагу, чтобы остановить его и спасти себя. После таких схваток, как рассказывали П. Господарик и И. Пузач, они в течение многих дней не могли ни спать, ни есть. Перед глазами постоянно всплывали лица убитых немцев, а оставшаяся кровь на шинели вызывала чувство брезгливости
к пище. Впрочем, и полевая кухня появлялась не так часто. Скудный паек делили по крупицам. Голод порой утоляли овощами и фруктами из брошенных местными жителями садов и огородов, которые могли оказаться на пути продвижения армии. К сожалению, продвижение оказалось недолгим и трагическим. В сентябре 1914 года русская армия была вытеснена из Восточной Пруссии. Два русских корпуса попали в окружение, многие солдаты погибли, а некоторые оказались в плену. Именно такая участь постигла И. Пузача. Почти два года во время военного плена ему пришлось рыть окопы, строить блиндажи, ремонтировать железнодорож¬ные пути на территории Австрии. Работать приходилось и днем и ночью. Силы были на пределе не только из-за изнурительного труда, но и скудного питания, так как в рационе военнопленных отсутствовал самый главный продукт солдата-крестья¬нина – хлеб. Его отсутствие не только истощало силы, но и вызывало ностальгию
о родном доме, где пекли так называемые боханы, то есть довольно большие прямоугольной формы буханки хлеба, где твердо знали правило: «Бяз хлеба яда – да парога хада» («Без хлеба еда – до порога хотьба»), то есть пища без хлеба дает силы дойти только до порога. Иногда, правда, удавалось осчастливить военнопленных особыми «деликатесами». Однажды, как вспоминал И. Пузач, вдоль железнодорожных путей, которые они восстанавливали, бродила бесхозная корова, и ее молоком военнопленные питались в течение нескольких дней. Спать приходилось на земле или деревянных досках, покрытых небольшим слоем сена или соломы. С чувст¬вом горечи вспоминал И. Пузач о бесчеловечных способах наказания тех, кто пытался спастись бегством. Пойманных и возвращенных солдат сажали на несколько дней
в яму, до половины заполненную ледяной водой, или клали на землю и, накрыв сверху досками, били по ним тяжелым молотом. Выжить удавалось немногим. Тем не менее свобода и тоска по дому преодолевали любой страх и опасность.
Однажды при перемещении на новый объект работ И. Пузачу с группой военнопленных удалось бежать. Вырвавшись из плена и перемещаясь только ночью, он оказался на территории Польши, откуда, как полагал, рукой подать до родной деревни. Нашлись сочувствующие люди, которые переодели его, обули, накормили и посоветовали заменить свою фамилию на польскую, объяснив, что так будет больше шансов найти место для ночлега, попросить продукты или другие необходимые вещи. Долго не раздумывая, Иосиф Пузач стал Феликсом (по белорусски – Фэлiком) Кухарским. Псевдоним не только спас ему жизнь. Односельчане, узнав эту историю из его уст, после возвращения неофициально стали звать его Фэлик. Память о нем и по сей день живет в прозвище Фэликовые, которое носят его дети, внуки, правнуки.
Сослуживец И. Пузача – П. Господарик – после вытеснения русской армии
из Восточной Пруссии оказался на Кавказском фронте и продолжал службу при штабе полка. В отличие от передовой, где, как он вспоминал, со смертью приходилось сталкиваться на каждом шагу, здесь не свистели пули над головой, но сюда поступали сведения о людских потерях на фронте, от численности которых леденело сердце. Имея за плечами два класса церковно-приходской школы, П. Господарик занимался регистрацией погибших и раненых. Иногда ему приходилось присутствовать при захоронении погибших, и тогда он с особой тщательностью старался описывать эти координаты, осознавая, что его скрупулезность в будущем облегчит поиски их родным и близким. Он думал и о том, что в случае его смерти кто-то поступит соответствующим образом. П. Господарик был очевидцем драматических споров между офицерами русской армии о неудачах на фронте, которые разрешались порой с применением оружия. На всю жизнь ему врезался в память случайно подслушанный разговор между высшими офицерами, которые восхищались и высоко ценили выносливость, героизм, боевой дух солдат. Но до глубины души его потрясли и оскорбили их рассуждения о том, каким способом следует воспрепятствовать солдатам в будущем получать знания и развивать свои способности. Отцы-офицеры были обеспокоены судьбой собственных детей и не желали, чтобы они, вместо крестьян-патриотов, всю жизнь копались в земле. При этом офицеры считали, что им и свои головы беречь надо, а мусора, так они называли рядовых солдат, всегда хватит. Эти примеры крайней несправедливости П. Господарик настолько часто приводил в беседах со своими односельчанами, что они стали звать его «напшыклад», несколько измененное в разговорной речи белорусов как диалектное слово – напрыклад («например»).
В конце 1914 года на фронт из Тамбова были отправлены Ю. Ольховик и И. Па¬вочка.
Ю. Ольховик воевал в Карпатах и потом рассказывал односельчанам о том, что их небольшой разведгруппе удалось захватить немецкого генерала и телохранителей. Его удивляло поведение пленных, которые по дороге к штабу беспрестанно молились, а потом, достав деньги из своих запасных карманов, пытались вложить в голенище сапог разведчиков. За участие в этой операции Ю. Ольховик получил краткосрочный отпуск, после которого на фронт не вернулся по состоянию здоровья. Жители деревни по достоинству оценили его поступок, называя вернувшегося солдата Юрочко. Соответственно, именем Юрочковые стали называть всех родных. Название Юрочково сохранилось даже в топографических объек¬тах сельской местности – это были принадлежавшие ему лес, поле, болото.
Самым длительным был срок службы в царской армии у И. Павочки. Участие в военных действиях он начал на территории Польши. По его воспоминаниям, особенно кровопролитным было сражение на подступах к Варшаве, где текли настоя¬щие реки крови, а некоторые солдаты от увиденного теряли рассудок. После тяжелейших испытаний русская армия, преследуя отступающих немцев, продвигалась к границам Германии. По непонятным для пехотинцев причинам часть солдат
по приказу командования была отправлена в Москву. Больше всего это радовало И. Павочку, так как путь возращения проходил через родную деревню. Он даже питал надежду получить краткосрочный отпуск. Такая практика имела место в царской армии. «Согласно высочайшим повелениям от 5 октября 1915 г. и 19 августа 1916 г. солдаты могли получить отпуск для устройства домашних дел и свидания с родными» [1, с. 73]. В крайнем случае, рассуждал он, хотя бы появится возможность встречи с родными. Каково же было его разочарование, когда, находясь
в нескольких шагах от своего дома, он не смог увидеть родных, сообщить о том, что жив. Руководство не разрешило рядовому пехотинцу хотя бы на несколько минут забежать в родной дом и порадовать своих родителей. Как выяснилось позже,
в Москве они должны были предотвратить революционный взрыв и беспорядки по поводу недовольства царской властью. Но продолжающиеся неудачи на фронтах требовали пополнения рядов русской армии, и И. Павочка вновь был отправлен на Юго-Западный фронт. Однако революционные события в Петрограде, Москве и других городах России вновь возвращали солдат царской армии с фронта, теперь уже для установления власти большевиков. В этих рядах был и И. Павочка, за которым односельчане закрепили прозвище Большевик, перешедшее к потомкам, которых зовут Большевиковые, что напоминает о тех далеких событиях и об одном из их участников.
Территория Беларуси, которая входила в состав Российской империи, находилась в непосредственной близости от восточного театра военных действий. Летом 1915 года немецкие войска «захватили примерно 25 % территории Беларуси, где до войны проживало 2 млн человек» [2, с. 231]. Население захваченных территорий подвергалось массовым грабежам и насилию. По территории Беларуси тянулись неисчислимые потоки беженцев. Одних гнала война, многочисленные налоги, принудительные работы, вывоз рабочих и крестьян в Германию. Другие снимались с мест по приказу командования русской армии и жгли небольшие города и деревни, чтобы ничего не оставалось немцам. По приблизительным подсчетам, из Беларуси
в это время ушло около 1,5 млн человек [3, с. 175]. К тому же началась новая волна мобилизации. На службу призывались лица пожилого возраста и молодежь досроч¬ных призывов. К этой категории относились Л. Дубицкий, А. Копоть и Н. Пузач. Все они были отправлены на Юго-Западный фронт и перенесли тяжелейшие испытания. Они рассказывали о том, что им приходилось греть ноги в лужах крови из-за отсутствия обуви, поочередно носить теплую одежду, из-за отсутствия транспорта тащить на себе артиллерийские орудия, в минуты затишья во время сна приходилось раздеваться донага, так как одолевали насекомые, в касках готовить оставленные на полях овощи, чтобы не умереть с голода.
В памяти односельчан каждый из них занял достойное место. Н. Пузач за свой добрый нрав и внешний вид (у него на лице всегда был здоровый румянец) получил прозвище Боровик, а все его родные – Боровиковые.
Собственное имя Лявонь, и отсюда Лявоневые потомки, остались в памяти сельчан за Леоном Дубицким, которого сравнивали с С. М. Буденным за пышные усы, согревавшие, по его словам, сказанными в шутку, в окопах во время войны.
За родными трех поколений сохранилось прозвище Матавушавые, которое дал А. М. Копать. Вернувшись с войны, он часто употреблял в своей речи польские слова, и его отчество Матвеевич в белорусском языке произносилось как Матавуш.
В сентябре 1915 года кайзеровскими войсками была занята и деревня Малая Воля, в которой на тот период проживали всего 160 человек [4, с. 379]. У местного населения стали отнимать крупный рогатый скот, лошадей, продукты питания, фу¬раж . Житель деревни Григорий Пузач, которому в это время было 18 лет, рассказывал, что мужчин, женщин и даже детей в принудительном порядке отправляли
на заготовку леса. Часть этой древесины перевозили в Германию, еще больше сплавляли по реке Щаре на ближайший фанерный завод в Мосты, продукция которого шла на нужды немецкой армии. Жители деревни обязаны были по всей округе собирать сосновые пни для получения скипидара. От каждой семьи требовали сдавать определенное количество ржи, гречихи, ячменя, пшеницы. Были введены разного рода денежные поборы. Немцы отнимали у жителей деревни различные вещи, в которых они нуждались. Необычную историю, как след пребывания их в деревне, рассказал Г. Пузач. Дедушка братьев Ольховиков Антона, Михаила, Николая и Андрея служил в царской армии. Это был крепкий коренастый мужик. Ходили слухи, что он пил воду только один раз в год. Из армии он привез сапоги, которыми его наградили за службу. Немцы увидели его в новых сапогах и дали команду: «Старый казак, отдай буты (сапоги)». Очевидно, его внешний вид ассоциировался у них с казаками. Он лишился сапог, но для односельчан отныне стал «казаком». Прозвище Казаковые и по сегодняшний день носят потомки всех четырех семей Ольховиков.
Дополнительные трудности пришлось испытать всем жителям при строительст¬ве моста через р. Щара и дороги длиною в 32 км до ближайшего центра Дятлово. Деревня находилась в удобном, со стратегической точки зрения, месте, и по фортификационным нормам необходимо было сооружать высокие насыпи на обоих берегах реки. Жители ежедневно мешками, котомками приносили, на небольших деревянных тележках привозили песок. Заготовленного леса для строительства моста было недостаточно, и тогда вырывали потолки, полы в домах, разрушали хозяйственные постройки. Мост и дорога так и остались недостроенными, а насыпь на берегу реки, хотя и заметно уменьшилась с течением времени, носит и сегодня название Немчурова (немецкая) горка.
К счастью, судьба оказалась благосклонной к жителям деревни Малая Воля
и участникам Первой мировой войны, которые живыми и невредимыми вернулись домой. Их фронтовой опыт, реконструируемый по рассказам односельчан, предстает сложным переплетением долга, возложенного на крестьянина-солдата, который он с честью выполнял, и отсутствием осознания причин и целей непонятной войны. Современники, сами испытавшие и пережившие всю тяжесть немецкой оккупации, очень метко, с присущей им народной мудростью, изыскали для фронтовиков особую форму награды, не требующей ни материальных затрат, ни мо¬ральных усилий. Потомки бережно хранят память об участниках Первой мировой войны, о своих односельчанах, переживших мировую катастрофу.
Список использованных источников
1. Асташов А. Б. Русский крестьянин на фронтах Первой мировой войны // Отечественная история. 2003. № 2.
2. Елизаров С. А., Нарижная Е. П., Неверова З. А., Юрис С. А. История Беларуси в контексте европейской цивилизации. Минск: Вышэйшая школа, 2016.
3. Iгнатоўскi У. М. Кароткi нарыс гiсторыi Беларусi. Мiнск: Беларусь, 1992.
4. Памяць. Дзятлаўскi раен. Мiнск, Унiверсiтэцкае, 1997.
5. Первая мировая война в оценке современников: власть и российское общество 1914–1918:
в 4 т. М.: РОССПЭН, 2014.
6. Поршнева О. С. Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат России в период Первой мировой войны (1914–1918). Екатеринбург, 2000.
7. Родин Н. В. Великая война 1914–1918 гг. и национальная память России: проекты и реалии // Великая война 1914–1918. Вып. 3. М.: МБА Квадрига, 2013.
8. Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис. М.: РОССПЭН, 2014.
9. Россия в Первой мировой войне. Великая забытая война. М.: Яуза Эксмо, 2014.
10. Сараковiк I. А. Гiстория Беларусi ў кантэксце сусветнай гiсторыi. Минск: «Современ¬ная школа», 2009.
11. Сенявская Е. С. Отношение к жизни и смерти участников Первой мировой войны: очерк фронтовой повседневности // Былые годы. Российский исторический журнал. 2012. № 3 (25).

[name_en] => WORLD WAR I: PARTICIPANTS AND CONTEMPORARIES IN MINDS OF DESCENDANTS
[annotation_en] => The article is devoted to the reconstruction of the war experience of the participants of
World War I from Belarusian countryside whose memories are cherished naturally by their
descendants. The author, a native of the Belarusian village Malaya Volya, collected memories
of relatives and fellow villagers of World War I events for many years. Applying the method
of oral history and military anthropology, the author recreated the atmosphere and mood during
the stay of the villagers in the village Malaya Volya at the front, in the Austrian captivity
and German occupation. An essential part of the narrative is to analyze the data of the local
place names and origins of the village of nicknames, which became a kind of manifestation of
historical memory. An essential part of the narration is to analyze data of local names and
origin of rural nickname, which became a kind of manifestation of historical memory. There
are memories of the German occupation of the village, the military campaigns of soldiers to
revolutionary Moscow, relations between officers and soldiers in the Russian tsarist army.
There is shown figuratively psychological state of the Belarusian peasant, whose moral principles
have been violated by the war. There are shown house life and the daily life of the villagers
in the trenches of war, in the Austrian captivity, during the occupation of the village by
German troops. Fortunately, fate was kind to the people of the village Malaya Volya and participants
of World War I, most of whom have returned home safe and sound.
[text_en] => The article is devoted to the reconstruction of the war experience of the participants of
World War I from Belarusian countryside whose memories are cherished naturally by their
descendants. The author, a native of the Belarusian village Malaya Volya, collected memories
of relatives and fellow villagers of World War I events for many years. Applying the method
of oral history and military anthropology, the author recreated the atmosphere and mood during
the stay of the villagers in the village Malaya Volya at the front, in the Austrian captivity
and German occupation. An essential part of the narrative is to analyze the data of the local
place names and origins of the village of nicknames, which became a kind of manifestation of
historical memory. An essential part of the narration is to analyze data of local names and
origin of rural nickname, which became a kind of manifestation of historical memory. There
are memories of the German occupation of the village, the military campaigns of soldiers to
revolutionary Moscow, relations between officers and soldiers in the Russian tsarist army.
There is shown figuratively psychological state of the Belarusian peasant, whose moral principles
have been violated by the war. There are shown house life and the daily life of the villagers
in the trenches of war, in the Austrian captivity, during the occupation of the village by
German troops. Fortunately, fate was kind to the people of the village Malaya Volya and participants
of World War I, most of whom have returned home safe and sound.
[udk] =>
[order] => 1
[filepdf_ru] => 157_ru.pdf
[filepdf_en] => 157_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => ПУБЛИКАЦИЯ МАТЕРИАЛОВ
[section_en] => PUBLICATION OF MATERIALS
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Вера Михайловна Новик
[author_en] => Vera M. Novik
)

)

[1] => Array
(
[id_section] => 6
[id] => 147
[id_journal] => 8
[name_ru] => Травелог как исторический источник
[annotation_ru] => Статьи и сообщения данного выпуска ежегодника объединяет общая тема – «Травелог как исторический источник». Во всех публикуемых статьях по-преж-нему основной остается оппозиция «Запад – Восток», которая соответствует концепции издания. Прошлогодний, восьмой выпуск ежегодника объединяла тема крымских текстов, которая получила дальнейшее продолжение в научном сотрудничестве наших авторов и читателей .
[text_ru] => Статьи и сообщения данного выпуска ежегодника объединяет общая тема – «Травелог как исторический источник». Во всех публикуемых статьях по-преж-нему основной остается оппозиция «Запад – Восток», которая соответствует концепции издания. Прошлогодний, восьмой выпуск ежегодника объединяла тема крымских текстов, которая получила дальнейшее продолжение в научном сотрудничестве наших авторов и читателей . В девятом выпуске журнала авторы делятся своими выводами и результатами анализа свидетельств путешественников из разных эпох и разных стран. В этих исследованиях применялись самые различные методы, в том числе структуралистский, текстуальный, компаративистский, имагологический и историко-культурный. В нашем издании уже было обращение к теме путешествий, так как изучение историко-культурных контактов
в дихотомии «Запад – Восток» невозможно представить без использования ис-точников, обозначаемых термином «травелог» . Принято считать, что травелог – это жанр литературы с глубокими историческими корнями, уходящими во времена мифов древней Греции об Одиссее и Илиаде, крестовым походам и освоению мира мореплавателями. Он вырос из дневников путешественников, путевых записок, заметок. Действительно, путешествие как объект изучения дает исследователю очень широкие возможности. В последние годы этот термин широко вошел в нашу жизнь – не только в смысле научной деятельности, но и в повседневности. В современном информационном обществе мы почти ежедневно сталкиваемся с травелогами в постах и блогах социальных сетей. Однако традиционно принято считать, что травелоги – это книги о путешествиях: путевые дневники, заметки и рассказы, воссоздающие быт, культуру, историю места, куда судьба заносит автора. Но травелог никогда не был и никогда не будет просто путеводителем или туристическим описанием, это всегда личный сюжет, диалог авторского «я» или героя с местом, с городом, со своим прошлым, со своим настоящим, со своей историей, культурой. Это не только хронология поездки, но и рефлексия и переживания увиденного. И в этом смысле для историка, который ставит своей целью идеальную реконструкцию прошлого, травелог становится неоценимым источником. Ассимиляция литературного жанра с историческим нарративом происходила на протяжении двух последних десятилетий, когда, по словам Л. П. Репиной, «одним из наиболее заметных знаков перемен, произошедших в конце XX века, стало интенсивное использование в исторических работах источников литературного происхождения с помощью теорий
и методов, заимствованных из современного литературоведения» . В наше время, когда любое исследование невозможно без дисциплинарного подхода, травелог представляет собой важный материал и для историка, и для этнографа, и для антрополога, и для филолога. В российский научный оборот термин «травелог» ввел британский и американский культуролог и одновременно российский ученый
А. М. Эткинд , что позволило разграничить понятия «путешествие как поездка» и «путешествие как сочинение о поездке». Нижегородский исследователь, лите¬ратуровед А. Г. Бодрова, проводя анализ травелогов словенских писателей начала XX века, справедливо отметила, что в современных гуманитарных штудиях травелог является пограничным жанром, находится на периферии литературного поля – на границе между художественной и документальной литера¬турой, нередко имеет точки соприкосновения с автобиографией, письмами, воспоминаниями . При этом большинство ученых, которые применяют термин «травелог», следуют за литературоведом Е. Р. Пономаревым. В предисловии
к своей монографии «Типология советского путешествия» он подробно разбирал проблемы научной терминологии в исследованиях путешествий и пришел к выводу, что наиболее удачным термином для обозначения реально произошедшего путешествия, отображенного в тексте, будет «травелог»: «Соединение путешест¬вия
и «логоса» дает нам некое «знание о поездке». <…> Помимо удачности и нужной широты коннотаций, он, в общем-то, понятен россиянину, ибо “логос” восходит еще к основам русской книжности, а travel стало привычной реалией последних лет» .
Публикуемые в ежегоднике статьи и выводы, сделанные их авторами, включаются таким образом не только в терминологические споры, но и расширяют сферу применения травелога как источника в исторических и культурологических
исследованиях. В статьях данного выпуска ежегодника исследуются не только «реально произошедшие путешествия», но и путешествия в вымышленные миры, что позволяет расширить понятие термина «травелог». Так, наш постоянный автор, член редколлегии Ю. С. Обидина рассматривает путешествие Одиссея
в загробный мир как пример осмысления места человека в греческой архаиче-ской космологии.
В статье члена редакционного совета И. Р. Чикаловой, ученого из Беларуси, продолжена серия ее публикаций, посвященных восприятию и изучению Англии в Российской империи, и представлена репрезентация Англии и ее жителей в источниках личного происхождения и отчетах российских путешественников конца XVIII – начала ХХ веков.
В статье выпускницы исторического отделения Марийского университета, а ныне доцента Института истории Санкт-Пе¬тербургского университета Т. Н. Жуковской рассматриваются два эпизода из истории «академических путешествий» русских студентов: обучение профессорантов Петербургского педагогического института в университетах Германии, Австрии, Англии, Франции в 1808–1811 гг. и командировка студентов Педагогического института в Англию в 1816–1819 гг. для знакомства с теорией и практикой взаимного обучения по методу Дж. Ланкастера. Последний опыт был необходим для распространения начальных училищ, что оставалось самым слабым звеном образовательной реформы Александра I.
Сохранившаяся переписка командированных русских студентов с Конференцией Педагогического института, министром народного просвещения и другие источники позволили автору статьи реконструировать обстоятельства их перемещения по Европе, систему научной подготовки и научной коммуникации начала XIX в., особенности повседневной жизни русских студентов за границей, восприятие ими национальных и культурных особенностей западноевропейских стран. С точки зрения профессиональных и жизненных траекторий подготовка русских профессоров
за границей изменялась от регламентированого «академического путешествия», когда кандидат мог лишь по согласованию с направившим его университетом изменить местопребывание, расширить список прослушанных курсов и автори-тетных консультантов, разработать дополнительное направление научной подготовки – к более свободному, автономному и краткому путешествию с целью подготовки научной работы по заранее определенной теме. Эта практика стала почти обязательной во второй половине XIX в. как для представителей точных и естест¬венных наук, так и для гуманитариев и способствовала все более тесному включению российских университетов в общеевропейское интеллектуальное пространство.
Сопоставление целей, задач и результатов заграничных командировок ученых, студентов и кандидатов на занятие заведующих кафедр на разных этапах развития российского университетского образования дает публикация статьи преподавательницы Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина Г. Н. Лебедевой, в которой раскрыта роль академических путешествий в становлении российского славяноведения.
Тема научных путешествий словацких ученых на значительном временном отрезке представлена в статье профессора Университета им. Я. А. Коменского
М. Даниша.
Особое место в этом выпуске занимает публикация еще одного автора из Словакии, научного сотрудника Института истории Словацкой академии наук – Д. Кодайовой. В ее статье на основе современных методологических подходов подробно анализируется знаменитый травелог XVIII века, который одновременно является образцом женской путевой прозы, – путевые письма англичанки лэди Мэри Уортли Монтегю.
Преемственность с крымской тематикой предыдущего выпуска нашего ежегодника демонстрирует публикация известного ялтинского журналиста, краеведа, главного редактора историко-краеведческого альманаха «Старая Ялта» Л. Лысовой, которая поделилась уникальными материалами об авторе первого путеводителя по Крыму.
Традиционно в журнале представлена рубрика «Гендерные исследования
в гуманитарных науках». Здесь – в соответствии с гендерным балансом – опубликованы статьи двух авторов. Это исследование известного не только в России, но и за рубежом ученого Н. Л. Пушкаревой о феномене писателя Л. Н. Толстого как «символа русской сексуальной мощи» и статья о практике династических браков в Монгольской империи в XIII–XIV веках профессора Марийского государст¬венного университета, автора получивших широкое признание работ по истории Казанского ханства А. Г. Бахтина.
В разделе «Публикация документов и материалов» продолжена тема Первой мировой войны: здесь размещены воспоминания свидетелей войны из Беларуси, обработанные в глубоко личном очерке руководителя белорусской диаспоры Республики Марий Эл, доцента кафедры всеобщей истории Марийского госуниверситета В. М. Новик, а также завершена публикация солдатского дневника времен войны уроженца Марийского края.
Редакционный совет и редколлегия ежегодника выражают огромную благо-дарность всем авторам и рецензентам за подготовку этого выпуска.

[name_en] => TRAVELOGUE AS A HISTORICAL SOURCE
[annotation_en] => Citation for an article: Rockina G. V. Travelogue as a historical source. 2016, no. 9, pp. 58.

[text_en] => Citation for an article: Rockina G. V. Travelogue as a historical source. 2016, no. 9, pp. 58.

[udk] =>
[order] => 2
[filepdf_ru] => 147_ru.pdf
[filepdf_en] => 147_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
[section_en] => ARTICLES AND POSTS
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Галина Викторовна Рокина
[author_en] => Galina V. Rockina
)

)

[2] => Array
(
[id_section] => 6
[id] => 148
[id_journal] => 8
[name_ru] => ПУТЕШЕСТВИЕ ОДИССЕЯ В ЗАГРОБНЫЙ МИР: ОПЫТ ОСМЫСЛЕНИЯ МЕСТА ЧЕЛОВЕКА В ГРЕЧЕСКОЙ АРХАИЧЕСКОЙ КОСМОЛОГИИ
[annotation_ru] => В статье рассматривается путешествие Одиссея в загробный мир как пример осмысления
места человека в греческой архаической космологии. Показано, что применение междисци-
плинарных подходов к трактовке мифа позволяет привести в соответствие данные эпоса
и представления древних греков об устройстве Вселенной. В качестве метода исследования
избран контекстуальный анализ, методологической основой стали исследования в области
антропологии и исторической психологии. Автор отмечает, что описанное Гомером пу-
тешествие Одиссея по морю нельзя рассматривать лишь в горизонтальной плоскости,
поскольку традиционные попытки воссоздать путешествие Одиссея с помощью историче-
ской реконструкции наталкивались на многочисленные противоречия как синхронного, так
и диахронного характера. Подчеркивается, что теории локализации потустороннего мира,
понимаемые комментаторами Гомера в самом буквальном смысле, не вписываются в кос-
мологические представления древних греков. Неслучайно у Гомера нет определенности
в локализации царства Аида. Также отмечается, что бесконечный путь Одиссея по морю –
это нечто гораздо большее, чем просто путешествие. Вселенная, описанная Гомером, пред-
ставляется как три одномерных объединения. В статье подчеркивается амбивалентный об-
раз моря в греческой культуре, который приводит человека в царство мертвых. Образ моря
олицетворяет собой образ смерти, поскольку морское путешествие может привести либо
в царство мертвых, либо на острова Блаженных. Именно море является связующим зве-
ном между мирами живых, мертвых и богов. Показано, что описанные Гомером представ-
ления о загробном мире имеют аналоги и в других культурах, предшествовавших древне-
греческой, или следовавших за ней. Вода соединяет различные части мира, как реальные,
так и воображаемые, как в греческой, так и в ближневосточной традициях. В статье сделан
вывод о том, что анализ мифа позволяет сделать то, что не удалось сделать историче-
ской реконструкции путем нанесения маршрута Одиссея на географическую карту.
[text_ru] => Теория мифа сегодня широко применяется в междисциплинарном поле гуманитарных наук, опираясь на антропологию, классическую филологию, фольклор, историю, лингвистику, психологию, философию. Мифы, рассказы, легенды, фольклор, эпос способны дать ценную информацию о том, как люди воспринимают окружающий их мир. Эпос, устная и письменная традиции содержат в себе опыт поколений
в осмыслении Вселенной, устанавливают нормы и стандарты поведения и отра-жают культурные ценности.
Можно утверждать, что ни один другой литературный текст не несет в себе так много информации, как гомеровские поэмы. Это поистине кладезь сведений об античной цивилизации. Язык эпоса часто подчеркивает контраст между нашим восприятием окружающего мира и его историческими коннотациями. Новые методологические подходы к традиционным историческим источникам позволяют открывать ранее не известные смыслы и ментальные установки.
Особо показательна в этом плане «Одиссея» Гомера. Возвращение Одиссея домой из-под стен разрушенной Трои и его скитания давно привлекают не только иссле¬дователей, но и писателей, художников, сценаристов, кинематографистов. В самой поэме много различных напластований, как исторических, так и культурных, которые зачастую не только не согласуются, но и противоречат друг другу. В качест¬ве одного из примеров такого рода мы выбрали путешествие Одиссея в загробный мир, которое давно привлекает внимание исследователей, как древних, так и современных.
Почему именно Одиссей? Его путешествие в загробный мир, описанное Гомером, поистине уникально. Во-первых, он живым попадает туда и живым оттуда возвращается. Во-вторых, очевидно, что это путешествие не имеет никакого отношения к географии [4, с. 51]. В-третьих, некоторые исследователи полагают, что все странствие Одиссея происходит в загробном, потустороннем мире [5]. Путь Одиссея по морю – это нечто гораздо большее, чем просто путешествие [8]. Это – попытка осмысления места человека, как в космическом, так и в человеческом континууме.
Миф о путешествии в загробный мир есть у многих народов, но у древних греков он получил не только особое поэтическое обрамление, но и в философическое обоснование.
Уже древние комментаторы Гомера пытались воссоздать путешествие Одиссея
и указывали несколько известных им входов в подземное царство. Именно с них берут начало так называемые «теории локализации», поставившие перед собой задачу нанести на карту весь маршрут Одиссея, включая его путешествие в загробный мир. Анализ современного состояния данной концепции приведен у Ю. В. Андреева в его замечательной «Поэзии мифа и прозе истории» [1]. Л. А. Гиндиным был сделан лингво-филологический анализ Х песни «Одиссеи» [5], а начиная с исследователей школы «Анналов» образ подземного царства рассматривается как граница греческой идентичности [5]. В. Буркерт считает, что подробное описание царства Аида в «Одиссее» призвано «раз и навсегда отделить мертвых от мира живых» [3]. Наша же задача – показать, что подробная загробная география свидетельствует о том, что греки перестали ограничивать обитаемый мир только местом своего обитания (полис в то время еще не сложился), а расширили ойкумену
до размеров Вселенной.
Путешествие Одиссея в загробный мир описано у Гомера дважды. Первый раз, когда Цирцея извещает Одиссея, что он должен пересечь реку Океан на своем корабле и оставить мир живых позади. Он должен достичь противоположного берега, рощи Персефоны, где он оставит свой корабль. Далее он будет идти пешком к Аиду, пока не достигнет места, где две реки, Коцит и Пирифлегетон, встречаются
и впадают в озеро Ахерон. Слияние двух рек отмечено камнем; в этом месте Одиссей должен выкопать яму и вызывать души мертвых из-под земли.
Второе описание этого путешествия дано самим Одиссеем (Од., XI, 1–22). Он и его люди плыли к концу Океана и прибыли в царство киммерийцев, расположенное в вечном тумане, куда никогда не проникают солнечные лучи. Царство киммерийцев, согласно этой истории, расположено не на севере, как думали уже некоторые поздние античные авторы (см.: Геродот. 4, 11), а по другую сторону реки Океан.
Важно отметить, что область, расположенная за рекой Океан, не освещена Солнцем, так как оно было оставлено Одиссеем и его спутниками позади. Вследствие этого Одиссей углубляется по мере своего путешествия в страну сумерек, которую Гомер, а вслед за ним и другие античные авторы, называют Эребом. И наконец, Одиссей и его спутники долго идут по берегу реки и достигают того места, где они встречаются с тенями мертвых.
В обоих описаниях путешествие мыслится как происходящее на горизонтальном уровне, а не как спуск в подземный мир. В ходе путешествия мы можем выделить три основных этапа: первый этап влечет за собой пересечение Океана; второй этап включает в себя путешествие по берегу Океана; третий этап является прибытием к месту слияния двух рек.
Четвертый этап включает в себя рытье ямы для жертвоприношения. Из всех этих этапов первый является наиболее важным, поскольку он требует пересечения реки, являющейся границей между миром живых и миром мертвых.
Но в последней книге «Одиссеи» мы встречаем и третье описание пути в загробный мир. Это путешествие душ убитых женихов во главе с Гермесом. Женихи тоже идут по берегу реки Океан, проходят мимо белого камня, а затем приходят к воротам дома Cолнца и, наконец, достигают луга асфоделей (Од., XXIV, 10–14).
Эти ориентиры отличаются от описанных Цирцеей, и все же они не противоречат ее рассказу, так как во всех случаях река Океан является границей. Здесь тоже нет упоминания о спуске. Параллели таких представлений о загробном мире можно найти и у других народов [12].
Таким образом, Океан, согласно сведениям Гесиода и Гомера (Гесиод. Теогония, 242; Гомер. Илиада, XIV, 200–1), находится на краю обитаемого мира. Вдоль его бе¬регов мы находим не только царство мертвых, но и острова Блаженных. Это оз¬начает, что Океан является концом одного мира; в то же время он – начало другого мира.
Согласно архаической космологии, Солнце не заходит в Аид; однако, следует отметить, что такое представление изменяется, уже начиная с Пиндара, который упоминает, что Солнце светит в загробном мире (Пиндар, Олимп, II, 110). В последней книге «Одиссеи» души женихов, путешествуя вдоль берегов Океана, проходят мимо ворот Солнца (Од., XXIV, 12), что позволяет предположить, что границы обитаемой Вселенной были отмечены этими воротами. Ни у Гомера, ни у других античных авторов нет никакого упоминания о Солнце, которое светит по ту сторону Океана. Напротив, есть вполне убедительные свидетельства, что Солнце не заходит в Аид. Ключ к пониманию такой ситуации представляет сюжет в «Одиссее», в котором Солнце выражает свое неудовольствие богам, потому что спутники Одиссея убили коров Гелиоса. Солнце угрожает взбунтоваться и начать светить среди мертвых. Зевс следит за тем, чтобы порядок во вселенной сохранял стабильность (Од., XII, 377–88). Таким образом, очевидно, что присутствие Солнца в Аиде является признаком космического расстройства.
Следующим ключевым пунктом на пути Одиссея является остров Цирцеи. Это также своего рода граница, поскольку он одинаково близок и к восходу и к закату солнца. То, что Запад и Восток могут соприкасаться в одном месте является нелогичным; тем не менее это четко указано в тексте. Одиссей и его спутники на острове Цирцеи оказываются дезориентированными, потому что они не могут различить, где восходит Солнце и где оно заходит. «Нам неизвестно, где запад лежит, где является Эос; Где светоносный под землю спускается Гелиос, где он на небо всходит» (Од., Х, 190–92; пер. В. Жуковского). Из этого отрывка видно, что восток и запад очень близко друг к другу; так близко, что Одиссей не может отличить их друг от друга. Эту головоломку можно решить, если мы будем рассматривать остров Цирцеи как границу между обитаемым миром и Аидом. Здесь, возможно, и находится граница между мирами, которую Гомер описывает как ворота Солнца. То есть граница между миром мертвых и миром живых не является географической точкой на карте ойкумены, как это пытались представить многие авторы после Гомера. Два доказательства подтверждают эту точку зрения. Во-первых, Гесиод говорит о доме Ночи, который находится в непосредственной близости от дома Дня,
и описывает пути дня и ночи, как смежные (Гесиод. Теогония, 750–56). Во-вторых, египтяне представляли себе переход в мир иной как проход через двойные ворота.
Таким образом, понятно, что Гомер увидел остров Цирцеи как место смены дня и ночи и как границу обитаемого универсума и царства мертвых, которое лежит за его пределами. Это делает Цирцею своего рода стражем границы. Она от¬пугивает проходящих через ее острова в Аид; но если кому-то удается пройти, как это произошло с Одиссеем и его спутниками, то путешественники должны непременно вернуться на остров, прежде чем они продолжат свой путь.
Описание путешествия Одиссея содержит еще несколько доказательств того, что Солнце не пересекает Океан. Когда Одиссей и его люди уплыли с острова Цирцеи, Солнце село и не всходило до возвращения компании из загробного мира (Од., XII, 8). Таким образом, Одиссей и его спутники оказываются вне сферы орбиты Солнца, когда направляют свои паруса через Океан к Аиду.
Итак, граница орбиты Солнца находится на берегу реки Океан (Од., XXIV, 12). Но тогда возникает другой вопрос: если Солнце не заходит в Аид, где оно находится ночью?
Ответ на этот вопрос можно найти в одном фрагменте Мимнерма. Согласно ему, Солнце спит в золотой камере на берегу Океана (Мимнерм. Фрагм. 7), сде-ланной самим Гефестом. Солнце путешествует вдоль Океана с запада, через землю Гесперид, на восток, в землю эфиопов. Короче говоря, Солнце проходит вдоль реки с запада на восток, а затем поднимается вверх. Важно подчеркнуть, что ни в коем случае Солнце не пересекает Океан; Солнце путешествует по нему и поднимается по небесному своду (Мимнерм. Фрагм. 10). Получается, что Вселенная, описанная Гомером, представляется как три одномерных объединения.
Соединив описание Гомера со свидетельствами Гесиода и Мимнерма, мы приходим к трем важным выводам. Во-первых, загробный мир находится на другой стороне реки Океан. Во-вторых, существует также вертикальное измерение космоса, как это видно из отрывков Мимнерма. В-третьих, Аид является темной Вселенной, не освещаемой лучами Солнца.
Теперь мы переходим к Тартару, чтобы понять, где он находится? С одной стороны, он ясно представляется в нижней части Вселенной. Это отвратительное место, яма очень широкая и глубокая. «Широкий Тартар глубоко», – говорит Зевс Гере в «Илиаде» (Ил., VIII, 477–81). В другом отрывке указано, что Тартар так глубоко под Аидом, как небо высоко над землей (Ил., VIII, 13–16; см. также VIII, 478–81; XIV, 279).
Гесиод лишь слегка изменяет это пространственное описание, говоря, что Тартар расположен так далеко под землей, как земля под небом. Он делит вертикаль между землей и небом на девять единиц, что соответствует девяти дням
и ночам. Если наковальня упала с неба, то, как он пишет, она достигнет Тартара на десятый день (Теогония, 719–21). Таким образом, и Гомер, и Гесиод представляют Вселенную как вертикаль и помещают Тартар на ее дно. Пиндар описывает Тартар как глубоко лежащий под землей (Пиндар, Пиф., 4. 40). С другой стороны, Гесиод говорит, что Тартар – отдаленная местность, что может подразумевать горизонтальную, плоскую Вселенную (Tеогония, 731; 807–14).
В одном отрывке, Гесиод описывает вселенную как горизонтальную и верти-кальную одновременно: «под землей и на ее окраинах», – пишет он (Tеогония, 617–23). Гомер в Илиаде располагает Тартар «по краям земли» (Ил., VIII, 478–81).
Таким образом, может быть только один возможный вывод: вертикальная
и горизонтальная модели вселенной не являются несовместимыми, а дополняют друг друга. Вселенная состоит из трех измерений, включая также дополнительный канал, который должен соответствовать расположению дома Фетиды в «Илиаде». Мы находим описание как ее пути вверх из пещеры на дне моря до высоты небес, так и наоборот, из глубины моря к вершинам Олимпа (Ил., I,496–97; XXIV, 95–99). Это явно вертикальное путешествие. Тем не менее, мы также получаем информацию из уст Гефеста, что Океан находится вокруг дома Фетиды (Ил., XVIII, 402–5). Поскольку Океан расположен на краях Вселенной, мы можем задать вопрос, как может Фетида жить как под Океаном, так и среди него?
Опять же, ответ, видимо, должен заключаться в том, что обитаемая Вселенная трехмерна, и что она представляет собой сферу. Океан окружает обитаемый мир, как наружный слой. Вселенная одновременно содержит в себе и окружает орбиту Солнца, в том смысле, что Солнце движется только в этой сфере. Но есть дополнительный слой за пределами океана, это Аид, Эреб и Тартар, к которым мы обратимся далее. Однако перед этим должен быть задан еще один вопрос: ограничен или безграничен Тартар? Несмотря на то, что он подразумевается как глубокий
и широкий, Гесиод делает предположение, что он ограничивается стенами из бронзы; ночь разливается вокруг него; над ним дно земли и моря (Tеогония, 726–28).
Античная концепция Эреба очень интересна. Это область тьмы, которая про-тивопоставляется области света. Причем эта область отлична и от ночи (нюкты), которая несет в себе потенциал дня. Если мы обратимся к «Теогонии» Гесиода, то мы можем определить Эреб как первоисточник вечной тьмы, созданной Хао-сом (Теогония, 123–125).
Первобытная тьма может быть приравнена к Аиду и Тартару. Гесиод упоми-нает, что наглый человек был брошен в Эреб (Tеогония, 515), что ясно в данном контексте указывает на преисподнюю. Не ясно, однако, что конкретно имеет в виду сам Гесиод: Аид или Тартар; возможно, эти различия не столь значительны.
В «Одиссее» Эреб обозначает место, откуда умершие приходят поговорить
с Одиссеем (Од., XI, 35). Он также используется для обозначения места заката
на западе (Од, Х, 528). Именно в Эреб отправляется Персефона и также выходит из Эреба в гомеровском гимне к Деметре (К Деметре, 335, 349, 409). В «Антигоне» Софокла Эреб находится под морем (Софокл. Антигона, 587). В «Эдипе в Колоне» герой упоминает в молитве Эреб и Тартар, как если бы они являлись одним и тем же местом (Софокл. Эдип в Колоне, 1390).
Как видно из вышеизложенного, Эреб является еще одним термином для обозначения Аида. И хотя оба имеют разные нюансы, у них есть один важный общий фактор: они оба находятся за пределами обитаемой Вселенной.
Таким образом, судя по путешествию Одиссея, Эреб квалифицируется как регион, который не освещается Солнцем, и который, в конце концов, становится синонимом Аида, при этом Эреб является как бы внешним слоем Аида, куда могут проникать представители мира живых. Оба эти понятия связаны с архаической греческой космологией.
Стоит задаться вопросом, а не противоречит ли предпринятая нами локализация загробного мира укоренившимся в народных верованиях представлениям об Аиде, который находится глубоко под землей? С точки зрения горизонтального видения проблемы – возможно, но с точки зрения греческой космологии два видения Аида, как расположенного за морем или глубоко под землей не противоречат друг другу.
В греческой космологии земля окружена плотной пеленой реки Океана, которую можно достичь из Средиземного моря через Столпы Геракла (Гибралтарский пролив), или из Черного моря. В реке Океан сливается в единое целое свод неба
и бездна Преисподней, образуя сферу, диаметр которой занимает океан. Таким образом, смерть представляется как морское путешествие к Океану, этот путь может привести либо к Преисподней, либо к островам Блаженных. Таким образом, море находится между землей, подземным миром и Олимпом, и является связующим звеном между мирами живых, мертвых и богов.
Греческий взгляд на море в качестве точки контакта между воображаемым миром и повседневной реальностью имеет аналоги в других культурах, как предшест¬вовавших, так и последующих. Древние месопотамские, вавилонские и ближневосточные мифы имеют замечательные точки сравнения с греческими материалами, пожалуй, наиболее важной из которых является космологическая организация вселенной, изображенная в этих мифах. Как и в греческой концепции мира, мифы Месопотамии и Ближнего Востока делят мир либо на три части, а именно: земля, не¬беса, и подземный мир, либо на четыре части: земля, небо, море и подземное царст¬во. Вода, особенно подземные воды, играет важную роль в этом мировоззрении.
В месопотамской космологии Aпсу, подземная река, является источником происхождения всех рек Земли. Эту роль Апсу можно сравнить с ролью Океана в «Теогонии» Гесиода (337–62), поскольку Океан также приходится отцом всех рек. В Теогонии Стикс, река подземного царства, названа дочерью Океана, тем самым указывая
на прочные связи между Океаном и Преисподней. Таким образом, мы можем увидеть близкое сходство между греческой и месопотамской космологией в данном вопросе.
Таким образом, вода соединяет различные части мира, реальные или вообра-жаемые, как в греческой, так и в ближневосточной традициях.
Другая точка сравнения греческой и восточной космологии – описание царст¬ва мертвых, которое находится под землей. После смерти нужно спуститься в подземный мир. Тем не менее, чтобы попасть туда, нужно пересечь реку, как это делает Одиссей, пересекая океан, или, как это делают другие, пересекая Ахерон при спуске в Аид. Точно так же Гильгамеш должен пересечь воды реки смерти, чтобы найти место жительства Ут-напиштима и корень бессмертия. Кроме того, в греческой и се¬митской традиции, умирающие ассоциируются с Западом, они долж¬ны пересечь либо западный океан либо реку в западном направлении. Мартин Вест считает, что греческое слово «Acheron» «река Ахерон» практически идентично по звучанию еврейскому слову «ahòarôn», что может означать «западный» [15]. Таким об¬разом, в обеих ми-фологиях, греческой и ближневосточной, водоем, расположенный на Западе, является точкой перехода между жизнью и смертью, и таким образом – переходом от обычного мира к воображаемым землям, которые невозможно достичь, будучи живым.
Вода также является точкой перехода между жизнью и смертью в мифе о потопе, общим для Ближнего Востока и греческой культуры. В греко-римской традиции, Зевс решает уничтожить человеческий род, наслав на него наводнение в конце бронзового века. Точно так же Энлиль, царь богов в эпосе о Гильгамеше, хочет уничтожить человечество. И наконец, в Ветхом Завете, Господь решает очистить землю от человечества из-за творимого им насилия и беззакония. Во всех случаях один праведный человек переживает наводнение, а именно Девкалион, Ут-напиштим и Ной соответственно. Все эти нарративы настолько тесно связаны, что лишь немногие ученые сомневаются в заимствованиях греческой версии от семитского источника. Во всех случаях мы видим, что вода играет неоднозначную роль в этих историях. Вода также является инструментом божественной мести и служит, чтобы наказать людей за их нечестие. Таким образом, вода – это средство общения между людьми и богами.
Джеймс Ромм, исследовавший географическую литературу как жанр, отмечает, что море – безбрежное пространство, которое пленяет воображение греков и, таким образом, играет важную роль в их географических повествованиях. Античные авторы используют море в качестве параметра, чтобы говорить о самых отдаленных уголках космоса и бесконечных числах жутких персонажей и ландшафтов, которые могут быть созданы в этих труднодоступных районах. Таким образом, море позволяет авторам обсуждать не только облик мира, но также и людей
и нелюдей, населяющих этот мир. Эмпирическая география пересекается с вооб-ражаемой географией и этнографией.
Хайнц-Гюнтер Нессельрат в своей статье, опубликованной в 2005 году, систематически исследует литературные традиции, относящиеся к западному океану,
в частности, отношения между мифическими путешествиями по океану и фактическими мореплаваниями. Нессельрат показывает, что, несмотря на значительную эволюцию от архаики до римского периода, понятия, относящиеся к западному Океану, особенно острова Блаженных, находящиеся за пределами досягаемости смертных, остаются удивительно последовательными в греческой литературе [17].
Таким образом, море представляет собой двусторонний проход из мира живых
в мир мертвых. В целом разнообразные исследовательские приемы дают возможность всестороннего изучения греческого мифологического языка, изображений
и конвенций. Иногда, из-за фрагментарного характера дошедших до нас источников, такой способ является нашей единственной возможностью. Греческие мифы изменились и эволюционировали, но сохранили свои основополагающие характеристики.
Трудно понять греческую космографию в соответствии с нашими представлениями о времени и пространстве. Анализ «дневника путешествия» Одиссея объясняет то, что не может объяснить простая реконструкция представлений о подземном царстве Аида и нанесение на географическую карту маршрута Одиссея. Древний эпос при глубоком и всестороннем его изучении может дать еще множество ответов на вопросы, которые до сегодняшнего дня вызывают недоумения исследователей.

