West-East №1

Title:

West-East №1

Number:

1

Year:

2008

Date publication on the site:

2015-11-10 10:41:52

Full journal in PDF:

Array
(
    [0] => Array
        (
            [id_section] => 1
            [id] => 1
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => К ВОПРОСУ СООТНОШЕНИЯ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ И ЭТНОГРАФИЧЕСКИХ ИСТОЧНИКОВ НА ПРИМЕРЕ ДОМОСТРОИТЕЛЬСТВА НАСЕЛЕНИЯ МАРИЙСКОГО ПОВОЛЖЬЯ ВО II-I ТЫС. ДО Н.Э. (методологический аспект)
            [annotation_ru] => 
            [text_ru] => В последние годы в археологии все больше стала выявляться значимость комплексов поселенческого характера. Однако следует заметить, что в силу специфики археологического материала в своих построениях исследователь вынужден оперировать субъективно. Одним из средств, позволяющих отча-сти преодолеть субъективизм, является правильная научно обоснованная система описания – «точное описание археологических фактов и наблюде-ний»1 при сопоставлении с данными других научных дисциплин, например, этнографии, лингвистики.
Научное познание базируется на изучении объектов, с которых и начи-нается исследование и формирование фактов2. В связи с этим для анализа домостроительства населения Марийского Поволжья во II-I тыс. до н.э. наиболее значимым археологическим объектом является поселение – си-стема жилищных объектов, и жилище как система взаимосвязанных между собой элементов (подобъектов): стена, пол, перекрытие, входное устройство, внутренняя планировка. Этнографический же источник содержит инфор-мацию о внешних признаках поселения (месте расположения, типе заселе-ния), планировке и деталях интерьера жилого сооружения.
Попытаемся рассмотреть более подробно соотношение совпадающих па-раметров археологических объектов и этнографического материала такой категории материальной культуры, как домостроительство.
Поселение – это «комплекс археологических объектов, расположенных на территории, служившей местом обитания человеческого коллектива»3. Причинная обусловленность формирования поселений может быть самой разной. Если, например, в I тыс. до н.э. большинство поселений представляли собой оборонительную крепость, то во II тыс. до н.э. существовало несколько факторов формирования поселения, причем, среди них была одна главная, если не единственная, – экономическая. Кооперация в трудовой деятельно-сти вела к необходимости иметь повседневные контакты и в силу этого се-литься либо рядом, либо на одном месте. Об уровне домостроительной техники свидетельствует мощность культурных напластований стратиграфическо-го слоя поселений. Следует оговориться, что мощность культурных напла-стований в пределах одного стратиграфического слоя и остатках строений в какой-то мере показывает, насколько долговременным было данное место обитания. Археологически фиксируется тип поселения и характер распо-ложения жилищ на одном поселении (в один или два параллельных ряда).
Выбор местообитания (прибрежно-речное расположение поселений, а так-же приовражный и водораздельный типы заселения), групповое расположе-ние нескольких поселений, характер расположения жилых сооружений относительно друг друга на одном поселении, описанные этнографами XVII – начала XX вв.4 находят полные аналогии при анализе поселений I тыс. до н.э.
Следующим важным объектом исследования домостроительства древнего населения является жилище. В археологическом аспекте жилище рассмат-ривается, прежде всего, как «вещь», искусственно созданная и заключающая в себе изолированное от природной среды, специально организованное про-странство, которое человек приспособил для своего обитания, своей жизне-деятельности5. Изучение объектов материальной культуры должно базиро-ваться на исследовании «внутренней жизни» вещей. «Внутреннюю жизнь» жилища формирует ряд значимых конструктивных элементов, среди кото-рых можно выделить самостоятельные и дополнительные объекты. К само-стоятельным объектам относятся: 1) объемно-планировочные элементы, т.е. крупные части, на которые можно расчленить весь объем жилого со-оружения, например, части жилища между основными расчленяющими его стенами; 2) конструктивные элементы, т.е. элементы, определяющие струк-туру жилища (перекрытие, основание жилища, отопительное устройство (очаг) и способ связи жилого пространства с окружающей средой (устрой-ство входа-выхода) и; 3) строительные материалы, т.е. сравнительно мел-кие детали, из которых состоят конструктивные элементыА. Впервые кон-структивная схема жилища была использована при исследовании жилых сооружений Прикамья Е.М. Черных6.
Жилое пространство было не только сопоставлено с внешним миром, но и противопоставлено ему, поскольку важнейшей характеристикой лю-бого жилого сооружения является его ограниченность от остального мира7. В связи с этим функционально значимым является такой конструктивный элемент какисследования жилища входное устройство (средство связи внут-реннего и внешнего пространств). От того, где расположен вход, зависит не только внутренняя планировка жилища. На конкретном археологиче-ском материале входное устройство удается определить достаточно точно лишь в тех случаях, когда сохраняются его отдельные детали (ниши распо-ложены выше или глубже по отношению к уровню пола, пандусы и т.п.) или дополнительное оформление (навес, тамбур, коридор). На территории Марийского Поволжья входы-выходы (жилое сооружение имело 2-3 вход-ных устройства) в жилых постройках II-I тыс. до н.э. обнаруживаются по выступам или коридорам, соединяющим между собой жилища. Этнографа-ми прослежена связь расположения входа с функциональной характери-стикой стен жилища и отдельных частей жилого пространства (правая-левая половины, передняя-задняя стена и т.п.). В этнографических свиде-тельствах конца XIX – начала XX вв. отмечается наличие в жилом соору-жении нескольких входов-выходов, что объясняется тремя причинами:
1. Как запасной выход в случае опасности.
2. Как условный разделитель жилого пространства на две сферы.