[name_en] => ODYSSEUS’S JOURNEY TO THE AFTERLIFE: EXPERIENCE OF COMPREHENSION OF HUMAN PLACE IN GREEK THE ARCHAIC COSMOLOGY
[annotation_en] => The article deals with the journey of Odysseus to the underworld as an example of understanding
of man's place in the Greek archaic cosmology. It is shown that the use of interdisciplinary
approaches to the interpretation of the myth allows you to align the data of the epic and imaginations
of the ancient Greeks about the structure of the universe. As a research method contextual
analysis is chosen, as a methodological basis researches in anthropology and historical psychology
became. The author notes that the journey of Odysseus at sea described by Homer can not be seen
only in the horizontal plane as the traditional attempts to recreate the journey of Odysseus with the
help of historical reconstruction encountered numerous contradictions of both synchronous and diachronic
character. It is emphasized that the theory of localization of the other world, understood
by commentators of Homer in the most literal sense, does not fit into the cosmological ideas
of the ancient Greeks. It is no coincidence in Homer there is no certainty as to the localization
WEST – EAST, no. 9, 2016
17
of kingdom of Hades. It is also noted that the endless path of Odysseus in the sea – it is much more
than just a journey. The universe described by Homer is represented as a three-dimensional association.
The article highlights the ambivalent image of the sea in Greek culture, which leads man to the
kingdom of the dead. The image of the sea represents the image of death, because the sea voyage
could lead either to the realm of the dead, or to a Blessed Island. That sea is the link between the
worlds of the living, the dead and the gods. It is shown that the notions of the afterlife described by
Homer has counterparts in other cultures that preceded the Greek, or follow her. Water connects the
different parts of the world, both real and imagined, as in Greek, and in the Middle Eastern traditions.
The article concludes that the myth of analysis allows us to do what could not be done by
applying a historical reconstruction of the route of Odysseus on a map.

[text_en] => The article deals with the journey of Odysseus to the underworld as an example of understanding
of man's place in the Greek archaic cosmology. It is shown that the use of interdisciplinary
approaches to the interpretation of the myth allows you to align the data of the epic and imaginations
of the ancient Greeks about the structure of the universe. As a research method contextual
analysis is chosen, as a methodological basis researches in anthropology and historical psychology
became. The author notes that the journey of Odysseus at sea described by Homer can not be seen
only in the horizontal plane as the traditional attempts to recreate the journey of Odysseus with the
help of historical reconstruction encountered numerous contradictions of both synchronous and diachronic
character. It is emphasized that the theory of localization of the other world, understood
by commentators of Homer in the most literal sense, does not fit into the cosmological ideas
of the ancient Greeks. It is no coincidence in Homer there is no certainty as to the localization
WEST – EAST, no. 9, 2016
17
of kingdom of Hades. It is also noted that the endless path of Odysseus in the sea – it is much more
than just a journey. The universe described by Homer is represented as a three-dimensional association.
The article highlights the ambivalent image of the sea in Greek culture, which leads man to the
kingdom of the dead. The image of the sea represents the image of death, because the sea voyage
could lead either to the realm of the dead, or to a Blessed Island. That sea is the link between the
worlds of the living, the dead and the gods. It is shown that the notions of the afterlife described by
Homer has counterparts in other cultures that preceded the Greek, or follow her. Water connects the
different parts of the world, both real and imagined, as in Greek, and in the Middle Eastern traditions.
The article concludes that the myth of analysis allows us to do what could not be done by
applying a historical reconstruction of the route of Odysseus on a map.

[udk] =>
[order] => 3
[filepdf_ru] => 148_ru.pdf
[filepdf_en] => 148_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
[section_en] => ARTICLES AND POSTS
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Юлия Сергеевна Обидина
[author_en] => Yuliya S. Obidina
)

)

[3] => Array
(
[id_section] => 6
[id] => 149
[id_journal] => 8
[name_ru] => НАБЛЮДЕНИЯ ОБ АНГЛИИ И АНГЛИЧАНАХ В ЭГОДОКУМЕНТАХ И ОТЧЕТАХ РОССИЙСКИХ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ (КОНЕЦ XVIII – НАЧАЛО ХХ ВВ.)
[annotation_ru] => Статья посвящена репрезентациям Англии и ее жителей в источниках личного происхожде-
ния и отчетах российских путешественников конца XVIII – начала ХХ веков. Она продол-
жает серию публикаций автора, посвященных восприятию и изучению Англии в Российской
империи. Первоначально благоприятные условия для путешествия российского дворянства
за границу появились после манифеста Екатерины II 1762 года. В России растет интерес
к истории и культуре Англии, поощряемый официальными властями. Среди дневников
путешественников того времени, сохранивших описание Англии и англичан выделяется
сочинение Н. М. Карамзина. В журнале «Вестник Европы», основанным этим историком,
регулярно публикуются отрывки из травелогов российских путешественников, содер-
жащие познавательные сведения об Англии. Значительный интерес представляют публика-
ции путевых дневников и заметок российских путешественников, побывавших в Англии,
в различных российских изданиях (П. П. Свиньин, П. И. Сумароков, А. Г. Глаговлев,
М. П. Погодин и другие). К литературным произведениям относятся художественно
обработанные впечатления посетивших Англию русских писателей – И. С. Тургенева,
П. А. Вяземского и И. А. Гончарова. Особую группу источников составляют официаль-
ные отчеты о путешествиях-командировках российских ученых и государственных де-
ятелях, а также посетителях Всемирной промышленной выставки в Лондоне 1851 года.
Еще один пласт литературы об Англии представлен сочинениями русских подданных,
оказавшихся в Англии по политическим мотивам. Определенным рубежом в развитии
русско-английских отношений стала Крымская война, которая изменила тональность
исследований. Автором отмечается: если до середины XIX столетия мемуарная литера-
тура, дневники и записки путешественников были основными источниками сведений
об Англии, то к концу века положение изменилось. Этот литературный жанр дополнял
общую картину сведений, которые в избытке можно было почерпнуть из множества опуб-
ликованных к этому времени научных книг и статей. Тем не менее записки и наблюде-
ния путешественников продолжали пользоваться читательским интересом.
[text_ru] => Вестернизация российских элит, начавшаяся в годы правления Петра I, для ко¬торого эталоном в деле реформирования общества стали европейские страны, шла
и при его преемниках, особенно при Екатерине II. Императрица активно поощряла освоение западной культуры и англофильство русских дворян. Своим манифестом 1762 г. она отменила обязательную дворянскую службу, что давало возможность больше времени посвящать личным интересам, а разрешение выезжать за границу закреплялось за дворянством как сословная привилегия. Путешествие за границу стало восприниматься «как возможность своими глазами увидеть дости¬жения европейской культуры, могло быть формой досуга, этапом обучения, приключением, наконец, способом навестить друзей и родных, в силу разных причин оказавшихся за границей» [49, с. 216]. На русский язык стали переводить британских авторов – политэкономов, писателей, публицистов, критиков, моралистов, а детей аристократов начали учить английскому языку. На русском языке выходят романы Г. Филдинга, Т. Дж. Смоллетта, Л. Стерна. Даже сама Екатерина II пыталась переводить Шекспира. Для основанного ею Эрмитажа императрица приобрела, в числе других, полотна английских художников Р. Уокера, У. Добсона, Дж. Райта, сделала не¬сколько заказов знаменитому портретисту Дж. Рейнольдсу. В Петербурге работали живописец Р. Бромптон, создавший портреты императрицы и чле¬нов ее семьи, граверы Дж. Уолкер, Дж. Аткинсон, Т. Мэлтон, архитектор Ч. Камерон, впоследст¬вии при Александре I назначенный на должность главного архитектора Адмиралтейст¬ва. Не любя французские, т. н. регулярные, парки, Екатерина отдавала предпочте¬ние английским ландшафтным, и для их создания в окрестностях Петербурга были приглашены британские мастера. Английская культура становится популярной, английское влияние поднимается на немыслимую прежде высоту.
Популярность и престижность приобретает в Санкт-Петербурге Английское собрание, или «Англицкий клоб», основанный в 1770 г. «для приятного время препровождения» своих соотечественников, к которым впоследствии присоеди-нились многие русские аристократы и деятели искусства. В 1772 году появляется Московский английский клуб, тогда же начинает действовать Великая масонская ложа Англии. В Петербурге растет спрос на английских слуг, преподавателей, гу¬вернеров [56, с. 125; 58; 48]. Посол Франции, историк Луи-Филипп Сегюр, наблюдавший российское общество в конце царствования Екатерины II, писал в своих записках, что «встре¬чал здесь много нарядных дам и девиц, которые говорили на четырех, пяти языках, играли на разных инструментах и в совершенстве знакомы были с произведениями известнейших романистов Англии, Франции и Италии» [16, с. 32]. Известный издатель и просветитель Н. И. Новиков, внесший наибольший для своего времени вклад в дело популяризации просветительской литературы Великобритании (благодаря ему увидели свет труды Локка, Попа, Свифта, Филдинга, Смолетта, Голдсмита, Стер¬на, Юнга), в 3-м номере своего сатирического журнала «Живописец» в 1772 г. констатировал: «Ныне и мужчины, и женщины стремятся имитировать все англий¬ское; все английское теперь кажется нам хорошим, превосходным и наполняет нас энтузиазмом» [56, с. 124].
Англофилами, смотревшими «на Англию с почтением и восторгом», стали такие известные деятели екатерининской эпохи, как граф И. Г. Чернышев, граф
А. Р. Воронцов, граф Г. А. Потемкин, княгиня Е. Р. Дашкова и другие, знавшие ее не понаслышке. Блестяще образованный граф А. Р. Воронцов был русским по¬слом в Лондоне. Е. Р. Дашкова много путешествовала по европейским странам, бывала в Лондоне, жила в Эдинбурге, где учился в университете ее сын, у нее
в гостях еженедельно бывали Адам Смит, его учитель, историк и философ Адам Фергюсон и другие известные личности, о чем она сообщала в своих записках [17, с. 107–108, 136–142].
Дневники и воспоминания, наряду с художественной литературой того вре-мени, представляют существенный источник изучения представлений русских
об Англии и англичанах. Так, результатом длительного путешествия в 1789–1790 гг. в Европу Н. М. Карамзина стал первый отечественный роман-путешествие «Письма русского путешественника», принесший известность его автору. Много страниц в нем (123 из 800) Н. М. Карамзин посвятил описанию Англии, которую он тоже посетил в ходе поездки. Сочинение было опубликовано в нескольких номерах ежемесячного «Московского журнала» [26], но фрагмент «Путешествие в Лондон» впервые был напечатан Н. М. Карамзиным позже, в 1794 г., в альманахе «Аглая»: «Кто скажет вам: “Шумный Лондон!”, тот, будьте уверены, никогда не видал его. Многолюден, правда, но тих удивительным образом, не только в сравнении с Парижем, но даже и с Москвою. Кажется, будто здесь люди или со сна не разгулялись, или чрезмерно устали от деятельности и спешат отдыхать. Если бы от времени
до времени стук карет не потрясал нерв вашего слуха, то вы, ходя по здешним улицам, могли бы вообразить, что у вас залегли уши. Я входил в разные кофейные домы: двадцать, тридцать человек сидят в глубоком молчании, читают газеты, пьют красное португальское вино, и хорошо, если в десять минут услышите два слова – какие же? “Your health, gentleman!” – “Ваше здоровье!” Мудрено ли, что англичане славятся глу¬бокомыслием в философии? Они имеют время думать. Мудрено ли, что ораторы их в парламенте, заговорив, не умеют кончить? Им наскучило мол¬чать дома и в публике» [27, с. 673]. В девятой книжке основанного Карамзиным «Вестника Европы» за 1804 г. появилась любопытная публикация – «Россиянин в Лондоне, или Письма к друзьям моим». Она принадлежала майору в отставке Петру Ивановичу Макарову, который летом 1795 г. отправился в Лондон без зна¬ния английского языка, без средств и рекомендательных писем и прошел пешком часть Англии [30, с. 3–22] .
В среде дворянства и образованных людей все больше проявлялись интерес
к жизни зарубежных стран и стремление познать их собственными наблюдениями. Не все дневники и воспоминания первой половины и середины XIX века были опубликованы при жизни их авторов, как, например, сохранившийся в архиве английский дневник тогда лейтенанта, а позднее фельдмаршала и военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина, посетившего Лондон в 1841 г. [1]. Однако немало их было напечатано и попало в поле зрения соотечественников. Авторами дневников были П. И. Макаров, П. П. Свиньин, П. И. Сумароков, Р. Ниберг, А. Г. Глаголев,
М. П. По¬годин, Н. Греч, Н. Д. Брашман, С. А. Корсаков, И. М. Симонов, А. П. Заблоцкий-Десятовский, К. П. Паулович, И. С. Тургенев, И. А. Гончаров, К. Н. Посьет, А. И. Кошелев и другие. «Как точно подметила О. А. Казнина, все они, «независимо от степени их предшествующего знакомства с английской культу-рой <…>, передают ощущение поразительной чуждости и непохожести англий-ской культуры на все, с чем их сталкивал прежний опыт странствий. Англию
и англичан они по¬казывают глазами наивного чужестранца, “постороннего”, представителя иной цивилизации <…> Под воздействием английского опыта иным становится у русских писателей переживание российской реальности» [23, с. 22–23].
Павел Петрович Свиньин много путешествовал по Европе, в 1814–1815 гг. останавливался в Англии. Естественно, вел дневники. Свои впечатления он зафиксировал в лондонском дневнике, в основном посвященном театральной жизни [44]. Племянник знаменитого драматурга, писатель и историк, почетный член Виленского уни¬верситета Павел Иванович Сумароков в 1821 г. издал в четырех частях работу «Прогулка за границу». Ее третий том полностью посвящен Англии, в которой он пробыл несколько месяцев в ходе заграничного путешествия 1817–1818 гг. [50]. Рейнгольд Ниберг в книге «Путешествие по Германии, Италии, Швейцарии, Франции, Англии и Нидерландам в 1828 и 1829 годах…» дал описание главных городов Европы, различных учреждений (образовательных, благотворительных, лечебных), мест развлечений, увеселений и других достопримечательностей [37]. Критик и теоретик литературы Андрей Гаврилович Глаголев издал в 1837 г. «Записки русского путешественника с 1823 по 1827 г.». Пребыванию в Лондоне уделено 25 страниц, заполненных в основном перечислением музеев и общественных зданий [10]. Историк, писатель и публицист, издатель журналов «Московский вестник», «Московский наблюдатель», «Москвитянин», профессор Московского университета Михаил Петрович Погодин в заметках «Год в чужих краях» описанию музеев, театров и дворцов Лондона уделил 40 страниц, хотя его пребывание в английской столице длилось всего 5 дней [41]. Журналист, писатель и общественный деятель Николай Иванович Греч в «Путевых письмах из Англии, Германии и Франции» описал внешний вид Лондона, прессу и издательское дело, детали быта и нравов, отведя Англии примерно 165 страниц в первой части книги [12].
Чешско-русский математик, механик и педагог Николай Дмитриевич Браш-ман в 1842 г. совершил поездку в Германию, Францию и Англию, в ходе которой познакомился с ведущими европейскими математиками и выступил с докладом
в присутствии знаменитых математиков разных стран на заседании Британской математической ассоциации в Манчестере. О впечатлениях от поездки рассказал в очерке «Об английских университетах» [3]. Публицист, писатель и переводчик Сергей Александрович Корсаков в «Рассказе о путешествии по Германии, Голландии, Англии и Франции 1839 г.» уделил Англии 24 страницы, заполненные
в основном сведениями из справочников [28].
Участник кругосветного путешествия Беллинсгаузена, профессор, а с 1847 г. ректор Казанского университета, астроном Иван Михайлович Симонов оставил «Записки и воспоминания о путешествии по Англии, Франции, Бельгии и Гер-мании в 1842 го¬ду» [45]. Неоднократно бывавший на протяжении 1840-х гг. в командировках за границей публицист, экономист, историк и государственный
деятель Андрей Парфеньевич Заблоцкий-Десятовский опубликовал в «Отечест-венных записках» «Воспоминания об Англии» [15]. К моменту зарубежного путешествия уже ушедший в отставку ординарный профессор кафедры международного права Харьковского университета Константин Павлович Паулович в 1840 г. пробыл в Англии пять месяцев, написав «Замечания о Лондоне» [40]. Его книга явилась самым крупным по объему сочинением об Англии, однако, как заметил и Н. А. Ерофеев, она представляет собой «простой пересказ, порой дословный перевод известного немецкого путеводителя Егера» [13, с. 50]. Все же, несмотря на это, ценность книги для русского читателя была несомненной.
Писатель Иван Сергеевич Тургенев 1838–1843 годы провел за границей, а затем дважды приезжал в Англию. Отзвуком этих поездок стали его очерки «Обед в Обществе английского литературного фонда» (1858) и «Письма об Англии» (1879). Оставил воспоминания об Англии и П. А. Вяземский. Ее он посетил осенью 1838 года. Сохранившиеся в архиве воспоминания о поездке были опубликованы посмертно [6], они проникнуты большой долей скептицизма: «Смотря на Англичанина, особенно в Англии, чувствуешь его нравственное достоинство и силу.
И этим, хотя и с грустью пополам, объясняешь себе превосходство и тяжеловес-ность Английской политики в делах Европы и всего мира. Английский деспо-тизм обычаев превосходит всякое понятие. В оперную залу не впустят иностранца, если у него серая шляпа в руках. Если едешь на омнибусе и поклонишься незнакомому на ули¬це, он примет это за неприличие и за обиду. За обедом есть
не как едят другие, ставить рюмку не на ту сторону где должно, резать, а не ломать свой ломоть хлеба: все это может погубить человека в общественном мнении;
и как ни будь он умен и любезен, а прослывет дикарем» [5, с. 181].
Один из крупнейших русских писателей Иван Александрович Гончаров во время кругосветного путешествия в декабре 1852 г. на фрегате русского военно-мор¬ского флота «Паллада» в составе экспедиции адмирала Е. В. Путятина вел путевые заметки. По возвращении из путешествия, начиная с 1855 г., после литературной обработки его «Очерки кругосветного плавания» печатались в разных журналах, а в 1858 г. вышли отдельным изданием под названием «Фрегат “Паллада”». Они нашли многочисленного и благодарного читателя, которого увлекали художественность изложения, прекрасный язык, созданные автором образы, картины природы и быта народов. Книга неоднократно переиздавалась, надолго пережив самого автора. Одним из первых пунктов остановки фрегата «Паллада» был Порт¬смут, откуда И. А. Гончаров посетил Лондон, где, среди прочего, стал свидетелем похорон герцога Веллингтона и наблюдал за поведением иностранных туристов. Писать про Англию и англичан он сначала ничего не хотел, считая эту тему избитой, но потом все же не выдержал и сделал свои английские наблюдения одной из глав «Фрегата “Паллада”». Записки И. А. Гончарова об англичанах довольно саркастичны. Англию он покидал без сожаления. Его товарищ по «Палладе», в будущем выдающийся деятель русского флота, министр путей сообщения Константин Николаевич Посьет тоже оставил свои впечатления об Англии, опубликовав в 1855 г. «Письмо с кругосветного плавания» в «Отечественных записках» [42].
Что касается содержания большей части «путевых писем», «записок и воспо-минаний», «обозрений» (разумеется, речь не идет о крупных литераторах и ученых, не только творчеству, но и «путевым заметкам» которых присущи талант наблюдателя и мастерство рассказа), то их общую оценку дал Н. А. Ерофеев: «Рассказы русских путешественников, подобно всем сочинениям этого жанра, страдали
поверхностным знанием, этноцентризмом, а порой и предубеждением. О многих из них можно было бы сказать то же, что в 1829 г. написал “Вестник Европы”
по по¬воду рассказов иностранцев о России: “Что за охота господам иностранцам ездить к нам в Россию как будто нарочно для того, чтобы, ничего в ней не видевши, рассказывать после небылицы в лицах, частные случаи представлять в виде господст¬вующих обычаев и причуды одного или двух человек приписывать всему высшему классу или даже всей нации?!” [13, с. 51]. Вслед за Н. А. Ерофеевым
и о воспоминаниях русских путешественников можно сказать: «Нас здесь интересует не столько то, что в Англии было на самом деле, сколько то, что видели там рус¬ские люди» [13, с. 51].
Помимо большей частью описательных, подчас восхищенных, а иногда и критических заметок о внешней стороне жизни английского общества, публиковались отчеты о поездках, преследовавших профессионально-хозяйственные интересы. Секретарь Императорского московского общества сельского хозяйства, основатель и редактор «Земледельческого журнала» Степан Алексеевич Маслов опубликовал краткий официальный отчет о поездке в Англию и контактах с английскими сель¬ско¬хозяйственными деятелями [31]. Министерство финансов командировало в Лондон на Всемирную промышленную выставку 1851 г. члена ученого комитета министерст¬ва Леонтия Марковича Самойлова и профессора Петербургского технологическо¬го института Александра Александровича Шерера, которые и написали 200-стра-нич¬ное «Обозрение Лондонской всемирной выставки по главнейшим от¬раслям мануфактурной промышленности». В «Обозрении» были широко показаны достиже¬ния промышленности, ввоз и вывоз промышленных изделий в Англию и из нее [42].
Точно так же крупный предприниматель и помещик, известный публицист и об¬щественный деятель, издатель славянофильского «Московского сборника» Александр Иванович Кошелев рассказал в очерке «Поездка русского земледельца в Анг¬лию и на Всемирную выставку» о своем путешествии, двухмесячном пребывании в Англии, впечатлениях от научно-технических достижений, равно как и от само¬го Хрустального дворца, выдающегося архитектурного сооружения, созданного спе¬циально для размещения экспонатов выставки [29]. На пути домой, остановив¬шись
в Кельне, он записал в дневнике: «Всемирная выставка произвела в здешних краях прилив народа невероятный: словно вся Германия двинулась – и ученые, и неуче¬ные, и ремесленники, и государственные люди, и торговцы, и земледельцы – все стремится в Лондон. Везде разговор один: Выставка, Лондон, Англия, Английская полиция, Английское чувство законности – одним словом на разные ла¬ды высказывается одно чувство – чувство удивления к Великобритании; разница только в том, что одни уже на возвратном пути рассказывают о виденном, замеченном, испытанном; другие расспрашивают возвращающихся, желая вперед удостовериться
от самовидцев о действительности читанного и слышанного» [29, с. 149].
Еще один пласт литературы об Англии представлен сочинениями русских подданных, оказавшихся в Англии по политическим мотивам, по существу эмигрантов. Участник декабристского движения Николай Иванович Тургенев с 1824 г. находился за границей, в 1825 г. был заочно приговорен к смертной казни и вернулся в Россию лишь в 1858 г. В 1826–1833 г. жил в Англии, затем во Франции. Его впечатления об Англии первоначально были опубликованы на французском языке в книге «Россия и русские» (1847). В переводе на русский язык первый том этого сочинения под названием «Воспоминания изгнанника» появился в 1915 г. под редакцией
А. А. Кизеветтера [54, с. 137–141]. Его брат Александр Иванович Тургенев с 1825 г. жил преимущественно за границей, 4 раза (в 1826, 1828, 1835 и 1836 гг.) приезжал в Англию, оставил дневниковые записи. Однако они стали доступны читателю только в 1964 г. [53]. С 1852 по 1864 г. жил в Англии революционер Александр Иванович Герцен, посвятивший ей страницы в «Былом и думах»: «Нет города
в мире, который бы отучал от людей и больше приучал к одиночест¬ву, как Лон-дон. <…> Кто умеет жить один, тому нечего бояться лондонской скуки» [7, с. 517]. Герцен невзлюбил Англию и англичан. Встречающиеся в его письмах ближайшим друзьям характеристики людей и страны уничижительны: «Англичане просто низшая порода людей, они положи¬тельно глупы и удивительно дурно воспитаны» [9, с. 324] … «Я полагаю, что есть необходимость, очень важная притом, для психической гигиены, – dann und wann оставлять Англию, чтоб больше уважать ее и больше получить к ней отвращения. Меня поражает на каждом шагу – громкий разговор, хохот, незнакомые говорят в вагонах, курят – на станциях везде большие буфеты – люди бегают, едят с хохотом пирожки, пьют коньяк, и только англичане так же противно не люди, как и в Англии. Все в задумчивом столбняке. Да, это боль-шое несчастие – что нельзя выехать (а разумеется, нельзя) из Англии» [8, с. 294].
После окончания Крымской войны, во второй половине 1850-х гг. в России за¬метно ослабились цензурные ограничения, смягчилась политика в сфере образования. С 1857 года была возобновлена практика командирования наиболее способных выпускников университетов в заграничные научные центры. Эпоха, отмеченная духом реформ Александра II, открыла российским ученым дорогу к научному изучению истории, экономики и политики Англии. Этому процессу уже не смогут помешать повороты в российско-английских отношениях, хотя, несомненно, они сказывались на тональности исследований. С начала 1860-х годов, особенно после принятия университетского устава 1863 г., заграничные командировки рос¬сийских выпускников университетов с целью приготовления к профессорскому званию вошли в обычай.
Из Петербургского университета в двухгодичную заграничную командировку был отправлен Василий Васильевич Бауер, с чьим именем связано начало планомерного и регулярного преподавания и изучения в Санкт-Петербургском университете новой истории. В ходе поездки, помимо немецких и французских университетских городов, он посетил также Лондон и Оксфорд, о чем отчитался на страницах «Журнала Министерства народного просвещения» [38, с. 43–56]. Из Харьковского универ¬ситета несколько путешествий за границу (1858–1859, 1864, 1866, 1868 и 1870) предпри¬нял Дмитрий Иванович Каченовский. В ходе их он посетил Лондон и Оксфорд, застал избирательную кампанию в Англии, что позволило ознакомить¬ся
с приемами предвыборной агитации в стране. Свои впечатления Д. И. Каченовский обстоятельно заносил в дневник. Отчет о первой поездке за границу он напечатал
в Харькове в 1860 г. [39], заметки о следующих путешествиях остались в рукописи.
«Журнал Министерства народного просвещения» был не только наполнен материалами о состоянии образования в зарубежных странах, в том числе и в Англии,
но и регулярно печатал отчеты российских стипендиатов об их пребывании в за¬граничных научных центрах. Работа по ознакомлению с иностранными образова¬тельными системами стала одним из важных направлений не только для этого журнала, но и для других периодических изданий. Не остался в стороне «Русский вестник», который в 1864 г. в четырех номерах поместил материал о порядках
в Оксфордском университете . Редакцию привлекло то, что автор, Николай Роу , сам бывший студент Оксфорда, «передает действительные события, имея в виду глав¬ным образом представить верный очерк английской университетской жизни».
Впоследствии разные журналы помещали очерки об английских университетах, написанные В. Н. Александренко, А. С. Окольским, П. Г. Мижуевым, П. Н. Милю¬ковым, К. А. Тимирязевым, К. И. Цветковым на основе их личных впечатлений. «Мир Божий» напечатал очерк Павла Николаевича Милюкова о практике организации летних университетов для широкой публики на примере одного из подобных начинаний в Кембридже [32]. В двух номерах «Вестника Европы» за 1909 г. был помещен подробный рассказ выдающегося естествоиспытателя Климента Аркадьевича Тимирязева о поездке в Кембридж в связи с юбилейными торжествами по случаю 100-лет¬него юбилея Дарвина [52]. В разгар Первой мировой войны в «Историческом вестнике» за подписью К. И. Цветков появилось еще одно описание поездки в Кембриджский университет группы российских подданных, состоявшейся неза-долго до ее начала [57]. Очерк был проиллюстрирован фотографиями и изобиловал интересными для русского читателя наблюдениями и детальными подробностями жизни студенческой и профессорской университетской корпорации Кембриджа, содержал сравнения с российскими университетами.
Расширение университетского образования, чтение лекционных курсов по истории, политике, экономике Англии не могло не расширить круг интересующихся английскими порядками, жизнью англичан вообще. Записки путешественников всегда были в моде и публиковались не только в журналах, но и выходили отдельными изданиями. Среди них «Очерки заграничной жизни» Алексея Ивановича Забелина. В них два письма – тринадцатое («От Парижа до Лондона») и четырнадцатое («Лондон») [14] – посвящены путешествию в Англию, со множеством любопытных личных наблюдений. Вот одно из них: «Редко удавалось мне видеть Англичанина, который бы путешествовал один: почти всегда ему сопутствует жена, богатые же едут с целым семейством. <…> Замечательно, что Англичане не только мужчины, но и женщины в вагонах постоянно смотрят в свой английский гид (у Англичан свои гиды и самые лучшие из всех, напечатанных на всех языках) и на карты, при нем находящиеся и каждый имеет свою маленькую записную книжку, в которую и вписывает свои дорожные заметки. Англичане, таким образом, путешест¬вуя вдвоем, не скучают и не имеют нужды заводить знакомства в вагоне; они сидят себе рядом или друг против друга и ведут свою родную беседу. Наоборот, как только ввалится в вагон Русский или Немец, особенно Француз, сей час же начинаются знакомст¬во и болтовня, иногда самая уто-мительная и неприятная для лиц посторонних» [14, с. 298–299].
После ослабления цензуры журналы стали важнейшим рупором российской ин¬теллигенции. Каждый журнал проводил определенную философско-полити-чес¬кую линию и рассчитывал на определенный читательский круг. В журналах появились подробные «иностранные обозрения». На массового читателя ориентировался журнал универсального содержания «Библиотека для чтения» – первый
в России многотиражный ежемесячный толстый журнал, основанный еще в 1834 го¬ду. Занимая умеренно либеральные позиции, он продолжал издаваться вплоть
до 1865 г. в Петербурге. К примеру, только в одном его выпуске – 6 – за 1855 г. материалам о Великобритании было отведено более 120 страниц. На его страницах была помещена статья «Англия», представлявшая собой путеводитель по всем сторонам жизни страны (географическое положение, территория и население, кли¬мат, почвы, растительность, национальный характер англичан, валлийцев и ирланд¬цев, земледелие, скотоводство, промышленность, внутренняя и внешняя торговля, богатство и бедность, церковь, государственные учреждения и политическое устройство, личные права граждан, судебные учреждения, военные силы).
Вне зависимости от идейной направленности журнала статьи и очерки на «английскую» тему печатали все издания. Время от времени на страницах журналов появлялись очерки и статьи авторов, более или менее длительное время живших в Англии и делившихся о ней своими впечатлениями. В 1859 году «Современник» в четырех номерах опубликовал «Лондонские заметки» публициста и писателя Михаила Ларионовича Михайлова, посетившего британскую столицу в феврале – марте 1859 года. В Лондон одновременно приехали Шелгуновы, с ними Михайлов по¬се¬лился в пансионе в центре города. Все достопримечательности Лондона гостям показывал Герцен, который, по воспоминаниям Л. П. Шелгуновой, «ходил с мужчинами на митинг воров, в ночлежные дома, вообще был очень радушен» [59, с. 91]. «Лондон¬ские заметки» писались М. Л. Михайловым уже по приезде
в Петербург, что дало писателю возможность обобщить наблюдения и изложить их систематично [33].
Видные деятели публиковались в «Русском вестнике». На страницах журнала только за период 1856–1862 гг. было опубликовано несколько десятков очерков
и статей, касавшихся вопросов общественно-политической жизни Англии, развития ее промышленности и сельского хозяйства, права, науки и искусства; кроме того, публиковались статьи авторитетных иностранных авторов, посвященные от¬дель¬ным аспектам социальной жизни и экономике страны. При этом создавался идеали¬зированный образ Англии. Она представлялась страной, где все самое луч¬шее – не только политический строй, но и «лучшие породы собак, свиней, коров, овец, кур и пр. «Англия должна была служить воплощением представлений авторов журнала о хорошо устроенном государстве [55, с. 12]. Темы, нарушавшие восприятие Англии как образца, обходились молчанием, как будто их
не сущест¬вовало, что было «со¬знательно избранным способом пропаганды политических взглядов» редакции [51, с. 64].
Свои наблюдения и статьи в «Русском вестнике» помещали чиновники, по роду своей деятельности связанные с Англией, например, представитель российского министерства финансов в Лондоне Гавриил Павлович Каменский [24], чиновник министерства иностранных дел Дмитрий Алексеевич Капнист. В 1860 году журнал опубликовал материал члена комиссии по подготовке судебной реформы Митрофана Ивановича Зарудного «Английские суды» [18]. В условиях подготовки судебной реформы служащие министерства юстиции отправлялись в командиров¬ки, главным образом в Англию и Францию, чтобы на практике ознакомиться с организацией третьей ветви власти. Отчеты юристы публиковали, вписывая их в контекст конкретной страны. Так, М. И. Зарудный в качестве фона своих личных впечатлений от судебной и пенитенциарной системы Англии избирает практически пасторальную картину жизни ее провинции. Но и в характеристиках Лондона – одного из больших и имевших высокий уровень преступности городов мира – прослеживается невольное любование тем, насколько право пронизывает жизнь англичан. Зарудному принадлежали и другие публикации, например, «Очерк шот¬ландского судоустройства», «Различные виды присяжных в Англии и Шотландии» [20; 21; 22]. Впоследст¬вии они вошли в его книгу «Общественный быт Англии» [19], которой он предпослал 46 страниц очерков и воспоминаний о некоторых городах Англии, Шотландии, Ирландии (Лондоне, Глазго, Эдинбурге, Бенгоре, Дублине, Корке, Галвее), постаравшись, как он писал, «придать практическое значение своим заметкам, сделать из них краткий путеводитель для будущих наших путешественников» [19, c. 8].
Если в первой половине и середине XIX столетия мемуарная литература, за-писки путешественников были основными источниками сведений об Англии,
то к концу века положение изменилось. Этот литературный жанр дополнял общую картину сведений, которые в избытке можно было почерпнуть из множества опубликованных к этому времени научных книг и статей. Тем не менее записки
и наблюдения путешественников продолжали пользоваться читательским интересом. Наиболее крупной в жанре записок путешественников стала книга А. Вадина «Лондон. Заметки и впечатления» [4], автор которой так определяет цель своего описания британской столицы: представить в ряде легких, живых очерков «картину лихорадочно деятельной и дышащей, по словам Виктора Гюго, “всеми живыми силами прогресса” жизни современного Лондона». В соответствии со своим планом Вадин показывает Лондон в разных его ипостасях – от общей панорамы,
до его отдельных, составных миров. Перед глазами читателя проходит Лондон «финансовый и торговый, официальный и политический, научный, литературный и журнальный, артистический и театральный, аристократический и плебейский, уличный и трущобный» [4].
Несколько книг путевых заметок принадлежат Константину Аполлоновичу Скальковскому. Горный инженер по профессии, он был и административным деятелем, и знатоком балета, и много путешествовавшим писателем-публицистом. В одной из своих книг путевых впечатлений [46] он описывает свое пребывание
в Лондоне и впечатления от города – перемены в организации жизни, облик города, цены, кухня, концертная и театральная жизнь: «Я не был в Лондоне слишком двадцать лет и нашел в нем очень большие перемены. Уже на железной дороге заметно влияние постоянных путешествий англичан на континент. Хотя станцион¬ные здания очень скромны, вагоны тесны и неудобны, поезда приходят и уходят без звонков, предоставляя публике разбираться самой, но кондукторы и другие служащие очень вежливы и предупредительны. Я не разинул рта, а мой багаж был получен с бельгийского парохода, досмотрен в таможне и уложен в поезд.
В городе также огромные перемены: во-первых, он стал гораздо опрятнее; прежде чистили только траву в скверах, в настоящее время отличную мостовую на главных улицах, деревянную или асфальтовую, метут беспрерывно, тротуары чисты и гладки, дома, крашенные масляною краскою моют часто мылом» [46, с. 135–136].
Крупнейшей в мемуарном жанре была книга «Столицы мира» драматурга и публициста Петра Дмитриевича Боборыкина, завершенная им в 1897 г. и изданная
в конце 1911 года [2]. Все пятнадцать глав книги насыщены наблюдениями и сравнениями двух «столиц мира» – Парижа и Лондона, культуры и жизни двух стран и их жителей на протяжении тридцати лет, с 1865 по 1895 год. Здесь мы встретим рассуждения автора о всемирном значении двух столиц, об их роли в качестве центров государственной и общественной жизни, устройстве городской жизни, городских достопримечательностях, университетской корпорации и личных знакомствах автора с мыслителями и учеными, литературном процессе, художест¬венной и театральной жизни, периодической печати и ее нравах, социальном вопросе и пропаганде социализма и анархизма, семейных нравах и повседневной жизни жителей двух столиц, молодежи и ее воспитании в школе и университете.
К своим лондонским впечатлениям Боборыкин вновь обращается в опубликованных уже после его ухода из жизни воспоминаниях: «Ни один город в Европе не дает этого впечатления громадной материальной и культурной мощи, как британская столица. После лондонских уличных «пережитков» и парижское движение в самых деловых кварталах кажется «средней руки». И этот «контраст» с десятками лет вовсе не уменьшился. Напротив! Двадцать восемь лет спустя, в третье мое пребывание в Лондоне, он сделался еще грандиознее и красивее – с новыми на¬бе¬режными. И опять, попадая прямо оттуда в Париж, и во второй половине 90-х год
ов вы не могли не находить, что он после Лондона кажется меньше и мельче,
несмотря на то что он с тех пор (то есть с падения империи) увеличился в числе жителей на целых полмиллиона! <...> Размеры и напряженность уличной лондон¬ской жизни – вот что дает это впечатление громадности. И жизнь во всех ее про¬яв¬лениях так огромна и типична, что вы очень быстро забываете всю красивую, милую, нарядную и тоже по-своему обширную жизнь французской столицы. Вы так же быстро миритесь с однообразием улиц, где ряды закоптелых кирпичных домов стоят без малейшего намека на архитектурную красивость, где торговый и промышлен¬ный склад накладывает на все свою лапу и не дает вам ничего красивого и привлекательного. Но все это бледнеет перед мощью энергической жизни, перед накоплением ценностей, перед картинами не одной только телесной, но и духовной энергии. И рядом со всем этим вы и здесь, и там, и на больших пространствах находите то, что вам не даст Париж – ни такой реки, ни такой пристани, ни таких домов, ни таких парков, ни таких зданий, как парламент, ни таких катаний, как в Гайд-Парке, ни та¬ких народных митингов, как на Трафальгар-Сквере» [2, с. 449, 482–483].
Под влиянием туристического подъема рубежа XIX–XX веков в стране стали издаваться иллюстрированные журналы «Поездки за границу», «Русский путешест¬венник», «Русский турист», на страницах которых также находил отражение опыт заграничного путешествия. Редакторы этих изданий с целью привлечения читателей стремились к сотрудничеству с известными литераторами и очеркистами. На их страницах помещались путевые заметки, рекламные объявления, путеводители. Рост выездного туризма вызывал необходимость иметь на русском языке книги-путево¬ди¬тели. И хотя Англия по разным причинам привлекала русских путешест¬венников гораз¬до меньше, ей тоже нашлось место в путеводителях. В 1911 году Обществом рас¬прост¬ранения технических знаний была издана предназначенная для широкого читателя, снабженная иллюстрациями и картами книга-путево¬ди¬тель по Лондону [47]. В ней содержался краткий исторический очерк города, была описана его структура и управление, представлены частные просветительские учреждения, исторические и архитектурные памятники, музеи, библиотеки, художественные галереи, концертные залы. Специальный раздел был посвящен рабочим кварта-лам города. В одном из путеводителей, составленном лиценциатом Парижского университета (как указывалось в выходных данных) Алексеем Павловичем Не-нашевым, имелся раздел, посвященный Англии [36]. В другом его путеводителе в качестве самостоятельного туристического объекта был представлен Лондон [35]. Как писал Ненашев в предисловии, «взяв за образец, лучшие из иностранных,
мы стремились в своих путеводителях избегать малоинтересных подробностей, но зато дали исчерпывающие сведения о всем, что достойно внимания русского интеллигентного туриста» [35, с. V].
К рубежу веков путешествия, занятия спортом, чтение газет и журналов, посе¬щение кинотеатров, библиотек, музеев, концертов и театров стали доступными для многих из тех, кто раньше не мог об этом и помышлять. Собрания шедевров мировой художественной культуры превратились в общедоступные музеи, например, Британский музей и Национальная галерея в Лондоне. В европейских столицах,
а также в крупных городах и исторических центрах регулярно проводились ху-дожественные и промышленные выставки, привлекавшие тысячи посети¬телей. Лишь финансовые возможности диктовали выбор мест посещения, которых было в изобилии для удовлетворения как взыскательного вкуса, так и скромных притязаний. 27 тысяч – столько в среднем ежегодно выдавалось в России заграничных паспортов в начале XX ст. Российские подданные, имевшие материальную возможность путешествовать, устремлялись за границу, где им были обеспечены как безопасность и комфорт, так и разнообразные развлечения. Впитанными впечатлениями делились в письмах. Наблюдения фиксировались в дневниках, они во множестве публиковались в форме очерков и зарисовок на страницах периодических изданий.

[name_en] => OBSERVATIONS ABOUT ENGLAND AND THE ENGLISH IN EGO DOCUMENTS AND RECORDS OF RUSSIAN TRAVELERS (THE END OF XVIII – EARLY XX CENTURIES)
[annotation_en] => The article is devoted to representations of England and its inhabitants in the sources of personal
origin and records of Russian travelers late XVIII – early XX centuries. It continues a series
of author's publications devoted to the study of perception of Britain in the Russian Empire.
This literary genre complement the overall picture of information which in excess can be
gleaned from a variety of published by this time of scientific books and articles. Nevertheless,
notes and observations of travelers continued to use the reader's interest. Initially, favorable
conditions for the Russian nobility travelling abroad came after the manifesto of Catherine II
in 1762. In Russia an interest in the history and culture of England is growing, encouraged by
the authorities. Among the diaries of travelers of the time kept the description of England and
the English people, essay by N. M. Karamzin stands. In the magazine “Herald of Europe”
based by this historian excerpts from travelogues of Russian travelers containing educational
information about England are published regularly. Of considerable interest are the publications
he travel diaries and notes of Russian travelers who visited England in various Russian
periodicals (P.P. Svinyin, P.I. Sumarokov, A.G. Glagovlev, M.P. Pogodin and others). Artistically
processed impressions of Russian writers Ivan Turgenev, PA Vyazemsky and Goncharov,
who visited England, belong to literary works. A special group of sources is made by official
reports about travel-trips of Russian scientists and statesmen, as well as visitors of the World
Industrial Exhibition in London in 1851. Another layer of the literature of England is represented
by the works of Russian citizens stranded in England for political reasons. A definite milestone in
the development of Russian-British relations was the Crimean War, which changed the tone
of research. The author notes, if, before the middle of the XIX century memoirs, diaries and
notes of travelers were the main sources of information about the UK, by the end of the century
the situation changed. This literary genre complemented the overall picture of information
which in excess can be gleaned from a variety of scientific books and articles published by
this time. Nevertheless, notes and observations of travelers continued to use the reader's interest.

[text_en] => The article is devoted to representations of England and its inhabitants in the sources of personal
origin and records of Russian travelers late XVIII – early XX centuries. It continues a series
of author's publications devoted to the study of perception of Britain in the Russian Empire.
This literary genre complement the overall picture of information which in excess can be
gleaned from a variety of published by this time of scientific books and articles. Nevertheless,
notes and observations of travelers continued to use the reader's interest. Initially, favorable
conditions for the Russian nobility travelling abroad came after the manifesto of Catherine II
in 1762. In Russia an interest in the history and culture of England is growing, encouraged by
the authorities. Among the diaries of travelers of the time kept the description of England and
the English people, essay by N. M. Karamzin stands. In the magazine “Herald of Europe”
based by this historian excerpts from travelogues of Russian travelers containing educational
information about England are published regularly. Of considerable interest are the publications
of the travel diaries and notes of Russian travelers who visited England in various Russian
periodicals (P.P. Svinyin, P.I. Sumarokov, A.G. Glagovlev, M.P. Pogodin and others). Artistically
processed impressions of Russian writers Ivan Turgenev, PA Vyazemsky and Goncharov,
who visited England, belong to literary works. A special group of sources is made by official
reports about travel-trips of Russian scientists and statesmen, as well as visitors of the World
Industrial Exhibition in London in 1851. Another layer of the literature of England is represented
by the works of Russian citizens stranded in England for political reasons. A definite milestone in
the development of Russian-British relations was the Crimean War, which changed the tone
of research. The author notes, if, before the middle of the XIX century memoirs, diaries and
notes of travelers were the main sources of information about the UK, by the end of the century
the situation changed. This literary genre complemented the overall picture of information
which in excess can be gleaned from a variety of scientific books and articles published by
this time. Nevertheless, notes and observations of travelers continued to use the reader's interest.

[udk] =>
[order] => 4
[filepdf_ru] => 149_ru.pdf
[filepdf_en] => 149_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
[section_en] => ARTICLES AND POSTS
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Ирина Ромуальдовна Чикалова
[author_en] => Irina R. Chikalova
)

)

[4] => Array
(
[id_section] => 6
[id] => 150
[id_journal] => 8
[name_ru] => СЛОВАКИЯ И РОССИЯ В ЗАПИСКАХ СЛОВАЦКИХ И РОССИЙСКИХ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ ХVIII ВЕКА
[annotation_ru] => В статье на основе путевых записок и дневников исторических деятелей XVIII века рекон-
струируется картина восприятия образа России глазами словаков. Словакия в тот период
была частью Венгерского королевства, что придает этим источникам особую ценность для
идентификации авторов травелогов. Исследование проведено на основе малодоступной ли-
тературы и архивных материалов Украины. Образ Словакии и России дан на основе путе-
вых заметок, дневников и писем четырех авторов. Первый источник – записки словацкого
посланника к шведскому королю Карлу XII Д. Крмана. В нем особую ценность представля-
ет описание Полтавской битвы и роли женщин в обороне Веприка. В записках содержатся
характеристики знаменательных исторических личностей начала ХVIII века – русского
царя Петра I, украинского гетмана Мазепы, шведского короля Карла ХII, венгерского
князя Франтишека Ракоци и других. Второй источник, сохранивший впечатления сло-
вацких путешественников о российских землях, словацких городах, территории Австрии
и Венгрии, принадлежит В. Григоровичу-Барскому. Записки В. Григоровича-Барского
оказали влияние на распространение в России знаний об архитектурных памятниках,
этнографических особенностях, географии, истории и культуре многих городов и мест-
ностей Европы (в частности, словацкого города Кошице). Наибольшей популярностью
в ту эпоху пользовались путевые записки графа М. Беневского, словака по происхожде-
нию, волею судеб ставшего королем Мадагаскара. Его путевые заметки в период русско-
го плена сохранили картины жизни в российских городах – Казани, Киеве, Петербурге,
а также в Сибири и на Камчатке. Четвертым источником данного исследования является
«Краткое географическое описание Венгрии», принадлежащее перу видного церковного
и культурного российского деятеля И. Фальковского, представителя русской Токайской
комиссии в Венгрии. Дополнительно к этому труду в статье анализируются письма
Фальковского как источник к изучению истории братиславского лицея в конце XVIII века.
Сохранившиеся до сегодняшних дней записки, дневники, письма словацких и россий-
ских деятелей являются свидетельством общения, богатства культур словацкого и рос-
сийского народов, их взаимного узнавания.
[text_ru] => Своеобразными памятниками российско-словацких культурных связей в ХVIII сто¬летии являются записки путешественников. Феномен культуры любого народа определяется не только внутренними закономерностями его развития, но и взаи¬модействием с культурами других народов. Взгляд «cо стороны» лучше помогает познать свою культуру. Записки в совокупности с дневниками и воспоминаниями можно рассматривать как важный исторический источник, который представляет «исключительную ценность как содержащий материалы, не нашедшие отражения ни в официальных документах, ни в источниках других типов».
В начале ХVIII столетия свои воспоминания о путешествии по России и о военных событиях Полтавской битвы 1709 года в период Северной войны пишет словак Даниел Крман , посол к шведскому королю Карлу ХII .
Для Д. Крмана само путешествие не являлось главной целью. Он выполнял особые поручения. В 1707 году лютеранский синод в Ружомберке решил отправить посольство в протестантские страны, в Пруссию и Швецию за помощью и поддержкой лютеран Словакии, преследуемых католической контрреформацией австрийских Габсбургов . Для выполнения этой миссии были выбраны Д. Крман и представитель словацкой шляхты Самуил Подгорский. Шведский король Карл ХII в это время участвовал в военных походах против Российского государства на Украине, куда вслед за ним направились словацкие посланники. Через Польшу и Литву они добрались до Могилева, где располагался военный лагерь шведского войска. После не-скольких официальных приемов у короля посольст¬во завершилось ус¬пешно, получило от него материальную и моральную поддержку, но из-за сложной военной ситуации Д. Крман и С. Подгорский вынуждены были вместе со шведскими войсками продолжать путь до Полтавы, откуда только после разгрома шведов им удалось вернуться через Молдавию и Закарпатье в родные места.
В своих записках Д. Крман значительное место уделяет описанию Полтавской бит¬вы 1709 года [24]. Путевые записки содержат чрезвычайно ценные детали Северной войны на территории Украины 1708–1709 годов. Так, например, Д. Крман отмеча¬ет роль женщин в обороне Веприка – небольшого городка на Полтавщине: «Стоя на кре¬пост¬ном валу, они обливали кипятком и осыпали градом камней поднимавшихся по штур¬мовым лестницам шведов. Когда же Веприк пал, женщин по¬бедители зарубили мечами» [7, с. 426]. Вместе с тем, Крман рассказывает
о самых разных сто¬ронах жизни на Украине. Автора «Путевых записок» в тече-ние его почти двухлетнего «хож¬дения по чужим землям» интересовали история, география, со¬циаль¬но-эконо¬ми¬ческая ситуация, этнографические особенности разных народов. Он не просто констатирует тот или иной факт, но и дает ему оценку. Ценными являются подробные сведения о языке, одежде, традициях
и привычках, религии, архитектуре и других явлениях жизни [7]. Даниэл Крман в период своей поездки научился читать и писать по-рус¬ски, покупал здесь много русских книг [7]. Состоя при обозе и штабе Карла ХII, Крман и его спутник имели возможность общаться с «найближ¬шими» шведского короля и его союзниками. В записках содержатся очень интересные характеристики знаменательных исторических личностей начала ХVIII ве¬ка – русского царя Петра I, украинского гетмана Мазепы, шведского короля Карла ХII, князя Франтишека Ракоци и других. Путевые записки Даниэла Крмана представляют большой ин¬терес не только как свидетельство современника, но и как литературное произведение.
Следующим источником, сохранившим впечатления словацких путешественников о российских землях, принадлежит В. Григоровичу-Барскому.
Василий Григорович родился в Киеве в 1701 году. При содействии Феофана Прокоповича ему удалось попасть в Киево-Могилянскую академию, где он проходил курс обучения в 1715–1723 годах. Учеба в академии заложила основы гуманистически-просветительского мировоззрения Барского, определившего его твор¬ческие поиски в последующей деятельности [2]. В 1723 году он оставляет академию, идет во Львов и, назвавшись Барским (предки его были родом из города Бара), поступает в иезуитскую коллегию. Иезуиты вскоре разоблачили его как «схизматика» и выгнали из коллегии. Барский к тому времени успел каким-то образом заручиться несколькими весомыми рекомендациями, с которыми он пешком от¬правляется в дальние странствия. Совершая паломничество в «святые места», он прошел Польшу, Словакию, Венгрию, Австрию и Италию. Затем посетил Грецию, Египет, Сирию, Арабию, Иерусалим [2]. Барский возвращается в 1747 году в Киев, где спустя месяц умирает, оставив свои пу¬тевые записки, снабженные многочисленными чертежами, планами, зарисовками.
Оставленное им обстоятельное описание всех своих путешествий широко распространялось в списках вплоть до выхода в 1778 году первого издания. В предисло¬вии к нему издатель книги В. Рубан писал: «Тридцать лет уже прошло как сию книгу, двадцать четыре года пешеходного путешествия содержащую, по кончине сочи¬нителя ее, с превеликою жадностью списывали все те, до коих о ней хотя ма¬лейшее дошло сведение. В Малой России и в окружающих оную губерниях нет ни одного знатного места и дома, где бы не было ее списка» [2, с. 1]. Путевые записки и пол¬тораста рисун¬ков В. Григоровича на протяжении второй половины ХVIII–ХIX ве¬ков выдержали семь изданий, что свидетельствует об их исключительной популярности. Близкое знакомство с записками В. Барского показывает, что его путешествие не было только лишь путешествием по «святым местам», как это пыталась подчеркнуть значительная часть авторов. Сочинение путешественника отличается от традиционных «хождений» прежде всего светским характером материала, а в лице автора мы видим ренессанского открывателя мира и неутомимого просветителя, желавшего познать лучшие интеллектуальные и духовные достижения многих стран и народов. Во время путешествий Барского больше всего интересовали учебные заведения, библиотеки, архитектура городов, археология, история, экономика и культура разных областей
и государств. После ухода из Львова В. Григорович переходит территорию Польши, в Словакию. 6 мая 1724 года он преодолевает горские хребты Бескид, где на него произвела особое впечатление прекрасная картина Высоких Татр [7]. Путешествуя словацкими селами и городами (Грушев, Гуменное, Стражское, Бачко, Клечанова, Бедовцы), Барский дает краткую харак¬теристику проживающего здесь народа: «...короткое и тесное одеяние носит, и язык отменный имеет». Значительное место
в его записках уделено опи¬санию королевского города Кошице. Барский восхищается красотой каменной архитектуры соборной церкви святой Елизаветы, каменным столбом с многими скульптурами, построенным в 1624 году, при котором каждое утро и вечер «избранные от коллегии студенты или певцы поют песни красивые». В городе, как пишет автор путешест¬вия, «домы все каменные, белые и чистые, многие с железными на окнах решетками, железными дверьми от вне красками испещрены, ... каждый дом имеет свой кладец». Проходя впоследствии городами Венгрии и Австрии, Григорович часто ищет в их архитектуре параллели с архитектурой Кошице. Из Кошиц он добирается через словацкие деревни Ганиска и Гарагна в венгерские города Сиксо, Мишкольц, Буду и другие. Свои впечатления о Венгерском королевст¬ве Барский суммировал так: «Ведоме да будет, яко по всей венгерской земли аще и различных верь обретаются людие, обаче вси суть гостеприимны». Пользуясь популярностью в народе, записки В. Григоровича-Барского оказали влияние на распространение в России знаний об архитектурных памятниках, этно-графических особенностях, географии, истории и культуре многих городов и местностей Европы (в частности, словацких).
Широкой популярностью в конце ХVIII, в XIX вв. пользовались путевые записки графа Морица Беневского, словака из города Врбове (Нитранский комитат – М. Д.) [5; 6]. Переведенные на несколько языков эти записки представляют взгляд человека, вышедшего из дворянской среды, постоянно ищущего и не на¬ходящего полную свободу и спокойствие. М. Беневский участвовал в военных действиях Барской конфедерации против русских войск (1768 г.) и оказался в русском плену . Позже он попадает в Киев, Казань, Петербург, а потом в Сибирь и на Камчатку. Там Беневский вместе с русскими ссыльными поднимает восстание. Восставшие захватывают судно и на нем совер¬шают в высшей степени трудное и из¬ну¬рительное путешествие по морям и океанам, в ходе которого пристают к японскому берегу, заходят на Тайвань и в Ма¬као и завершают путь во Франции . Здесь Беневский поступает на ко-ролевскую службу и плывет к берегам Мадагаскара
с поручением колонизировать и подчинить остров власти французов. На Мадагаскаре он успешно справляется со всеми заданиями.
Однако политические интриги французского королевского двора убеждают его в несправедливости их поступков, и он переходит на сторону мадагаскарского народа, который избирает его своим королем. В неравной борьбе с французскими войсками Беневский был убит в 1786 году, защищая права свободного Мадагаскара.
Значительное место в записках этого словацкого автора занимает описание во¬енных операций Барской конфедерации против русских войск на Правобережной Украине. Кроме описаний военных событий он показывает особенности жизни
в России. После взятия русскими в плен, описывая дорогу на Камчатку, Бенев-ский дает сведения об отдельных городах и губерниях Центральной и Восточной Сибири. Странствия Морица Беневского, продолжавшиеся несколько лет, полны драматических перипетий и самых неожиданных приключений, которые могли бы составить основу исторического романа.
В 1777–1778 годах в Братиславе находился Иван Фальковский, ставший впо-следствии видным церковным и культурным деятелем в России. Он про¬был в Братиславе и других местах Венгерского королевства восемь лет и оставил нам свои записки и письма. Фальковский в письмах отцу, жившему в городе Токае, подробно описывает свою ежедневную жизнь и учебу в Братиславе. «Между тем я в новом городе (Братиславе – М. Д.) проживал и во вся по немецки говорит не зная с великими трудностями боролся. Хозяйка моя, пока я не приобучился мало по не¬мец¬ки, по словенски со мною говорила» [4].
В 1775 году молодой Иван Фальковский был вынужден прервать учебу в Киево-Могилянской академии потому, что его отец Юстин был назначен иеромонахом православной церкви при русской Токайской комиссии в Венгрии.
28 февраля 1775 года Фальковский прибыл с отцом в Токай. Киевской академии
в то время были нужны хорошие преподаватели немецкого, французского языков
и ма¬тематики. В связи с усилением интереса к европейской общественно-поли-ти¬ческой и научной мысли в начале ХVIII в. возрастает интерес к европейским языкам. На возникшую в обществе потребность откликается и Киевская академия. Отец Ива¬на Фальковского это знал, так как когда-то сам учился в академии. Он ищет для сына в период их проживания в Токае учебное заведение, после окончания которого ему было бы обеспечено место преподавателя Киево-Моги¬лян¬ской академии. После неудачной попытки устроить сына в Венский университет, отец на¬правляет его в Братиславский лицей, где конфессиональное направление не было определяющим, а вместе с латинским на высоком уровне изучались современные иностранные языки.
В Братиславу Иван Фальковский прибыл вместе со Стефаном Осватом из Токая, с которым учился в одном классе. В начале обучения Фальковский заявил, что он ро¬дом из Киева, ему 16 лет, и что он сын церковного служителя. Он стал студентом третьего класса (синтаксима), и у него единственного среди студентов в личных материалах было отмечено, что он был лучшим среди учеников. Об его отношении к учебе свидетельствует и переписка с отцом. В одном из писем от 16 октября 1777 го¬да отец пишет Ивану: «... с радостью моею слыхал, что тебе и там
(в Братиславе – М. Д.) так, как в Токаю учители за прилежание твое к учению похваляют». Обучаясь в лицее, Иван также нанимал и частного преподавателя, дававшего ему уроки латинского и немецкого языков. Чему и как обучали молодого Фальковского в лицее, показывает присланное отцу подробное не-дельное расписание уроков и занятий от 8 декабря 1777 года. В Братисла¬ве Иван Фальковский близко контактировал с сербскими студентами [4]. В своей работе «Краткое географическое описание Венгрии», которую он написал на основании работ учителя истории и географии Братиславского лицея словака Яна Томка Саского, Фальковский специально выделяет часть, посвященную сербам [3]. Он пишет: «Сербский народ, называемый попросту рацким, между которым я три года почти проживал, будучи одной православной с ними веры, достоин подлинно того, чтобы мы историю и приключения его прилежно читали» [3, Л. 152]. Сохранилась переписка Фальковского с сербским митрополитом Викентием Видаком.
В период своего проживания в Братиславе Иван Фальковский вел книгу рас-ходов, по которой можно узнать о его материальном положении и образе жизни. В здешних книжных лавках он купил много книг, среди них работы словацких ученых – Яна Том¬ка Саского и Матея Бэла, которые он впоследствии забрал
с собой в Киев. В рукопис¬ной работе историко-географического характера о Венгерском королевстве Фальковский соглашается с научными взглядами Матея Бэла и признает себя его учеником.
После пожара в Киевской академической библиотеке в 1780 году многие преподаватели жертвовали свои книги в эту библиотеку. Среди них был и Иван Фальковский. 816 книг было куплено у Константина Крыжановского, учившегося в 1750 году
в Братиславе. В списке купленных книг у Крыжановского находятся книги венгерских ученых, а также книги чешского ученого – педагога Яна Амоса Коменского.
В каталоге книг Киевской академии конца ХVШ века были обнаружены более
20 книг, изданных в типографиях Трнавы, Братиславы, Кошице, Будина, Дебрецена, вероятно, попавшие в академическую библиотеку из личных библиотек преподавателей Академии, которые когда-то учились в Венгрии.
В 1778 году умер отец Ивана Фальковского. После года обучения в Брати-славском лицее он переехал в Пешт, где продолжал учебу в гимназии ордена пиаристов . Причина этого переезда состояла в сравнительной дешевизне платы за квартиру и питание в Пеште, имеющая при слабом материальном обеспечении студентов за границей значительную роль в их жизни и учебе. Плата за квартиру в Братиславе, столичном городе Венгерского королевства, достигала 80 гульденов, тогда как в Пеште – пятьдесят.
В одном из своих писем Фальковский констатирует: «В Братиславу я ради совершенного изучения немецкого языка и других учений охотнее бы поехал».
Пребывание Фальковского в Пеште и его учебу в университете г. Буды, где он изучал экспериментальную физику, детально описал историк Янош Штернберг. Интересный факт связей украинских и сербских студентов в Венгрии дает проживание Фальковского в Пеште у учителя сербской школы Минацкого. В 1733 году сербский мит¬рополит Викентий Йованович обратился к митрополиту Р. Заборовскому, протектору Киево-Могилянской академии, с просьбой прислать десять учителей в Сербию для того, чтобы они обучали сербскую молодежь также, как и в Академии киевской. В этом же году воспитанники Киевской академии выехали в Сербию, среди них был и Иван Минацкий, преподававший впоследствии риторику
в сербских Карловцях. Пятьдесят пять лет спустя Иван Фальковский поселился
в Пеште у сына Ивана Минацкого.
В 1783 году Фальковский возвращается в Киев, отказавшись от предложения стать писарем русского посольства в Вене. Свой поступок он объясняет тем, что не хочет работать на гражданской должности за границей, а хочет жить дома (в Киеве – М. Д.) стать учителем. Иван Фальковский преподавал
в Киево-Мо¬ги¬лянской академии более 20 лет и в 1803 году стал ее ректором. Его колоссальный труд представляет 92 тома рукописных и печатных книг: трактатов и исповедей, исторических и географических работ, статей по мате-матике, физике, астрономии.
Письма Ивана Фальковского становятся важным источником по истории братиславского Лицея в конце ХVIII столетия, его организационной структуры, количест¬ва и расписания предметов, объема излагаемых курсов и других моментов лицейской жизни. Переписка Фальковского в период его пребывания в Венгерском королевстве, с отцом, друзьями – А. Пекалицким, А. Ставицким и сербским митро¬политом В. Видаком, показывает многогранную деятельность Токайской комис¬сии
в Венгрии, учебу российских студентов в Братиславе, дает много доказательств
о существующих российско-словацких культурных связях того периода.
Приведенные нами примеры записок, дневников, писем ХVIII века показыва¬ют, что интерес их авторов простирался на самые разные стороны жизни. Большинство людей, «толпами» путешествующие с разными целями и намерениями по России и Словакии, наблюдающие здесь ежедневную жизнь ХVIII века, остались безвестными. Путешествовать в описываемое время было нелегко. Путешественники подвергались различным опасностям и неудобствам. Передвигаться приходилось на лошадях, волах или пешком, ночевать в палатках или движущихся экипажах. Сохранившиеся до сегодняшних дней записки, дневники, письма как свидетельст¬ва общения народов, являются бесценным богатством культур словацкого и российского народов, их взаимного узнавания.
[name_en] => SLOVAKIA AND RUSSIA IN NOTES OF SLOVAK AND RUSSIAN TRAVELERS OF THE ХVIII CENTURY
[annotation_en] => On the basis of the travel notes and diaries of historical figures of the XVIII century
the picture of the perception of the image of Russia is reconstructed through the eyes of the
Slovaks. Slovakia at that time was part of the Hungarian kingdom, which makes these sources
particularly valuable to identify the authors of travelogues. The study was conducted on the
basis of inaccessible literature and archival materials in Ukraine. The image of Slovakia and
Russia is given on the basis of travel notes, diaries and letters of four authors. The first source
is notes of a Slovak envoy to the Swedish king Charles XII D. Krmana. It is particularly valuable
description of the Battle of Poltava and the role of women in Veprik defense. The notes contain
characteristics of significant historical figures of the beginning of the eighteenth century – Russian
Tsar Peter I, Ukrainian Hetman Mazepa, the Swedish King Charles XII, the Hungarian
prince Frantisek Rakoczi and others. The second source, retaining the impressions of travelers
Slovak Russian lands, the Slovak cities in Austria and Hungary, is owned by Vladimir Grigorovich-Barsky.
Notes by V. Grigorovich-Barsky had an impact on the spread in the Russian
knowledge of architectural monuments, ethnographic peculiarities of geography, history
and culture of many towns and areas of Europe (in particular, the Slovak city of Kosice).
The most popular in that era were the travel notes of Count Mikhail Benevskaya, Slovak
origin, fated to become the king of Madagascar. His travel notes between Russian captivity
kept the pictures of life in Russian cities – Kazan, Kiev, St. Petersburg, as well as in Siberia
and Kamchatka. The fourth source of this research is “short geographical description of Hungary”
from the pen of a prominent church and cultural figure of Russia I. Fal'kovskii, representative
of the Russian Commission Tokaj in Hungary. In addition to this work the article analyzes
letters by Fal'kovskii as a source for studying the history of the Lyceum in Bratislava at
the end of the XVIII century. Surviving to the present day notes, diaries, letters, Slovak and
Russian figures are evidence of communication, cultural richness of Slovak and Russian peoples,
their mutual recognition.
[text_en] => On the basis of the travel notes and diaries of historical figures of the XVIII century
the picture of the perception of the image of Russia is reconstructed through the eyes of the
Slovaks. Slovakia at that time was part of the Hungarian kingdom, which makes these sources
particularly valuable to identify the authors of travelogues. The study was conducted on the
basis of inaccessible literature and archival materials in Ukraine. The image of Slovakia and
Russia is given on the basis of travel notes, diaries and letters of four authors. The first source
is notes of a Slovak envoy to the Swedish king Charles XII D. Krmana. It is particularly valuable
description of the Battle of Poltava and the role of women in Veprik defense. The notes contain
characteristics of significant historical figures of the beginning of the eighteenth century – Russian
Tsar Peter I, Ukrainian Hetman Mazepa, the Swedish King Charles XII, the Hungarian
prince Frantisek Rakoczi and others. The second source, retaining the impressions of travelers
Slovak Russian lands, the Slovak cities in Austria and Hungary, is owned by Vladimir Grigorovich-Barsky.
Notes by V. Grigorovich-Barsky had an impact on the spread in the Russian
knowledge of architectural monuments, ethnographic peculiarities of geography, history
and culture of many towns and areas of Europe (in particular, the Slovak city of Kosice).
The most popular in that era were the travel notes of Count Mikhail Benevskaya, Slovak
origin, fated to become the king of Madagascar. His travel notes between Russian captivity
kept the pictures of life in Russian cities – Kazan, Kiev, St. Petersburg, as well as in Siberia
and Kamchatka. The fourth source of this research is “short geographical description of Hungary”
from the pen of a prominent church and cultural figure of Russia I. Fal'kovskii, representative
of the Russian Commission Tokaj in Hungary. In addition to this work the article analyzes
letters by Fal'kovskii as a source for studying the history of the Lyceum in Bratislava at
the end of the XVIII century. Surviving to the present day notes, diaries, letters, Slovak and
Russian figures are evidence of communication, cultural richness of Slovak and Russian peoples,
their mutual recognition.
[udk] =>
[order] => 5
[filepdf_ru] => 150_ru.pdf
[filepdf_en] => 150_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
[section_en] => ARTICLES AND POSTS
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Мирослав Даниш
[author_en] => Miroslav Danish
)

)

[5] => Array
(
[id_section] => 6
[id] => 151
[id_journal] => 8
[name_ru] => «ИЗ ЛОНДОНА В КОНСТАНТИНОПОЛЬ»: ПУТЕВОЙ ДНЕВНИК АНГЛИЙСКОЙ АРИСТОКРАТКИ ЛЕДИ МЭРИ УОРТЛИ МОНТЕГЮ
[annotation_ru] => В работе на основе современных методологических подходов представлен уникальный источник XVIII века – первый женский травелог английской путешественницы, су¬пру¬ги дипломата, которая сопровождала его на пути из Лондона в Константинополь (Стамбул). Путевой дневник леди Мэри можно оценивать с точки зрения раскрытия различных тем. В нем представлены современные тому времени исторические реалии, проблема поло-жения политической элиты, феномен путешествия нового времени, история повседнев-ности, гендерные исследования, вопросы рецепции импульсов другой культурной среды. В статье подробно описаны обстоятельства жизненного пути автора путевого дневника, оформлен¬ного в виде писем. Дочь известного аристократа, принадлежавшего к партии консерваторов, вышла замуж за Уортли Монтегю, тяготевшего к либеральным политическим взглядам. Несмотря на успешную карьеру писательницы, она выбрала путь верной супруги английского дипломата, отправленного служить в Османскую им-перию. Почти двухлетнее путешествие леди Мэри через всю Европу на Восток отражено
в фиктивных письмах друзьям. В статье анализируется часть этих писем, в которых сохранились впечатления от посещения земель Габсбургской монархии. Показаны ис¬то-рические и политические обстоятельства путешествия по территориям, недавно освобож-денным от турок, состояние дорог, религиозные предпочтения, характеристика местных жителей, в первую очередь политической элиты. Картины местной жизни представлены через призму сторонницы англиканской церкви. Приведен ряд сюжетов о посещении супругами Монтегю Османской империи. Особый интерес у автора путевого дневника вызвало положение женщин при дворе султана. Леди Мэри стала первой европейской писательницей, которая представила мусульманский мир с точки зрения женщины.
Из Турции она привезла не только свои яркие впечатления, но и опыт вакцинирования против оспы. В заключение сделан вывод о значении этого источника для развития традиции светского женского травелога.

[text_ru] =>
[name_en] => "FROM LONDON TO CONSTANTINOPLE": A TRAVEL DIARY OF THE ENGLISH ARISTOCRAT LADY MARY WORTLEY MONTAGUE
[annotation_en] => Based on modern methodological approaches, the work presents a unique source of the XVIII century - the first woman’s travelogue of an English traveler, the wife of a diplomat, who accompanied her husband on his way from London to Constantinople (Istanbul). The travel diary of Lady Mary can be assessed in terms of disclosure of various topics. It presents contemporary historical realities, the problem of the position of the political elite, the phenomenon of modern travelling, the history of everyday life, gender studies, problems of reception of impulses of another cultural environment. The article details the life circumstances of the author of the travel diary, designed in the form of letters. The daughter of a famous aristocrat, who belonged to the Conservative Party, married Wortley Montague, who gravitated toward liberal political views. Despite her successful career as a writer, she chose the path of the faithful wife of an English diplomat sent to serve in the Ottoman Empire. Almost two-year tour of Lady Mary across Europe to the East is reflected in fictional letters to friends. The article analyzes a part of these letters, in which the impression of visiting the lands of the Habsburg monarchy was preserved. The historical and political circumstances of the journey through the territories recently liberated from the Turks, the state of roads, religious preferences, characteristics of local residents, primarily political elite, are shown. Pictures of local life are represented through the prism of the supporter of the Anglican Church. A number of plots on the visit of the Montagues to the Ottoman Empire are given. The author of the travel diary was especially interested in the position of women at the Sultan’s court. Lady Mary became the first European writer who introduced the Muslim world from the perspective of a woman. From Turkey, she brought not only her vivid impressions, but also the experience of vaccination against smallpox. In summary, the conclusion about the significance of this source for the development of the tradition of secular woman’s travelogue is made.
[text_en] =>
[udk] =>
[order] => 6
[filepdf_ru] => 151_ru.pdf
[filepdf_en] => 151_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
[section_en] => ARTICLES AND POSTS
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Даниела Кодайова
[author_en] => Daniela Kodayova
)

)

[6] => Array
(
[id_section] => 6
[id] => 152
[id_journal] => 8
[name_ru] => СТИПЕНДИАТЫ РОССИЙСКИХ УНИВЕРСИТЕТОВ В ЕВРОПЕ В 1800–1810-Х ГОДАХ (ПО ПИСЬМАМ И ДНЕВНИКАМ)
[annotation_ru] => Автор статьи на основе архивных материалов и мемуарной литературы представляет исто-
рию командировок в зарубежные университетские центры студентов и выпускников Пе-
тербургского педагогического института накануне и после Отечественной войны 1812 года.
В связи с образовательной реформой Александра I молодые российские университеты
должны были сформировать собственные профессорские кадры на смену приезжим ино-
странцам. Посылка выпускников университетов за границу для подготовки к профессуре
распространилась и на Петербургский педагогический институт, который учреждался
в 1804 г. как отделение будущего университета. Подробно описаны наставления профес-
соров института командируемым кандидатам, которые содержат обширные сведения
об уровне преподавания научных дисциплин в университетах Европы, опыт которых был
важен для российской высшей школы. В статье рассматриваются два эпизода из истории
«академических путешествий» русских студентов: обучение 12-ти профессорантов Пе-
тербургского педагогического института в университетах Германии, Австрии, Англии,
Франции в 1808–1811 гг. и командировка студентов педагогического института в Англию
в 1816–1819 гг. для знакомства с теорией и практикой взаимного обучения по методу
Дж. Ланкастера. Последний опыт был необходим для распространения начальных училищ,
что оставалось самым слабым звеном образовательной реформы Александра I. Сохранившая-
ся переписка командированных русских студентов с конференцией педагогического институ-
та, министром народного просвещения и другие источники позволяют реконструировать
обстоятельства их перемещения по Европе, систему научной подготовки и научной ком-
муникации начала XIX в., особенности повседневной жизни русских студентов за границей,
восприятие ими национальных и культурных особенностей западноевропейских стран.
Приведены обширные цитаты из архивных документов, которые наглядно демонстрируют
самые разнообразные стороны командировок: маршруты поездок, сложности, с которыми
сталкивались россияне за рубежом, систему финансирования. Приведенные материалы об-
стоятельно описывают механизм кураторства поездками со стороны Министерства народно-
го просвещения и Министерства иностранных дел, а также заинтересованность и компе-
тентность императора Александра I в подготовке кадров для высшей педагогической школы.
[text_ru] => Система завершения академической подготовки русских студентов за границей за государственный счет сложилась еще в 1730–1770-х гг. в университете, действовавшем при Академии наук. Московский университет также следовал этой практике [1]. «Академическое путешествие» в Европу (peregrinatio academica) для казенных студентов представляло собой хорошо спланированную и организованную подготовку по программе, заранее определенной Академией наук или университетом, финансируемую государством, с перспективой возвращения в Россию и занятия профессорских кафедр, ученых должностей или, в случае с правоведами, административных. При этом немалое количество сыновей аристократов в последней трети XVIII – начале XIX в. учились за границей сами по себе, за счет родителей, достаточно назвать имена П. М. Дашкова, братьев Андрея, Александра, Николая и Сергея Тургеневых, А. И. Михайловского-Дани¬левского, видных сановников: Н. Н. Новосильцева, А. А. Чарторыйского, С. С. Уварова и др.
В связи с образовательной реформой, предпринятой в первое десятилетие царст¬вования Александра I, молодые российские университеты должны были в ближайшей перспективе сформировать собственные профессорские кадры на смену приезжим иностранцам. Посылка выпускников университетов за границу для подготовки к профессуре стала в эти годы систематической, распространилась она и на Петербургский педагогический институт, который учреждался в 1804 г. как отделение будущего университета, а на деле стал основной кузницей педагогических кадров как для губернских гимназий, так и для университетов.
Рассматриваемые в статье эпизоды известны в общих чертах историкам российской науки и образования. Однако детали «академического путешествия» двух групп петербургских студентов в Европу оставались скрыты от исследователей без обращения к материалам университетского и ведомственного делопроизводст¬ва, которые хранятся в фондах Российского государственного исторического архива (РГИА) и Центрального государственного исторического архива Санкт-Пе¬тербурга (ЦГИА СПб). Гораздо лучше изучена система заграничных научных стажировок 1830–1840-х гг. и пореформеных десятилетий, нашедшая отражение не только в ведомственных документах, но и в опубликованных отчетах, дневниках и воспоминаниях русских профессорантов и их кураторов [7; 8; 9; 14].
В июне 1808 г. по решению правительства 12 лучших студентов первого выпуска педагогического института были отправлены в Европу для усовершенст¬вования в науках. Это были Александр Иванович Галич, Александр Петрович Куницын, Моисей Гордеевич Плисов, Никита Иванович Бутырский, Николай Кириллович Воронковский, Дмитрий Семенович Чижов, Михаил Федорович Соловьев, Яков Иванович Карцов, Степан Степанович Подзорский, Иван Дмитриевич Кастальский, Андрей Васильевич Ржевский, Иван Козьмич Кайданов. Впоследствии они должны были занять профессорские кафедры в Петербургском университете, который предполагалось вскоре открыть на базе педагогического института. Решение об этом было принято еще осенью 1807 г., после окончания экзаменов в институте, в связи с необходимостью ротаций внутри «ученого сословия» российских университетов. Практика приглашения профессоров-иност¬ранцев, позволившая поставить преподавание в университетах в первые годы XIX в., не могла продолжаться долго. В программной записке попечителя столичного учебного округа Н. Н. Новосильцева об отправлении студентов за границу указывалось, что «профессоры и адъюнкты, преподавая науки на природном языке, могут произвести в учащихся гораздо большие успехи, нежели обучая на языках иностранных». Потому «явная польза Государства и наук требует, чтоб для С.-Петербургского Университета приготовить профессоров и адъюнктов
из природных россиян». Попечитель был убежден, что студенты института «наи¬лучшим образом соответствовать могут сему намерению, как приобревшие важные сведения, открывающие им путь к достижению высших ученых степеней» [26, л. 21 об.–22; 15, л. 1–1 об., 2–4 об.]. На основе записки Новосильцева минист¬ром народного просвещения на высочайшее имя был представлен доклад об отправлении студентов за границу, который 23 мая 1808 г. был одобрен Александром I.
Конференцией профессоров Института был определен персональный состав командируемых, «отличных дарованиями, знаниями наук и иностранных языков». Они отправлялись в Европу в статусе магистров, «заслуженном ими во всех отношениях», поэтому им сразу определялось годовое содержание в 400 рублей, равное окладу магистра университета. Молодые люди уезжали за границу на три года, с тем, чтобы вернуться к моменту предполагаемого окончания обучения вторым выпуском Педагогического института и ожидаемого преобразования института в университет. Цель их пребывания в европейских научных центрах состояла в том, чтобы «усовершенствовать себя в науках, по которым могли бы они в будущем Университете занять места адъюнктов и профессоров для составления по крайней мере двух полных факультетов: нравственно-политического и физико-математического» [26, л. 22 об.].
Еще осенью 1807 года начались практические консультации между попечителем учебного округа Н. Н. Новосильцевым и профессорами института о целях и программе «академического путешествия» студентов. В ходе этих консультаций
Новосильцевым на основе рекомендаций профессоров К. Ф. Германа, М. А. Балугьянского, А. И. Шерера, П. Д. Лодия, знакомых с системой преподавания
в разных университетах Европы и сохранивших там академические связи, была составлена подробнейшая инструкция отъезжающим. В этом обширном документе определялись рамки основной и дополнительной специализации каждого из командируемых, маршрут «академического путешествия», намечались центры подготовки, где им предстояло жить и учиться, были определены имена европейских ученых, у которых надлежало прослушать курсы наук [6]. Студенты уезжали на три года, с тем чтобы каждый год провести в определенном программой подготовки научном центре, перемещаясь по Европе. Так, Подзорскому, специализировавшемуся в «технологии и сельском домоводстве», надлежало провести первый год в Геттингене, второй в Берлине, третий в Англии и России; Карцову, специализировавшемуся в физике и прикладной математике, – первый год в Иене, второй – в университе Галле, третий – в Париже; Воронковскому, обучавшемуся практической астрономии, следовало первые два года провести в Геттингене, третий год – в других городах Германии, где он мог бы вести практические на¬блюдения, а также в Париже и Милане.
В университетских городах Европы студенты, следуя традиции предыдущих десятилетий, препоручались «известным по своим правилам и роду жизни профессорам, корреспондентам здешней Императорской Академии наук или почетным ее членам и министрам российского двора» [16, л. 2 об. – 3].
В записке попечителя Н. Н. Новосильцева «Начертание об отправлении студентов Санкт-Петербургского педагогического института в чужие краи», резюмирующей соображения профессоров, предлагалось развернутое определение специфики каждой отрасли преподавания, для которой намечались кандидаты, и того, какие науки являются для нее основными, а какие вспомогательными. Исходя из этого выстраивались индивидуальные маршруты путешествий, программа слушания курсов и получения практических навыков у профессоров различных европейских научных центров. Записка Новосильцова была включена в доклад министра народного просвещения П. В. Завадовского Александру I, который 23 мая 1808 г. своей резолюцией одобрил как предложенную систему подготовки будущих ученых, так и размеры их денежного содержания во время академического путешест¬вия [16, л. 31–32].
Так, известный в будущем правовед А. П. Куницын должен был готовиться «для дипломатики», т. е. изучать курс политических наук, понимаемых тогда как комплекс наук о государстве, государственном управлении, государственном праве. Учитель Куницына М. А. Балугъянский в своей записке на французском языке, представленной конференции 12 ноября 1807 г. («Мысли о путешествии студентов»), выразил мнение, что профессорским кандидатам в области политических наук, истории и философии необходимо углубленно изучать следующие науки: «история политическая, древняя и новая, естественное право (le droit philosophique de la nature), право римское и феодальное; статистика европейских государств, политическая экономия, курс дипломатики» [27, л. 16–17 об.].
Дипломатика как отрасль науки о государстве не была отделена в этом описании от политической экономии и коммерции. Для кандидата дипломатики «главными» были признаны: «1) политическая история трех последних веков; 2) курс дипломатический; 3) народное положительное право Европы; 4) познание узаконений и настоящего состояния главных держав, народонаселения, армии, фабрик (торговый баланс не есть еще важнейшая часть сей науки), знание законов политических гражданских, военных и коммерческих, а также знание, как составлять законы, свойства народа, также собирание податей и проч. означают истинного знатока прав народных; 5) начальные основания политики, если есть таковые».
К вспомогательным наукам для кандидата, готовящегося по дипломатике, были отнесены «все те, кои нужны и полезны для кандидата политической экономии <...>, военная история трех последних веков, история коммерции, некоторые познания военного искусства или военных действий [26, л. 31].
В документах, сопровождавших отъезд профессорантов в Европу, применительно к каждому из них были определены имена европейских ученых, чьи общие курсы или частные лекции (privatissima) желательно было прослушать.
Эти указания были подкреплены рекомендательными письмами к ведущим ученым Германии и Франции, которыми были снабжены отъезжающие. Куницыну были вручены рекомендательные письма к профессорам Гейдельбергского университета А.-Ф.-Ю. Тибо и К.-Х. Лангсдорфу, профессорам Геттингенского университета математику К.-Ф. Гауссу, историку А. Л. Шлецеру, «тайному юстиции советнику» филологу Х.-Г. Гейне, члену-корреспонденту Французской академии Пуссену и др. [26, л. 130]. Другие студенты также получили по 7–15 рекомендательных писем к разным европейским ученым. От имени непременного секретаря Академии наук Н. И. Фуса на имя ученых корреспондентов за границей (таких как геттингенские профессора А. Л. Шлецер и К. Мейнерс) также были направлены письма о содействии русским студентам [26, л. 129].
А. И. Шерер, профессор педагогического института и член Петербургской академии наук, в своей аналитической записке детально изложил задачи подготовки
специалиста в чистой математике и астрономии и его возможный академический маршрут по Европе. Он считал, что «молодой человек, имеющий способность
и охоту к изучению сей пространной науки и основательно научившийся первоначальным ея правилам, почти не имеет нужды в другом наставлении, кроме того, которое можно почерпать в классических сочинениях лучших наших авторов», поэтому Шерер предлагал расширить круг теоретического чтения и, главное, организовать приватные консультации и занятия у ведущих европейских математиков. Со знанием дела он пишет: «Не в публичных, всегда весьма поверхностных и содержащих токмо первые основания наук, курсах профессоров
в университетах, даже устроенных наилучшим образом, наш студент может надеяться пройти с успехом математику, а в частных уроках <...> он в короткое время успеет умножить свои познания. Пфаф в Гельмштедте, Клюгер в Галле, Гаусс в Геттингене наиболее заслуживают довереннность по части геометрии, как имеющие по сей части глубочайшие познания изо всех ученых в Германии.
В Париже изобилие затрудняет выбор. Не говорю о Лагранже и Лапласе (кои
не занимаются частными уроками, но верно согласятся давать советы касательно затруднительных случаев, достойных их внимания; там находятся Боссю, Лежандр, Лакроа, Био, Франкер, которые всем известны по своим сочинениям и по успехам учеников. Для первого образования кандидат отправится к профессору Пфаффу
в Гелмштедт, который признан одним из отличнейших математиков Германии
и известен своим обработыванием нового учения комбинаций. Потом, Париж, есть наилучшее место для дальнейшего образования, ибо, как известно, там находятся искуснейшие люди по сей части. После сего полезно несколько времени употребить для слушания проф. Гута во Франкфурте на Одере» [26, л. 34]. Подробности данной записки, как и других профессорских рекомендаций свидетельствуют
о непосредственном знакомстве писавших с основными научными специализациями и традициями европейских университетов и академий. Это позволило составить для всех кандидатов квалифицированную и исчерпывающую программу подготовки, соответствующую уровню развития наук в начале XIX века.
В итоговой редакции «Начертания...» Новосильцева подготовка специалиста по чистой математике (в этом качестве выступал Д. С. Чижов) была отделена
от подготовки в «практической астрономии». Последняя была возложена на
Н. К. Воронковского, задачи которого определялись следующим образом: «Молодой человек, знающий все части математических наук, может надеяться
с успехом посвятить себя практической астрономии. Изо всех университетов
в Германии Геттинген по сей части наиболее одобряется, не по причине обсерватории, ибо в Германии находятся лучшие, но потому что там находится знаменитый профессор Гаус, человек, имеющий равные познания в математике, искусстве наблюдения и высших астрономических исчислениях. Помощник его
г. Гардинг главным образом по справедливости известен как хороший обсерватор. Пробыв два года в Геттингене, студент с пользою может посетить наилучшие обсерватории в Германии и директоров оных, как, например, Цаха в Зеберге, Бода в Берлине, Бесселя в Лилиентале, Триснекера и Бурга в Вене и проч. Он окончит посещением обсерваторий в Милане, Париже и Гринвиче» [26, л. 59–59 об.].
Любопытны пространные рассуждения в записках профессора статистики
К. Ф. Германа и политэконома М. А. Балугъянского о сравнительных досто¬инствах разных университетов, которые послужили материалом Новосильцеву для составления итогового «Начертания...». Балугъянский пишет (перевод французского оригинала): «В настоящем положении Европы трудно изобразить университет, в котором бы политические науки основательно были преподаваемы. Однако ж в Геттингене можно слушать гг. Гуго по части римского права, Мартенса по части народного права, Сарториуса по части политической экономии, Герена по части истории
и проч. В Гейдельберге находятся теперь славнейшие профессоры Германии: Тибо по части гражданского права в числе оных. Для пребывания в обоих сих университетах довольно одного года, в течение коего желательно было бы, чтобы они (отъезжающие студенты. – Т. Ж.) увидели еще Лейпцигской, Иенской и др. университеты, если они существовать будут». Далее профессором развернуты соображения о необходимости посещения Франции: «Не учебные заведения политических наук могут служить побудительною причиною для кандидатов осмотреть Париж и Францию; училище во Франции и Академия законодательства суть единст¬венные заведения, в которых можно слышать нечто о законоположении и политике; но там есть другие заведения, есть люди, новые постановления и множество других вещей, достойных применения. И так, [не] только знание света, опыт и памятники искусства привлекут их в Париж. Для сего можно назначить примерно год».
Балугьянский также считал необходимым посещение профессорскими кандидатами Англии. Именно здесь, «если переменятся политические обстоятельства, кандидаты увидели бы чудеса человеческого искусства, самое цветущее землепашество, фабрики, верфи и проч., также смешанное правление, парламенты, суды и места, учрежденные для приведения в лутшее состояние хлебопашества. <...> Возвращением чрез Голландию, Гамбург, Киль, Копенгаген, Стокгольм они окончат свое путешествие. Полезно бы было видеть им Вену в рассуждении ее библиотек, картин и проч., и по близости к Империи. На все сие полагается также год» [26, л. 32–33, 56].
Этот пассаж Новосильцовым в итоговой редакции инструкции был опущен, но основные его идеи сохранены. Таким образом, чисто академические задачи путешествия должны были соединиться с познавательными, расширением политического и культурного кругозора профессорских кандидатов.
План подготовки специалиста по ботанике и минералогии (в этом качестве был определен И. Д. Кастальский) согласно «Начертанию...» предполагал, что вначале «студент имеет отправиться в Геттинген для познания систем ботаники
и в особенности криптогалии (термин, соответствующий современному понятию таксономии, или учения о принципах систематизации организмов. – Т. Ж.) у трудолюбивого проф. Шредера». К зиме он должен «отправиться во Фрейберг для минералогии, где он может совершенно узнать методу славного Вернера. Потом с наступлением весны нужно будет ему сделать путешествие чрез Саксонские
и Богемские горы в Билин, где выслушает курс у знаменитого Рейса. Он, как известно, ученик Вернера и сочинитель полнейших и основательнейших книг по мине¬ралогии, какие теперь имеем, а Богемия есть земля, отменно способная для учения геогнозии. В то же лето может он ехать в Регенсбург, где есть весьма прилежные ботанисты, как то Гоппе, президент тамошнего Ботанического общества, который рачительно занимается образованием молодых ботанистов. Он, равно и другие там живущие ботанисты, часто предпринимает ботанические путешествия в ок¬рестные земли, даже до Альпийских гор. Находящиеся там ботанисты и богатая растениями природа, каковы суть окрестности Регенсбурга и Гейдельберга, дадут случай получить совершенное познание в практической ботанике. Получив уже сии познания, студент отправится в Париж, где в зимнее время постарается узнать систему Гайю от самого ее изобретателя, а с наступлением весны окончит учение свое в ботанике в Парижском саду растений, который бесспорно своим устроением превосходит все прочие. Отсюда, если обстоятельства позволят, отправится в Корнвалию (Корнуолл, графство на Юго-Западе Англии. – Т. Ж.) для минералогии, в противном случае возвращаясь в Россию чрез иностранные владения, полезно было бы, чтобы он несколько времени употребил на обозрение и наблюдение произведений по ботанике и минералогии в южных странах России, как то:
в Крыму, Малороссии и проч. [16, л. 63–64].
Этот детализированный план ученого путешествия также строился на профессорских рекомендациях и был составлен, скорее всего, професором Педагогического института А. М. Теряевым. План и предположенные маршруты раскрывают неформальную сторону организации науки, кругозор и личные связи петербургских профессоров.
Все профессоранты получили подробные персональные наставления о цели своей научной подготовки, ее этапах и географии. Так, в «наставлении», данном А. П. Куницыну, говорилось о цели подготовки специалиста в области наук
о государстве: «В новейшие токмо времена испытали, что государственные нау¬ки не принадлежат ни к философии, ни к науке права, но составляют особую часть сведений. Исторические познания служат им введением, которое должно быть основано на тех философических правилах, которые служат пищею для истории. Политик имеет сношение с человеком как с гражданином, следовательно, прежде суждения о сношениях народов и частных особ между собою и обнародования своих суждений должен он знать свойства человеков и государств, почерпнуть советы в опытности протекших времен». Ниже карандашом, рукой Новосильцева, были обозначены два варианта «академического путешествия» для Куницына. Первый: «1-й год в Геттингене, 2-й год в Гейдельберге, 3-й во Франции». На обороте листа был предложен вариант с посещением Англии: «…3-й [год]: первую половину во Франции, 2-ю в Англии» [26, л. 91]. Таким образом, первый год стажировки А. П. Куницын должен был провести в Геттингенском университете, второй – в Гейдельбергском, где «находятся теперь славнейшие профессоры Германии, Тибо по части гражданского права среди прочих» [26, л. 56]. «Примерно год» определялся ему для пребывания в Париже, которое подчинялось задачам изучения практического законодательства Франции, в парижской Академии права. Самостоятельной задачей было знакомство с системой организации науки и образования во французском институте [26, л. 32].
Н. Н. Новосильцев, слывший англоманом и знавший университеты Англии, считал необходимым для Куницына посещение и этой страны, правда в том случае «если переменятся политические обстоятельства» [26, л. 56 об.]. Имелось
в виду осложнение внешнеполитических отношений фактом заключения российско-французского союза в Тильзите и вынужденного присоединения России к кон¬тинентальной блокаде Англии. В этой связи кандидатам рекомендовалось заниматься английским языком, находясь в Германии и Франции, чтобы расширить первоначальные навыки, полученные еще в Педагогическом институте.
Помимо жалования, равного магистерскому, каждому из отъезжающих была назначена сумма в 1100 руб. в год на издержки, связанные с переездами, оплатой за прослушанные лекции и консультации иностранных ученых. Финансирование производилось вперед, по третям года. Эта сумма была увеличена перед отъездом до 1500 руб. в связи с ускоряющейся инфляцией рубля, причем выплаты были сразу произведены за год вперед. В общей сложности Государственное казначейство выдало профессорантам при отъезде из училищного капитала 18 тыс. руб. [16, л. 33].
Каждому из отъезжающих был вручен заграничный паспорт, представляющий собой универсальный документ, с определением статуса владельца, цели путешествия, с указанием всех городов, предназначенных к посещению. Коллективная дорожная карта «академического путешествия» 12-ти студентов, согласно паспортам, определяла маршруты: «Кайданову в Геттинген, Галичу в Гельм¬штедт
и Геттинген, Плюсову в Геттинген, Гейдельберг и Париж, Куницыну в Геттинген, Гейдельберг и Париж, Бутырскому в Геттингне, Париж, Вену и др. города Франции и Германии, Чижову в Гельмштедт, Галлу, Геттинген и Париж, Воронковскому в Геттинген, Зеберг, Берлин, Лилиенталь, Вену, Милан и Париж. Ржевскому в Париж, Вену и Зальцбрг, Кастальскому в Германию, Францию и Италию, Подзорскому в Геттинген и Берлин» [16, л. 38]. В паспортах также содержалось обращение к европейским властям и российским консульствам за границей
с просьбой оказывать «академическим путешественникам» всяческое содействие. Типовой текст паспорта за подписью министра иностранных дел Н. П. Румянцева выглядел следующим образом: «Божиею милостью мы, Александр I император
и самодержец Всероссийский и прочая и прочая, и прочая. Объявляется чрез сие всем и каждому, кому о том ведать надлежит, что показатель сего Санкт-Пе¬тербургского педагогического института студент Воронковский отправляется
по Высочайшему Е. И. В-ва повелению в Геттинген, Зеберг, Берлин, Лилиенталь, Вену, Милан и Париж для усовершенствования в науках, того ради Мы всех высоких областей дружебно просим от каждого по состоянию чина и достоинства, кому сие предъявится, приятно желаем, нашим же воинским и гражданским уп¬равителям всемилостивейше повелеваем, дабы означенного студента Воронковского как ныне из России едущего так и потом в Россию возвращающегося, не токмо свободно и без задержания везде пропускать, но и всякое благоволение и вспоможение оказывать велели, за что Мы нашим высоким Областям взаимно в таковых случаях воздавать обещаем. Наши же подданные Наше повеление да ис¬полнят во свидетельство того дан сей паспорт с приложением Нашея Государст¬внныя печати. СПб-г, июня 15, 1808. По Е. И. В-ва указу. Подлинный подписал гр. Николай Румянцев» [26, л. 135]. Паспорты были отпечатаны на русском и немецком языках.
Российские дипломаты, получив по своим каналам соответствующие распоряжения, вступали в переписку с министерством народного просвещения по поводу русских студентов. Так, российский посланник в Саксонии В. В. Ханыков писал из Карлсбада, что как только студенты окажутся «в местах, где буду я иметь возможность содействовать к их пользе», для них будет сделано все необходимое. Посол России в Австрии Ан. К. Разумовский, по приезде в Вену студента Подзорского в августе 1809 г., сообщал министру народного просвещения о его занятиях и прибавлял: «Я ему к сему сколь от меня зависеть будет, способствовать буду, и просил его меня уведомить, коль скоро он в моем заступлении нужду встретит» [16, л. 52, 54].
В первый год путешествия, согласно программе подготовки, сразу несколько профессорантов оказались в Геттингенском университете. Здесь «кандидату по дипломатике» Куницыну надлежало «слушать гг. Гуго по части римского права, Мартенса, по части народного права, Сарториуса по части политической экономии, Герена по части истории и проч.» [26, л. 56]. И. К. Кайданову, который готовился «для истории, географии и статистики», предстояло все три года пробыть
в Геттингенском университете, как «изобилующем всеми средствами к усовершению студента во всех исторических и вспомогательных к ним науках» [26,
л. 50 об. – 51] Н. И. Бутырскому, который готовился к преподаванию «словесности и эстетики», предстояло здесь провести два первых года, а на третий год совершить путешествие по другим университетским городам Германии, а также
по Англии и Франции. В Геттингенском университете первый год стажировки проводили также Кастальский, Подзорский и Воронковский. В Геттингене в это время находились и трое стипендиатов, посланных Московским университетом: А. В. Болдырев, Ф. Я. Ранд и Р. Ф. Тимковский. Одновременно с ними, но за свой счет в Геттингене слушали лекции Н. И. Тургенев, П. П. Каверин, А. И. Михайловский-Данилевский и С. В. Михалков (будучи, правда, в статусе отличном
от уже получивших российские дипломы своих товарищей). Русская студенческая колония в Геттингене, оказавшись довольно многочисленной, жила компактно, поддерживала и подчеркивала связи с родиной. Об этом мы узнаем
из дневников и переписки братьев Александра и Николая Тургеневых, дневников А. И. Михайловского-Данилевского [2; 12].
Сведения о занятиях в Геттингене и других научных центрах сохранились
в рапортах самих профессорантов, которые они должны были представлять конференции педагогического института каждые четыре месяца. Кроме того, им было разрешено для скорости решения возникающих материальных проблем на¬пря¬мую сноситься с министром народного просвещения и обращаться за помощью
в российские консульства. Фрагменты этой переписки сохранились в делопроизводстве педагогического института, делах канцелярии попечителя учебного округа и министерской кацелярии. Эти источники позволяют частично реконструировать ход академических занятий профессорантов за границей, круг научных интересов и контактов, их европейские маршруты, бытовую сторону жизни, а также систему административных отношений, в которую вовлекались европейские профессора, российские дипломаты, таможенники, банкиры, через которых осуществлялся перевод векселей для срочной оплаты долгов, квартирные хозяйки и т. д.
Самостоятельный интерес представляет язык этой переписки, свободный от формализации, приданной университетскому делопроизводству реформой 1830-х гг., непосредственный, отражающий эмоции и характеры пишущих. Особенностью стиля данной переписки является уважительное отношение Конференции к своим бывшим питомцам, к которым она обращается как к равным. «Милостивый государь мой Николай Кириллович», – так обращается, например, к Воронковскому секретарь Конференции профессор И. И. Мартынов (в отсутствие директора фактический глава Педагогического института). Неформальный характер этой коммуникации проявляется и в том, что вчерашние студенты получили право напрямую писать министру народного просвещения гр. Ал. К. Разумовскому. По форме тексты студенческих отчетов содержат информацию о занятиях, пермещениях, повседневной жизни и нуждах молодых людей, многие из них представляют собой образец риторического письма.
Особенно эффектны рапорты С. С. Подзорского и Н. И. Бутырского, чаще других прибегавших к просветительской риторике и высокому слогу, в то же время они написаны с чувством собственного достоинства, которое приобреталось бывшими семинаристами, выходцами из социально приниженного духовного сословия, за годы обучения. Местами эти рапорты напоминают беседу с близкими по духу и по¬нимающими товарищами. Обращаясь к профессорам педагогического института уже как к коллегам, стипендиаты мотивируют свои переезды из одного города
в другой, отклонения от предписанного академического маршрута, смену научных кураторов, объясняют перерасход средств и происхождение долгов, сообщают о покупке необходимых книг и приборов, ищут совета. Это образчики научной переписки своего времени, отражающие характер пишущего и его взаимоотношения со своими наставниками, которые характеризуются как «семейный стиль» дореформенного университета [3].
Н. И. Бутырский сообщает о себе в рапорте от 16 января 1811 г., объясняя переезд в Геттинген из Парижа:
«Почтеннейшие члены Конференции!
В последний раз, если не ошибаюсь, дерзаю утруждать слух ваш, без сомнения уже утомленный нашими просьбами в течение целых почти трех лет.
Позвольте наперед мне заняться изложением моих занятий в Геттингене. <...> Кроме двух исторических коллегий, я посвящал и посвящаю весь зимний семестр на прочтение наилучших из книг, большею частью критических. Надеюсь, что вы простите мне, если я может быть слишком распространяюсь, изъясняя главнейшие сочинения, наиболее занимавшие меня в течение полгода. Сие тем охотнее предпринимаю, что может быть Конференции заблагорассудится украсить ими нашу институтскую библиотеку.
1. Зульцерова теория изящных искусств с прибавлениями г. Бланкенберга.
2. Дополненичя к Зульцеровой теории или отличительное начертание всех древних и новейших знаменитейших поетов.
3. Бутервекова история итальянской, французской, испанской и англицкой поезии.
4. Эйхгорнова история образования и словесности всех народов. <...>
5. Шлегелева история греческой поэзии.
Некоторые по сей части журналы: Магазин словесности; Швейцарский музеум, Немецкой музеум, многие статьи парижской Академии словесности. <...>
18. г. Андре, сочинение об изящном.
Руководствуясь сими и другими сочинениями, сверх некоторых переводов
и сочинений в прозе и стихах, сверх записок в коллегиях, я написал примечания на мою естетику, которую вообще пояснил и расширил; краткую историю греческой поэзии; подробнейший разбор всех греческих поетов, начиная от так называемых баснословных <...>. В оставшееся время семестра надеюсь собрать краткую историю римской поезии, и если успею, разбор римских, по крайней мере наиважнейших поетов. Смею надеяться, что почтеннейшая Конференция не сочтет хвастовством сие откровенное и некоторым образом должное признание, но примет как наилучшее оправдание касательно моего перевода из Парижа в Геттинген.
В противном случае будучи может быть обвиняем я предлагаю вместо всякого ответа мои занятия».
Далее следует откровенный, интонационно воспроизводящий живую речь, репортаж о катастрофическом состоянии кошелька профессоранта и прошение
о присылке дополнительной суммы на обратный путь:
«Наконец, порядок требовал бы предложить отчет в издержанной сумме
600 руб. Но я думаю, что он совсем не нужен будет, если вообразить, как и не сомневаюсь, что я получил за сию сумму 750 франков, что каждый франк отвечает 20 копейкам, что я сделал дальнее и непрямое путешествие, что со времени получения протекло уже 6 месяцев. Если присоединить еще к тому 2 месяца, которые остается мне здесь прожить, то смею сказать, что я не могу обойтись без долгов.
Я сказал 2 месяца, ибо в конце марта оканчивается зимний семестр. Почтеннейшей конференции, конечно, небезызвестно, что нам время возвращаться. Ибо обязываться на следующий семестр квартирою, коллегиями и пр. – значило бы на¬прасно тратиться. Знаю, что мы должны явиться в Петербург 1-го июня.
Таким образом, с нетерпением ожидаем решительного ответа я и г. Плисов,
и вместе суммы, которая была бы достаточна заплатить некоторые долги и сделать обратное путешествие со всею нашею поклажею, для чего по крайней мере потребно 400 талеров, и притом к 15 следующего марта, особливо когда я намерен и должен поехать через Дрезден, чтобы осмотреть Дрезденскую галлерею.
Я не могу определить рублями, ибо кроме того, что каждый рубль отвечает
4 грошам, я не могу ручаться, продолжится ли тот же самый курс еще 2 месяца. Почтеннейшая Конференция на сей раз решится нашею судьбою, ибо иначе мы ни здесь долее жить, ни возвратиться не в состоянии. Просим внять нашей просьбе. Пребываю с глубочайшим почтением и преданностью покорнейшим слугою Н. Бутырский. Геттинген [20, л. 3–4].
Не все студенты смогли в точности выполнить предначертанный Новосильцевым план научной подготовки. Так, Куницын потратил на освоение политических наук в Геттингене не год, а два года, после чего в его перемещении в Гейдельбергский университет уже не было необходимости. Наоборот, А. И. Галич провел основное время в Гейдельбергском университете, одном из центров европейской философии. Однако, задержавшись в Геттингене, Куницын расширил круг рекомендованных ему курсов, скорректировав данную в Петербурге инструкцию. Впрочем, так были вынуждены поступить и многие его товарищи,
по разным причинам задерживаясь в одних университетских городах и не посещая другие. Основной причиной изменения их маршрутов и планов было то, что в это время Европа активно воевала, и это остро ощущалось в немецких землях, частично присоединенных Наполеоном. Немецкие университеты теряли своих студентов и профессоров, иные и вовсе были закрыты. Главное, росла дороговизна, а русский рубль стремительно обесценивался. Это сказывалось в расхождении предполагаемых расходов за границей с реальными. Недостаточной оказывалась сумма в 1500 руб. годового содержания, получение которого задерживалось по 4–6 месяцев и за это время обесценивалось. Дополнительных сумм, высылаемых по просьбе профессорантов в 1810–1811 гг. на оплату лекций, переезды, также оказывалось недостаточно. Студенты вынуждены были прибегать к займам у русских представителей за границей, частных лиц. Просьбам о скорейшей посылке дополнительных денег посвящена основная часть их обращений в конференцию Педагогического института и к министру народного просвещения.
Сохранилось по нескольку похожих отчетов от астронома Н. К. Воронковского, физика Я. И. Карцова, химика М. Ф. Соловьева, математика Д. С. Чижова, письма прервавшего свое обучение и уехавшего к родителям в Московскую губернию И. Д. Кастальского и других.
Так, Соловьев писал о себе в обстоятельном рапорте, который через российского посла во Франции А. Б. Куракина пересылался министру народного просвещения:
«Я имел щастие быть помещен в число сих 12 путешественников. Химия
с принадлежащими к ней другими науками составляет предмет, коим я решился особенно заниматься. <...> Рекомендательные письма, кои я имел от СПб. Академии наук ко многим иностранным членам оной, познакомили меня с знаменитейшими берлинскими учеными. В течение 10 мес. я слушал тамошние публичные лекции, но особенное мое занятие составляли 2 частных курса (privatissimo): курс всеобщей химии первого немецкого химика славного Клапрота и курс камеральной или хозяйственной химии г. Гермстедта. <...> Обозрение фабрик и мануфактур, коими наполнена столица Пруссии и окружности ея, было одним из главных моих предметов. По истечении первого года путешествия моего по особенному предписанию начальства я должен был отправиться из Берлина в Париж. Приехавши сюда в июле месяце 1809 г., я нашел еще более благоприятст¬вующих средств к усовершенствованию моих познаний». Соловьев прослушал публичные курсы, которые читались в летнем семестре в парижском Музее ес¬тест¬венных наук, но, как пишет, не успел «вполне познакомиться со всеобщим естественным методом». Затем, когда начался зимний семестр в Сollege de France, он прослушал здесь курсы физики, всеобщей органической химии и курс медицинской химии. В плане третьего года его стажировки стояло «хотя бы недолгое пребывание в Лондоне, если к сему времени переменятся политические обстоятельства», но поскольку внешнеполитическая напряженность не ослабела, Соловьев получил предписание еще на год остаться в Париже и занимался всеобщей химией, «химией приноро
[name_en] => SHOLARSHIPS OF RUSSIAN UNIVERSITIES IN EUROPE IN 1800–1810-TH (ON THE BASIS OF LETTERS AND DIARIES)
[annotation_en] => The author on the basis of archival materials and memoirs represents the travel history of the
landmark-university centers of students and graduates of the St. Petersburg Pedagogical Institute
on the eve after the war of 1812. In connection with the educational reforms of Alexander I,
the young Russian universities were to form their own professorial staff to replace foreign visitors.
Sending university graduates abroad to prepare for a professorship spread to St. Petersburg
Pedagogical Institute which was established in 1804 as a branch of the future university.
The instructions of the Institute professors to seconded candidates are described in details, which
contain extensive information about the level of teaching scientific disciplines at universities
in Europe, whose experience was important for the Russian higher schools. The article examines
ЗАПАД – ВОСТОК, № 9, 2016
94
two episodes from the history of “academic travels” of the Russian students: training of 12-professorants
of the St. Petersburg Pedagogical Institute in the universities of Germany, Austria, England
and France in 1808–1811, and a business trip of students of the Pedagogical Institute to England in
1816–1819 for acquaintance with the theory and practice of mutual learning by the method of
J. Lancaster. The last experience was necessary for distribution of primary schools that remained
the weakest link of the educational reforms of Alexander I. The surviving correspondence sent by
Russian students to the Conference of Pedagogical Institute and to Minister of national education,
other sources as well, allow to reconstruct the circumstances of their displacement in Europe,
the system of scientific training and scientific communication in the beginning of the XIX century,
peculiarities of everyday life of Russian students abroad, the perception by them of the national and
cultural peculiarities of the Western European countries. There are extensive quotations from
archival documents that show various sides of trips: travel routes, the difficulties faced by Russians
abroad, financing system. These materials describe in detail the mechanism of supervision trips by
the Ministry of Education and the Ministry of Foreign Affairs, as well as the commitment and
competence of the Emperor Alexander I in training for the higher pedagogical school.
[text_en] => The author on the basis of archival materials and memoirs represents the travel history of the
landmark-university centers of students and graduates of the St. Petersburg Pedagogical Institute
on the eve after the war of 1812. In connection with the educational reforms of Alexander I,
the young Russian universities were to form their own professorial staff to replace foreign visitors.
Sending university graduates abroad to prepare for a professorship spread to St. Petersburg
Pedagogical Institute which was established in 1804 as a branch of the future university.
The instructions of the Institute professors to seconded candidates are described in details, which
contain extensive information about the level of teaching scientific disciplines at universities
in Europe, whose experience was important for the Russian higher schools. The article examines
ЗАПАД – ВОСТОК, № 9, 2016
94
two episodes from the history of “academic travels” of the Russian students: training of 12-professorants
of the St. Petersburg Pedagogical Institute in the universities of Germany, Austria, England
and France in 1808–1811, and a business trip of students of the Pedagogical Institute to England in
1816–1819 for acquaintance with the theory and practice of mutual learning by the method of
J. Lancaster. The last experience was necessary for distribution of primary schools that remained
the weakest link of the educational reforms of Alexander I. The surviving correspondence sent by
Russian students to the Conference of Pedagogical Institute and to Minister of national education,
other sources as well, allow to reconstruct the circumstances of their displacement in Europe,
the system of scientific training and scientific communication in the beginning of the XIX century,
peculiarities of everyday life of Russian students abroad, the perception by them of the national and
cultural peculiarities of the Western European countries. There are extensive quotations from
archival documents that show various sides of trips: travel routes, the difficulties faced by Russians
abroad, financing system. These materials describe in detail the mechanism of supervision trips by
the Ministry of Education and the Ministry of Foreign Affairs, as well as the commitment and
competence of the Emperor Alexander I in training for the higher pedagogical school.
[udk] =>
[order] => 7
[filepdf_ru] => 152_ru.pdf
[filepdf_en] => 152_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
[section_en] => ARTICLES AND POSTS
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Татьяна Николаевна Жуковская
[author_en] => Tat’yana N. Zhukovskaya
)

)

[7] => Array
(
[id_section] => 6
[id] => 153
[id_journal] => 8
[name_ru] => ПУТЕШЕСТВИЯ РУССКИХ СЛАВИСТОВ В СЛАВЯНСКИЕ ЗЕМЛИ (ИЗ ИСТОРИИ СТАНОВЛЕНИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ СЛАВИСТИКИ)
[annotation_ru] => В статье рассматриваются научные путешествия как фактор, необходимый для становления
профессии ученого. В XIX веке зарубежные поездки преподавателей университетов и ака-
демических ученых c целью ознакомления с языком, историей и культурой заграничных
народов являлись обязательными для подготовки к занятию должностей и получения уче-
ных званий. Это хорошо понимали организаторы российской науки. Важнейшую роль
в российской славистики сыграли научные командировки первых славистов в славянские
земли, которые входили в состав Германской и Австрийской империй. Представлены при-
меры первых научных командировок университетских славистов в 1840-е годы, сыгравшие
важную роль в становлении университетского славяноведения. В статье подробно рас-
сматриваются научные и политические взгляды В. И. Ламанского и его основные научные
труды. а также то, какую роль сыграли его научные командировки в зарубежные страны.
Приведены различные оценки и точки зрения современных российских ученых о значении
научного творчества Ламанского для становления и развития российского славяноведения.
Подчеркнуто отсутствие до сегодняшнего дня обобщающего труда об этом ученом. Подробно
проанализировано значение для научного творчества и преподавательской деятельности
В. Ламанского двух его поездок в славянские земли. Важную роль в эффективности этих
научных командировок сыграло его свободное владение славянскими языками. Общест-
венный подъем в России 1860-х годов усилил внимание общественности к сочинениям
Ламанского. Как филолог, знающий все славянские и часть западных языков, В. И. Ла-
манский вслед за словаком Л. Штуром, чехом К. Гавличеком и другими западнославянски-
ми теоретиками панславизма (но первым в России) высказал в российской периодической
печати мысль о существовании единого славянского народа. Как педагог, Ламанский
воспитал целое поколение последователей, которые имели также своих учеников. Это были
представители разных направлений: слависты, историки, византинисты, которые воз-
главляли кафедры в ведущих университетах России.
[text_ru] => XIX столетие стало временем становления большинства всех современных наук, как фундаментальных, так и прикладных. Среди причин, которые сделали то столетие временем великих открытий, были такие трудноуловимые факторы, как становление современных наций, включая народы, которые высокомерно считали «неисторическими». В общественных науках в позапрошлом веке существовали многие трудности, которые сохраняются и поныне. В первую очередь сюда нужно отнести политическую пристрастность наук. Кроме того, со времени создания академической науки в России при подготовке ученых в качестве практики использовались научные путешествия. Если «в XVIII – начале XIX вв. они носили характер «просветительских» поездок, то в период коренных изменений
в науке и технике во второй половине XIX в. … они оказались тесно связанными с проблемами кадрового воспроизводства в российских университетах, которая была всегда актуальна для правительства». Эта проблема включает «разработку как проблем международных связей, так и истории организации науки и высшего образования» .
Исследования о процессах обмена и сотрудничества в науке стали появляться в 1980-х гг.: например, об обстоятельствах и нормативных актах о заграничных командировках. Так, Е. В. Соболева провела анализ документов времени министерства А. В. Головина и Д. А. Толстого, после чего пришла к выводам о том, что для формирования профессорских кадров необходима была стажировка
за границей [18]. Другой историк, Р. Г. Эймонтова, делает акцент на политической стороне поездок, ибо их результатами стало расширение политического кругозора, завязывание новых связей [20; 21]. Историк А. Е. Иванов, прослеживая основные направления в исследовании заграничных командировок с 1820-х гг., делает вывод о том, что «в 60–70 х гг. XIX в. в России в основном сформировалась стационарная служба подготовки научно-педагогических кадров, или, в современном понимании, аспирантура. Она опиралась на двуединую научно-педа¬го¬гическую основу, поскольку будущие профессора приготовлялись при российских и европейских университетах» [3]. Представляет интерес кандидатская дис¬сертация Е. Л. Стафёровой, которая делает вывод, что стажировки ученых были обусловлены стремлением добиться таким образом контроля над университетами. Однако позже император перестал доверять такой системе действий .
В конце 1820-х гг. с целью близкого знакомства с историей славянских народов
в университетах были созданы кафедры славистики, эту идею поддержали сначала министр народного просвещения А. С. Шишков, затем К. А. Ливен (1828–1833),
и особенно С. С. Уваров (1833–1849). Было предусмотрено создать на первом (так называемом гуманитарном) отделении философских факультетов университетов кафедры истории и литературы славянских наречий . (Впрочем, в последние годы царствования Николая I тех, кто не вписывался в официальный курс самодержавия, в научные экспедиции и поездки не выпускали. Известен эпизод с Иваном Аксаковым, которому было отказано в поездке на военном корабле вокруг света
в 1852 году. Будучи не у дела, тот с удовольствием взялся за поручение Географического общества описать малороссийские ярмарки, проработал полтора года, выпустил в свет исследование, и оно было удостоено Демидовской премии [4, с. 227].)
Для занятия этих кафедр были отобраны кандидаты, которые были направлены за границу для изучения языков, литературы и истории славян. Это были: О. М. Бодянский, П. И. Прейс, И. И. Срезневский, В. И. Григорович. Все российские кандидаты познакомились с Яном Колларом, сохранив надолго контакты с ним.
О. М. Бодянский, защитив в 1837 г. диссертацию «О народной поэзии славянских племен», стал первым магистром славяноведения в России. В его диссертации,
и в дальнейшем в лекционном курсе значительное место занимало творчество
Я. Коллара [15, с. 84–99]. Бодянский, Прейс и Срезневский посетили большую часть западно- и юж¬но¬славянских земель. Они побывали в Праге, где встречались
с П. Й. Шафариком, Й. Юнгманом, Ф. Палацким, Ф. Челаковским; в Загребе и Вене – где работали Л. Гай, В. Караджич и Е. Копитар. После командировки Срезневский был назначен в Харьковский, Прейс – в Петербургский университет, Бодянский – в 1842 г. был назначен в Московский университет. Григорович получил назначение в Казань. Так появились первые российские специалисты по славистике.
Современный исследователь Н. И. Недашковская выделяет «донаучный период» славистики (до создания собственного метода, до профессионализации науки), и позитивистский. Н. И. Недашковская, анализируя путешествия ученых в «славянские земли», показывает, что российские ученые были последователями В. фон Гумбольдта. Основной исследовательской стратегией они определяли воображение, которое им удалось ввести в комплексный метод сравнительно-ис¬то¬рического исследования славянских языков и культур…. «вчувствование, сопере¬живание, погружение, интуиция – техники, позволившие «вживить» первичные эмпирические исследования… в модель родства языков и культур» [12, с. 136–137]. Это также была и связь с языком народа, собирание народного эпоса, открытие
и прочтение исторических текстов. Думается, что сами слависты в описываемый период позитивистами себя не считали, а в ранний период и термин такой не употреблялся. Скорее, позитивистами можно считать социологов, которые опирались на факты, а в конце XIX века позитивизм сменился на негативное отношение к по¬зитивизму.
Напомним, что в Германии (точнее в Пруссии) братья Гумбольдты возглавили в 1810 г. Берлинский университет, который превратили в научное учреждение современного типа, в частности, обязав проводить научные исследования в лабораториях и т. д. Их влияние испытали практически все ученые России первой половины XIX века. Правда, все же нужно согласиться с тем, что строгая академическая наука по-прежнему испытывала сильное воздействие философского и литературного романтизма. Такие понятия, как «народный дух», «народность» и т. п., широко применялись в русской славистике и десятилетия спустя. А немецкие понятия «общность» (Gemeinschaft) и «общество» (Gessellschaft) сформировались зна¬чительно позднее (полную их характеристику дал Ф. Тённис), но без связи с романтизмом. Суть этих понятий та же, что и понятия «народный дух», «народность», появившиеся еще в 1810-е годы в русской философии. С. С. Уваров в 1820-х гг. сформулировал идею о том, что науки по духу народны, а Николай I требовал, чтобы новая наука теоретически подтверждала формулу «православие, самодержавие, народность». Такая задача была заложена в уставе 1835 г., и подтверждалась позже. При рассмотрении общины как формы организации современный исследователь Б. Н. Миронов пишет: «в общности доминирует единая воля, которая может быть разумной, но и одновременно нерациональной», поскольку «стремится
к общему благу и руководствуется нерациональными соображениями (совесть, честь, уважение)». «Общностные отношения предполагают длительный социальный контакт», создаются взаимным согласием, традицией, «выступают как самоцель, а не как способ достижения специфических целей» [11, с. 280]. Эти свойства выполняли как бы роль средства самоидентификации и для народа, и, следом, для ученых. На начальном этапе стремление избегать подражательности западным европейским образцам, поиск собственных традиций, национального самобытного духа были призваны сохранить традиционное, настоящее, что в дальнейшем стимулировало изучение культуры и языков русского и славянских народов.
Славистика как академическая наука была все же создана именно к 1840-м го¬дам и была включена в систему высшего образования. С середины 1840-х было две ученых степени: магистра славянской словесности и доктора славяно-рус¬ской филологии (первым доктором стал И. И. Срезневский). Дальнейшее развитие славяноведения привело к тому, что уже в 1860–1880-х гг. отечественные школы и направления заняли ведущее положение в отечественной и мировой славистике. Среди ведущих славистов России вскоре выделился Владимир Иванович Ламанский (1833–1914). Его биография во многом и есть история русского славяноведения.
В. И. Ламанский был ученым с широким кругом интересов. Из современных исследований о нем можно выделить две кандидатские диссертации , множество статей. Заслуживает внимания статья С. В. Селиверстова о взаимоотношениях
и влиянии Н. Я. Данилевского и В. И. Ламанского [16]. Но все же до сих пор серьезной научной книги о Ламанском не появилось. Его исследования посвящены истории, языку и литературе славянских народов, их этнографии, истории славяноведения, истории культуры России XVIII в., жизни и творчеству М. В. Ломоносова, проблемам палеографии.
В. И. Ламанский окончил в 1850 г. с золотой медалью Первую петербургскую гимназию, а в 1854 г. историко-филологический факультет Санкт-Петербург¬ско¬го университета, где проходил обучение у И. И. Срезневского. По окончании получил серебряную медаль и диплом кандидата за сочинение «Рассуждение о языке Русской Правды» («золото» не досталось за критику официально принятой «нор¬ман¬нской теории»). Тогда же начинается его литературная деятельность – он опуб¬ликовал в «Вестнике Императорского Русского географического об¬щества» критический обзор сборника А. Л. Мелетинского «Народные южно-рус¬ские песни».
По окончании курса В. И. Ламанский, став формально чиновником губернско¬го правления, много работал в Публичной библиотеке и Государственном архиве, основательно разгребая неизвестные науке летописи и рукописи. А в 1858 году пере¬шел на службу в Государственный архив Министерства иностранных дел, где была возможность близко увидеть и опубликовать документы XVIII века. В дальнейшем – работа в архивах в 1860–1870-х гг. по публикации документов и материалов, состав¬ление записок и комментариев к ним, которые были опубликованы в специаль¬ных изданиях («Чтения в Императорском обществе Истории и Древностей Российских», «Вестник Императорского Русского географического общества», «Журнал Министерства народного просвещения» и др.). Уже работой в архивах Ламанский оставил большой след в истории отечественной науки. Ученик В. И. Ламанского
П. Д. Драганов составил полную библиографию трудов В. И. Ламанского за пе-риод
с 1854 по 1904 гг., в которой насчитывается 471 наиме¬нование [2, с. XI–LXIII].
Кропотливо накапливая материал, Ламанский стремился его анализировать
и систематизировать. Еще в статье 1857 года «О распространении знаний в России» («Современник». 1857, № 5, с. 1–46) он показывал, что необходимо пробудить интерес к «самопознанию и самосознанию русского народа», где выдвигались предложения об учреждении в Москве Общества по распространению знаний, публичной библиотеки и др. На основе обнаруженных документов в архивах написал целый ряд работ о Ломоносове [5], подготовил академическое издание его сочинений,
а также работу об Академии наук в целом [6, с. 37–192]. Особо В. И. Ламанский подчеркивал роль Ломоносова в борьбе с иностранным засильем и в утверждении русского литературного языка. Ламанский имел обширные планы о том, как преобразовать Археологическое в Историческое общество по образцу Географи¬чес¬кого, издавать ежемесячные журналы, публиковать переводы современных историков, завести отношениями с зарубежными научными обществами. Такие планы
по организации русской славянской, византийской историям он сохранял и в дальнейшем [14, с. 136–139, 142].
В 1859 году В. И. Ламанский защитил магистерскую диссертацию «О славянах Малой Азии, Африки и Испании», удостоенную Демидовской премии Академии наук. В 1862 году произошел перевод его в ведомство народного просвещения, с тем чтобы подготовиться к преподавательской деятельности в одном
из университетов России. Командировка за границу (приказ о командировании
от 14 апреля 1862 г.) [9, с. 231] на два года, путешествия по славянским землям спо¬собст¬вовали тому, что он выучил все славянские языки и завел знакомства со многими об¬щественными и политическими деятелями славянских народов. В. И. Ламанский посетил славянские земли Австрийской империи, Италию, Сицилию, Грецию, Константинополь. Работал в Вене и Праге, в архивах и библиотеках собрал большое количество рукописей, установил контакты с учеными и политическими деятелями. Изучал не только славян, но и окружавшие их народы, уделял большое внимание политической жизни Европы. Отчеты министерских стипендиатов после командировок представлялись к публикации . Результатом поездки
В. И. Ламанского были труды: «Сербия и южнославянские провин¬ции Австрии» (Отечест¬венные записки. 1864. № 2, № 5), «О некоторых славянских рукописях
в Бел¬граде, Загребе и Вене, с филологическими и историческими примечаниями» (Записки Императорской Академии наук. 1864. Т. 6. Кн. 1. Приложение 1. С. 1–167).
Но мировую известность ему принесла работа «Национальности итальянская и славянская в политическом и литературном отношениях» (Отечественные записки. 1864. № 11, 12 и отдельный оттиск СПб., 1865 г.). Без сомнения, эта работа сыграла важную роль не только в истории русской академической науки, но и в общественной жизни России.
1860-е годы были временем объединения итальянцев и немцев в единые государства после почти тысячелетней раздробленности этих народов. Как филолог, Ламанский обращал особое внимание на то обстоятельство, что у итальянцев
и немцев за века раздробленности сложилось множество диалектов, зачастую взаимно не понимаемых. Но ни языковые, ни религиозные (у немцев) различия не мешали им чувствовать себя едиными нациями. Между тем языки даже самых отдаленных друг от друга славянских народов значительно ближе друг к другу, чем итальянские диалекты, а религиозные различия во 2-й половине XIX века уже не считались непреодолимым препятствием. Таким образом, как филолог, знающий все славянские и часть западных языков, В. И. Ламанский вслед за словаком Л. Штуром, чехом К. Гавличеком и другими западнославянскими теоретиками панславизма (но первым в России) высказал в этой статье мысль о существовании единого славянского народа. Препятствия на пути общеславянского объединения,
по словам Ламанского, – это слабость интеллигенции славянских народов, а также, как самокритично признавал автор, «важные недостатки нашей гражданственности, несознание Россией своего славянского призвания». Ламанский высказал также убеждение в том, что русский язык вполне может выполнять роль общеславянского языка, благо более двух третей славян говорит на нем, он был более или менее понятен всем славянам и, наконец, на нем существует значительная, признанная во всем мире художественная литература и развитая научная терминология. Ламанский вовсе не демонстрировал русский шовинизм, он лишь повторил идею Л. Штура и других панславистов о превращении русского языка в общеславянский.
По возвращении в Петербург в 1864 г. В. И. Ламанский в мае 1865 г. был избран до¬центом на кафедру славянской филологии Санкт-Петербургского университета, где прослужил 33 года (1865–1898). В то время «лица, отправленные на казенный счет за гра¬ницу, были обязаны отслужить по ведомству МНП определенное время. При этом время, проведенное за границей, засчитывалось в действительную службу» .
В 1871 году защищает докторскую диссертацию «Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе», становится профессором по кафедре славянской филологии. Помимо Петербургского университета также преподавал в Академии Генерального штаба (1890–1900) и Духовной академии (с 1872 г.), был произведен во все соответствующие такой службе чины вплоть до действительного статского советника (чин 4-го класса, соответствующий генерал-майору), получил звание заслуженного профессора университета [10, с. 118].
Сведения о содержании курса истории славян, которые читал Ламанский после возвращения, содержатся в его письмах к Патере: «этот курс, вероятно, продолжится три года. 1-й год – южные славяне – болгары, сербы, хорваты, словинцы. 2-й год – чехи, лужичане и словаки. 3-й год – прибалтийские славяне и поляки» [8, с. 234]. Старательные студенты записывали курсы лекций, прочитанные профессором, и после его просмотра и одобрения эти лекции были обработаны литографическим способом (в каталоге РНБ в Санкт-Петербурге указано более двенадцати наи¬менований, каждая объемом более трехсот страниц). Пытливого филолога еще ждут эти книги для ознакомления и публикации.
Характеризуя В. И. Ламанского как ис¬следователя, русский славист К. Я. Грот писал: «Всегда и всю¬ду, дома, на кафедре и во время своего многократного палом¬ничества по городам и весям славянских и неславянских стран, он не был только пытливым изыскателем, рывшимся в пыли архивов и собиравшим для своих изучений дробные факты и свидетельства старых актов и бытописаний: он был вместе с тем живым и тонким наблюдателем современной жизни наро¬дов, их племенных особенностей и политических отношений, с увлечением делившимся
с окружающими его людьми науки и общества своими идеями, взглядами и выводами. Он не толь¬ко до мелочей анализировал добытые им научные материалы и делал на основании их весьма важные специальные открытия, но он умел обнаружить в мертвых на вид памятниках голос минувшей жизни и ее духа, сближал отдаленное прошедшее с настоящим и своим замечательным творческим даром созда¬вал смелые глубокомысленные построения» [1, с. 218–219].
В 1868–69 годы Ламанский совершил вторую заграничную поездку, с целью подготовки к должности профессора. Современный исследо¬ва¬тель В. И. Чесноков, изучая проблему стажировок профессорских кандидатов, за¬метил, что для подготовки работы в университете существовал четырехгодичный срок, который стал отделять магистранта от доцента, и существовала возможность двухэтапной стажировки – в качестве магистранта, а затем – докторанта [19, с. 102–103].
Ламанский побывал в Праге, Вене, Загребе, Любляне; около года – в Венеции. Во время заграничных командировок собрал сведения для статей, посвященных лингвистическим исследованиям в области древнеславянского и русского языков, а также болгарского наречия и болгарской письменности, опубликовав под общим названием «Непорешенный вопрос» (ЖМНП, 1869. № 1, 6, 7, 9.; новое издание: Ламанский В. И. Геополитика панславизма. М., 2010. С. 651–699.).
В последую¬щие годы важное значение – работа «Видные деятели западнославянской образованности в XV, XVI и XVII вв.» (Слав. сборник, Т. 1, СПб., 1875.
С. 413–584) и работу о рукописях «Новейшие памятники древнечешского языка» (ЖМНП. 1879. № 1–3, 6, 7; 1880, № 7).
По возвращении в Россию Ламанский пишет докторскую диссертацию (Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе. СПб., 1871), основанную
на данных, полученных в тех архивах. Часть собранных документов в Венеции была издана отдельным сборником «Государственные тайны Венеции» на французском языке (Secrets d΄ėtat de Venise. Documents, 1884), представляющим собой собрание документов и исследований, способствующих к объяснению тайных пружин внешнеполитической деятельности Венециан¬ской Республики по отношению
к грекам, славянам и Турции в XV–XVI столетиях. К изданию есть коммен¬та-рии, вводная статья. Перевода издания на русский язык тогда, вероятно, не предпринималось по причине того, что специалисты-ученые свободно владели иностранными языками и в этом не было необходимости. Предисловие позже было опубликовано на русском языке в газете «Русь» в 1883 (№ 22, 15 ноября. С. 23–41). В этом преди¬словии – взгляды Ламанского на славянство современной ему эпохи, анализ ситуации, в какой оказался славянский мир по отношению к Западной Европе. Изложение этой работы предпринял ученик Ламанского A. Будилович и опубликовал в «Журнале министерства народного просвещения» в 1885 (№ 2, 4, 5, 6).
Позже, в 1892 году Ламанский снова обратился к этой теме в работе «Три мира Азийско-Европейского материка», опубликованной впервые в Славянском обозрении, 1892, № 1–3.
Он выделил на этом материке германо-романский, греко-славянский и азиатский «миры культурного человечества», имеющие географические, этнографические
и культурные основы самостоятельного бытия. Греко-славянский мир включает не только славянские, но и другие восточно-христианские народы. Граница его проходит от Данцига (ныне Гданьска) на Балтике до Триеста на Адриатическом море, охватывает Восточную Европу и Балканы, Царьград, Малую Азию и часть Сирии. Борьба между мирами неизбежна [7, с. 3–4].
В 1900 году Ламанский стал академиком Императорской российской академии наук. В протоколах Академии наук в записке академика А. А. Шахматова
о В. И. Ламанском сказано, что «Сказанного о трудах В. И. Ламанского вполне до¬статочно для того, чтобы объяснить этот выбор, на котором остановилось Отделение (русского языка и словесности Имп. Акад. Наук), когда оно получило возможность расширить состав своих членов. После отъезда академика И. В. Ягича за границу славяноведение – важная отрасль деятельности II отделения – остается до сих пор не представленным в нашей Академии. Оно найдет достойного представителя в лице старейшего из наших славистов, ученые труды которого уже давно упрочили за ним славу настоящего русского академика» [13, с. LXIII].
Кроме того, Владимир Иванович Ламанский был членом Русского и Московского археологических обществ, председателем Историко-филологического об¬щества
и членом Философского общества при Петербургском университете, членом Общест¬ва любителей русской словесности (ОЛРС) и членом ряда других научных обществ.
В. И. Ламанский был секретарем Этнографического отделения Императорского русского географического общества, а в 1865–71 и в 1887–1911 гг. возглавлял отделение этнографии. По его инициативе организовывались этнографические экспедиции в славянские страны, а издававшийся им журнал в 1890–1910 гг. «Живая старина» стал виднейшим органом этнографии в ученом мире.
Исследования истории науки в России, начатые С. Уваровым, С. Шишковым, были продолжены Ламанским, но в целом обобщающего исследования, которое могло бы стать главной книгой по истории науки в России, до сих пор не появилось. Но как педагог Ламанский воспитал целое поколение последователей, которые имели также своих учеников. Это были представители разных направлений: слависты, историки, византинисты, которые возглавляли кафедры в ведущих уни¬верситетах России.
Конечно, самым важным для Ламанского была эпоха становления – общественный подъем в России и славянских землях 60-х гг. XIX века. Но очень благоприятст¬вовала Ламанскому и продуманная система подготовки научных кадров
в российских университетах. «Система подготовки к профессорскому званию и ученые командировки профессоров и преподавателей, заложенная в период правления министра С. С. Уварова, предполагала формы государственной поддержки
и контроля, организации денежного обеспечения в период пребывания за границей. А в 1860-х годах заграничные командировки были поставлены на прочную основу» . Этот опыт заслуживает самого пристального внимания.
Список использованных источников
1. Грот К. Я. Владимир Иванович Ламанский // Исторический Вестник. 1915. № 1.
2. Драганов П. П. Библиография учено-литературных трудов В. И. Ламанского и материалов для его биографии // Новый сборник статей по славяноведению, составленный и изданный учениками В. И. Ламанского при участии их учеников по случаю 50-летия его учено-литера¬турной деятельности. СПб., 1905.
3. Иванов А. Е. Ученые степени в Российской империи XVIII в. – 1917 г. М., 1994.
4. Иван Аксаков в воспоминаниях современников / сост., предисл. и коммент. Г. Н. Лебедевой; отв. ред. О. А. Платонов. М., 2014.
5. Ламанский В. И. М. В. Ломоносов. Биографический очерк // Отечественные записки. 1863. № 1, 2.
6. Ламанский В. И. Ломоносов и Академия наук // ЧОИДР. 1865. Кн. 1. Отд. V.
7. Ламанский В. И. Три мира Азийско-Европейского материка. Пг., 1916.
8. Лаптева Л. П. История западных и южных славян. СПб., 2013.
9. Лаптева Л. П. История южных и западных славян в освещении русской историографии
XIX–XX вв. СПб., 2013.
10. Лаптева Л. П. В. И. Ламанский и славянская тема в русских журналах рубежа XIX–XX веков // (М. Ю. Досталь, отв. ред.). Славянский вопрос: вехи истории. М., 1997.
11. Миронов Б. Н. Русская сельская община как главная форма социальной организации русского крестьянства в XVII – начале XX века // Социальные проблемы российского села
и аграрных отношений / под ред.: М. А. Арефьева, И. В. Солонько. СПбГАУ. 2015.
12. Недашковская Н. И. Историографический нарратив «путешествия в славянские земли
с ученой целью» в допозитивистской славистике // Ученые записки Казанского университета. Серия Гуманитарные науки. Вып. 3. Т. 154. 2012.
13. Новый сборник статей по славяноведению, составленный и изданный учениками В. И. Ла-манского при участии их учеников по случаю 50-летия его учено-литературной деятельности. СПб., 1905.
14. Робинсон М. А. В. И. Ламанский, его взгляды на развитие славяноведения, мнения о нем учеников и коллег // Славянский альманах. 2013. М., 2014.
15. Рокина Г. В. Корреспонденция Яна Коллара как источник по истории русско-словацких связей // Общественные движения и политическая борьба в странах Европы и Америки в новое и новейшее время. М., 1985.
16. Селиверстов С. В. «… Я смотрю несколько менее оптимистически»: к вопросу об интеллектуальных взаимоотношениях Н. Я. Данилевского и В. И. Ламанского в 1860–1880-е годы // Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 32 (170).
17. Славяноведение в дореволюционной России (Библиографический словарь) / отв. ред. В. А. Дьяков. М., 1979.
18. Соболева Е. В. Организация науки в пореформенной России. Л., 1983.
19. Чесноков В. И. Проблема замещения кафедр и формирование системы «профессорских стипендиатов» в российских университетах времен царствования Александра II // Российские университеты в XVIII–XX вв.: сб. ст. Вып. 5. Воронеж, 2000.
20. Эймонтова Р. Г. Русские университеты на грани эпох. От России крепостной к России капиталистической. М., 1985.
21. Эймонтова Р. Г. Русские университеты на путях реформы: шестидесятые годы XIX века. М., 1993.

[name_en] => TRIPS OF RUSSIAN SLAVISTS TO THE SLAVIC LANDS (FROM THE HISTORY OF THE FORMATION OF THE NATIONAL SLAVIC STUDIES)
[annotation_en] => The article deals with scientific trips as a vital factor which is needed for the scientist's formation.
In the XIX century international trips of university professors and academicians to get acquainted
with the language, history and culture of foreign people were required to prepare for the occupation
of posts and obtaining academic degrees. It was well understood by the organizers of the Russian
science. The major role in the Russian Slavic studies scientific trips of the first Slavists to the Slavic
lands, which were part of the German and Austrian empires. Examples of the first scientific trips of
University Slavists in the 1840s were represented, which played an important role in the formation
of University Slavic studies. The article examines in detail the scientific and political views of
V. I. Lamansky and his main scientific works. as well as what kind of role in their process his
research trips to foreign countries played. There are different evaluations and the perspectives
of modern Russian scientists about the importance of scientific creativity by Lamansky for the
formation and development of the Russian Slavic Studies. It is emphasized the lack to date general
work of this scientist. It is analyzed in detail the value of his two trips to the Slavic lands for
scientific work and teaching activities by V. Lamansky. An important role in the effectiveness
of these scientific trips his fluency in Slavic languages played. Public rise in Russia of the 1860s
reinforced the public's attention to the works by Lamansky. As a philologist, who knows all of the
Slavic and Western languages, VI Lamansky after L. Štúr Slovak, Czech K. Havlicek and other
West Slavic theoreticians panslavism (but first in Russia) expressed in the Russian press the idea
about the existence of a single Slavic people. As an educator Lamansky brought up a whole generation
of followers who also had their students. They were representatives of different directions:
Slavic historians, Byzantinists, who led the department in leading Russian universities.

[text_en] => The article deals with scientific trips as a vital factor which is needed for the scientist's formation.
In the XIX century international trips of university professors and academicians to get acquainted
with the language, history and culture of foreign people were required to prepare for the occupation
of posts and obtaining academic degrees. It was well understood by the organizers of the Russian
science. The major role in the Russian Slavic studies scientific trips of the first Slavists to the Slavic
lands, which were part of the German and Austrian empires. Examples of the first scientific trips of
University Slavists in the 1840s were represented, which played an important role in the formation
of University Slavic studies. The article examines in detail the scientific and political views of
V. I. Lamansky and his main scientific works. as well as what kind of role in their process his
research trips to foreign countries played. There are different evaluations and the perspectives
of modern Russian scientists about the importance of scientific creativity by Lamansky for the
formation and development of the Russian Slavic Studies. It is emphasized the lack to date general
work of this scientist. It is analyzed in detail the value of his two trips to the Slavic lands for
scientific work and teaching activities by V. Lamansky. An important role in the effectiveness
of these scientific trips his fluency in Slavic languages played. Public rise in Russia of the 1860s
reinforced the public's attention to the works by Lamansky. As a philologist, who knows all of the
Slavic and Western languages, VI Lamansky after L. Štúr Slovak, Czech K. Havlicek and other
West Slavic theoreticians panslavism (but first in Russia) expressed in the Russian press the idea
about the existence of a single Slavic people. As an educator Lamansky brought up a whole generation
of followers who also had their students. They were representatives of different directions:
Slavic historians, Byzantinists, who led the department in leading Russian universities.

[udk] =>
[order] => 8
[filepdf_ru] => 153_ru.pdf
[filepdf_en] => 153_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
[section_en] => ARTICLES AND POSTS
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Галина Николаевна Лебедева
[author_en] => Galina N. Lebedeva
)

)

[8] => Array
(
[id_section] => 6
[id] => 154
[id_journal] => 8
[name_ru] => НЕИЗВЕСТНЫЕ СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ АВТОРА ПЕРВОГО ПУТЕВОДИТЕЛЯ ПО КРЫМУ Г. Г. МОСКВИЧА
[annotation_ru] => Статья посвящена судьбе одного из первых крупных издателей путеводителей по Крыму
и Российской империи, а также одного из наиболее успешных организаторов экскурсионно-
го дела в России Григория Москвича, сумевшего на рубеже XIX–XX веков создать бизнес,
равного которому не существует и по сей день. За период с 1888 по 1935 гг. Г. Москвич вы-
пустил более 225 изданий путеводителей в количестве более 825 000 экземпляров, основал
крупнейшую в России сеть продаж путеводителей, создал в Крыму и на Кавказе разветвлен-
ную и хорошо оборудованную систему экскурсионных маршрутов, благодаря чему сотни
тысяч жителей страны получили возможность и удовольствие познавать уникальную
историю и природу своей Родины. На архивных и краеведческих материалах реконст-
руирована судьба Г. Москвича, определены дата его рождения, вероисповедание, история
подготовки путеводителя по Крыму, раскрыты псевдонимы дальнейших переизданий.
Наиболее подробно описан период его жизни и деятельности в Ялте, последние годы его
жизни. «Путеводитель по Крыму» стал одним из самых успешных издательских проектов
Г. Москвича: до 1917 года вышло 27 переизданий этой книги. Представлена картина
успешной книжно-газетной торговли и рекламной деятельности Г. Москвича, история
его взаимоотношений с А. П. Чеховым. Г. Москвич постоянно придумывал новые ори-
гинальные бизнес-проекты, приносящие ему неплохую прибыль. Он издает серию путе-
водителей по отдельным, наиболее популярным городам Крыма – Ялте, Севастополю,
Феодосии, первый практический путеводитель по Военно-Грузинской дороге, Владикавказу
и Тифлису, «Альбом видов Крыма». К концу XIX века он организовал и широкомасштаб-
ную реализацию своей печатной продукции, а позже стал основателем экскурсионного
бизнеса в России. В начале XX века Г. Москвич – признанный издатель лучших путево-
дителей в России. Только в одном 1907 году его издательство выпускает путеводители
по Крыму, Кавказу, Волге, Петербургу, Москве, Одессе, Варшаве, по Военно-Грузинской
дороге, Черноморскому побережью, по Кавказским минеральным водам, организует выпуск
ежедневной газеты «Жизнь курортов».
[text_ru] => Имя Григория Георгиевича Москвича сегодня знакомо лишь довольно узкому кру¬гу научных работников и краеведов, в то время как на рубеже XIX–XX веков его знал практически каждый, кто ехал путешествовать или отдыхать, особенно по России.
Знаменитые путеводители по Крыму, Кавказу, Украине, Европе были настоль¬ной книгой почти в каждом доме. Успешный издатель, удачливый коммерсант, Григорий Москвич вписал одну из ярчайших страниц в историю отечественного краеведения, создав бизнес, равного которому не существует и по сей день. Роль его в популяризации российских курортов трудно переоценить. Путеводители
Г. Г. Москвича стали ценнейшим источником краеведческих знаний о самых разных местах России и зарубежья.
При этом о судьбе самого Григория Георгиевича было известно чрезвычайно мало. В энциклопедиях биографические сведения о нем, как правило, отсутствуют. Не известно ни одной его фотографии. Долгие годы оставалась неведомой и точная дата его рождения.
Большая группа исследователей из разных стран занялась реконструкцией биографии автора знаменитых путеводителей, и несколько лет назад крымским архивистам удалось восполнить первый пробел – были установлены место и ориентировочная дата рождения Г. Г. Москвича.
«Я родился в Ялте»
В Государственном архиве РК хранится «Удостоверение» от 20 ноября 1897 года, выданное Ялтинской мещанской управой «ялтинскому мещанину» Г. Г. Москвичу «вероисповедания православного» «от роду 37 лет», откуда и можно определить дату его рождения – 1860-й год. Согласно этому документу, Г. Москвич оказался ровесником Чехова. Однако через 40 с лишним лет в письме к Марии Павловне Чеховой в начале февраля 1940 года Москвич упоминает свой возраст по-дру¬го¬му: «на 82-м году», из чего следует, что он родился в 1859-м.
Место своего рождения Москвич называет в заявлении 1927 года на имя предсе¬дателя Севастопольского райисполкома, обнаруженном главным специалистом Государственного архива Севастополя О. Ивицкой в документах Севастопольского райисполкома: «Я родился в Ялте».
В то же время в метрических книгах южнобережных церквей за 1850–60-е го¬ды, хранящихся в ГАРК, запись о рождении Григория Москвича выявлена не была. Более того, такая фамилия за данный период в них вообще не встречается. В связи с этим у исследователей возникло две версии.
Первая: Москвич – это псевдоним издателя. Согласно второй, члены его семьи имели иное, неправославное, вероисповедание, а сам Григорий Георгиевич крес¬тился, будучи взрослым. Конец жизни издателя подтверждает возможную правиль¬ность второй версии.
В то же время своих детей второе поколение семьи Москвич уже крестило
в православных храмах. Сотрудники Ялтинского историко-литературного музея в метрической книге ялтинской Успенской церкви выявили, что у Григория Геор¬гиевича был, по крайней мере, один брат – Константин Георгиевич, «ялтинский мещанин». Братья, по-видимому, жили дружно: когда у Константина и его супру¬ги Антонины Федоровны в 1887 году родился сын Вячеслав, Григорий Георгиевич стал его воспреемником (крестным).
Согласно данным путеводителя «От Москвы до Южного берега Крыма»,
в 1860-м го¬ду в Ялте проживали 927 человек, работали 29 лавок. Имелись одна церковь, ев¬рейская молитвенная школа и приходское училище, в котором, возможно, и учил¬ся наш герой.
Впрочем, по данным Е. И. Зайцевой, отец Григория был торговцем. Мальчик «получил приличное образование, окончив гимназию, а затем Новороссийский уни¬верситет». Скорее всего, верны обе версии: юноша начинал обучение в Ялте,
а за¬тем были одесская гимназия и Новороссийский университет.

Счастливая мысль
Иначе чем генетической склонностью к предпринимательству, трудно объяс-нить коммерческие успехи Москвича. Окончив университет, он вернулся в Ялту и занялся коммерцией, решив посвятить себя книготорговле, которая была в то время весьма популярным и прибыльным бизнесом. «Книжно-газетная торговля Г. Г. Москвича, Ялта, существует с 1884 г.», – так отныне будет помечать свои фир¬менные бланки начинающий предприниматель.
Занимаясь продажей книг, Григорий видел, каким большим спросом у пуб-лики пользуются путеводители, которых в то время издавалось довольно мало. Вот тогда-то и пришла в голову молодому коммерсанту счастливая мысль создать путеводитель по Крыму – аналог знаменитого в Европе путеводителя Бедекера. И в 1888 году 28-летний Григорий Москвич выпускает на краеведческий рынок свой первый «Практический путеводитель по Крыму», положивший начало супер успешному проекту, равного которому в отечественном краеведении не сущест¬вует и поныне.
С этого времени к каждому своему путеводителю Григорий Георгиевич будет давать эпиграф: «Знание своего отечества необходимо каждому, желающему с поль¬зой для него трудиться».
Его первый путеводитель имел карманный формат, книжка была красного цве¬та (по аналогии с путеводителями Бедекера), стоила недешево – 1 руб. 50 коп. Не замахиваясь на столичные высоты, автор печатает свой путеводитель в Ялте, в единственной городской типографии Н. Р. Петрова.
Так среди немногочисленных в то время изданий о Крыме появился первый по-настоящему подробный рекламно-информационный справочник о полуост-ро¬ве. «Приезжающему в Крым, – пишет составитель в предисловии, – … необходи¬мо иметь под рукою справочную книжку, избавляющую – насколько возможно – своими указаниями от непроизводительной траты времени и расходов».
При этом Москвич не стремился представить публике лишь сухой справоч-ник: «Ставя практические указания на первом плане, путеводитель не имеет исключительно справочного характера: описание каждой местности сопровождается посильной оценкой ея значения как пункта лечебнаго, или привлекательнаго для туристов и, кроме того, снабжено исторической заметкой».
Остается лишь удивляться, как совсем еще молодой человек сумел объе¬ди-нить вокруг себя серьезных профессионалов, собрать и систематизировать «море» информации. Это и краеведение, и бытовой блок с адресами и расценками гостиниц, дач, лечебных учреждений, магазинов, парикмахерских, аптек, биб¬лиотек и пр., расписанием движения поездов и пароходов, меню и ценами в них, и реклама.
Уже в первом своем путеводителе Москвич проявил себя как талантливый про¬фессионал в сфере рекламы. Несомненно, владельцы дач, гостиниц, лечебниц, ма¬газинов, дававшие информацию и рекламу в путеводитель, оплачивали ее, что было для автора-составителя источником дополнительных средств. При этом уже в пер¬вом путеводителе Москвич применил весьма оригинальный ход: плата за рекламные объявления производилась не заранее, а только по выходу книжки
в свет, по счету, представленному рекламодателю вместе с экземпляром издания! Отсутствие предоплаты делало обязательства издателя перед заказчиком еще более значительными, саму продукцию еще более качественной и выступало своеобразным га¬рантом для заказчика.
Все данные, имевшиеся в путеводителе, «были тщательно проверены на мес-те, перед самой сдачей рукописи в цензуру». А на случай возможных «погрешностей и неточностей» автор уже в первом издании обращается к читателям с прось¬бой указывать их для исправления в последующих изданиях.
Интересно также, что подобную практику общения с читателем Г. Г. Москвич сохранит и в процессе работы над следующими изданиями – справочник до¬пол¬нялся и корректировался не только автором, но и читателями, к которым издатель вновь обращался с просьбой указать «как в интересах издания, так и в интересах публики все погрешности, неточности и желательные пополнения... За любезные услуги автор-издатель будет считать приятным долгом всякому, приславшему ему просимые указания, выслать экземпляр «Путеводителя» следующего издания».
Вообще, многообразие талантов и энергия Григория Георгиевича, прояв¬лен-ные им при издании уже первой книжки, просто поражают. В путеводителе 1888 го¬да он не ограничивается краеведческой и справочной тематикой, но и выступает сам «как посредник по продаже, покупке, аренде и найму дач, имений и квартир, по отправке южно-бережских вин из первых рук. Принимает объявления для помещения их в газетах и подписку на последние по ценам редакции. Доставляет практические сведения и справки о Крыме». При этом дает чрезвычайно простой «адрес для писем и телеграмм – Ялта, Москвичу». Следовательно, к этому време¬ни Григорий Георгиевич был в Ялте уже фигурой известной.
«Средоточием» первого путеводителя стала Ялта, как «главный пункт Южна¬го берега», куда направляется «значительное большинство едущих в Крым», и род¬ной город Г. Г. Москвича. «Остальные города описаны в порядке расположения их по главным маршрутам, ведущим на южный берег», – разъясняет в предисловии к книжке издатель.
К путеводителю также прилагались карты полуострова, снятые «с лучшей из су¬ществующих и дополненные из официальных источников». А план Ялты вооб¬ще «составлялся по специальному заказу». Приложением к путеводителю служили также «Алфавитный список дач и домовладельцев г. Ялты», перечень фамилий практиковавших в городе врачей, адреса почты, телеграфа, общественных и благотворительных учреждений, церквей, Крымского горного клуба, содержавшие сведения, полезные и по сей день. Словом, автор старался сделать свой путеводитель образцовым во всех отношениях и избавить путешественника от любых проблем на отдыхе.
Конечно, одному человеку собрать такой поражающий воображение объем раз¬ноплановой информации было не под силу. И. Г. Москвич уже в первом своем путеводителе решил эту проблему максимально эффективно: он сумел привлечь к работе множество людей, связанных с конкретными отраслями деятельности.
А литературную обработку материалов, как с гордостью сообщает в предисловии автор, осуществил известный ялтинский книготорговец и журналист, редактор местной «Ялтинской справочной газеты» Д. М. Городецкий.
Это был чрезвычайно верный ход. Ведь зачастую путеводители пытались со-ставлять в одиночку. Результат, как правило, оказывался не слишком хорошим. Известно, например, критическое замечание А. П. Чехова составителю «Справоч¬ной книжки В. А. Фаусека» за 1893 год: «…справочный отдел совершенно недостаточен. Он должен быть вдвое, втрое, во много раз полнее», на которое автор оправдывается: «…я писал книжку один и между делом!.. А для справочного, календарного отдела нужен коллективный труд!» Г. Москвич избежал этой проблемы. При этом окончательную редакцию путеводителя он все-таки делал сам.
В дальнейшем система постоянно совершенствовалась. Сведения для путево-ди¬телей получались из первых рук. Так, по воспоминаниям ялтинских старожилов, для путеводителя 1913 года данные по санитарному состоянию Южнобережья предоставлял непосредственно санитарный врач города.
Первый путеводитель имел успех, в следующем году он переиздается, уже под редакцией Анны Москвич. И здесь в реконструкции судьбы издателя возникает оче¬редная интрига. В его жизни были две Анны – мать и первая супруга. Кто из них выступил в качестве нового издателя получившей всеобщее признание замечательной книжки?
И вновь возникают две версии.
1. По некоторым данным, увидев успешность проекта, средства на его переиздание дала молодому предпринимателю мать, Анна Москвич.
2. Успешность первого издания подвигла Григория на расширение коммерческих рамок проекта. Из собственных предпринимательских соображений он осу¬ществляет переиздание путеводителя под редакцией супруги Анны Васильевны.
Вторая версия позднее подтвердится очередным успешным предприниматель¬ским шагом Москвича. В начале 1900-х годов он вернется к практике издания пу¬теводителей под другим именем, на этот раз достоверно известно, что под именем супруги, и абсолютно ясно, что – из коммерческих соображений. Подробнее об этом – в нашем рассказе ниже. Неужели еще за 20 лет до этого молодой предприниматель смог предугадать верный ход?
«Путеводитель по Крыму» стал одним из самых успешных издательских проектов Г. Москвича: до 1917 года вышло 27 переизданий этой книги.
Всего через год после начала работы над путеводителями Москвич уже был вхож во многие властные кабинеты: второе издание дополняется планом Ялты «со включением Заречной части». И это при том, что Заречная часть присоединят к городу лишь в 1896 году, а за 5 лет до этого издатель уже был в курсе будущих градостроительных перемен!
С этого времени успешный проект Г. Москвича получает еще большее развитие. Профессор А. А. Непомнящий отмечает, что Москвич первым в России поставил издание путеводителей на профессиональную основу.
«Специальная газетная торговля»
В 1890 году в семье Анны и Григория Москвичей родился первенец, сын Борис, запись об этом была выявлена сотрудниками ЯИЛМ в метрической книге Успенской церкви. Григорий Георгиевич к этому времени уже занимает прочное положение среди представителей ялтинского среднего класса. В числе его хороших знакомых – местные купцы, чиновники. Воспреемниками (крестными) сына Бори¬са стали коллежский советник Павел Космич Смирнов и жена купца Екатерина Владимировна Селюк. К сожалению, первый ребенок прожил совсем недолго.
К 1897 году в документах Григория Георгиевича он уже не числится.
В 1894 году в семье Москвичей родился сын Александр, на следующий год еще один сын, Вячеслав, названный так же, как племянник. Существует предположение, что у Григория Георгиевича был еще один сын, Григорий. Однако сведений о нем найти пока не удалось.
Успешный предприниматель продолжает развивать свой бизнес. В его киоске по продаже книг и газет, установленном на Набережной, напротив гостиницы «Россия», можно было приобрести (на сутки раньше, чем на почте!) до 75 наименований отечественных и зарубежных газет и журналов, имелся большой выбор видов Крыма, книги на французском, немецком, английском языках, издания для подар¬ков – детские книги в роскошных переплетах. Пользовались спросом книжные новинки: «Очерки Крыма» Гр. Маркова и роман из крымской жизни «Берег моря». Специальные «разнощики» доставляли печатную продукцию на дом желаю¬щим уже через 15 минут после получения ее конторой. Существовала также почтовая рассылка, обеспечивавшая «по первому требованию» доставку книг и газет в ок¬рестности города.
Однако Москвич занимался не только продажей литературы. Он, с отменным чутьем выбирая перспективных авторов и произведения, также издавал наиболее интересные для отдыхающих на курорте книги. Чего только, например, стоил «изящ¬но изданный том формата французских романов «Крымские повести» В. И. Не¬ми¬ровича-Данченко собственного издания», который Григорий Георгиевич усерд¬но рекламировал в своих путеводителях!
Понимая значимость на климатическом курорте специальной «лечебной» литературы, проницательный Москвич по несколько раз переиздавал и популярные работы доктора В. И. Дмитриева «Лечение виноградом в Ялте и вообще в Крыму» и «Лечение морскими купаниями в Ялте и вообще на Южном берегу Крыма», а в сво¬их путеводителях давал подробные рецепты употребления лечебных кефира и ку¬мыса.
С 1892 года свои путеводители Г. Москвич печатает уже в Одессе. В это время он решает значительно расширить тематику выпускаемых популярных книжек. В 1892 году выходит его первый «Практический путеводитель по Севастополю», а в 1896-м – по Кавказу. Отдельным оттиском выпускался «Путеводитель по кавказским Минеральным Водам». К 1917-му году вышло по 23 издания путеводителей по Кавказу и КавМинВодам.
«Все, что сумею, для вас сделаю»
К этому времени относится знакомство Москвича с А. П. Чеховым.
Известно, что в марте 1894 года Антон Павлович приехал в Ялту для лечения и отдыха. Остановился в 39-м номере гостиницы «Россия». Первые дни были теп¬лыми и солнечными. «Хожу в летнем пальто», – писал Чехов. Несомненно, гуляя по Набережной, он заходил и в магазинчик Москвича. Беседовали, конечно, о кни¬гах. Через пару недель Григорий Георгиевич отправился по делам в Одессу
и взял¬ся разыскать там для Чехова редкое издание профессора И. Я. Фойницкого, работами которого Антон Павлович пользовался при написании книги «Остров Сахалин». Необходимую Чехову книгу Москвич нашел, немедленно сообщил
об этом Антону Павловичу письмом, в котором также добавил: «… я с большим удовольст¬вием, все что сумею, для Вас сделаю». Однако тут же обратился к Чехову с ответ¬ной просьбой: поспособствовать с приобретением в редакции иллюстрированного жур¬нала «Артист» качественных рисунков с видами Крыма для своих путеводителей.
Однако сотрудничество с журналом «Артист», скорее всего, не состоялось, поскольку в последующие годы Москвич снабжает свои путеводители иллюст-рациями, выполненными в известном венском ателье Ангерера и Гешеля.
Тем не менее в дальнейшем Чехов и Москвич все-таки будут продолжать об-щаться и обмениваться письмами по, скажем так, книжной тематике.
Новые предпринимательские ходы
Очередное переиздание «Путеводителя по Крыму» в 1895 году преподнесло читателю приятный сюрприз: «Четвертое издание, – пишет в предисловии Москвич, – сравнительно с предыдущими, значительно удешевлено и вместо 1 р. 50 коп. стоит всего 1 руб.». Книжка, помимо обязательных карт полуострова и его городов, была также снабжена русско-татарским словарем, «дающим возможность ту¬ристам объясняться с татарами в тех глухих закоулках Крыма, где местные жители или совершенно не знают русскаго языка, или же весьма плохо понимают его».
Словарь был составлен членами Крымского горного клуба профессорами
С. М. Танатаром и Р. А. Пренделем, инженером А. Л. Бертье-Дегагардом под редакцией Исмаила Гаспринского. Имелся он в продаже и отдельно от путеводителя.
В главках путеводителя, посвященных морским переходам вдоль крымского побережья, Москвич дает объявление о новом направлении своего бизнеса: теперь его обширная книжно-газетная торговля осуществляется и на пароходах компании «Русского Общества пароходства и торговли» (РОПиТ).
А кто из путешествующих пароходом откажется от замечательной возможности познакомиться с тайнами Черного моря? И вот – еще одна новинка от издателя: охватив к 1895 году своей «книжно-газетной торговлей» все корабли РОПиТ, Григорий Георгиевич быстро издает, всего за 30 копеек, «необходимый каждому едущему пароходом» «Практический путеводитель по Черному морю», снабдив его, помимо прочих сведений, «картами Черного и Азовского морей»!
Точечно-специализированный подход к изданию путеводителей оказывается весьма востребованным, и вот Григорий Георгиевич уже занят новым бизнес-про¬ек¬том: на этот раз он запускает серию путеводителей по отдельным, наиболее по¬пулярным городам Крыма – Ялте, Севастополю, Феодосии. Каждая книжка –
с под¬робным планом города, справочным адрес-календарем, а ялтинская – еще
и с русско-татарским словарем!
В 1898 году издатель преподносит любителям путешествий очередной приятный сюрприз. Несмотря на значительно возросшие затраты по совершенствованию качества путеводителей, стоимость их не увеличивается, составляя по-прежнему 1 руб. Однако у досточтимой публики теперь появилась также возможность выбирать: приобрести стандартный путеводитель за 1 руб. или потратить на 50 копеек больше и получить подарочный вариант с 46 крымскими иллюстрациями, выполненными в артистическом ателье «Ангерер и Гешель» в Вене.
Стремясь максимально использовать любую возможность заработка, Григорий Георгиевич параллельно занялся также модным в те годы изданием отдельных альбомов открыток. В 1898 году в одесской «Коммерческой» типографии В. Сапожникова выходит «Альбом видов Крыма» с 48 видами тех самых «лучших местностей Крыма», которые Москвич уже поместил в подарочный вариант своего «Путеводителя». Тем не менее опыт вновь оказался удачным – и виды привлекательны, и карманный формат издания удобен. Альбом позднее будет не раз переиздаваться.
Книжная сеть
К этому времени Григорий Георгиевич организовал и широкомасштабную реализацию своей печатной продукции. Сеть его книжных магазинов охватывает Одессу, Евпаторию, Севастополь, Ялту, Феодосию. Начинает «включаться» и Кав¬каз – Боржом и Абастуман. Теперь это уже не просто пункты продажи книг, а це¬лые склады печатной продукции, располагающиеся по всему югу России, от Кры¬ма до Кавказа.
Предпринимателю также удается заключить договоры на реализацию книжно-га¬зетной продукции на ВСЕХ пароходах Российского Общества пароходства
и торгов¬ли и Добровольного флота! Москвич гордо заявляет: «На всех пароходах РОПиТ… производится продажа различных русских и иностранных газет и журналов, а также новейших произведений русской и иностранной беллетристики. Получаю еженедельно все вновь выходящие книги».
До свидания, Ялта!
В 1897 году Г. Москвич издал первый практический путеводитель по Военно-Гру¬зинской дороге, Владикавказу и Тифлису.
К этому году относится и очередной поворот в его судьбе. Вероятно, развиваю¬щийся бизнес дал возможность создать некий капитал, что позволило «ялтинскому мещанину» Г. Г. Москвичу претендовать на переход в купеческое сословие. Родная Ялта становится для успешного предпринимателя слишком маленьким полем деятельности, и он переезжает в Севастополь.
18 ноября 1897 года Москвич подает в Ялтинскую мещанскую управу «Прошение» с просьбой выдать увольнительное удостоверение для причисления в се¬вастопольские купцы. Документ был выявлен сотрудниками ГАРК. Через два дня прошение было удовлетворено. Семья Г. Г. Москвича уезжает из Ялты. Впереди – Севастополь, Одесса, Кавказ, Петербург, и везде коммерческим начинаниям быв¬шего ялтинца будет сопутствовать успех!
В Одессе
Москвич все более напористо движется вперед. Он разъезжает по всей стране – бывает в Петербурге, Киеве, Москве. При этом, несмотря на все более растущую популярность и деловую активность в издательской сфере, Григорий Георгиевич по-прежнему не порывает связи с Крымом и Ялтой. В начале 1900-х годов он – автор популярных обзоров московской жизни, публикуемых в губернской газете «Крым».
Очередной поворот в жизни Г. Г. Москвича происходит в начале 1900-х годов, когда он из Севастополя перебирается в Одессу. Там удачливый предприниматель успешно сочетает различные виды деятельности – от издательской до посреднической, открывает собственную небольшую типографию и «газетную чи¬таль¬ню с продажею газет, журналов и всякого рода произведений печати». За годы жизни в Одессе Москвич отпечатал более ста различных путеводителей.
В период 1902–1905 гг. Москвич выпускает путеводители по Волге, Петербур¬гу и его окрестностям, Черноморскому побережью Кавказа, Варшаве. География его путеводителей все расширялась, совершенствовались и сами книжки. И здесь судьба, похоже, вновь столкнула его с Чеховым.
И снова Чехов
В это время Ольга Васильева, страстная почитательница таланта Антона Павловича и его переводчица на английский (правда, не слишком удачливая), воз¬на¬мерилась продать принадлежавшее ей огромное имение в Одессе. 120 тысяч рублей (!) из вырученных средств Ольга Родионовна, под влиянием идей Чехова, предполагала передать на строительство больницы для бедных в Москве. Не будучи особо сведущей в коммерческих вопросах, в своих письмах она просила Антона Павловича помочь с продажей недвижимости.
Находясь проездом в Одессе, Чехов повстречался с редактором «Одесских новостей», с маклерами, а также с Г. Москвичом, как специалистом в сфере недви¬жи¬мо¬сти, просив их о помощи. Параллельно, конечно, шел разговор о книгах. Антон Пав¬лович интересовался, где Москвич приобретает «папки для своих путеводителей».
К этому времени Григорий Георгиевич, продолжая совершенствовать подароч¬ные варианты путеводителей, начал «одевать» их в сафьяновые «пальто» с золотым тиснением, а также делать для этих замечательных книжек более дорогие и кра¬соч¬ные обложки. В результате, книги становились, действительно, прекрасным подар¬ком. Опыт такого, «подарочного», варианта изданий и оказался любопытен Чехову.
Польщенный Москвич преподнес Антону Павловичу три своих путеводителя: по Волге, С.-Петербургу и Крыму, два из них – с дарственными надписями автора: «Премногоуважаемому Антону Павловичу Чехову на добрую память от Гр. Моск¬вича. 3/V-903 г. Одесса». Однако в письме сестре в Ялту 23 мая 1903 года Чехов попросил ее передать путеводители книготорговцу Исааку Синани, мол «так велел сам Москвич, которого я видел».
По какой-то причине книжки не были переданы и остались в библиотеке ялтинско¬го дома Антона Павловича. Их неоднократно просматривали и перечитывали, о чем свидетельствует не слишком «удовлетворительное» состояние малень¬ких томиков.
«Пуля, пролетев, лишь слегка задела его»
Разные истории случались с Григорием Георгиевичем в его издательской жиз¬ни. Вот как описывает в № 331 за 1902 год одну из них газета «Крымский курьер».
«С небезызвестным в Ялте книготорговцем и издателем популярных путеводителей по Крыму г. Г. Г. Москвичем произошел печальный случай.
На этих днях поздно вечером в контору издателя, находящуюся при его квартире в Одессе на Садовой ул., явился недавно рассчитанный М. Рейзор, прослуживший у него с перерывами 12 лет. Г. Москвич принял его.
Что за разговор произошел между Москвичем и его бывшим служащим, пока еще не установлено. Рейзор горячился и говорил громко. Вдруг он сорвался с места, схватил подсвечник и нанес им удар в голову Москвичу. Последний растерялся. Этим воспользовался Рейзор и нанес Москвичу второй удар. Опомнившись, тот вступил в борьбу с Рейзором.
Во время драки Рейзор схватил зажженную лампу и бросил ее в Москвича. Лампа пролетела мимо, потухла во время полета и разбилась вдребезги. Противники остались впотьмах. Москвич получил много ран в голову.
Ему удалось, однако, добраться до стола и открыть ящик. Достав револьвер, он произвел три выстрела. На шум прибежали служанка и дворник. Осветив контору, они увидели Рейзора окровавленным. Немедленно дали знать полиции, и Рейзора доставили в городскую больницу.
Рана у него оказалась незначительной, так как выстрел был произведен, по словам Москвича, лишь с целью напугать Рейзора и пуля, пролетев, лишь слегка задела его.
Г. Москвичу, который находился в постели, врачи два раза делали перевязки.
Рейзор уже неоднократно был удаляем со службы Москвичем и имел в Одессе гастрономический магазин. Дела его, однако, шли неважно, и магазин был им пе¬редан. О случае составлен протокол».
«Наиболее удачные издания»
В 1903-м году Г. Москвич – уже признанный автор путеводителей. Его книжки переиздаются практически ежегодно и получают похвальные рецензии от маститых ученых. В частности, профессор Новороссийского университета, известный историк А. И. Маркевич на протяжении нескольких лет, с 1897 по 1903 гг., дает положительную оценку книжкам Москвича как «наиболее удачным изданиям», особо отмечая его путеводители по Крыму, Кавказу, Волге, Санкт-Пе¬тербургу.
В 1905–1906 годах в России наступает вполне понятный спад деловой активности. Не минует эта проблема и Г. Москвича. Сегодня его путеводители за эти годы найти крайне сложно. Но в 1907-м – новый всплеск: только за один год издательст¬во выпускает путеводители по Крыму, Кавказу, Волге, Петербургу, Москве, Одессе, Варшаве, по Военно-Грузинской дороге, Черноморскому побережью, по Кавказским Минеральным Водам.
Читая эти замечательные книжки, не перестаешь удивляться лиричности и тон¬кому романтизму в описании достопримечательностей, что, впрочем, становится для них дополнительной рекламой – так и хочется, отбросив все дела, устремиться в Крым, на Кавказ, Волгу или в Питер! Наверное, поэтому «Путеводители» Москвича избежали забвения – участи многих других справочно-краеведческих изданий своего времени, а стали друзьями и собеседниками для каждого читателя на долгие времена.
Расширяя круг своей деятельности, Москвич не забывал и любимую Ялту. Продолжалось переиздание его путеводителей по Южному берегу Крыма и по Се¬вастополю и окрестностям – единственных среди всех его книжек – более подробных путеводителей по двум конкретным малым регионам. И все – с картами, планами, иллюстрациями. Просто удивительное предпринимательское чутье!
Параллельно задумывались также путеводители по Западной Европе, по желез¬ным дорогам, по курортам России. Анонсируется выход путеводителей по Си¬би¬ри, Прибалтийскому побережью, по окрестностям С.-Петербурга, по Киеву и Днеп¬ру, по Финляндии и др.
Дело дошло до того, что издателю приходилось допечатывать несколько раз тираж путеводителя за один и тот же год. Даже сегодня, по словам коллекционеров, еще можно встретить такие книжки: текст одинаков, а реклама разная (новая помещалась в допечатываемый тираж). Зачем же деньги терять, если идет рекламодатель!
Рекламы в путеводителях становится все больше, постепенно она начала ох-ва¬тывать не только описываемые в конкретных книжках регионы, но и всю страну
и даже заграничные товары и услуги. Это и понятно – популярное издание притягивает как читателя, так и рекламодателя. Со временем Москвич начал пред¬лагать желающим прорекламировать себя в издании следующего года, постепенно поставив процесс на поток.
При этом, все глубже изучая историю и постоянно совершенствуя свои «Путеводители», Москвич не боялся менять и собственные взгляды и оценки, добиваясь максимальной достоверности изложенных в книжках фактов. И как только у него хватало сил организовывать такую масштабную и в то же время скрупулезную
и точную работу?!
На Кавказе
Но издания путеводителей Григорию Георгиевичу оказывается мало. Москвич стал одним из первых организаторов экскурсионного бизнеса в России, отдав это¬му делу почти 30 лет жизни.
Летом 1907 года он появляется со своими путеводителями на Кавминводах. Акционерное общество Владикавказской железной дороги, проявлявшее большую заботу о популяризации курортной сферы, нашло в ялтинском издателе пла¬мен¬ного единомышленника. Именно там он начинает широко развивать очеред¬ной свой проект. На железнодорожном вокзале в Кисловодске появляется Кавказское бюро экскурсий, немного позднее открываются его отделения в Пятигорске, Железноводске, Ессентуках, Минеральных Водах, Владикавказе, Ростове, Новороссийске. Не забывал Григорий Георгиевич и родную Ялту, где он тесно сотрудничал с членами Крымского горного клуба.
Тесное сотрудничество Москвича с руководством Владикавказской железной дороги способствовало его знакомству с премьер-министром России В. Н. Коковцевым, который лоббировал интересы Владикавказа. Лучший подарок от издателя – Путеводитель по Крыму «почтительно» поднес в 1912 году Г. Г. Москвич «Его Высокопревосходительству Владимиру Николаевичу Коковцеву».
Экскурсбюро Москвича активно работало в течение 5 лет. Желающим предлагалось совершить экскурсии конными экипажами, автомобилями, пароходами и даже целыми ж.-д. вагонами. Москвич активно разрабатывал и пропагандировал новые экскурсионные и туристические маршруты. И здесь, как в каждом из своих бизнес-проектов, он вновь нашел «изюминку» – сумел организовать экскурсии по Крыму и Кавказу в беспересадочных железнодорожных вагонах.
Экскурсионное бюро Москвича наладило контакты с так называемым Французским анонимным обществом автомобильных сообщений, благодаря чему меж¬ду Тифлисом и Владикавказом было налажено «срочное», как говорили в то время, передвижение экскурсантов в 3-, 4-, 11- и 14-местных автомобилях «на рези¬но¬вом ходу». Настоящая диковинка: прокатиться по Кавказу на авто, которое в те го¬ды и в крупных городах империи все еще было редкостью!
И опять новые бизнес-проекты
В 1907 году в Пятигорске Москвич организует выпуск ежедневной газеты «Жизнь Курортов». По мысли редактора-издателя, сезонная газета, выходившая
с мая по сентябрь, должна была освещать исключительно жизнь российских (всех!) курортов. Единст¬венная на тот момент кавказская газета «Терек» закрылась, а рекламодатель, ок¬руженный массой отдыхающих, взывал: хочу дать рекламу! Григорий Георгиевич поспе¬шил навстречу новым заработкам. К сожалению, это начинание неутомимого предпринимателя не было успешным. Газета просуществовала лишь один курортный сезон.
Впрочем, не страшно! Григорий Москвич начинает новый бизнес – печать хро¬молитографированных карт. Одной из первых становится красочная карта Кавказа масштабом «40 верст в дюйме».
Успешно развивается и еще одно направление деятельности Григория Георгиевича: параллельно с выпуском альбомов с открытками он начинает осваивать
и весьма популярную в то время печать отдельных открыток с видами различных мест России и зарубежья.
«Русский Бедекер»
К 1907 году путеводители Москвича продавались уже на всех вокзалах вдоль железной дороги от Санкт-Петербурга до Севастополя и Кавказа, на пароходах,
у швейцаров всех крымских и кавказских гостиниц, в магазинах Санкт-Петербур¬га, Москвы, Варшавы, Харькова, Одессы и других крупных городов империи. Почувствовав, что бизнес приобретает серьезные масштабы, Г. Москвич решил учредить специализированное издательство путеводителей «Русский Бедекер», по имени немецкого путешественника и издателя путеводителей Карла Бедекера, заявив тем самым о европейском качестве своих книжек. С этого времени Москвич «скромно» рекламирует себя: «Издательство «Русский Бедекер» существует с 1888 г.».
В эти годы происходят изменения и в семейной жизни Г. Москвича: его второй су¬пругой становится Мария Александровна Москвич, под редакцией которой из¬даются путеводители «Русского Бедекера». Вот когда Григорию Георгиевичу при¬годился первый его опыт издания книг на другое лицо: при столь разветвленном бизнесе, вероятно, подобный ход помогал более комфортно существовать
в налоговой сфере.
В начале 1910-х годов неутомимый Москвич в поисках дальнейшего расширения бизнеса включает в сферу своих интересов и Санкт-Петербург. Теперь его адрес для писем: СПБ, Невский пр., 84, Г. Г. Москвичу. В Адрес-календаре С.-Пе¬тербурга за 1913 год Григорий Георгиевич Москвич значится как «издатель путеводителей», редакция его находится на ул. Троицкой, 23, тел. 5-15-84.
Впрочем, все места пребывания издателя можно определять довольно условно:
в течение долгих лет практически в одно и то же время он мог оказаться ВЕЗДЕ. Специфика бизнеса требовала его присутствия на Кавказе и в Варшаве, в Одессе и Ялте, в Киеве и в С.-Петербурге. При этом НИГДЕ Москвича не удалось найти в списках владельцев недвижимого имущества. Остается только гадать, почему он, имея достаточные средства, не обзаводился собственной недвижимостью,
а все его магазины, склады, экскурсбюро и редакции находились в арендованных помещениях…
На 40 процентов дешевле
А бизнес тем временем растет и крепнет. К началу 1910-х годов Москвич уже признан как один из серьезных организаторов туристического бизнеса в России. Его многочисленные экскурсионные бюро работают все более профессионально. Объездив всю страну, он продолжает создавать неординарные туристические маршруты – поездки на теплоходах, поездах, автомобилях, верховых лошадях, пешие походы. При этом на маршрутах обеспечивался достаточный комфорт, хотя услуги
и были недешевы. Справочники-путеводители служили дополнительной рекламой
и стимулом к привлечению людей к подобным видам отдыха, предлагали привлекательные скидки и условия. За счет гибкой договорной системы с владельцами транспорта и «баз размещения» Москвич предлагал обслуживание на 20–40 % ниже аналогичных поездок у других организаторов экскурсий. Тем самым обеспечивался дальнейший спрос на эти услуги и, соответственно, увеличивались доходы.
Вообще, хозяйственно-экономическая сторона деятельности Москвича была вы¬ст¬роена чрезвычайно качественно и даже сегодня может быть предметом отдельного изучения. По данным ялтинца Ю. И. Казаченко, он активно «занимался разнообразной хозяйственной деятельностью. Так, за исправное содержание Симферопольско-ялтинского тракта был удостоен Золотой медали и золотых часов с государст¬венным гербом». Это и понятно, ведь какие экскурсии без хороших дорог!
С крымскими дорогами связан также очередной бизнес-проект Григория Москвича, реализацию которого он пытался начать в январе 1917-го года.
Поток отдыхающих на ЮБК в это время значительно снизился. Сказывались события Первой мировой войны, когда из-за реквизиции лошадей для фронта сократилось число извозчиков, работавших на трассе Ялта – Симферополь, прекратились и другие виды перевозок. Да и в
[name_en] => UNKNOWN PAGES OF LIFE AUTHOR OF THE FIRST GUIDE TO CRIMEA G. G. MOSKVICH
[annotation_en] => The article is devoted to the life of one of the first significant publishers of the Crimea and the
Russian Empire guides, and also one of the most successful organizers of the excursion business
in Russia Grigory Moskvich, who at the turn of XIX–XX centuries created a business that is
unparalleled to this day. During the period from 1888 to 1935 he had published more than
825000 copies of 225 guides established the largest sales network of guides created in the Crimea
and in the Caucasus an extensive and well-equipped system tour routes, allowing hundreds of
thousands of people in the country to have the opportunity and pleasure to experience the unique
history and nature of their Homeland. On archival and local history materials fate of G. Moskvich
is reconstructed, his date of birth, religion, preparation history of guide in Crimea are identified,
aliases of future editions are disclosed. In more details the period of his life and work in Yalta,
the last years of his life are described. “Guide in the Crimea” has become one of the most successful
publishers of projects by G. Moskvich: before 1917 27 editions of this book came out.
A picture of a successful book and newspaper trade and promotional activities of G. Moskvich, the
story of his relationship with A.P.Chekhov is presented. G. Moskvich constantly invented
new and original business projects that provided him a good profit. He publishes a series of
guides of the individual, the most popular cities of Crimea – Yalta, Sevastopol, Theodosia, the first
practical guide in the Georgian Military Highway, Vladikavkaz and Tbilisi, “Album of types of
Crimea.” By the end of the XIX century he also organized large-scale implementation of his
WEST – EAST, no. 9, 2016
125
printed products, and later became the founder of the tour business in Russia. At the beginning of
the XX century G. Moskvich is a recognized publisher of the best guides in Russia. Only in 1907
his publishing house publishes guides in the Crimea, the Caucasus, the Volga River, St. Petersburg,
Moscow, Odessa, Warsaw, on the Georgian Military Highway, the Black Sea coast, in the
Caucasian Mineral Waters, organizes the release of the daily newspaper “Life Resorts.”
[text_en] => The article is devoted to the life of one of the first significant publishers of the Crimea and the
Russian Empire guides, and also one of the most successful organizers of the excursion business
in Russia Grigory Moskvich, who at the turn of XIX–XX centuries created a business that is
unparalleled to this day. During the period from 1888 to 1935 he had published more than
825000 copies of 225 guides established the largest sales network of guides created in the Crimea
and in the Caucasus an extensive and well-equipped system tour routes, allowing hundreds of
thousands of people in the country to have the opportunity and pleasure to experience the unique
history and nature of their Homeland. On archival and local history materials fate of G. Moskvich
is reconstructed, his date of birth, religion, preparation history of guide in Crimea are identified,
aliases of future editions are disclosed. In more details the period of his life and work in Yalta,
the last years of his life are described. “Guide in the Crimea” has become one of the most successful
publishers of projects by G. Moskvich: before 1917 27 editions of this book came out.
A picture of a successful book and newspaper trade and promotional activities of G. Moskvich, the
story of his relationship with A.P.Chekhov is presented. G. Moskvich constantly invented
new and original business projects that provided him a good profit. He publishes a series of
guides of the individual, the most popular cities of Crimea – Yalta, Sevastopol, Theodosia, the first
practical guide in the Georgian Military Highway, Vladikavkaz and Tbilisi, “Album of types of
Crimea.” By the end of the XIX century he also organized large-scale implementation of his
WEST – EAST, no. 9, 2016
125
printed products, and later became the founder of the tour business in Russia. At the beginning of
the XX century G. Moskvich is a recognized publisher of the best guides in Russia. Only in 1907
his publishing house publishes guides in the Crimea, the Caucasus, the Volga River, St. Petersburg,
Moscow, Odessa, Warsaw, on the Georgian Military Highway, the Black Sea coast, in the
Caucasian Mineral Waters, organizes the release of the daily newspaper “Life Resorts.”
[udk] =>
[order] => 9
[filepdf_ru] => 154_ru.pdf
[filepdf_en] => 154_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
[section_en] => ARTICLES AND POSTS
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Лариса Ивановна Лысова
[author_en] => Larisa I. Lysova
)

)

[9] => Array
(
[id_section] => 12
[id] => 155
[id_journal] => 8
[name_ru] => МУЖСКАЯ СЕКСУАЛЬНОСТЬ И КОНВЕНЦИОНАЛЬНАЯ МАСКУЛИННОСТЬ В РУССКОЙ ДВОРЯНСКОЙ КУЛЬТУРЕ НА РУБЕЖЕ XIX–XX ВВ. (НА ПРИМЕРЕ БИОГРАФИИ Л. Н. ТОЛСТОГО)
[annotation_ru] => В статье рассматривается феномен писателя Л. Н. Толстого как «символа русской сексуальной мощи». В историографии США, посвященной русской сексуальной культуре, наиболее типичны ссылки на пример Л. Толстого. Частная интимная жизньписателя рассматривается на основе его дневников, художественных произведений и оценок современников. Данная реконструкция является уникальным материалом для понимания моральных, этических и других социальных норм в процессе формирования маскулинности в российской дворянской культуре на рубеже XIX–XX веков. Сексуальность Л. Толстого теоретизируется в связи с социальной историей. Личность писателя рассматривается как образцовая мужская субъективность. Под конвенциональной маскулинностью в статье подразумеваются нормативные представления о маскулинности, сложившиеся в обществе и сознании отдельной личности. На основе ego-документов, сохранившихся в наследии писателя, складывается его образ как носителя типичной для того времени агрессивной маскулинности. Из-за ранней психологический травмы в детский период жизни Толстого у него сложилось представление о боготворении в женщине материнского начала и отвращения к сексуальному в женщине-матери. Позднее эти идеи нашли отражение в его литературных произведениях, особенно в «Крейцеровой сонате». Ответственность за ранний сексуальный опыт и беспорядочную половую жизнь в юности писатель переносит на женщин. При этом известно его мнение о моральности института проституции. Сложности семейной жизни писателя с С. А. Берс, в том числе и интимной, кроются в отсутствии счастливого сексуального старта и распущенности в юности. Семейный разлад в конце 1880-х годов совпал с религиозными исканиями писателя и бурными дискуссиями в российском обществе по половому вопросу. Свое отношение к этой дискуссии Толстой выразил в «Крейцеровой сонате» (1891). И в личной жизни уже в 1890 году писатель пришел к необходимости раздельного проживания со своей супругой, посвятив себя служению Богу. После смерти писателя в 1910 году вдова сохранила все его наследие, включая личные дневники, которые раскрывали его интимную, в том числе и сексуальную сторону жизни Льва Толстого.
[text_ru] => В статье рассматривается феномен писателя Л. Н. Толстого как «символа русской сексуальной мощи». В историографии США, посвященной русской сексуальной культуре, наиболее типичны ссылки на пример Л. Толстого. Частная интимная жизньписателя рассматривается на основе его дневников, художественных произведений и оценок современников. Данная реконструкция является уникальным материалом для понимания моральных, этических и других социальных норм в процессе формирования маскулинности в российской дворянской культуре на рубеже XIX–XX веков. Сексуальность Л. Толстого теоретизируется в связи с социальной историей. Личность писателя рассматривается как образцовая мужская субъективность. Под конвенциональной маскулинностью в статье подразумеваются нормативные представления о маскулинности, сложившиеся в обществе и сознании отдельной личности. На основе ego-документов, сохранившихся в наследии писателя, складывается его образ как носителя типичной для того времени агрессивной маскулинности. Из-за ранней психологический травмы в детский период жизни Толстого у него сложилось представление о боготворении в женщине материнского начала и отвращения к сексуальному в женщине-матери. Позднее эти идеи нашли отражение в его литературных произведениях, особенно в «Крейцеровой сонате». Ответственность за ранний сексуальный опыт и беспорядочную половую жизнь в юности писатель переносит на женщин. При этом известно его мнение о моральности института проституции. Сложности семейной жизни писателя с С. А. Берс, в том числе и интимной, кроются в отсутствии счастливого сексуального старта и распущенности в юности. Семейный разлад в конце 1880-х годов совпал с религиозными исканиями писателя и бурными дискуссиями в российском обществе по половому вопросу. Свое отношение к этой дискуссии Толстой выразил в «Крейцеровой сонате» (1891). И в личной жизни уже в 1890 году писатель пришел к необходимости раздельного проживания со своей супругой, посвятив себя служению Богу. После смерти писателя в 1910 году вдова сохранила все его наследие, включая личные дневники, которые раскрывали его интимную, в том числе и сексуальную сторону жизни Льва Толстого.
[name_en] => MALE SEXUALITY AND CONVENTIONAL MASCULINITY IN RUSSIAN ARISTOCRATIC CULTURE AT THE TURN OF XIX–XX CENTURIES (ON THE EXAMPLE OF L. N. TOLSTOY’S BIOGRAPHY)
[annotation_en] => The article deals with the phenomenon of the writer L. N. Tolstoy as a “symbol of Russian sexual
power.” In the US historiography devoted to Russian sexual culture, references to the example
of L. Tolstoy are the most typical. Private intimate life of a writer is considered based on his
diaries, works of art and contemporary estimates. This reconstruction is a unique material
for an understanding of the moral, ethical and other social norms in shaping masculinity in the
Russian noble culture at the turn of XIX–XX centuries. Sexuality of Tolstoy is theorized
in relation to social history. The identity of the writer is seen as a model male subjectivity.
Under conventional masculinity in the article there are mentioned normative ideas about
masculinity prevailing in the society and the consciousness of the individual. On the basis
of ego-documents preserved in the heritage of the writer, his image is formed as a carrier of
aggressive masculinity which was typical for that time. Because of children's psychological
trauma in children during Tolstoy's life, he had the idea of worshipping maternal start in a
woman and aversion to sex in the woman-mother. Later these ideas were reflected in his literary
works, especially in the “Kreutzer Sonata”. Responsibility for the early sexual experiences
and sexual promiscuity in his youth the writer brings to women. By the way his opinion on
the morality of the Institute of prostitution is known. The complexities of family life of the
writer with S. A. Bers, including sexual, are rooted in the absence of a happy start and sexual
promiscuity in his youth. Family discord in the late 1880s coincided with the religious quest
of the writer and heated debate in Russian society on sexual matters. His attitude to this
discussion Tolstoy expressed in the “Kreutzer Sonata” (1891). And in his personal life already
in 1890, the writer came to the need for separate life with his wife, devoting himself to the
service of God. After the writer's death in 1910, his widow has maintained all of his heritage,
including personal diaries, which revealed his intimate, including sexual side of life
[text_en] => The article deals with the phenomenon of the writer L. N. Tolstoy as a “symbol of Russian sexual
power.” In the US historiography devoted to Russian sexual culture, references to the example
of L. Tolstoy are the most typical. Private intimate life of a writer is considered based on his
diaries, works of art and contemporary estimates. This reconstruction is a unique material
for an understanding of the moral, ethical and other social norms in shaping masculinity in the
Russian noble culture at the turn of XIX–XX centuries. Sexuality of Tolstoy is theorized
in relation to social history. The identity of the writer is seen as a model male subjectivity.
Under conventional masculinity in the article there are mentioned normative ideas about
masculinity prevailing in the society and the consciousness of the individual. On the basis
of ego-documents preserved in the heritage of the writer, his image is formed as a carrier of
aggressive masculinity which was typical for that time. Because of children's psychological
trauma in children during Tolstoy's life, he had the idea of worshipping maternal start in a
woman and aversion to sex in the woman-mother. Later these ideas were reflected in his literary
works, especially in the “Kreutzer Sonata”. Responsibility for the early sexual experiences
and sexual promiscuity in his youth the writer brings to women. By the way his opinion on
the morality of the Institute of prostitution is known. The complexities of family life of the
writer with S. A. Bers, including sexual, are rooted in the absence of a happy start and sexual
promiscuity in his youth. Family discord in the late 1880s coincided with the religious quest
of the writer and heated debate in Russian society on sexual matters. His attitude to this
discussion Tolstoy expressed in the “Kreutzer Sonata” (1891). And in his personal life already
in 1890, the writer came to the need for separate life with his wife, devoting himself to the
service of God. After the writer's death in 1910, his widow has maintained all of his heritage,
including personal diaries, which revealed his intimate, including sexual side of life
[udk] =>
[order] => 10
[filepdf_ru] => 155_ru.pdf
[filepdf_en] => 155_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => ГЕНДЕРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
[section_en] => GENDER STUDIES
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Наталья Львовна Пушкарёва
[author_en] => Natal’ya L. Pushkaryova
)

)

[10] => Array
(
[id_section] => 12
[id] => 156
[id_journal] => 8
[name_ru] => ЕГИПЕТСКАЯ СУДЬБА ТАТАРСКОЙ ЦАРЕВНЫ ТУЛУНБАЙ
[annotation_ru] => Освещается практика династических браков в Монгольской империи в XIII–XIV вв. Элита предпочитала вступать в браки внутри монгольского мира. Представители полусамостоятельных улусов часто обменивались невестами. Они пытались поддерживать практику традиционных брачных контактов прежних времен и сохранять монгольское единство. Из Юаньского Китая в Хулагуидский Иран была послана царевна Кокечи. Имели распространение брачные контакты и с аристократией подчиненных земледельческих народов. Существовали многочисленные браки монголо-татарских царевен
и княжон с русскими князьями. Наряду с этим происходили браки с иноземными государями и принцессами. Чаще это были брачные союзы с правителями соседних земель, что диктовалось политическими интересами, необходимостью обезопасить свои владения от вторжений и заручиться сильным покровителем и союзником. Однако случались таковые и между представителями отдаленных стран. Центральной темой является история сватовства и женитьбы египетского мамлюкского султана аль-Мелик ан-Насыра на царевне Тулунбай из Золотой Орды. Определяется генеалогия невесты, степень родства по отношению к хану Узбеку. Брак преследовал цель укрепления союза Золотой Орды и Египта против Хулагуидского Ирана. Подробно обсуждалась с послами внешняя церемониальная сторона брака, размер калыма. Тем не менее затраченные дипломатами усилия и материальные издержки хотя и увенчались положительным результатом,
но имели ничтожные последствия для сторон. К моменту свадьбы слабеющий Иран уже не представлял прежней угрозы для Египта, одновременно продолжалось соперничество с Золотой Ордой за Азербайджан. Заинтересованность в союзе со стороны Египта быстро снизилась. Политические интриги определили непростую судьбу царевны Тулунбай. Сразу же после пышных свадебных торжеств она попала в опалу и была удалена из дворца, потом последовал скандальный развод. Рассматриваются обстоятельства развода и сведения о трех последующих браках царевны, дипломатическая переписка по этому поводу и время ее кончины.

[text_ru] => В монголо-татарских государствах XIII–XIV вв. практиковались династические браки, которые преследовали цель установления и укрепления союзнических и дружеских отношений. Преобладали браки между знатью внутри самой Монгольской империи, ее отдельными полусамостоятельными улусами. Во многом они диктовались попытками поддержания прежних традиционных брачных контактов, когда монгольский мир не был еще таким обширным.
У ильхана Аргуна б. Абаги, правителя Ирана, любимой женой была Булуган-хатун, которая умерла 20 апреля 1286 года. Чтобы как-то утешиться от утраты, он отправил посольство к каану Хубилаю с просьбой прислать ему в жены девушку из того же племени, что и его умершая любимая жена. Великий каан выполнил просьбу и направил правителю Ирана даже двух девушек. Одна был семнадцатилетней монголкой по имени Кокечи-хатун, как и просил ильхан, другая, безымянная китаянка, происходила из правящей династии Сун недавно завоеванного монголами южнокитайского государства Мандзи. Как раз этих принцесс
в 1292 г. поручено было сопроводить из Китая в Иран небезызвестному Марко Поло . Когда невесты прибыли к месту назначения, жених уже скончался, и Кокечи стала женой унаследовавшего престол его сына Гасана, китаянку выдали
за кого-то другого [28, с. 200–201; 38, с. 18, 143, 154].
Имелись брачные связи, несмотря на частые военные действия между Золотой Ордой и Хулагуидским Ираном. Так, Рашид ад-Дин сообщает, что между эмиром Ногаем и Абага-ханом существовала искренняя дружба, и он даже посылал свою жену Чапай (Чаби) и сына Тури высватывать двух дочерей хана. Абага выдал
за Тури только одну дочь. Пробыв некоторое время в Иране, супруги вернулись
в Золотую Орду [37, с. 86].
В 731 г. х. (1330/31) сын золотоордынского хана Узбека Тинибек женился
на Ануширван-хатун, дочери эмира шейха Али б. Хусейна из Ирана. Ее отправили в Золотую Орду с сопровождением и приданым [11, с. 75].
Монголы вступали в браки также с представителями элиты подчиненных земледельческих народов. По сообщению армянского монаха Магакии, Бату-хан выдал за аспарапета Смбата знатную татарку. «У них было такое обыкновение: если они хотели кому-нибудь оказать высший почет и дружбу, то выдавали за него одну
из почетных жен своих» – писал он [26, с. 18]. В 1297 году армянский царь Смбат Орбелян женился на знатной монгольской женщине у Гасан-хана [2, с. 79–80, 130]. Туда же следует отнести и браки русских князей на знатных татарках, которых было много. Ростовско-белоозерский князь Глеб Васильевич в 1257 г. женился на дочери царевича Сартака, внучке хана Батыя, получившей в крещении имя Феодора [45, с. 20]. В Орде же «у Кутлукорты» женился его племянник Константин Борисович Ростовский, «у Велбасмыша» женился другой ростовский князь, Федор Михайлович [29, с. 115]. Смоленский и ярославский князь Фёдор Ростиславович Чёрный в 1270-е гг. женился на дочери хана Менгу-Тимура, получившей в крещении имя Анна [5, с. 1263–1265; 31, с. 392–394; 33, с. 79–80]. В 1305 году суздальско-нижегородский князь Михаил Андреевич женился в Орде на татарской княжне [32, с. 237, 322]. В 1317 году московский князь Юрий Данилович женился на сестре хана Узбека Кончаке, в крещении Агафье.
Особое место занимали браки с аристократией иностранных государств. Среди них преобладали брачные контакты с ближайшими соседями, находящимися в сфере политических интересов той же Золотой Орды. Единичны случаи браков между отдаленными и независимыми друг от друга странами.
Родственница царевича Джеки б. Ногая на рубеже XIII–XIV вв. вышла замуж за правителя Валахии [19, с. 64; 24, с. 79]. Брак был явно политический, так как Ногай доминировал в западных улусах Орды, с которым нужно было считаться окрестным государям. Сам Джека женился на дочери болгарского царя Георгия I Тертера Елене [43, с. 99, прим. 4]. Из тех же соображений с самим Ногаем породнился византийский император Михаил VIII Палеолог (1259–1282). В третьей книге своей «Истории» византийский историк Георгий Пахимер, имея в виду татар, писал: «Между тем тохарцев мы еще удерживали – не мужеством войск, а дружественными, или лучше сказать, рабскими пожертвованиями, – вступали с ними в родственные связи и посылали им подарки, иногда превосходные и величайшие. Такой был второй по времени союз, заключенный с западными тохарцами, которые вышли неизвестно откуда и с огромными силами занимали северные страны под начальством своего вождя Ногая. Царь выдал за него вторую свою незаконную дочь, по имени Евфросиния; от чего и случилось, что дружелюбно получили они то, чем едва ли овладели средством самой трудной войны». Историк отмечает, что этим браком удалось достигнуть нормализации в отношениях Византии с Золотой Ордой и заручиться союзом против болгарского царя Константина Тиха Асеня (1257–1277). После брака на византийской принцессе «Ногай тотчас привел с собою тохарцев и присоединился с ними к царскому войску» [6, с. 225–226]. Это указание позволяет предположить, что женитьба Ногая на Евфросинии состоялась
в 1272/73 гг., так как нападения Ногая на Болгарию начались с 1273 года [3, с. 154]. Свою первую внебрачную дочь Марию византийский император еще раньше,
до 1269 г., выдал за иранского хана Абагу [43, с. 188, прим. 2], заручившись таким образом родственными связями с монголами как на востоке, так и на севере.
Самой известной иностранной женой золотоордынских ханов стала византийская принцесса Баялунь, дочь императора Андроника II (1282–1328). О ней есть несколько рассказов в восточных сочинениях, подробнее у Ибн Баттуты [20,
с. 125–149].
Наиболее полно в источниках освещен брак золотоордынской царевны Тулунбай (Тулунбия, Дулунбия) во времена хана Узбека с египетским султаном аль-Мелик ан-Насыром Мухаммедом б. Калавуном.
Существуют неясности относительно того, в какой степени родства она находилась к Узбеку, почему так неожиданно сложилась ее семейная жизнь и противоречивы сведения о дате смерти, политическое значение брака для межгосударственных отношений.
Основной целью золотоордынско-египетских контактов было заключение союза против Хулагуидского Ирана. В 1256–1258 гг. Хулагу (1256–1265) завершил завоевание Ирана и Ирака, взял Багдад и казнил халифа ал-Мустасима. Закавказье и Малая Азия были еще при жизни распределены Чингисханом сыну Джучи, но захватил эти земли Хулагу. Из-за спорных территорий между Золотой Ордой и Ираном возникло соперничество. Дополнительной причиной недовольства принявшего ислам золотоордынского хана Берке (1256–1266) стало то, что язычник-шаманист Хулагу захватил центр ислама Багдад и умертвил халифа. Уже при Берке начались кровопролитные войны, которые с переменным успехом продолжались все время существования Хулагуидского Ирана и даже позднее.
Другим важным направлением внешней политики Ирана являлась Палестина и Сирия. Эти территории находились под властью или в сфере влияния мамлюкского Египта, ставшего после падения Багдада центром мусульманского мира. Туда неоднократно направлялись монгольские войска. Однако новые попытки завоеваний оказались для монголов неудачными. Они потерпели сокрушительные поражения от мамлюков в 1260 г. при Айн-Джалуте, в 1277 г. при Альбистане, в 1303 г. при Мардж ас-Суффаре. Тем не менее вплоть до второго десятилетия XIV в. ильханы не оставляли намерений завоевать Сирию, Палестину и даже сам Египет.
В условиях противостояния с Ираном Золотая Орда и Египет становились естественными союзниками и между ними происходили регулярные дипломатические контакты. Стороны искали способы сближения и строили планы по противодействию общему противнику [30, с. 232–237]. Эффективным средством для скрепления союзных отношений в то время служили династические браки. В отно¬шениях между Сараем и Каиром таковой тоже имел место.
Существует ошибочное мнение о том, что впервые династический брак между Золотой Ордой и Египтом состоялся еще при хане Берке, когда он выдал свою дочь за султана Рукн ад-Дина Бейбарса (полное имя – аль-Малик аз-Захир Рукн ад-дунийа ва-д-Дин Бейбарс аль-Бундукдари ас-Салих). От этого брака будто бы родился наследник Саид-хан Мухаммад Наср ад-Дин Берке-хан, названный так
в честь деда по матери [27, с. 549]. Однако египетские средневековые историки Ибн Тагриберди, Ибн-Ийас и Ибн-Шаддад указывают, что отцом матери Саида был Хусам ад-Дин Берке-хан ибн Даулет-хан аль-Хорезми, а также то, что Саид родился в начале 1260 г. еще до налаживания дипломатических контактов с Золотой Ордой и даже восшествия Бейбарса на египетский престол [4].
При своем воцарении в 1313 г. Узбек опирался на ордынскую знать. Сущест¬венную помощь в утверждении на престоле ему оказал беклярибек эмир Кутлук-Темир. Укрепление государства и власти он видел в принятии страной ислама
и в сближении с мусульманскими государствами. Узбек провел церковную реформу и расправился с теми из знати, кто не пожелал сменить традиционную языческую веру на ислам. Следующим шагом, по мнению Кутлук-Темира, должен был стать политический союз между ханским домом и султаном Египта, в то время самым авторитетным мусульманским правителем. Политический союз следовало закрепить брачным. Беклярибек предполагал обменяться невестами, однако по каким-то причинам эти намерения не получили огласки и оставались тайной для золотоордынской знати. Более того, Кутлук-Темир планировал, что инициатором сватовства должен был выступить египетский султан. Это можно объяснить желанием поднять авторитет взошедшего на трон хана и укрепить новую религию. Сватовство именитого мусульманского правителя могло поставить золотоордынского хана в особое положение среди монархов в исламском мире.
В 1314/15 г. в Египет возвратилось султанское посольство. Вместе с ним приехал ханский посол Мангуш. Он привез письмо от Кутлук-Темира, в котором тот «предлагал султану взаимный союз и сватовство на дочери Бурлюка, брата Токтая» [15, с. 224–225; 13. с. 174].
Это предложение заинтересовало аль-Мелик ан-Насыра. Султан направил
в Золотую Орду посольство, одной из целей которого стало сватовство на татарской царевне. Послы привезли дорогие подарки хану, будущей невесте и знати. И, казалось, все должно было сложиться легко и быстро. Но тут начались непредвиденные трудности, которые можно объяснить разве что политическими амбициями ордынской знати и самого хана и, может быть, неосведомленностью о планах Кутлук-Темира. Когда египетский посол эмир Алаэддин Айдогди Эльхарезми передавал султанское послание в ханскую канцелярию для перевода, он сказал
о желании переговорить лично с ханом о неком своем поручении от султана. Хану довели просьбу и вскоре чиновники озвучили послу ответ: «Кан, царь Узбек, говорит, что если в твоем докладе заключается что-нибудь кроме [обычного] привета, то переговори о нем с эмирами». Несколько обескураженный посол, очевидно, подумал, что в Золотой Орде так принято и не стал выказывать своего неудовольствия. На совещание явились 70 эмиров, видимо, основная часть элиты. Посол объявил о желании султана сочетаться браком с татарской царевной. Судя по реакции, ордынская знать совершенно не была в курсе дела. Чтобы принять какое-либо решение, ей пришлось удалиться и обсудить предложение. После этого удивленному послу было заявлено: «Такого требования еще никогда не было
со времени появления Чингизхана до настоящего времени и с какой стати должна отправиться царская дочь из рода Чингизханова в земли Египетские, да переехать через семь морей» [24, с. 84]. Ответ эмиров показывает, что до того времени Чингизидские царевны не выдавались замуж за пределы Монгольской империи. Брак сестры Узбека Кончаки (Агафьи) с князем Юрием Даниловичем
и отъезд ее в Москву произошел несколько позднее в 1317 г. [29, с. 134; 7, с. 49–50] и, очевидно, не являлся для ордынцев исключением, т. к. русские земли находились в подчинении Золотой Орды. Египет же был и отдаленной, и совершенно независимой от монголов страной. Послу отказали, но на следующий день ситуация изменилась и приобрела компромиссный характер. Эмиры получили присланные султаном подарки. Возможно, вручение подарков происходило через ханскую канцелярию, поэтому несколько задержалось. Не исключено, что Кутлук-Темир посвятил знать в свои планы, после чего эмиры стали уступчивее
и снисходительнее. Опираясь уже на мировую практику межгосударственных отношений, они говорили: «Цари постоянно сватаются у царей; Египетский царь – великий царь; на его требование следует изъявить согласие, но только это дело сделается не иначе, как в четыре года: год [нужен] на переговоры; год на сватовство; год на пересылку подарков и год на устройство брака». Ордынская знать запросила невероятный размер выкупа (калым) за невесту. По ан-Нувейри, млн динаров золотом, столько же коней и комплектов воинского снаряжения. Кроме того, они требовали личного приезда старших египетских эмиров, еще и с женами
и выдвигали другие невыполнимые условия [24, с. 83–84]. Требование передачи невесты только большой группе великих эмиров с женами показывает, что золотоордынская знать исходила из своих собственных представлений о роли женщины в политике и не учитывали того, что в арабо-персидских странах женщина не занимала столь высокое положение в общественной жизни, как это было в тюрко-монгольском мире. Бадр ад-Дин ал-Айни, со ссылкой на Ибн Касира приводит несколько меньшие запросы – млн. динаров, но только по тысяче коней и комплектов воинского снаряжения [15, с. 225]. Ибн Кассир (1301–1373) и ан-Нувейри (1279–1333) были современниками описываемых событий, и сведения их похожи, но у Ибн Касира они кажутся более правдоподобными.
Ничего не понявший султан отказался от навязанного ему сватовства и в дальнейших контактах ограничивался «обычной перепиской», в общих словах выражавшей желание дружбы между государями. Позднее осмысливая обстоятельства брака султана на татарской царевне и пытаясь как-то объяснить логику действий золотоордынских властей, Ибн Халдун написал, что Кутлук-Темир предложил породниться, но «с условием, чтобы султан [сам] изъявил желание на выполнение этого и чтобы со стороны их [татар] это дело было несколько отложено, так как они [татары] заявили, что у царей их такой обычай». Султан, будто бы понимая условности, в течение шести лет, до 1320 г., посылал послов с подарками, «пока это [дело] уладилось между ними» [13, с. 178–179]. При дворе египетского султана пребывали в недоумении и, очевидно, хотели быстрее забыть это недоразумение, однако не тут-то было, ордынская дипломатия не переставала удивлять.
Соперничество Золотой Орды с Ираном за Азербайджан не только не ослабевало, но и усиливалось, поэтому хан нуждался в таком союзнике, как Египет [8, с. 79]. Через некоторое время вопрос о сватовстве вновь был инициирован, но уже самим ханом. При вручении султанских подарков хану послом Сайф ад-Дином Утуджи Узбек неожиданно сказал ему: «Я уже снарядил для брата моего, султана Эльмелик-Эннасыра то, о чем он просил, и назначил ему дочь из дома Чингизхана, из рода Берке, сына Батухана, сына Души-хана, сына Чингизхана». Обескураженный посол деликатно ответил: «Султан послал меня не по этому делу; это – дело великое: если бы султан знал, что это случится, то он снарядил бы для этого великого дела то, что следует и подобает для того». Посол хотел так отсрочить вопрос, но хан заявил, что это дело уже решенное. «Я пошлю ее к нему от себя», – заявил он. Посол вынужден был согласиться. «Когда это дело было улажено,
то царь Узбек сказал послу: “Внеси приданное за эту госпожу”». Утуджи извиняясь, сообщил, что при нем нет необходимых денег. Но это обстоятельство не стало препятствием для хана, объявившего, что он прикажет купцам ссудить нужную сумму. Послу пришлось занять 20 тыс. динаров золотом и внести их в качестве калыма. Но этим расходы не ограничились. Узбек сказал: «Необходимо устроить пир, на котором собрались бы хатуни». Послу пришлось занимать еще 7 тыс. динаров и устраивать пир для знатных женщин. После этого засватанная царевна
с большой свитой отправились в дальний путь [24, с. 84; 15. с. 226–227].
Из татарской знати невесту сопровождал старший посол Баянджар, Айтоглы, Тукбуга (Токбога), Мангуш, Тарджи, Осман-ходжа, Бектемир, Куртука, кади (судья) города Сарая Бадр ад-Дин Мухаммад ибн-Ибрахим ибн-Джамал ад-Дин, имам Узбека шейх Бурхан ад-Дин. Свита и посольство составляли 150 мужчин и 60 женщин [21, с. 196]. Ал-Айни определяет свиту царевны в более чем 400 человек вместе со слугами [15, с. 227]. Но это были еще не все люди. Одних только невольников
и невольниц в свите царевны, по ал-Муфаддалю, находилось до тысячи [22, с. 96].
С посольством могло двигаться несколько сотен предназначенных на продажу рабов.
Выезд посольства из Сарая состоялся 17 октября 1319 года. Путь оказался трудным и продолжался почти семь месяцев. Осенне-зимнее время не благоприятствовало морским путешествиям – море штормило. Послы Бектемир и Куртука умерли в пути. Посольство надолго остановилось в Константинополе, где их радушно принял византийский император, которого египетские историки именуют Ласкарисом . Заинтересованный в укреплении связей с Золотой Ордой и Египтом, он с комфортом разместил посольство, издержав на содержание его 60 тыс. динаров. Следующую остановку в пять месяцев посольство сделало в гавани Миласа
на юго-западном побережье Малой Азии во владениях эмира Ибн Ментеши.
Там они нашли тоже радушный прием [15, с. 227].
Только в понедельник 5 мая 1320 г. невеста прибыла в Египет, в Александ-рию. Ее торжественно встречали слуги и 18–19 гаремных женщин. Оттуда татарское посольство на лодках перевезли в Каир и разместили сначала на Майдане, невесту поселили в атласном шатре.
8 мая, в четверг, состоялся прием прибывших послов. Вместе с татарским султан принял грузинское и византийское посольства. Послы вручили султану грамоты от своих правителей и преподнесли подарки.
10 мая невесту в закрытой, отделанной золотом, атласом и шелком повозке отвезли в некий Горный Замок. Переезд осуществлялся в соответствии с татарскими обычаями. Запряженного в повозку мерина под узды вели два мамлюка,
и сопровождала большая свита татарской и египетской знати. Султан приставил
к невесте из своих людей наместника эмира Сайф ад-Дина Аргуна, кравчего эмира Сайф ад-Дина Бектемира и секретаря тайных дел кади Керим ад-Дина Старшего, которые в сопровождении почетной охраны встретили невесту и ее кортеж. По приказу султана для невесты подготовили палаты, подобных которым в Египте до того не было. Это показывает, какое большое значение придавал султан этому браку.
В понедельник 12 мая заключили брачный договор между прибывшей девицей и султаном. В некоторых публикациях [8, с. 81], да и у ал-Айни, ал-Макризи и ан-Нувейри [24, с. 85; 15. с. 227; 21. с. 199], указывается, что это произошло 16 мая. Тут вкралась явная ошибка. По тому же ал-Айни и ан-Нувейри, приезд невесты состоялся в понедельник 25 ребиэльэввеля, а прием послов в четверг 28-го. В третьем месяце ребиэльэввеле (Раби 1, Раби́’у ль-авваль) 30 дней. Брачный договор заключили уже в четвертом месяце 6 ребиэлахыра (Раби 2, Раби́’у с-сани). По указаниям историков, это был понедельник, однако простой подсчет показывает, что 6 ребиэлахыра приходится на пятницу, поэтому больше доверять следует Ибн Дукмаку, ал-Макризи и Ибн Касиру, у которых день заключения договора указан 2 ребиэлахыра в понедельник, и это 12 мая [17, с. 124; 16. с. 153; 21. с. 199].
Со стороны невесты договор заключал кади Бадр ад-Дин, от султана это сделал Сайф ад-Дин. В этот день в Горный Замок прибыли татарские послы
и египетские эмиры, старейшины, кадии и хакимы, военачальники, пришли военные отряды в парадном облачении. Заключение брачного договора состоялось в соборной мечети Нового Замка. Договор, по ал-Дукмаку, предусматривал уплату выкупа в размере 60 тыс. динаров [16, с. 153]. Ан-Нувейри и ал-Мак¬ри¬зи указывают сумму вдвое меньшую, но тут нет противоречия. С учетом того, что половина этой суммы была уже уплачена еще послом в Сарае, то заплатить нужно было 30 тыс., и то не все сразу, 20 тыс. платилось немедленно
и 10 тыс. в рассрочку.
Несколько дней потребовалось для устройства свадьбы. 23 мая состоялся свадебный пир, во время которого султан раздал множество красивых халатов и 500 комплектов одежд [21, с. 196]. По этому случаю султаном были пожалованы почетные одежды кадию Бадр ад-Дину, секретарю тайных дел Керим ад-Дину и свите невесты. Ибн Дукмак отмечает, что «торжества, подобного этому, не было [еще]
ни с одним из тюркских царей в Египетских странах» [16, с. 153].
Теперь попытаемся понять, кем была посланная египетскому султану царевна. Историки часто называют невесту сестрой хана Узбека [1, с. 16; 40, с. 339, 367; 27, с. 550]. Р. Ю. Почекаев считает царевну его двоюродной племянницей [34, с. 117].
Источники дают разнообразную информацию, затрудняя идентификацию ее личности. Известно, что в Египет прибыла невеста с именем Тулунбай. По ан-Ну¬вейри, Узбек заявил, что назначил султану «дочь из дома Чингизхана, из рода Берке, сына Батухана, сына Души-хана, сына Чингизхана» [24, с. 84]. По ал-Муфадда¬лю, это была «дочь брата султана Юзбекхана» [22, с. 96], т. е. племянница. Ал-Дзехеби пишет, что султан женился на сестре хана [14, с. 100]. Ибн Шохбы ал-Асади отмечает, что уже в конце XIV в. в Египте не совсем ясно понимали, кем была Тулунбай, то ли дочерью, то ли сестрой хана [18, с. 201]. Ибн Фадлаллах ал-Омари называет невесту просто родственницей Узбека [23, с. 114]. В биографии султана аль-Мелик-ан-Насыра она называется дочерью царя Узбек-хана Сарайского [12,
с. 120]. Таковой считали Тулунбай Ибн Тагриберди и Ибн Ийас [8, с. 82; 1. с. 8–9]. Ибн Касир называет ее просто одной «из дочерей царских» [17, с. 124].
По ал-Айни и Ибн Халдуну, речь шла о дочери Бурлюка, брата Токтая» [15,
с. 224–225; 13. с. 174]. Следовательно, беклярибек предлагал султану посвататься к двоюродной сестре Узбека. Однако можно полагать, что кандидатура этой девушки по каким-то причинам была отклонена. Когда состоялась встреча послов
с султаном, старший из них, Баянджар, заявил: «Брат твой Узбек, к которому ты посылал просить девушку из семьи канской, не послал такой, потому что она
не понравилась бы тебе; мы послали тебе [одну] из знатного рода. Если она люба тебе, то возьми ее, потому что [другой] лучше ее нет. Если же она не понравится тебе, то поступи согласно с изречением Аллаха всевышнего, [гласящим]: “Аллах повелевает вам возвращать вверенное [вам] тем, кому оно принадлежит”» [21, с. 196].
Из слов посла следует, что присланная невеста не была ни дочерью, ни сестрой хана, не являлась, видимо, она и дочерью Бурлюка, т. к. произошло отклонение первоначального выбора. Чем руководствовался Узбек и его окружение? Можно предположить, что на решение повлиял случай с любимой сестрой хана Кончакой (Агафьей), умершей полутора годами раньше при загадочных обстоятельст¬вах в Твери. Хан не хотел посылать в такую безвозвратную даль девушку из числа своих ближних родственников и не обманулся в предчувствиях.
Ибн Дукмак считал, что это была «Тулунбай, дочь Тогаджи, сына Хинду, сына Теку, сына Душихана, сына Чингизхана» [16, с. 152]. Почти аналогично пишут Ибн Халдун и ал-Макризи: «послали ему нареченную его, Тулунбию, дочь Тогаджи, сына Хинду, сына Бекра, сына Душихана, сына Чингизхана». При этом ал-Мак¬ризи даже цитирует запись из брачного договора [13, с. 178–179; 21, с. 196, 198]. В другом месте своего сочинения ал-Макризи пишет, что она была дочерью «Тогаджи, сына Хинду, сына Бертеку, сына Душихана, сына Чингизхана» [21, с. 195]. Р. П. Храпачевский, со ссылкой на Рашид ад-Дина, указывает на то, что Хинду имел сына Такаджу, но отцом Хинду являлся десятый сын Джучи Чимбай (Чимпай). Историк предполагает, что Чимбая спутали с четвертым сыном Джучи Беркечаром [9, с. 198, прим. 6]. Следует добавить, что еще пропущен Яку (Теку), который, по Рашид ад-Дину, приходился сыном Хинду и отцом Такаджу [36, с. 76; 25, с. 417]. Эти генеалогические сведения подтверждает сочинение анонимного тюркского автора «Таварихи гузиде носрат наме» («Избранные летописи из книги побед»), написанное в 1502–1504 гг. [44, с. 39] и «Муизз ал-ансаб фи шаджарат салатин могул» («Книга, прославляющая генеалогии»), составленная при дворе Тимурида Шахруха около 1426–1427 гг.: «У Чимпая два сына: Хинду и Тудавур. У Хинду сын Яку, у Яку три сына: Такаджу, Мангутай-Кундалан, Джалаиртай» [39, с. 242].
Таким образом, Тулунбай являлась дочерью Такаджу, внучкой Яку, правнучкой Хинду, праправнучкой десятому сыну Джучи Чимбаю. Такую же родословную определяет для этой женщины в своем справочнике и Ю. В. Селезнёв [41, с. 195]. Хан Узбек являлся праправнуком второго сына Джучи Бату. Чимбай и Бату приходились между собой родными братьями. Следовательно, Тулунбай являлась знатной Чингизидкой, но в отдаленном родстве с правящим ханом – его пяти¬юрод¬ной сестрой.
Чингисхан
↓
Джучи

Бату
↓ Родные братья Чимбай
↓
Тутукан
↓ Двоюродные
братья Хинду
↓
Менгу-Тимур
↓ Троюродные
братья Яку
↓
Тогрул
↓ Четвероюродные
братья Такаджу
↓
Узбек Пятиюродные
брат и сестра Тулунбай
Брак не оказался удачным, султан быстро охладел к жене. С. Закиров пишет со ссылкой на ал-Макризи, что уже на следующее утро после брачной ночи «султан развелся с нею, так как она ему не понравилась…». Хотя тут же отмечает, что есть и другие сведения [8, с. 87]. Действительно, по ал-Макризи, «в ту же ночь он вступил в брак с ней, но она не понравилась ему…». Уже утром он приказал приближенному Керим ад-Дину Акраму Младшему отвезти ее в Саид [21, с. 196]. В сообщении нет прямого указания на развод. Ал-Айни пишет, «что султан сочетал¬ся с ней, но через несколько дней прогнал ее от себя…» [15, с. 231]. В биографии султана сообщается, что он прожил с нею около восьми лет [12, с. 120]. Последнее известие более точно. Очевидно, султан отослал опальную жену, но формально брак расторгнут не был.
Сопровождавшие Тулунбай татарские послы покинули египетскую землю только 7 сентября со щедрыми подарками для Узбека и, видимо, за целое лето, проведенное в Египте, не заметили ничего особенного в отношениях между молодоженами [22, с. 96; 12, с. 119; 17, с. 124; 13, с. 179; 24, с. 85].
Ал-Макризи пишет, что, после того как султан развелся с Тулунбай и прошел установленный срок для вступления в новый брак, она была выдана замуж за силахдара эмира Сайф ад-Дина Менглибугу. Заключение брачного договора состоялось 29 шевваля 728 г. х., то есть 6 сентября 1328 г., а свадьба 8-го дзулькаада – 14-го сентября [21, с. 197]. У ал-Айни дата свадьбы сдвинута на месяц и отнесена к 8 дзульхидджа (14 октября). Это сообщение внушает больше доверия, так как историк указывает не только даты, но и дни недели. Договор заключили в понедельник, свадьба состоялась в четверг. Если указанные дни недели наложить на сведения ал-Мак¬ризи, то совпадения не будет, 8-е дзулькаада приходится на вторник.
Указание на установленный после развода срок идда для вступления в новый брак позволяет определить приблизительно время развода. Для разведенных мусульманских женщин он составляет три менструальных цикла, то есть около трех месяцев, для того чтобы выяснить не беременна ли женщина и таким образом решить возможный вопрос с отцовством [10]. Если принять среднюю длительность менструального цикла в 28 дней (28±7), умножить на три и отнять от дня заключения договора (6 сентября), то получится, что развод султана аль-Мелик ан-На¬сыра с Тулунбай состоялся в июне, может быть в июле (если считать не от даты брачного договора, а от свадьбы) 1328 года, через восемь лет брака.
Почему после значительных дипломатических усилий, колоссальных материальных затрат, пышной свадьбы семейной жизни у египетского султана и татарской царевны не получилось? Почему Тулунбай не понравилась аль-Мелик ан-Насы¬ру? Во время переговоров с послами перед свадьбой султан заявлял: «Мы не желаем красоты, а хотим только знатности происхождения и близкого родства с братом моим, да будем мы и он единым существом» [21, с. 196]. Таким образом, султан подчеркивал политическую важность брака, который сближал Египет с Золотой Ордой, султана аль-Мелик ан-Насыра с ханом Узбеком. Супруга, несомненно, была знатной Чингизидкой, скорее всего, юна и не дурна собой. Нужно учесть, что в Орде выбору невесты уделялось существенное внимание, и, должно быть, подобрали достойную султана девушку. То, что это была не дурнушка, свидетельствуют и многочисленные браки Тулунбай после развода с султаном. Полагаем, что резкая реакция султана была вызвана не отсутствием женской привлекательности, а поведением невесты. Какую-то роль могло сыграть то, что девушка прибыла
из страны, совсем недавно принявшей ислам и еще очень слабо знакомой с мусульманской культурой, что, конечно, могло шокировать султана. Главное, скорее всего, в характере Тулунбай и тех инструкциях, которые, несомненно, она получила в Сарае. Татарская женщина чувствовала себя более свободной и равноправной в отношении мужчин, чем арабская. Вероятно, Тулунбай рекомендовали вести себя высокомерно, не ронять авторитета Золотой Орды и хана и играть при дворе важную политическую роль, как это случалось в татарских государствах и, конечно, проводить политику в интересах родины. Видимо, молодой девушке
не хватило опыта и женского такта, чтобы добиваться поставленной задачи постепенно. Возможно, она действовала слишком прямолинейно и поспешно.
Попытка поставить на место султана в первую же брачную ночь так возмутила его, что уже к утру он разочаровался в супруге и услал подальше от дворца.
История с Тулунбай имела продолжение. Через послов и купцов в Орде узнали о «провале» царевны. Примечательно, что до тех пор, пока Тулунбай формально оставалась женой султана и длительное время после этого, в Орде как будто не интересовались ее судьбой. Только в 735 г. х. (1334/35) хан Узбек прислал письмо султану, в котором выказал свое неудовольствие по поводу произошедшего с Тулунбай. Хан писал: «Султан посылал ко мне несколько раз по поводу [сватовства
на одной из] дочерей ханских; я откладывал дело до тех пор, пока мне [наконец] стало совестно перед султаном, и я отправил к нему одну из лучших дочерей ханских. Затем, если она для твоей милости оказалась неудобной, то тебе следовало отослать ее [назад] в то место, из которого она прибыла, а не дарить ее одному из своих мамлюков. Не подобает [лицу] подобному тебе, чтобы погибали такие [лица], как дочери ханские. Мы просим тебя о возвращении ее к нам, дабы она могла быть у своих. У тебя девиц много, и страна [твоя] обширна» [15, с. 231]. Следует сказать, что осуждал и укорял султана Узбек не совсем справедливо.
В истории Монгольской державы прецеденты с передачей жен своим слугам были, и самый известный случай, когда Чингисхан выдал замуж за Чжурчедая (Кэхтей-нойона) свою жену Ибаха-беки (Абика-беги, дочь Джакамбу), сославшись при этом на сон, в котором всевышний господь повелел ему сделать это [42, с. 167; 35, с. 186].
Заслушав перевод письма и речь посла, султан не замедлил с ответом, сказав: «Все, что дошло до брата моего, царя Узбека, ложь и [с моей стороны] не допущено нерадения в отношении к ней, а против воли Аллаха всевышнего ничего не поделаешь. Когда брат мой прислал ко мне эту женщину, то я сочетался с ней и она пробыла у меня год; потом она занемогла и отошла к милости Аллаха» [15,
с. 231–232]. Утверждение султана о смерти Тулунбай еще в 1321 г. было откровенной ложью. Понимая, что его слов для убеждения послов и хана в смерти жены окажется недостаточно, аль-Мелик ан-Насыр пригласил к себе судью и посоветовался с ним. Решено было подтвердить смерть официальным документом. Кади посоветовал: «[Лучшее] средство для этого – вызвать двое слуг или мамлюков, чтобы они засвидетельствовали, что оба они лично удостоверились в том, что хатунь такая-то, дочь такого-то, [действительно] умерла от постигшей немочи». Так и было сделано. Выбранные из мамлюков лжесвидетели сообщили все, что требуется судье, а тот, нисколько не сомневаясь в их показаниях, сфабриковал акт о смерти султанши и закрепил его подписями. Султан взял акт себе и не только вручил послам во время следующей аудиенции, но и приказал его зачитать. «Смолкли посол да бывшие с ним [люди], и уехали через несколько дней, а он [султан] послал с ними подарок и ответ, содержащий то, о чем мы упоминали выше», – завершает рассказ ал-Айни [15, с. 232]. Вероятно, султан не захотел отпускать бывшую опальную жену не столько из-за того, что она в это время была уже давно замужней женщиной, сколько из опасений политических осложнений после того, как бывшая супруга оказалась бы при дворе хана Золотой Орды, где она могла дать волю своему недовольству бывшим мужем, и это могло иметь для Египта нежелательные политические последствия.
Но и на этом история с Тулунбай не закончилась, хотя и не имела уже к ней непосредственного отношения. 28 декабря 1338 г. в Египет прибыло очередное ордынское посольство. 1 января 1339 года султан дал аудиенцию послам и заслушал послание от хана. «Содержание послания их заключалось в том, чтобы просить [для Узбека] одну из дочерей султана, которою он [Узбек] мог бы славиться,
и заключить братство и дружбу. Султан понял, что они намерены поступить так, как он поступил с ними. Через несколько дней он пригласил их к себе, пожаловал им халаты и написал ответ: “Дочери мои [еще] малолетки и старшей из них всего шесть лет; по достижении ею законного срока для вступления в брак, мы ее снарядим и вышлем ее к услугам его [Узбека], если на то будет воля Аллаха всевышнего”» [12, с. 117]. Всем было понятно, что к указанному времени кто-то отойдет в мир иной. Так и произошло. Через два года скончался аль-Мелик ан-На¬сыр, а через три с половиной умер могущественный хан Узбек, так и не дождавшись юной египетской принцессы.
Таким образом, султан аль-Мелик ан-Насыр оказался в этой ситуации опытным дипломатом и, используя уловки и откровенную ложь, сумел, не давая прямого отказа, отклонить все претензии и неприемлемые предложения золотоордынского хана. Тулунбай, как агент золотоордынского влияния, раскрыла сама себя в самом начале и была быстро изолирована. Изменение позиции султана
в отношении союза с Золотой Ордой объясняется тем, что к этому времени нависавшая над Египтом угроза иранского вторжения исчезла, и потребность в военно-политическом союзе отпала. В то время как соперничество между Золотой Ордой и Ираном за Азербайджан продолжалось.
Тулунбай пережила султана аль-Мелик ан-Насыра, умершего в 1341 году.
Пережила она своего второго супруга Сайф ад-Дина Менглибугу и вышла замуж за его брата эмира Сусуна. Его она тоже пережила и уже четвертым браком сочеталась с наместником эмиром Омаром б. Аргуном [12, с. 118, 120; 18, с. 201].
О смерти Тулунбай тоже имеются разнообразные сведения. Если не принимать в расчет сфальсифицированного свидетельства о ее смерти в 1321 г., то следует отметить сообщение Ибн Шохбы ал-Асади о кончине в 741 г. х. (1340/41) [18, с. 201]. В биографии самого султана в разных местах приводится две даты ее смерти – 8 сентября 1340 и 18 августа 1342 года [12, с. 118]. Ал-Айни сообщает, что госпожа Тулунбай скончалась 24 ребиэлахыра (30 января 1364 г.) «и была похоронена в часовне своей, которую она построила близ могилы госпожи Тогай, матери Анука, жены султана Эльмелик-Эннасыра в Эррауде, за воротами Баркийскими» [15, с. 233]. Ал-Макризи приводит эту же дату, только день смерти указывает не 24, а 14 ребиэлахыра, т. е. 20 января [21, с. 199]. В. Г. Тизенгаузен
в своих комментариях оказывает доверие ал-Макризи и ал-Айни, дополняя
со ссылкой на профессора Мерена, что на сохранившемся в его время надгробном памятнике Тулунбай в Каире указана дата смерти 14 ребиэлахыра 765 г. х. [9, с. 121, 202]. Татарская царевна, египетская султанша и жена нескольких князей Тулунбай умерла 20 января 1364 г., пережив Узбека и троих своих мужей,
в возрасте около 60 лет. В источниках не сообщается о возможном ее потомстве.
Таким образом, династический брак между Сараем и Каиром не стал той связующей нитью, которая должна была укрепить военно-политический союз Золотой Орды и Египта, и даже ухудшил отношения между странами, не стал он и счастливым семейным союзом. Нашла ли Тулунбай под жарким египетским солнцем свое женское счастье и как часто вспоминала она навсегда покинутые бескрайние причерноморские степи, остается загадкой.
Список использованных источников
1. Амин аль-Холи. Связи между Нилом и Волгой в XIII–XIV вв. М., 1962. 40 с.
2. Армянские источники о монголах. М., 1962. 155 с.
3. Ахмедова А. О., Муртазалиев С. И. Миграции тюркских племен и демографические процессы в Болгарских землях (середина XIII – начало XVII века) // Славяне и их соседи. Славяне и кочевой мир. М., 2001. Вып. 10. С. 153–172.
4. Бейбарс I: биография. URL: www.people.su
5. Великие Минеи Четьи, собранныя всероссийским митрополитом Макарием. Сентябрь, дни 14–24. СПб., 1869. Вып. 2. С. 673–1392.
6. Выдержки из «Истории о Михаиле и Андронике Палеологах» Георгия Пахимера // Становление и расцвет Зо
[name_en] => EGYPTIAN FATE TATAR PRINCESS TULUNBAY
[annotation_en] => The practice of dynastic marriages in the Mongol Empire in the XIII−XIV centuries is highlighted.
The elite preferred to marry within the Mongol world. Representatives of the semi-independent
ulus often exchanged brides. They were trying to maintain the traditional practice of marriage contacts
of former times and to keep the unity of the Mongolian. From the Yuan China to Hulaguidsky
Iran Princess Kokechi was sent. Marital contacts with the aristocracy and subordinate agricultural
people had spread. There were many marriages of Mongol-Tatar princesses and duchesses with the
Russian princes. Along with this, there were marriages with foreign princes and princesses. Most
often these were marriage alliances with the rulers of neighboring lands, which was dictated
by political interests, the need to protect their possessions from the invasions and enlist powerful
patron and ally. However, these also happened between the distant countries. The central theme is
the story of courtship and marriage of the Egyptian Mamluk Sultan al-Malik al-Nasir and the
princess of the Golden Horde Tulunbay. Bride’s genealogy, relationship with Khan Uzbek is determined.
Marriage was aimed at strengthening the alliance of the Golden Horde and Egypt against
Hulaguidsky Iran. The outer ceremonial side of the marriage,dowry’s size were discussed with
the ambassadors in details. Nevertheless, effort and material costs spent by diplomats although met
with a positive result, but had a negligible impact on the parties. By the wedding weakening
ЗАПАД – ВОСТОК, № 9, 2016
152
Iran no longer represented a threat to the Egypt, at the same time continued the rivalry with the
Golden Horde for Azerbaijan. Interest in alliance fell quickly from the Egyptian side. Political
intrigue identified thedifficult fate of the princess Tulunbay. Immediately after the lush weddings
she fell into disgrace and was removed from the palace, and then a scandalous divorce followed.
The circumstances of the divorce, and information on the three subsequent marriage of the
princess, diplomatic correspondence on this matter and the time of her death are considered
[text_en] => The practice of dynastic marriages in the Mongol Empire in the XIII−XIV centuries is highlighted.
The elite preferred to marry within the Mongol world. Representatives of the semi-independent
ulus often exchanged brides. They were trying to maintain the traditional practice of marriage contacts
of former times and to keep the unity of the Mongolian. From the Yuan China to Hulaguidsky
Iran Princess Kokechi was sent. Marital contacts with the aristocracy and subordinate agricultural
people had spread. There were many marriages of Mongol-Tatar princesses and duchesses with the
Russian princes. Along with this, there were marriages with foreign princes and princesses. Most
often these were marriage alliances with the rulers of neighboring lands, which was dictated
by political interests, the need to protect their possessions from the invasions and enlist powerful
patron and ally. However, these also happened between the distant countries. The central theme is
the story of courtship and marriage of the Egyptian Mamluk Sultan al-Malik al-Nasir and the
princess of the Golden Horde Tulunbay. Bride’s genealogy, relationship with Khan Uzbek is determined.
Marriage was aimed at strengthening the alliance of the Golden Horde and Egypt against
Hulaguidsky Iran. The outer ceremonial side of the marriage,dowry’s size were discussed with
the ambassadors in details. Nevertheless, effort and material costs spent by diplomats although met
with a positive result, but had a negligible impact on the parties. By the wedding weakening
ЗАПАД – ВОСТОК, № 9, 2016
152
Iran no longer represented a threat to the Egypt, at the same time continued the rivalry with the
Golden Horde for Azerbaijan. Interest in alliance fell quickly from the Egyptian side. Political
intrigue identified thedifficult fate of the princess Tulunbay. Immediately after the lush weddings
she fell into disgrace and was removed from the palace, and then a scandalous divorce followed.
The circumstances of the divorce, and information on the three subsequent marriage of the
princess, diplomatic correspondence on this matter and the time of her death are considered
[udk] =>
[order] => 11
[filepdf_ru] => 156_ru.pdf
[filepdf_en] => 156_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => ГЕНДЕРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
[section_en] => GENDER STUDIES
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Александр Геннадьевич Бахтин
[author_en] => Aleksandr G. Bakhtin
)

)

[11] => Array
(
[id_section] => 4
[id] => 158
[id_journal] => 8
[name_ru] => В ОКОПАХ И В ПЛЕНУ: СОЛДАТСКИЙ ДНЕВНИК ВРЕМЕН ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
[annotation_ru] => Данный текст является продолжением публикации солдатского дневника Первой мировой
войны, автором которого был старший унтер-офицер 130-го пехотного Херсонского полка
Николай Демидович Мурсатов, уроженец Вятской губернии. Копия дневника была предо-
ставлена жителем г. Йошкар-Олы, в семейном архиве которого сохранилась эта реликвия.
В первой части дневника были описаны события ноября-декабря 1914 года, когда его
автор был мобилизован в городе Вятка и попал в действующую армию в 130 пехотный
полк Бессарабского полка (Запад – Восток. 2014. № 7. С. 136–152). Записи содержат описа-
ние мобилизации, военные действия в предгорьях Карпат и осаду Перемышля, солдатские
жизнь и быт первой военной осени. Вторая часть дневника посвящена военному плену,
в который попал Николай Мурсатов в декабре 1914 года. Первая многочисленная пар-
тия военнопленных в годы Первой мировой войны была захвачена именно в этот время,
во время сражений в Польше на Карпатском фронте. Текст содержит исторические сведе-
ния о настроениях в российской армии, быте военнопленных в австро-венгерском плену
на территории современных Польши и Австрии. Во время пленения и первых допросов
российские солдаты и офицеры, по свидетельству автора дневника, сохраняли достоинство
и не раскрывали сведений. Общение с офицерами во время допросов происходило на смеси
славянских языков. Первоначально отношение к пленным со стороны австрийцев было до-
статочно гуманное: они делились продуктами и табаком. Автор дневника сменил несколько
лагерей, особенно подробно им описан крупный австрийский лагерь для военнопленных
в Мархтренке. Автор сообщает численность пленных, число бараков, их расположение.
Материалы дневника свидетельствуют о том, что в лагере стремились соблюдать междуна-
родные нормы. Но при этом пленные испытывали недостаток в продуктах, болели, не име-
ли возможности работать. Материалы дневника сохранили подробные данные о рационе
и нормах питания пленных, болезнях и прививках, правах и обязанностях, различных
чрезвычайных происшествиях.
[text_ru] => Винтовки у нас отобрали и почему-то оставили в лесу – не понесли с собой. Патроны выбросили у нас, патронные сумки у нас отобрали и стали обыскивать вещевые мешки, но у меня ничего не отобрали. Один австриец просил у меня кокарду, я ему не отдал; тут они что-то забормотали по-своему и один у меня отобрал фуражку. Я не хотел отдавать ему, тут накричал один на меня, и я замолчал. Который отобрал у меня фуражку, тот вынул из своего вещевого мешка фуражку – грязную и черную – и надел на мою голову российскую фуражку черного цвета
с чехлом; у нас были цветные защитного цвета. Потом повели нас к своим на позиции: назначили двух конвойных рядовых и одного унтер-офицера за старшего. Шли мы по тропе лесом; стрельба шла с обеих сторон – справа и слева. Тогда я только понял подробно, что неприятель находился с левой стороны, а с правой стороны стреляли наши. Эти 13 человек были, наверное, их разведчики.
Стали мы подходить к их позициям. Повели нас кругом лесом, обошли и встали. Зашли на позиции, а вперед прямо не повели нас из-за того, что шла стрельба – австрийцы стреляли. Позиция у них занята была на вершине гор, возле лес. Были окопы у них, фланги были загнуты, был один пулемет. А впереди окопов была полянка кругом, шагов на 400. С этой горы я посмотрел откель стреляют наши и увидел через верхушку леса на расстоянии версты с полторы наши позиции. Наша артиллерия стреляла с правой стороны и давала недолет. Из винтовки наши стреляли спереди и справа. Потом повели нас к командиру австрийскому. Они находились сзади – в лесу. Офицеров их было тут много и были уланы на конях. У нас – казаки, у них казаков нет, а вместо казаков – уланы. У нас кроме казаков есть и уланы.
Тут командир стал нас допрашивать по-русски, как излапали. Мы стали рассказывать, что мы были высланы дозорными пять человек в лес, я был за старшего. Он у меня увидел – на погоне пришиты три тренчика. Он спросил: «Ты, пан, капрал?», я ответил: «Так точно». А другой офицер говорит: «Это шукствир» .
По-австрийски капрал означает младший унтер-офицер, а шукствир – старший унтер-офицер. А [слово] «дозоры» они не понимают, по их – «патруль». Вообще они мало понимали по-русски. Потом спросил: «Какой регилимент?» . Мы не ответили на вопрос, потому что мы не знали, что он спрашивает. Потом другой офицер спросил: «Какой полк?» Мы сказали – 130-й Херсонский полк. Потом спросил: «Какой компании?» Мы опять стояли и молчали. Другой офицер спросил: «Какой роты?», мы ответили – 10-й. Это все он записал в книгу, затем спросил: «Где ваша рота [находится]?» Я отвечал ему все наоборот – я сказал, что мы не знаем, где сейчас [она] находится. Потом [он] спросил: «Сколько у вас войска тут находится?». Я ответил ему, что тут я видел только одну нашу роту; мы только вчера на позиции пришли из России, мы ничего не видали. Потом [он] отступился спрашивать нас. Это спрашивал офицер, который говорил по-русски хорошо.
Потом другой офицер поднес нам папиросы и дал нам по папиросе. Мы говорили ему, что у нас табак есть, а хлеба нема – «ниц», кушать хочется. Тут стояли солдаты их – один австриец принес мне полбанки консервов, а хлеба у них у самих не было. Тут я увидел, что сами австрийцы ели картошку без хлеба.
Затем повели нас прямо лесом; два улана сверху – конвойные. Вышли мы из лесу и поле и шли по дороге. Наша артиллерия стреляла все время, австрийская артиллерия тоже стреляла. Наши снаряды падали прямо над нами – нас погнали бегом. Дошли мы до опушки леса, тут была одна хата и стоял австрийский обоз,
а в этой халупе производен [был] перевязочный пункт. Тут нас остановили, и ви¬дел я – несколько человек принесли раненых на носилках, а некоторых вели – австрийцев было тут много. Тут нас обставили кругом австрийцы и спрашивают – где вас излапали? Мы сказали – под Тарновым .
Потом я сказал им: «Паны, хлеба нема у нас – кушать хочется, уже три дня не кушали». Потом мне один австриец принес кусочек хлеба; хлеб был хороший
и белый – я поел вместо меду. А другой австриец отдал мне полбанки консервов и вилку – я тут закусил хорошо. Товарищам моим тоже дали по кусочку хлеба
и консервов понемногу, видать, австрийцы были добродушны. Вилку я отдал австрийцу обратно, [тому], который мне давал и сказал ему: «Зинкую , пан».
Затем повели нас прямо поле верст 8 до местечка, где стоял штаб дивизии. Тут нас конвойные сдали караульному начальнику, и повели нас в караульное помещение. Пришли мы в караульное помещение: тут были австрийцы – человек десять часовых, а на полу лежало двое наших солдат пленных. Нам приказали снять шинели и положить на пол. Мы сняли шинели и положили на пол.
Тут один австриец сидел за столом и стал разговаривать со мной, спросил меня: «Ты капрал?». Я ответил ему – капрал. Он подступился ко мне грозно: ты, говорит, командовал над нашими солдатами. Потом он стал стращать нас: вас, говорит, поведут в Германию, Германия вас повесит вот так – показал нам вниз головой. Я ему ответил, что нас в Германию не поведут, потому что нас не Германия взяла, а Австрия; будем мы находится в Австрии. Затем стал говорить: «Зачем – говорит, вы в Галиции жену мою обидели?». Я ему сказал, что мы в Галиции не были – он не поверил мне. Потом другой австриец увидел у меня ремень российский, опоясан на рубашке. Он выпросил у меня посмотреть – ремень был хороший, с медной бляхой – он надел на себя. Я стал просить у него обратно – он не отдает мне; я взял за ремень и хотел отобрать у него. Тут другой австриец что-то сказал ему по-своему. Этот австриец задал мне оплеуху хорошую и забормотал что-то по своему и указал мне место на полу, дескать, ложись на пол. Мне делать нечего стало, я больше слова не сказал и спокойно себе лег на пол с товарищами. Нас было 7 человек, да вечером привели 9 человек Бендерского полка, а ночью привели целую партию – 317 человек Бендерцев. Забрали австрийцы весь 4-й батальон (10-го числа) и 4 офицера; забрали полковника, командующего батальоном, и ротных командиров, и подпрапорщиков. Нас стало 333 человека.
Ночью нас повели ночевать в каменный холодных погреб, где было навалено картошки. Нагнали нас в хлев как скотину и еще хуже, и легли мы по порядку на холодную землю, а некоторые спали на картошке. Окошек не было, и огня не было – было темно, как в темном карцере. Дверь заперли на замок, и снаружи у дверей стоял часовой. До ветру по одиночке не выпускали, а когда наберется человек 10, тогда води¬ли часовые по два человека, а некоторые прямо в погребе мочились, если невтерпеж.
Утром 11-го нам дали каво , а хлеба не было, сказали, что здесь хлеба нет,
а вечером выдадут в местечке, до местечка 25 верст. Когда мы напились каво, пришли конвойные человек 20 и один офицер и повели нас по шоссейной дороге. Конвойные шли спереди двое и сзади один, остальные шли по бокам. Шли мы
не очень ходко и че¬рез пять верст давали отдых на пять минут. Конвойные вели нас строго, чтобы в сторону от дороги ничуть не отошли; и [чтобы] сзади [никто] не остался – били прямо прикладом.
Вечером мы дошли до местечка Ржевск , перешли мы 25 верст. Город отличный, есть фабрики и заводы. Прошли мы мимо площади, вся эта площадь была занята автомобилями. Тут было более сотни авт[омобилей], и разной системы, но больше всего было больших, на которых возят разные продукты и раненых. Провели нас за город и остановили нас у одной хаты – тут был нам ночлег. Завели нас на двор, куда гнали скотину. На дворе было холодно, и были мы голодные. Нас заперли на замок и никуда не выпускали, кроме до ветру, а то можно было бы достать хлеба и сала покупить. Ночью нам принесли каво, а хлеба не выдали почему-то. Тут я у многих солдат видел – пили каво с сухарями, а мы 4 дня уже без еды. Были и деньги – купить негде, дал бы за фунт 50 коп., но видно делать нечего. Как суждено, куда Бог поведет нас, пока жив – нужно пострадать.
Утром 12-го выгнали нас из двора; тут было несколько женщин – продавали сало свиное и был хлеб – некоторые успели купить. Продавали яблоки, сала было достаточно и можно было купить вареное. Только тем плохо, что русские деньги не брали нипочем. У меня австрийских денег не было – мне не пришлось купить; у кого были австрийские деньги, те покупили сало и яблоки, и даже хлеб достали. Затем построили нас по 4 и повели командой. После обеда дошли мы до г. Бохния , перешли верст 15. Шли мы по шоссе; замечательно, что когда мы переходили
15 верст, то всю дорогу ехал обоз с разными продуктами – везли со станции Бохнии на позиции. И ездили все время взад и вперед на автомобилях из Бохнии – везли продукты: хлеб и муку, и одежи теплые. На автомобилях навалено [по] несколько десятков пудов. С позиции – везли раненых и ехали на простых [автомобилях] за продуктами. Заметил я, что около Бохнии, на поле женщины копали окопы, а мужчины, старики и малые уделывали дорогу – разравнивали ямы, грязь где, и вода на дороге – отталкивали железными лопатами в сторону. Все жители помогали своим войскам.
В Бохне привели нас на площадь, остановили нас, и мы отдохнули тут. Выдали нам по три сухарика (сухари у них белые), и был обед, но порций не было,
а суп был очень вкусный – рисовый, жирный, сварен из консервов. Мы тут пообедали хорошо с сухарями. Я 4 с половиной дня не ел, на 5-й день и я поел хорошо.
Теперь я смотрел на город Бохнию и удивлялся – он вовсе стал другим. Две недели тому назад, когда мы были в Бохне – стояли два дня – тогда мне показался этот город невеселым и каким-то роскошным: жизни не было в нем, лавки были разорены, магазины были заперты, фабрики не работали. А теперь стал веселым: видать, что в больших каменных домах живут жители, и открыты магазины – идет торговля, фабрики стали работать, вольные жители наехали. И много собралось вольных кругом нас, только близко не допускали их конвойные. Видел я – многие принесли хлеб, наверное продавать. Если бы допускали их, то мы бы могли купить себе хлеб и всего.
Видел я тут на площади стоял австрийский обоз и несколько автомобилей. [Там], где стояли мы, рядом стоял большой двухэтажный каменный дом. В этом доме стояли австрийские солдаты, они вышли к нам, некоторые продавали хлеб. Брали за хлеб с нас дорого – по 50 коп. продавали маленький хлеб[ушек]. Тут много ходило австрийцев и спрашивало – нет ли у кого часов на продажу; у кого есть часы, то продайте сейчас, а то у вас их будут отбирать без копейки, и говорили, что русские деньги тоже будут отбирать. Я тут заметил – некоторые продавали часы и меняли на хлеб; русские деньги тоже многие меняли – за рубль давали австрийские две кроны. Заметил я – тут много было пьяных австрийских солдат, некоторые валялись тут [же] на земле. И видел – у многих наших солдат австрийские унтер-офицеры отбирали наши башлыки и баклаги цинковые. Многие наши солдаты спрятали башлыки и баклаги в вещевые мешки – у тех не отбирали. Затем пришел к нам австрийский офицер и увидел, что делают австрийские солдаты. Он громко закричал на них и стал ругать их, обнажил шашку и стал их бить – они все убежали в помещение. Наши солдаты доложили ему, что [они]
у нас отбирали башлыки и баклаги. Он побежал в помещение и в ту же минуту вынесли все, что отобрали и раздали всем, у кого отбирали.
Бохнию брали наши два раза. В первый раз взяли наши без боя, когда отступали австрийцы и ушли верст за 15 от Бохнии. Потом наши отступили, оставив Австрии. Когда наши стали наступать, взяли в другой раз с боем. Когда мы отступали от Карпатских гор верст 40, то Бохнию взяли они обратно.
Когда мы пообедали в Бохнии, то после обеда еще повели нас верст 10. Шли мы возле железной дороги; по сторонам, недалеко от дороги были деревни и отдельные хаты. Все вольные жители выходили смотреть на нас – старые и малые. Сколько замечал я – у них остались дома только старые и малые и женщины. Нас шло много и были наши многие в папахах серых; они думали, что это идут казаки. Малые ребята и женщины насмехались над нами и кричали «Кур, кур, кур… Давай кур!» Тут [же] женщины кричали: «А, мать вашу, курву! Что, излапали? А, давай хлеб, давай млеко! Что, пошли Краков отбирать?». И многие спрашивали своих конвойных – казаки ли это. Они думали, что в серых шапках только казаки, потому что наши казаки были в серых шапках. Они видывали, когда наши казаки их кур ловили. Или гуся поймает их, сел на коня и помчался – они денег не платили. Они боялись наших казаков. Дорогой заметил я, что по железной дороге железный мост был взорван австрийцами. Тут много было рабочих, работали... Телеграфные столбы были отпилены, телеграфные провода были во многих местах отрезаны – все это австрийцы уделывали.
Ночью мы дошли до местечка, где был нам назначен ночлег. Загнали нас
во двор; во дворе было холодно и грязно. Затем перевели нас в одну хату, тут было тепло, только тесно было – все мы спали сидя, даже голову было неуда наклонить. Накурили табаком; дыма – полная хата; сидели мы всю ночь как в аду. Ночью принесли конвойные нам каво и роздали всем по черпаку, а хлеба не было…
(часть текста утеряна)
…по четверти буханки выдавали хлеба, кроме казенного.
26-го декабря я послал письмо на родину и прописал, что я нахожусь в плену в Австрии. С 21-го по 26-е погода была скверная, каждый день дождь, а после дождя сырой снег – грязи было довольно, а снегу не было вовсе.
С 26-го [декабря] по 1-е января погода умеренная. 3-го января я послал другое письмо на родину. Замечательно, что 3-го числа был гром и молнии, после того пошел град и дождь, а ночью был сильный ветер и поднялся туман. 4-го весь день был туман, вроде дыма, так же ничего не видно было. С 4-го по 7-е переменная погода, выпал снег. 8-го мороз.
9-го тепло – весь снег растаял. Утром был смотр генералом. Замечательный день – …, тепло и солнечно. Днем на небе видна была … звезда на юге. Отправили из нашего лагеря 1000 человек пленных и неизвестно куда ушли по шоссейной дороге на запад. Наши пленные обрадели и кричали «Ура!» – думали и говорили, что мир, отправляют нас через Румынию.
11-го был дождь, 12-го и 13-го сырой снег. 14-го – холодно.
14-го стали нас гнать на прогулку два раза. Стали нам выдавать хлеб каждый день по буханке на двоих, весом не более 2½ ф. буханка. У них вешают тесто одному по три фунта. Пищи получали мы каждый день. Утром часов в 6 давали нам каво; обед в полчаса 11, ужин в 5 часов. На обед выдавали порцию. Но только порции выдавали очень маленькие – не более как 12 или 14 золотников . Пищи варили попеременно в каждый день разное, но только выдавали не помногу – нам не хватало пищи и хлеба, мы всегда были голодны. С первых дней и я был сыт каждый день, пока были деньги покупал хлеб в лавке по 25 коп. буханку. Хватало на два дня с казенным. Покупали селедку по 9 коп. и курить табак. Но пока же, Слава Богу, живется хорошо, а вперед, Бог знает, как будет. Денег у меня осталось немного, жалованье здесь не выдают, за работу не платят. Платят только тем, которые прибыли раньше – они записались к вольному подрядчику ходить на работу каждый день – только они получали от подрядчика по 10 коп. за день.
(часть текста утеряна)
…в Россию через Румынию. Я подошел к конвойному австрийцу и спросил его. Он мне сказал, что вас отправляют в другой лагерь. Тогда мы узнали, что нас ведут не на станцию, а в другой лагерь. Наш лагерь расположен был вблизи города Лодзи . Прошли мы верст 12 и вот, наконец, и Монхтрек перед нами стоит около города Вельса . Видно – здесь много бараков построено в ряд и кругом.
И вот простым глазом всякий видит солдат – белеют Альпийские горы. По ним ведь когда-то ходил Суворов. Эх, если бы родиться в те времена...
Затем мы проходили лагерем. Видать, и в этом в лагере много солдат наших пленных. Наконец, нас остановили; пришли офицеры и отсчитали нас по 200 человек в каждый барак. Бараков много было еще простых. Нас двести человек определили в 8-й барак, 3-й батальон. Здесь матрасы, подушки и одеяла были для нас готовы [уже]. И вот в другом лагере начали мы жить в австрийском плену. Тяжелые дни: с первых же дней стали нас гнать на работу. И гоняли в каждый день несколько сот человек на работу. И гоняли в большую часть на станцию работать [на] железную дорогу, потому что провели рукава по всем лагерям.
Погода с 27-го по 30-е тепло и солнечно, снег растаял весь. 1-е февраля – австрийский 13-й день февраля – воскресенье, Заговенье на Великий пост. Нам выдали жалованье за 11 дней – по 8 коп. за каждый день, итого получили 88 коп.
по 20-е число февраля (осталось недополучено за 42 дня). В каждый день пищи нам варили разное и давали немного, по утрам давали каво. Буду описывать с 1-го февраля пищу. А хлеба известно сколько нам выдавали – два с половиной фунта на двоих.
1-го утром – каво, обед – борщ, ужин – картофельный суп. 2-го – каво, обед – рисовый суп, ужин – фасоль. 3-го – каво, обед – перловый суп, ужин – фасоль
и капуста. 4-го – каво, обед – перловый суп, ужин – рисовый суп. 5-го – каво, обед – перловый суп, ужин – рисовый суп.
6-го – каво, [на] обед была редкая фасоль с бобами – можно было сосчитать
в баках сколько бобов было, а червей, наверное, было больше, чем бобов. Сварили одну мутную воду; наверное, нисколько не мыли бобов, а эти черви, наверное, вроде мошки были в бобах – и все вместе сварили нам, русским пленным. А у нас бы, наверное, свиньи не стали есть такую пищу, но мы тоже не приняли эту пищу, оставили так. И [в] некоторых бараках тоже не приняли эту пищу, забастовали. Мы об этом доложили старшему конвоиру австрийцу – что мы не будем принимать обед, потому что сварили с червями. Австрийцы свалили вину на нас – говорят, что вы сами набросали червей. Затем мы доложили об этом коменданту, комендант сейчас же выслал фельдшеров. Фельдшера осмотрели наш обед и действительно признали негодным; сейчас же приказали отнести баки обратно на кухню и сказали нам, что сейчас же вам отменят пищу. Но это нам не отменили, а суп вылили в яму – мы остались без обеда. Будем же помнить, друзья, как нас кормили в Австрии.
Погода с 1-го по 6-е – тепло. Люди в бараках стали заболевать разными болезнями. У нас, в 8-м и 7-м бараках, признали доктора заразную болезнь – тиф.
7-го утром – каво, обед – манный суп редкий, ужин – перловка. 7-го числа комендант приказал старшим барака отобрать русские деньги и вообще драгоценные вещи: часы серебряные, и кольца серебряные и золотые под записью старшего барака, имени, фамилии и личного №. И объявил, что эти деньги сдадутся в канцелярию, и когда будем уезжать в Россию это все вернется обратно. После того был нам смотр врачом; он записал всех больных в бараке. Оказалось больных в нашем бараке 27 человек, а в 7-м бараке – 25 человек. Собрали команду и сейчас же отправили их в лазарет, а остальным людям здоровым врач приказал, чтобы никуда не ходить, кроме отхожих мест. И приказал, чтобы эти два барака обнесли кругом проволочной решеткой. Пришли рабочие и стали работать. Всю ночь они работали и обнесли кругом два барака проволочной решеткой; оставили только дверь и проход в отхожее место. На дверях стоял часовой, он кроме санитаров никого не пропускал.
7-го и 8-го дождь. Утром 8-го – каво, обед – перловка, ужин – фасоль с капустой. 9-го – каво, рисовый суп, ужин – фасоль. Люди стали заболевать – 9-го числа оказалось у нас больных 15 человек, а в 7-м бараке – 17 человек. Собрали команду и отправили их в лазарет, затем пришли к нам врач и санитары, осмотрели все у нас и приказали выкопать яму возле барака и жечь матрасы и подушки больных. Нас никуда не выпускали из барака – сидели как в тюрьме. Обед нам носили в барак, воду тоже. Затем выдали нам личные номера и приказали пришить
к шинели и рубашкам. А под вечер нас выгнали из барака со всеми вещами
и стали нас пропускать по 25 человек и привели нас в простой барак. Зашли мы
в коридор, и приказали нам снять с себя все белье, связать и сложить в кучку,
а хлеб и котелки взять с собой. Зашли мы в барак и видим – стоят тут колоды. Выдали нам по куску мыла, а санитары таскали горячую воду; и мы стали мыться. Когда помылись – выдали нам чистое белье австрийское и выгнали нас в другую половину барака и заперли на замок. Выдали нам только сапоги, а черное белье и шинели парили на сухом пару до ста градусов – это чтобы избежать вшей.
И продержали нас в холодном бараке целые сутки в одной рубашке, мы всю ночь не спали, потому что холодно было. Тут возле барака работали все время четыре машины – грели воду и белье парили.
10-го числа обед принесли нам в барак. После обеда нам выдали шинели
и черное белье, и вещевые мешки. Выдали нам мазь от вшей, и смазывали мы все тело, а под вечер пришли мы в свой барак. В бараке у нас все стены и нары были смазаны карболовой известью; в матрасах и подушках солому у нас вытряхнули, и нам пришлось спать на голых нарах три ночи. Погода была холодная.
11-го – каво, обед – перловка, [ужин] – рисовый суп. Чувствую я, что нездоров: сильно заболела у меня голова и живот. Нас заболело много, потому что мы простыли, когда сидели в холодном бараке. 12-го завтрак – перловка, обед – мамалыга, ужин – фасоль. 13-го – каво, обед – перловка, ужин – фасоль. Набивали
в матрасы свежую солому. Слышу я себя, что у меня боль увеличивается, аппетита у меня не стало. Многие уже заболели и взяли их в лазарет. 14-го – каво, бобы, борщ. Я пошел в околоток – дали мне порошков. 15-го – каво, бобы, рис. Погода с 9-го по 15-е – холод. Ходил я в околоток – дали порошков. Слышу себя – живот у меня перестал болеть, а голова сильно болела, и аппетита у меня не было. Хлеба у меня оставалось, а порции раздавал товарищам. Больных из нашего барака – 65 человек. 16-го завтрак – редкая перловка, обед – рис, ужин – борщ. 16-го послал я письма на родину. Погода – гром, молнии и дождь.
17-го дождь. Утром – каво; бобы, перловка. Я пошел в околоток и положили меня в лазарет; выдали нам чистое белье, а черное все мы сложили в кучу – шинель и шаровары – и стали парить. С первых дней у меня температура была на 39,
а потом стала меньше. С 17-го по 28-е пробыл я на молоке; хлеб выдавали белый. А с 25-го температура [у меня] стала нормальной – 36 и 8. С 28-го перевели меня на порции, и хлеб уже я стал получать черный – стал я выздоравливать.
Порядок в лагере был такой: кто состоит на молоке, тому выдавали хлеб белый – булочку весом с полфунта, порций не выдавали, а суп получал особый – без жира и без соли. А кто состоит на порции – суп получал жирный, а порции
в увеличенном виде; хлеб получал ржаной и мягкий, весом не более полуфунта. Когда стали мы выздоравливать – хлеба нам стало мало; мы покупали за дорогую цену. Деньги нам тогда выдавали жалованьем по 8 коп. в день. В 6 часов утра получали мы чай; часов в 10 каждого дня приходил врач, осматривал больных.
С врачом ходил санитар и переводчик, который мог говорить по-немецки. Фельдшера и санитары были наши – русские пленные. Лекарства выдавали фельдшера. [В] полчаса одиннадцатого получали хлеб; [в] 11 часов был обед; перед обедом тяжело больным подавали по рюмочке красного вина. [В] три часа получали чай, а тяжело больные получали вареное молоко; [в] пять часов был ужин.
Железные печи топили все время, и можно было вскипятить чайку.
С 18-го февраля по 1-е марта погода была хорошая – тепло и солнечно. Говорят, что 1-го марта прибыло пленных в наши лачуги с позиций около шестисот человек, и было много между них девятьсот пятнадцатого года. Это нам рассказывал солдат из нашего барака. Он пришел к нам – принес жалованье за десять дней. Мы до сего времени не слыхивали никаких новостей, потому что нас никуда не выпускали, хотя [мы] и выздоровели – никого к нам не допускали в барак, кроме санитаров и служителей. Мы обставили его кругом и стали спрашивать его, нет ли каких новостей у нас в лачуге. Он стал нам рассказывать [то], что мы слышали от старшего хлебопека, что нам еще хлеба сбавят. Сейчас мы получаем буханку на двоих – каких-нибудь два фунта с половиной – а теперь будут выдавать этот же хлеб на троих в день. Это мы не поверили ему, стали мы говорить ему, [что] этого не должно быть, потому что и сейчас нам выдают мало, тогда мы с голоду помрем все. Слыхал я разговор от солдат раньше, и теперь – говорят все одно: «Эх, хлеба мало. Если бы хлеба давали побольше, тогда бы и пищи довольно было бы, [а] то все не хватает нам – всегда мы голодны, да еще голодный народ постоянно гоняют на работу». Почему больных сейчас много, все лазареты ведь наполнены больными? Потому что люди голодные, малокровные, и одежда на них плохая – чуть простыл и заболел, и кроме того, есть у нас заразная болезнь, которая называется тифом. Она если заберется в барак, то [всех] подряд она забирает. Мало ли помирает людей от этой болезни?»
2-го марта действительно хлеба стали выдавать буханку на трех человек; на одного человека приходится не более как три четверти фунта. Говорят, что наши хлопцы не приняли этот хлеб – забастовали и не пошли на работу на другой день, хотели взять с австрийца свое, но видно воля не наша, пришлось повиноваться одному, хотя нас и много – около двадцати тысяч в этом лагере. Остались все без хлеба 2-го марта и [так и] не выдали за этот день. 3-го марта получили буханку на троих, потому что австрийские офицеры стали говорить: «Если не будете получать хлеб, то будем вас расстреливать»; и с третьего марта стали печь хлеб на двоих уменьшенного вида, а своим солдатам выдавали по старому – не уменьшили.
4-го марта врач выписал нас, человек 15, из нашего лазарета здоровых. 5-го марта сходили мы в ванную – помылись, и выдали нам чистое белье, а грязное все мы оставили тут; и повели нас в новый барак. Собралось нас человек 80
в этот барак. Приходил врач каждый день и через три дня выписывал здоровых
в свои бараки. Хлеб и пищу получали как и в лазарете: хлеба получали не более как с полфунта, но мягкого, чистого ржаного. Пищу стали варить редкую, и хлеба мало – в желудке пусто, есть хочется, и купить негде. Если где найдешь купить –
[за] буханку платили по 80 коп., и по 1 руб. за буханку весом два фунта с четвертью. Новости? Слыхали мы от австрийцев вольных, что 9-го марта [в] 8 часов утра взяли наши первоклассную крепость Перемышль , сказывали нам. Наши переводчики читали немецкие газеты и рассказывали нам, что в городе Вене идет бунт из-за хлеба – рабочим фабриканты стали выдавать хлеба мало, и мирным жителям выдают с весу очень мало; говорят, что в Вене 12 рублей пуд муки, а мяса – 30 руб. пуд и все продукты стали дорого. Я слыхал от наших рабочих, которые ходят
на станцию на работу – они говорят, что у вольных австрийцев хлеба нет нисколько. [Те], которые работают на станции, питаются рисом, рыбой и картошкой.
10-го марта врач выписывал здоровых в свои бараки – выписал 40 человек; меня еще не выписал, потому что я был еще слаб. 11-го пришло 50 человек слабых на их место. С 1-го марта по 11-е погода была хорошая – тепло и солнечно. С 1-го марта видно было – австрийцы работали на поле, пахали на коровах и сеяли, и боронили, а кто навоз возил. Садили картошку и бураки, бобы и прочее.
12-го был гром, молнии и сильный дождь.
13-го врач нас выписал в свои бараки 30 человек здоровых. Пришли мы в свои бараки, хлеб стали получать уменьшенного вида буханку на двоих, весом не более 3/4 фунта, но хлеб был горький, потому что пекли с кукурузой и с фасольной мукой. Утром – каво, обед – перловка редкая, ужин – борщ. 14-го – каво, обед – мамалыга, ужин – бобы. 15-го – каво, обед – бураки, ужин – фасоль. Прибыла партия пленных 250 человек с позиций, но их отвели за решетку; нас не допускали часовые к ним.
16-го – каво, обед – борщ, ужин – борщ. Сегодня тоже прибыла партия пленных 600 человек. С понедельника 16-го сегодняшнего дня начинается еврейская Пасха – исключили их с довольствия – они будут получать мацу, довольствоваться будут в особой кухне. 16-го известно было нам в немецких газетах о сдаче г. Перемышля – читали переводчики и переводили на русский язык. Говорят, что Перемышль взят нашими 9-го марта; и взяли австрийцев 70 тысяч строевых
и 47 тысяч не строевых, и более 1000 офицеров австрийских, 1050 орудий; и взяли из крепости обратно наших пленных, которые находились в крепости в плену
2 тысячи и 6 офицеров.
17-го завтра – мутная вода, обед – перловка редкая, ужин – капуста с брюквой. Прибыла партия пленных около 700 человек. 18-го завтрак – вода мутная и несколько крупинок брошено, обед – рисовый суп редкий, ужин – фасоль с брюквой. 19-го – австрийское 1-е апреля. Утром – каво горькое, обед – перловка редкая, ужин – борщ с брюквой. Погода с 11-го по 19-е – тепло. [В] австрийских газетах было напечатано, что германец взял г. Варшаву. Австрия пишет про себя, что на Карпатах все берут их и очень здорово врет их газета. [В] это все нам не верится, потому что мы это все прекрасно знаем, нам все это известно, как она врет, этим она только своих солдат поддерживает, чтобы не падали духом бодрости. Раз, я помню, как-то было напечатано в австрийской газете, что Австрия взяла русских в плен сто тысяч и сто пятьдесят орудий, 4 тысячи лошадей, но [в] это тоже нам не верится, потому что очень большое количество проставлено и не сказано, в каких местах взято. Они сами про себя мало описывают, что Русь взяла австрийцев в плен, а все берет Австрия лишь наших – скоро уже пройдут все Карпаты.
19-го был нам медицинский смотр врачом – выгнали наш батальон на площадь и построили по баракам. Продержали нас с 9 часов до 12; приходил комендант и осматривал – нет ли у кого австрийских шаровар и пиджаков, и вольных шаровар. У кого были австрийские – у тех отнимали и записывали их номера. Когда кончили смотр, а приказания [еще] не было расходиться, у нас некоторые зашли в барак. Комендант увидел это и арестовал весь барак без обеда и без хлеба; из-за одного или из-за двух человек пришлось отвечать более двухсот. После обеда нас выгнали другой раз и построили по баракам, и обставили нас часовыми; а в это время ходили по баракам врач и комендант, и санитары. Они у нас обыскивали вещевые мешки – лишнее отбирали у нас, что не полагалось держать. Тут у некоторых отбирали: российские деньги, серебряные ложки, вольные шаровары
и сукна; у некоторых были патроны, гильзы и прочее. Вообще, наверное, они искали револьверы и русские знамена.
20-го – каво, обед – рисовый суп, ужин – бураки. Хорошая погода. Прибыл эшелон пленных 500 человек – отвели их за решетку. В двух бараках был сегодня смотр – выгнали их во двор и построили по четыре, и обставили их часовыми,
и никуда не отпускали; а в это время осматривали у них вещевые мешки и все ценные вещи у них отобрали. Потом стали их осматривать: раздели всех – у них стали по карманам искать. Говорят, что у одного санитара еврея нашли русских денег две тысячи, и все отобрали; сказали ему, что когда будет отправляться в Россию, тогда выдадим вам. Вечером сняли всех часовых с постов, дали им освобождение на Пасху – будут ходить только патрули. На каждый барак было раньше поставлено по одному часовому, а теперь остались только за решеткой, остальных всех сняли.
21-го – каво, обед – бобы, ужин – манный суп редкий, порция селедки на двоих. Прибыла партия пленных 700 человек. Под вечер на Пасху шел дождь. Очень плохое наше положение – получили мы наказание за грехи. Подходит высокоторжественный день Святой Пасхи; придется, наверное, провести этот день великий тоже голодным, потому что денег ни копейки, покупить не на что, жалованье нам прекратили выдавать, вот уже не получали за две недели и говорят, что больше не будут выдавать. Если бы были деньги, то покупили бы для Христова дня пару яиц – продавали в лавке по 7 коп. яйцо. И можно бы всего покупить, хотя и дорого: хлеб продавали в буфете из чистой кукурузы по 40 коп. буханку, но давали только по четвертинке на человека за 10 коп., и то через 2 дня. И всякий товар продавали дорого: если в России стоит 3 коп., то в Австрии – 5 коп. Например, сахар кило продавали 52 коп. (кило – 2 фунта с половиной). Сала кило стоило у них 2 р. 50 к.; ветчина то же; масло не разливное кокосовое – 1 р. 85 к., колбасы – 2 р., апельсины по 6 коп. штука, лимоны – 5 и 6 коп. Табака легкого пачку продавали по 8 коп., листовой разрезанный – по 5 коп., крупного разреза по 4 коп. – весом пол осьмушки . Спички – 1½ коп., соль – по 5 коп. ложка. И продавали ром, пиво, лимонад и квас. Ром и пиво русским не давали, а только австрийцам. Солдатский хлеб стали продавать по 60 коп. буханку весом не более как 3/4 фунта. Некоторые продавали за табак хлеб, а сами оставались голодными – это все нужда заставляет нас. Пищу стали варить вовсе редкую, где нигде [ни] крупинки, да кислая капуста – совсем голодная эта страна.
(часть текста утеряна)
Погода 24-го пасмурно, вечером был сильный гром с дождем и поднялся сильный буран: так было страшно, что бараки качались как на воздухе. Замечательно, что по всему лагерю провели электричество, везде стали гореть электрические огни. На дворе по ночам стало светло, как и днем. В бараках и клозетах тоже горело всю ночь электричество.
Лагерь сейчас устроили хорошо – как в большом городе вся площадь наст-лана камнем. Бараки устроены в 4 ряда и растянулись на версту, наполовину есть двухэтажные. Между рядами бараков устроены кухни, прачечные и клозеты. Бараков находится около трехсот и еще строят все время; кругом лагерь обнесен проволочной решеткой. Пленных находится в нашем лагере около двадцати тысяч; бараки еще не все наполнены солдатами, есть еще простых много. В двухэтажных бараках находятся по 400 человек, одноэтажных по 200 человек. Говорят, что
в Австрии находится 13 лагерей пленных. Вот нас уже пригнали в другой лагерь – это все работали наши солдаты; и сейчас начали устраивать третий лагерь версты за две по шоссе и провели железную дорогу от станции до другого лагеря – это все сделали наши пленные. Стали гонять на работу в каждый день по 40 и 50 и 70 че¬ло¬век с барака; и платить стали за работу по 5 копеек. А раньше платили по 10 коп. чернорабочим; плотники получали дороже – по 50 коп., и по 70 коп.; на железной дороге работали по 20 коп. и дороже. Чернорабочие работали в каждый день: копали канавы, выравнивали ямы, возили камни на тачках, а вечером получали
за работу по пять копеек. Работали на станции в каждый день около двухсот человек: выгружали с вагонов тес, трубы разные, и продукты, и прочее… Ходили
в каждый день на работу в другой лагерь около пятисот человек.
25 марта. День был праздничный – Благовещение Пресвятой Богородицы,
в среду по Пасхе. Пробудился в шесть часов утра, встал я с постели, надел сапоги, умылся холодной водой, полотенцем вытерся и Богу и помолился и слышу – на дворе кричат за кавой. Зазвенели баки, очередные пошли на кухню за кавой, принесли кавы и разделили мы по отделениям, взял я черпак и распределил всем по черпаку. Напился я каво без хлеба, взглянул я на небо и прослезился. Умственно подумал я и удивился в том, чем мы живем и питаемся – одной жидкостью наслаждаемся. Сегодня праздничный день, а нам русско-пленным горе и беда, голодом уморяют, а на работу в будни и в праздник выгоняют. Сегодня пришел их караул и всех на работу угнал. Если не идти… Отказаться боимся, чтобы без обеду не остаться. Иногда такие случаи бывают: придут конвоиры и до одного всех из барака выгоняют. Но этого еще мало: хлеба, кавы и пищи нам всем всегда не хватает, каждый день почти что каждый русский человек из голоду плачет.
И многие от этого страдают, и даже от голоду умирают и болеют, продают последние свои вещи – не жалеют. Но этим он долго сыт не бывает, в один час деньги эти пройдут. Каждый из нас предполагает, что деньги счет это… А сам только что держится на своих ногах. Еще так бывает: некоторые идут в каждый день на кухню на работу картошку чистить или воду носить, а после идут с котелками пищи набирать к повару. Повар отбирает у них котелки из рук и накладет им каши. А нам остается жидкость и вода. Горе нам, братцы, из беды питаемся мы одной лишь водою.
Слышу я – свисток передают на обед. Очередные принесли редкий перловый суп. Раздал я обед своему отделению и лег отдыхать. И вижу я во сне чудный сон: будто бы я нахожусь на позиции со своими землячками, а войска очень много, и заняли мы позиции во своем среднем в поле и вижу передо мной очень высокие горы, и думаю себе «эх, это ведь Карпатские горы, я на них бывал». И мы полезли на самую высокую гору и были со мной даже наши соседи, мужики с которыми мы вместе гуляли. Я будто бы в военной форме, и одежда у меня плохая, вся изорвана, и винтовка
с собой. И вижу – на эту высокую гору есть тропа, и мы пошли на эту гору. Когда мы полезли на вершину, эта гора очутилась полая, и видать с обеих сторон двери. Пошли мы ко дверям; я отворил дверь и вижу нашу деревню и видать свой дом. Затем мы пошли к другим дверям, и вижу – по сторонам много наставле¬но австрийских телег и орудий, и сложено много саней. Прошли мы дальше, вижу – на дороге стоят четыре лошади и тут же колодец; эти кони не допускают к себе, ужасно лягаются. Я все-таки с большим трудом пробежал – не успела лягнуть, а товарища моего лягнула, а некото
[name_en] => IN THE TRENCHES AND IN CAPTIVITY: A SOLDIERS DIARY OF THE FIRST WORLD WAR (CONTINUED)
[annotation_en] => This text is a continuation of the publication of the diary of a soldier of World War I, whose
author was a senior non-commissioned officer of the 130th Infantry Kherson Regiment Nikolai
Demidovich Mursatov, born in Vyatka province. A copy of the diary was given by a resident
of the city of Yoshkar-Ola, in whose family archive this relic preserved. The first part of the
diary described the events of November and December 1914, when its author was mobilized
in the city of Vyatka, and got into the army in 130 Bessarabian Infantry Regiment (West – East,
2014, no. 7, pp. 136−152.). Notes describe the mobilization, military operations in the foothills
of the Carpathians and the siege of Peremyshl, the soldiers' lives and the life of the first
military autumn. The second part of the diary is devoted to military captivity, where Nikolai
Mursatov got in December 1914. The first batch of numerous war prisoners during the World
War I was captured during this time, during the battles in Poland on the Carpathian front. The text
contains historical information about the mood in the Russian army, the life of war prisoners
in the Austro-Hungarian captivity on the territory of modern Poland and Austria. During the
capture and interrogation of the first Russian soldiers and officers, according to the author's diary,
maintained dignity and did not disclose details. Communication with officers during interrogations
took place in a mixture of Slavic languages. Initially, the attitude to the prisoners from the Austrians
was quite humane: they shared food and tobacco. Diary’s author changed several camps, especially
in detail he describes major Austrian war camp in Marchtrenk. The author reports the number
of prisoners, the number of huts, their location. Diary’s materials indicate that people in the camp
tried to comply with international standards. But while the prisoners lacked the products, were
ill, had no opportunity to work. Diary’s materials kept the details of diet and nutritional standards
of prisoners, diseases and vaccination, rights and responsibilities of different emergencies.
[text_en] => This text is a continuation of the publication of the diary of a soldier of World War I, whose
author was a senior non-commissioned officer of the 130th Infantry Kherson Regiment Nikolai
Demidovich Mursatov, born in Vyatka province. A copy of the diary was given by a resident
of the city of Yoshkar-Ola, in whose family archive this relic preserved. The first part of the
diary described the events of November and December 1914, when its author was mobilized
in the city of Vyatka, and got into the army in 130 Bessarabian Infantry Regiment (West – East,
2014, no. 7, pp. 136−152.). Notes describe the mobilization, military operations in the foothills
of the Carpathians and the siege of Peremyshl, the soldiers' lives and the life of the first
military autumn. The second part of the diary is devoted to military captivity, where Nikolai
Mursatov got in December 1914. The first batch of numerous war prisoners during the World
War I was captured during this time, during the battles in Poland on the Carpathian front. The text
contains historical information about the mood in the Russian army, the life of war prisoners
in the Austro-Hungarian captivity on the territory of modern Poland and Austria. During the
capture and interrogation of the first Russian soldiers and officers, according to the author's diary,
maintained dignity and did not disclose details. Communication with officers during interrogations
took place in a mixture of Slavic languages. Initially, the attitude to the prisoners from the Austrians
was quite humane: they shared food and tobacco. Diary’s author changed several camps, especially
in detail he describes major Austrian war camp in Marchtrenk. The author reports the number
of prisoners, the number of huts, their location. Diary’s materials indicate that people in the camp
tried to comply with international standards. But while the prisoners lacked the products, were
ill, had no opportunity to work. Diary’s materials kept the details of diet and nutritional standards
of prisoners, diseases and vaccination, rights and responsibilities of different emergencies.
[udk] =>
[order] => 12
[filepdf_ru] => 158_ru.pdf
[filepdf_en] => 158_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => ПУБЛИКАЦИЯ МАТЕРИАЛОВ
[section_en] => PUBLICATION OF MATERIALS
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Алексей Николаевич Кудрявцев
[author_en] => Aleksej N. Kudrjavcev
)

[1] => Array
(
[author_ru] => Александр Владимирович Соколов
[author_en] => Aleksandr V. Sokolov
)

)

[12] => Array
(
[id_section] => 13
[id] => 159
[id_journal] => 8
[name_ru] => КРЫМ В ПУТЕВЫХ ЗАМЕТКАХ ЕВРОПЕЙЦЕВ (XVII–XIX ВВ.)
[annotation_ru] => [РЕЦ. НА КНИГУ: Е. Н. ДЕРЕМЕДВЕДЬ-ЭРБАШ.
КРЫМ: ПО СЛЕДАМ ЗАБЫТЫХ ПУТЕШЕСТВИЙ.
ЗАМЕТКИ ПО ЛИТЕРАТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОМУ КРАЕВЕДЕНИЮ.
СИМФЕРОПОЛЬ: БИЗНЕС-ИНФОРМ, 2013. 184 С.]

[text_ru] => Книга Елены Николаевны Деремедведь-Эрбаш посвящена интересной теме – воспоминаниям иноземных путешественников о Тавриде в XVII–XIX вв. Известно, что Крым был местом, куда стремились попасть многие иностранцы. Прекрасная природа, горы, море, целебный климат, наконец, богатая история края, были притягательными для европейцев. Не следует забывать, что Крым входил в сферу стратегических интересов целого ряда стран: Турции, Англии, Франции. В связи с этим некоторые европейцы приезжали в Крым, чтобы не только полюбоваться природой и получить заряд бодрости, но и по возможности собрать информацию разведывательного характера.
Книга Елены Деремедведь-Эрбаш начинается с воспоминаний известного турец¬ко¬го путешественника Эвлия Челеби, 400-летний юбилей которого был отмечен Юнеско в 2011 году. Не вдаваясь в детали жизненного пути путешественник заметил, что он до по¬ездки в Крым был хафизом (чтец Корана) и занимал эту должность при султане Му¬раде IV (1612–1640), вошедшем в историю как кровавый правитель: «Мурад был наи¬более кровавым из всех султанов» – такую характеристику дает о нем Челеби [1, с. 7].
Эвлия Челеби угнетала атмосфера султанского дворца, он мечтал вырваться на сво¬боду, посвятив время путешествиям. С помощью своего дяди – ответственного чинов¬ника, часто бывавшего на Кавказе, он сумел покинуть дворец [1, с. 7]. Впервые Че¬ле¬би побывал в Крыму в 1641–1642 гг., и эта поездка была для него ог¬ром¬ной ра¬достью. Он с восторгом отзывался о достопримечательностях полуострова, отмечая великолепие Бахчисарайского дворца, ханской бани, потрясаю¬щее богатст¬во крымских базаров [1, с. 9–10]. Не без удивления путешественник отмечал, что, в отличие от Стамбула, в Крыму широко употребляют вино и другие крепкие напитки, запрещенные Кораном. Челеби, как истинный мусульманин, после посещения Крыма побывал в Мекке, Египте, Сирии, Палестине, Судане и других странах, называя себя «путешественником мира» [1, с. 10]. Записки Челеби интересны и содержательны, позволяют современникам XXI века заглянуть в мир загадочной Тавриды.
Гийом Левассер де Боплан (ок. 1595–1685) был одним из немногих европейцев, познакомивших современников с Крымом. Будучи хорошим математиком, инженером и военным картографом, он уже в начале своей карьеры, в 20-летнем возрасте, был назначен комендантом крепости в Нормандии.
В начале 30-х годов XVIII века де Боплан был приглашен польским королем на службу. Прожив в Польше в течение 17 лет, он решает возвратиться обратно, собрав богатый материал об Украине и Крыме. В своих заметках француз подробно описал жизнь и быт крымчан (татар), акцентировав внимание на состоянии татарского войска [1, с. 16], работорговле [1, с. 17], национальной кухне [1, с. 17], которая вызвала у него большое удивление: «Если лошадь падет сама собой,
от какой бы то ни было болезни, они не преминут ее съесть, так что складывается мнение, что эти люди не отличаются разборчивостью» [1, с. 17]. Де Боплан
во время поездки увидел иной мир, иные традиции и представления. Известно, что Франция была очень заинтересована в утверждении своего влияния на Востоке, что касается Крыма, то он для Турции, Франции, Англии был лакомым ку¬сочком. Как следст¬вие этого, поездки французов и англичан в Крым и Стамбул, где сходились интересы Востока и Запада, имели, несомненно, важное политическое значение.
Среди тех, кто выполнял дипломатическую миссию в Стамбуле, следует на-звать барона Франсуа де Тотта. Подробное исследование об этом периоде жизни дипломата словацкого происхождения дано в статье члена редакционного совета данного ежегодника М. Даниша (Запад – Восток. 2015. № 8. С. 35–48). Де Тотт родился
в 1733 году на севере Франции, некоторое время он находился на военной службе, в 1755 году получил звание лейтенанта. Оставив военную службу, он становится дипломатом при дворе Людовика XV и несколько лет работает консулом в Стамбуле (60-е гг. XVIII в.). В 1767 году его от¬прав¬ляют французским резидентом при крымском хане Максуде Гирее. Увидев Крым, Барон де Тотт был им очарован: «Бесчисленные лавки торговцев и ремесленников, яркие краски тканей и сафьяна, запахи пряностей и кофе» – такими были первые впечатления француза от Крыма. Французский дипломат обладал незаурядными способностями устанавливать хорошие приятельские отношения с первыми лицами государства, барону пришлось быть консулом при двух ханах Максуде Гирее (1767–1768) и Кырым Гирее (1768–1769) – и с первым, и вторым правителем он на¬учился не только ладить,
но и дружить. «Хан вообще так привык и так полюбил меня, что я постоянно был его собеседником. Кырым Гирей любил поговорить» [1, с. 23]. До самой смерти де Тотт с большой теплотой вспоминал о годах, проведенных в Крыму.
Крым был местом, куда охотно ехали не только военные, дипломаты, путешест¬венники, но и люди искусства. Речь идет об итальянце Карло Боссоли, родившемся в 1815 году в швейцарском городе Лугано италоязычного кантона Тичино. В 1820 го¬ду отец будущего художника переезжает в Одессу, и с этого времени для мальчика Карла Крым становится второй родиной. Крым вдохновлял художника Боссоли, за два года он создает (1840–1842) прекрасные акварели, на которых были запечатлены безбрежная гладь, заснеженные горы, необыкновенные красоты крымских долин. С помощью графа М. С. Воронцова в 1842 году в Одессе был издан альбом Боссоли «24 вида Крыма», имевший большой успех.
Пейзажи Крыма, Севастополя, Балаклавы, Одессы, Херсонеса были объектом при¬стального внимания не только у любителей живописи в России, но и за рубежом. Картины охотно покупались во Франции, Англии, Италии. Заключительную часть своей жизни Карло провел в Италии, скончавшись в 1885 году.
Большой интерес представляют воспоминания Роберта Лайелла – врача, ботаника, литератора, приехавшего в Россию в 1815 году и прожившего там много лет. Лайелл сумел доходчиво и интересно рассказать о своих путешествиях по России, Крыму, Кавказу [1, с. 30].
Знакомясь с Крымом, англичанин не только восхищался его природой, щедростью и гостеприимством жителей, но и изменившимся обликом крымских городов: «В новом городе (Симферополь) – широкие улицы и помимо государст¬венных зданий, таких как дом губернатора и вице-губернатора, полицейская управа, есть еще больница, казарма и изящный собор» [1, с. 33]. По душе англича¬нину были «многочисленные мечети, с изящными минаретами, особенно одна –
с двойными балкончиками; христианские церкви, дома с островерхими выбеленными дымохода¬ми» [1, с. 33]. Лайелл будучи тонким наблюдателем замечал неизбежный процесс европеизации, проникающий в тогдашнее крымское общест¬во: «Представители их высшего сословия сидят на стульях и во время еды пользуются ножами и вилками, вместо того чтобы сидеть по-турецки на низеньких диванах и есть руками» [1, с. 33].
В 1823 году Лайелл покинул Россию, но в его памяти навсегда остались яркие впечатления об удивительной и загадочной крымской земле.
Англичанина Эдмунда Спенсера трудно назвать просто путешественником,
не исключено, что его поездка по древней земле Тавриды носила и разведывательный характер. Время его пребывания совпадает с Кавказской войной (1817–1863), которую вела Россия против горцев, во главе с имамом Шамилем.
В путевых заметках англичанина отводится большое место и роли России
на европейском континенте. Говоря о расстановке политических сил в Европе, Спенсер отмечал, что Россия широко открыла дверь иностранцам: военным, ученым, деятелям искусства, деяния которых, по замечанию англичанина, «облагородили», «причесали» Россию [1, с. 43]. Не без тревоги Спенсер замечал, что Россия пренебрежительно относится к иностранцам, единственный народ, который они уважа¬ют, заключил автор, – это англичане [1, с. 43].
Записки иностранных авторов о Крыме, включенные в книгу Елены Деремедведь-Эрбаш, несомненно, имеют большое познавательное значение, они дают воз¬можность более широко и детально представить отношение англичан, французов
и представителей других национальностей к природе, истории, традициям Крыма.

[name_en] => CRIMEA IN TRAVEL NOTES OF EUROPEANS (XVII−XIX CENTURIES).
[annotation_en] => [REVIEW TO BOOK: E. N. DEREMEDVED-ERBASH.
CRIMEA: IN THE FOOTSTEPS OF FORGOTTENS.
NOTES ACCORDING TO THE LITERATURE LOCAL HISTORY.
SIMFEROPOL: BUSINESS-INFORM, 2013. 184 P.]

[text_en] => [REVIEW TO BOOK: E. N. DEREMEDVED-ERBASH.
CRIMEA: IN THE FOOTSTEPS OF FORGOTTENS.
NOTES ACCORDING TO THE LITERATURE LOCAL HISTORY.
SIMFEROPOL: BUSINESS-INFORM, 2013. 184 P.]

[udk] =>
[order] => 13
[filepdf_ru] => 159_ru.pdf
[filepdf_en] => 159_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => НАУЧНАЯ ХРОНИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
[section_en] => CHRONICLES AND BIBLIOGRAPHY
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Олег Генрихович Левенштейн
[author_en] => Oleg G. Levenshteyn;
)

)

[13] => Array
(
[id_section] => 13
[id] => 160
[id_journal] => 8
[name_ru] => МЕЖДУНАРОДНАЯ НАУЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ «РУССКИЕ И СЛОВАКИ В ИСТОРИЧЕСКОЙ РЕТРОСПЕКТИВЕ: КУЛЬТУРА, ПОЛИТИКА И ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ». ШЕСТОЕ ЗАСЕДАНИЕ КОМИССИИ ИСТОРИКОВ РОССИИ И СЛОВАКИИ (Г. ЙОШКАР-ОЛА, 20–22 СЕНТЯБРЯ 2016 Г.)
[annotation_ru] => Отрадно констатировать, что вопреки сложностям, которые в последние годы
осложняют международные научные контакты, сотрудничество между россий-
скими и словацкими историками, напротив, продолжается и укрепляется. Свиде-
тельством этому стало проведение при поддержке РГНФ (проект № 16-01-14040)
международной научной конференции «Русские и словаки в исторической ретро-
спективе: культура, политика и историческая память». Конференция была изначаль-
но задумана как форма проведения очередного, VI, заседания двусторонней Комис-
сии историков России и Словакии (КИРС), собирающейся раз в два года в одной
из стран. В качестве организаторов конференции выступили ФГБУН «Институт
славяноведения Российской академии наук» (ИСл РАН), ФГБОУ ВО «Марийский
государственный университет» (МарГУ) и МОО «Российское общество интел-
лектуальной истории» (РОИИ).
[text_ru] => Отрадно констатировать, что вопреки сложностям, которые в последние годы осложняют международные научные контакты, сотрудничество между российскими и словацкими историками, напротив, продолжается и укрепляется. Свидетельством этому стало проведение при поддержке РГНФ (проект № 16-01-14040) международной научной конференции «Русские и словаки в исторической ретроспективе: культура, политика и историческая память». Конференция была изначально задумана как форма проведения очередного, VI, заседания двусторонней Комиссии историков России и Словакии (КИРС), собирающейся раз в два года в одной
из стран. В качестве организаторов конференции выступили ФГБУН «Институт славяноведения Российской академии наук» (ИСл РАН), ФГБОУ ВО «Марийский государственный университет» (МарГУ) и МОО «Российское общество интеллектуальной истории» (РОИИ).
Йошкар-Ола была избрана для проведения российско-словацкой конференции отнюдь не случайно. Дело в том, что первые четыре заседания КИРС проходили в столичных Братиславе (2005, 2010 гг.) и Москве (2007, 2012 гг.). Однако предпоследнее заседание было организовано словацкими коллегами в г. Банска-Бистрица в центральной части страны. Тем самым была возрождена традиция научных встреч в разных городах, которая успешно практиковалась Комиссией историков СССР и Чехословакии, поэтому и совместную конференцию в нашей стране было решено подготовить в Республике Марий Эл, в которой в том числе активно развивается и славистика.
Большая часть участников конференции прибыла в Йошкар-Олу 20 сентября. В этот день прошли рабочие заседания оргкомитета мероприятия и предварительные консультации Комиссии историков России и Словакии.
21 сентября состоялось торжественное открытие конференции. Участников научной встречи тепло поприветствовали главный местный организатор проф. МарГУ,
д-р ист. наук Г. В. Рокина, ректор МарГУ, д-р экон. наук М. Н. Шевцов, представитель МИД РФ в г. Йошкар-Оле Л. В. Полушина, председатель российской части КИРС, член-корр. РАН Л. П. Репина и представитель председателя словацкой части КИРС проф. Мирослав Даниш (Университет им. Коменского, г. Братислава).
К сожалению, председатель словацкой части КИРС д-р Татьяна Ивантышыно¬ва (Институт истории САН, г. Братислава) и ее заместитель – директор Институ¬та истории Прешовского университета, канд. наук Любица Гарбулева – по важ-ным обстоятельствам не смогли присутствовать на конференции.
В первом блоке докладов «На рубеже столетий», модераторами которого стали М. Даниш и Л. П. Репина, прозвучало семь выступлений. Л. П. Репина представила концептуальный теоретический доклад «Память о событиях в контекстах национальной, перекрестной и глобальной истории». М. Даниш выступил с обзорной темой «Словаки и Россия в XVIII веке». Проф., д-р ист. наук И. В. Крючков (Северо-Кавказский федеральный университет, г. Ставрополь) осветил восприятие российским поляком Леоном Василевским национального вопроса в Венгерском королевстве на рубеже XIX и ХХ веков. Коллега И. В. Крючкова канд. ист. наук А. Н. Птицын остановился на деятельности словацких преподавателей в российских гимназиях и университетах в конце XIX – начале ХХ вв. Проф. Казанского федерального университета Г. П. Мягков озвучил доклад, подготовленный совместно
с Н. И. Недашковской, о словацких сюжетах в трудах казанских славистов XIX–XX ве¬ков. Науч. сотр. ИСл РАН, канд. ист. наук М. Ю. Дронов (секретарь российской части КИРС) выступил с сообщением «Угорские русины и словаки в восприятии патриарха Тихона». Проф. Чебоксарского государственного университета, д-р ист. наук Т. Н. Иванова рассказала о развитии славистики в своем университете (доклад был подготовлен совместно с не приехавшей на конференцию М. Н. Красновой).
В завершение тематического блока была проведена дискуссия, которая неизменно открывалась и после всех последующих блоков основной части конференции. Был представлен стендовый доклад Т. Ивантышыновой «Роль символов
в отношении словаков к России в XIX столетии».
Модераторами второго блока, «Первая мировая война и ее последствия», выступили д-р Михал Кшинян (Институт истории САН) и д-р ист. наук Е. П. Серапионова (ИСл РАН). Введением в тему послужило выступление самой Е. П. Серапионовой «Словаки в России в годы Первой мировой войны». М. Кшинян представил доклад «Использование социального капитала М. Р. Штефаника в борьбе за ориентацию чехословацкого движения сопротивления в России (1916–1917 гг.)».
Г. В. Рокина осветила значение российского Поволжья в судьбе словацкого легио¬нера Й. Клемпы. Проф. МарГУ, д-р ист. наук С. В. Стариков выступил с презентацией «Царевококшаец А. Е. Котомкин о чехословацких легионерах в Сибири». В подобном формате построил свое выступление об уроженцах Марийского края в австро-венгерском плену молодой исследователь А. Н. Кудрявцев (Марийский научно-исследовательский институт им. В. М. Васильева, г. Йошкар-Ола).
Третий, по стечению обстоятельств, самый короткий, блок конференции, посвященный межвоенному периоду и Второй мировой войне, модерировали М. Ю. Дронов и Г. В. Рокина. Так, директор Музея Словацкого национального восстания
(г. Банска-Бистрица) д-р Станислав Мичев выступил с презентацией о наиболее интересных экспонатах своего музея, посвященных участию русских в восстании. Канд. ист. наук А. В. Зорин (Вятский государственный университет, г. Киров) представил доклад «Словацкий фактор в отношениях США с правительст¬вом
Э. Бенеша в годы Второй мировой войны». Коллега С. Мичева д-р Вера Ковачова осветила печально известные страницы истории еврейского народа в Словакии
в 1939–1945 гг. Полковник, канд. наук Йозеф Бистрицкий из Института военной истории САН (г. Братислава) подготовил стендовый доклад «Обстоятельства вступления Словакии в войну против СССР в 1941 г. (К 75-й годовщине)».
В рамках последнего, четвертого, блока «Русско-словацкие взаимосвязи в послевоенный период», который вели д-р Юрай Бенко (Институт истории САН)
и заместитель председателя российской части КИРС д-р ист. наук Э. Г. Задорожнюк (ИСл РАН), прозвучало пять докладов. Так, мл. науч. сотр. ИСл РАН С. М. Слоистов рассказал о новых документах российских архивов о венгерском нацмень¬шинст¬ве в Словакии в 1944–1951 гг. Выступление Ю. Бенко касалось изменений образа молодого Клемента Готвальда, произошедших с ним в историографии после 1948 года. Д-р Марина Завацка, также из Института истории САН, осветила тему послевоенных посещений Словакии лингвистом Романом Якобсоном. Э. Г. Задорожнюк представила доклад «Модификация идеи социализма. К 95-летию со дня рождения Александра Дубчека». Литературовед, канд. филол. наук Л. Ф. Широкова (ИСл РАН) выступила с темой «1968 г. в отражении словацкой прозы XXI в.». Стендовый доклад блока, подготовленный д-р ист. наук Г. П. Мурашко (ИСл РАН), был посвящен чешско-словацким отношениям на рубеже 1950–1960-х гг. сквозь оптику советских дипломатов.
22 сентября состоялся круглый стол «Изучение истории и культуры славянских народов на исторических факультетах российских университетов», участниками которого стали председатели и члены региональных отделений РОИИ: Т. Н. Иванова, И. В. Крючков, Г. П. Мягкова, проф. МарГУ д-ра филос. наук Ю. С. Оби¬дина,
А. Н. Пти¬цын, Л. П. Репина, Г. В. Рокина, канд. ист. наук О. Н. Сутырина (Поволжский государственный технологический университет, г. Йошкар-Ола) и другие.
Во время конференции состоялась официальная часть VI заседания КИРС.
По сложившейся традиции председателем российской части комиссии Л. П. Ре-пиной и представителем председателя словацкой части М. Данишем по итогам ме¬ро¬приятия был подписан документ – в русской и словацкой языковых версиях. Присутст¬вовавшие члены КИРС признали конференцию успешной. Материалы конференции будут изданы на русском языке в йошкар-олинском научном ежегоднике «За¬пад – Восток» (редактор Г. В. Рокина) в 2017 году. Следующее, VII заседание КИРС запланировано на 2018 год. Его будет организовывать в г. Прешове словацкая часть комиссии. Организаторами прешовской конференции «Словакия и Россия в переломные моменты истории: люди, идеи, события» станут Прешовский универси¬тет, Институт истории САН и Университет им. Коменского. Также было решено про¬должить сотрудничество рабочей группы по военно-мемориальной работе (Й. Бистрицкий, С. Мичев, Г. В. Рокина, С. М. Слоистов). Кроме этого членами КИРС были приняты к сведению изменения в составе российской части комиссии.
Важным пунктом программы последнего дня мероприятия стало посещение участниками конференции ректората МарГУ и комнаты-музея поискового отряда «Воскресение» (руководитель П. И. Бусыгин) исторического отделения историко-филологического факультета. Его результатом стало подписание договора
о сотрудничестве между Марийским государственным университетом и банско-бистрицким Музеем Словацкого национального восстания.
Следует упомянуть, что на время пребывания в Марийском крае организаторами была подготовлена интересная культурная программа для участников конференции. Ученые приняли участие в кратком «этнотуре» по республике, посетив священные рощи и родники марийского народа. Профессор С. В. Стариков, являю¬щийся также известным краеведом и почетным жителем города Йошкар-Олы, провел экскурсию по главным достопримечательностям г. Йошкар-Олы.
Думается, что прошедшая в Йошкар-Оле российско-словацкая научная конференция «Русские и словаки в исторической ретроспективе: культура, политика и историческая память» может быть признана удачным примером актуального международного научного сотрудничества в гуманитарной сфере, а также связи академической науки с высшей школой, в том числе в российских регионах.

[name_en] => INTERNATIONAL SCIENTIFIC CONFERENCE “RUSSIAN AND SLOVAKS IN HISTORICAL RETROSPECTIVE: CULTURE, POLITICS AND HISTORICAL MEMORYˮ. SIXTH MEETING OF THE COMMISSION OF HISTORIANS IN RUSSIA AND SLOVAKIA (YOSHKAR-OLA, 20−22 SEPTEMBER 2016)
[annotation_en] => Citation for an article: Rockina G. V., Dronov M. Ju. International scientific conference
“Russian and Slovaks in historical retrospective: culture, politics and historical memoryˮ.
Sixth meeting of the commission of historians in Russia and Slovakia (Yoshkar-Ola,
20−22 September 2016). West – East. 2016, no. 9, pp. 185188.
[text_en] => Citation for an article: Rockina G. V., Dronov M. Ju. International scientific conference
“Russian and Slovaks in historical retrospective: culture, politics and historical memoryˮ.
Sixth meeting of the commission of historians in Russia and Slovakia (Yoshkar-Ola,
20−22 September 2016). West – East. 2016, no. 9, pp. 185188.
[udk] =>
[order] => 14
[filepdf_ru] => 160_ru.pdf
[filepdf_en] => 160_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => НАУЧНАЯ ХРОНИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
[section_en] => CHRONICLES AND BIBLIOGRAPHY
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Галина Викторовна Рокина
[author_en] => Galina V. Rokina
)

[1] => Array
(
[author_ru] => Михаил Юрьевич Дронов
[author_en] => Mikhail Yu. Dronov
)

)

[14] => Array
(
[id_section] => 13
[id] => 161
[id_journal] => 8
[name_ru] => ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МОЛОДЕЖНОЙ СЕКЦИИ ЙОШКАР-ОЛИНСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ИСТОРИИ В 2016 ГОДУ
[annotation_ru] => 2016 год для молодежной секции Йошкар-Олинского отделения Российского
общества интеллектуальной истории (РОИИ), действующего с сентября 2015 го-
да на базе историко-филологического факультета Марийского государственного
университета, был насыщен знаменательными событиями.
Секция значительно увеличилась благодаря привлечению нового поколения
студентов, интересующихся вопросами интеллектуальной истории, расширила те-
матику научных исследований, а также активно занялась общественной и куль-
турно-просветительской деятельностью.
[text_ru] => 2016 год для молодежной секции Йошкар-Олинского отделения Российского общества интеллектуальной истории (РОИИ), действующего с сентября 2015 года на базе историко-филологического факультета Марийского государственного университета, был насыщен знаменательными событиями.
Секция значительно увеличилась благодаря привлечению нового поколения студентов, интересующихся вопросами интеллектуальной истории, расширила те¬матику научных исследований, а также активно занялась общественной и культурно-просветительской деятельностью.
Важнейшим направлением исследовательской работы молодежной секции Йош¬кар-Олинского отделения РОИИ стал сбор, систематизация и анализ данных о боевом и трудовом подвиге участников Великой Отечественной войны – урожен¬цев Марийского края и соседних регионов. Использование современных информационных технологий, в частности, обобщенного компьютерного банка данных Министерства обороны Российской Федерации, позволило восстановить утрачен¬ные страницы жизни уроженцев Марийского края, студентов и преподавателей Марийского государственного университета, а обращение к материалам семейных архивов – обрести эмоциональную «точку памяти», через которую происходит восприятие прошлого. Работа с документальными материалами и источниками личного происхождения позволяет формировать критический подход к трактовкам военных событий и успешно противостоять попыткам фальсификации прошлого. Собранные материалы, без сомнения, являются важными источниками по истории Великой Отечественной войны, в том числе для исследований в проблематике интеллектуальной истории.
На базе молодежной секции Российского общества интеллектуальной истории в феврале – июне 2017 года в рамках памятных мероприятий, посвященных 75-летней годовщине начала Великой Отечественной войны, был проведен конкурс научно-исследовательских и творческих работ «Как ковалась Победа на фронте и в тылу». В конкурсе приняли участие как студенты вузов, так и школьники общеобразовательных учреждений Республики Марий Эл. В этой связи большой интерес представили исследовательские работы обучающихся в Марийском государственном университете студентов-иностранцев, выходцев из Средней Азии
и Кавказа, во многом отразившие общие для постсоветского пространства способы рецепции событий 1941–1945 годов. Чувство глубокой гордости за подвиг советского народа и вклад малой родины в приближение Победы, стремление проследить жизненный путь членов собственной семьи в данный исторический период, внести посильный вклад в формирование коллективного портрета Воина Великой Отечественной войны, несомненно, свойственно молодому поколению, сохранившему связь с прошлым советского народа.
Тематике Великой Отечественной войны были посвящены отдельные заседания научных клубов «Хронос» (история), «Сократ» (политология), «Логос» (филология), «Молодое перо» (журналистика). Студенты историко-филологического факультета продолжили работу по пополнению коллекций созданного в 2015 году интерактивного музея, в котором содержатся сведения об участниках войны – сту¬дентах, сотрудниках и преподавателях Марийского педагогического института им. Н. К. Крупской / Марийского государственного университета. Многие из чле¬нов секции были участниками общественно значимых мероприятий – Вахт Памяти, встреч с ветеранами Великой Отечественной войны, всероссийских патриотических акций «Георгиевская ленточка» и «Бессмертный полк». Стоит отметить, что студенты историко-филологического факультета также являются бойцами дейст¬вующего в Марийском государственном университете студенческого поискового отряда «Воскресение», занимающегося восстановлением исторической памяти
о событиях и участниках Великой Отечественной войны. В сентябре 2016 года
во время прохождения на базе Маргосуниверситета международной конференции «Русские и словаки в исторической ретроспективе: культура, политика и историческая память» состоялся круглый стол «Изучение истории и культуры славянских народов на исторических факультетах российских университетов», участни¬ками которого стали председатели и члены региональных отделений РОИИ. Важным пунктом программы конференции стало подписание договора о сотрудничестве между музеем поискового отряда «Воскресение» и Музеем Словацкого национального восстания (Банска Быстрица, Словацкая Республика).
Другим важнейшим направлением работы секции стала подготовка к мероприятиям, связанным с 85-летием высшего педагогического образования Республики Марий Эл. Студенты Йошкар-Олинского отделения РОИИ приняли активное участие в сборе материала по истории Марийского государственного педагогического института им. Н. К. Крупской / Марийского государственного университета, с их участием была проведена историческая викторина, художественная и фотовыставки.
В феврале 2016 года на базе Марийского государственного университета прошла XLVIII Урало-Поволжская археологическая конференция студентов и молодых ученых (УПАСК), в которой приняли участие представители 33 вузов Урала и Поволжья, Северо-Европейской части Российской Федерации, Крыма и Казахстана. Участие в крупнейшем всероссийском студенческом форуме позволило не только обсудить достижения в области археологии и этнологии, но и наметить направления междисциплинарных исследований.
В целом 2016 год открыл новые возможности для развития молодежной секции Йошкар-Олинского отделения РОИИ. В ближайших планах работы секции – проведение на регулярной основе круглых столов и семинаров по вопросам
истории и методологии, участие в грантовой и проектной деятельности, развитие научного сотрудничества со студентами российских и зарубежных вузов. Результаты лучших научно-исследовательских работ членов молодежной секции Йошкар-Олинского отделения РОИИ будут опубликованы в разделе «Дебют молодого ученого» научно-практического ежегодника «Запад – Восток».

[name_en] => ACTIVITIES OF THE YOUTH SECTION OF YOSHKAR-OLA BRANCH OF THE RUSSIAN SOCIETY OF THE INTELLECTUAL HISTORY IN 2016
[annotation_en] => Citation for an article: Lezhnina E. V. Activities of the youth section of Yoshkar-Ola branch
of the Russian Society of the intellectual history in 2016. West – East. 2016, no. 9,
pp. 189191
[text_en] => Citation for an article: Lezhnina E. V. Activities of the youth section of Yoshkar-Ola branch
of the Russian Society of the intellectual history in 2016. West – East. 2016, no. 9,
pp. 189191
[udk] =>
[order] => 15
[filepdf_ru] => 161_ru.pdf
[filepdf_en] => 161_en.pdf
[download] =>
[section_ru] => НАУЧНАЯ ХРОНИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
[section_en] => CHRONICLES AND BIBLIOGRAPHY
[authors] => Array
(
[0] => Array
(
[author_ru] => Елена Владимировна Лежнина
[author_en] => Elena V. Lezhnina
)

)

WORLD WAR I: PARTICIPANTS AND CONTEMPORARIES IN MINDS OF DESCENDANTS

UDC:

Section: PUBLICATION OF MATERIALS

Authors: Vera M. Novik ;

The article is devoted to the reconstruction of the war experience of the participants of World War I from Belarusian countryside whose memories are cherished naturally by their descendants. The author, a native of the Belarusian village Malaya Volya, collected memories of relatives and fellow villagers of World War I events for many years. Applying the method of oral history and military anthropology, the author recreated the atmosphere and mood during the stay of the villagers in the village Malaya Volya at the front, in the Austrian captivity and German occupation. An essential part of the narrative is to analyze the data of the local place names and origins of the village of nicknames, which became a kind of manifestation of historical memory. An essential part of the narration is to analyze data of local names and origin of rural nickname, which became a kind of manifestation of historical memory. There are memories of the German occupation of the village, the military campaigns of soldiers to revolutionary Moscow, relations between officers and soldiers in the Russian tsarist army. There is shown figuratively psychological state of the Belarusian peasant, whose moral principles have been violated by the war. There are shown house life and the daily life of the villagers in the trenches of war, in the Austrian captivity, during the occupation of the village by German troops. Fortunately, fate was kind to the people of the village Malaya Volya and participants of World War I, most of whom have returned home safe and sound.

West-East №9

Content all 15

WORLD WAR I: PARTICIPANTS AND CONTEMPORARIES IN MINDS OF DESCENDANTS

UDC:

Section: PUBLICATION OF MATERIALS

Authors: Vera M. Novik ;

TRAVELOGUE AS A HISTORICAL SOURCE

UDC:

Section: ARTICLES AND POSTS

Authors: Galina V. Rockina ;

ODYSSEUS’S JOURNEY TO THE AFTERLIFE: EXPERIENCE OF COMPREHENSION OF HUMAN PLACE IN GREEK THE ARCHAIC COSMOLOGY

UDC:

Section: ARTICLES AND POSTS

Authors: Yuliya S. Obidina ;

OBSERVATIONS ABOUT ENGLAND AND THE ENGLISH IN EGO DOCUMENTS AND RECORDS OF RUSSIAN TRAVELERS (THE END OF XVIII – EARLY XX CENTURIES)

UDC:

Section: ARTICLES AND POSTS

Authors: Irina R. Chikalova ;

SLOVAKIA AND RUSSIA IN NOTES OF SLOVAK AND RUSSIAN TRAVELERS OF THE ХVIII CENTURY

UDC:

Section: ARTICLES AND POSTS

Authors: Miroslav Danish;

"FROM LONDON TO CONSTANTINOPLE": A TRAVEL DIARY OF THE ENGLISH ARISTOCRAT LADY MARY WORTLEY MONTAGUE

UDC:

Section: ARTICLES AND POSTS

Authors: Daniela Kodayova;

SHOLARSHIPS OF RUSSIAN UNIVERSITIES IN EUROPE IN 1800–1810-TH (ON THE BASIS OF LETTERS AND DIARIES)

UDC:

Section: ARTICLES AND POSTS

Authors: Tat’yana N. Zhukovskaya;

TRIPS OF RUSSIAN SLAVISTS TO THE SLAVIC LANDS (FROM THE HISTORY OF THE FORMATION OF THE NATIONAL SLAVIC STUDIES)

UDC:

Section: ARTICLES AND POSTS

Authors: Galina N. Lebedeva;

UNKNOWN PAGES OF LIFE AUTHOR OF THE FIRST GUIDE TO CRIMEA G. G. MOSKVICH

UDC:

Section: ARTICLES AND POSTS

Authors: Larisa I. Lysova;

MALE SEXUALITY AND CONVENTIONAL MASCULINITY IN RUSSIAN ARISTOCRATIC CULTURE AT THE TURN OF XIX–XX CENTURIES (ON THE EXAMPLE OF L. N. TOLSTOY’S BIOGRAPHY)

UDC:

Section: GENDER STUDIES

Authors: Natal’ya L. Pushkaryova;

EGYPTIAN FATE TATAR PRINCESS TULUNBAY

UDC:

Section: GENDER STUDIES

Authors: Aleksandr G. Bakhtin;

IN THE TRENCHES AND IN CAPTIVITY: A SOLDIERS DIARY OF THE FIRST WORLD WAR (CONTINUED)

UDC:

Section: PUBLICATION OF MATERIALS

Authors: Aleksej N. Kudrjavcev ; Aleksandr V. Sokolov ;

CRIMEA IN TRAVEL NOTES OF EUROPEANS (XVII−XIX CENTURIES).

UDC:

Section: CHRONICLES AND BIBLIOGRAPHY

Authors: Oleg G. Levenshteyn;;

INTERNATIONAL SCIENTIFIC CONFERENCE “RUSSIAN AND SLOVAKS IN HISTORICAL RETROSPECTIVE: CULTURE, POLITICS AND HISTORICAL MEMORYˮ. SIXTH MEETING OF THE COMMISSION OF HISTORIANS IN RUSSIA AND SLOVAKIA (YOSHKAR-OLA, 20−22 SEPTEMBER 2016)

UDC:

Section: CHRONICLES AND BIBLIOGRAPHY

Authors: Galina V. Rokina; Mikhail Yu. Dronov;

ACTIVITIES OF THE YOUTH SECTION OF YOSHKAR-OLA BRANCH OF THE RUSSIAN SOCIETY OF THE INTELLECTUAL HISTORY IN 2016

UDC:

Section: CHRONICLES AND BIBLIOGRAPHY

Authors: Elena V. Lezhnina;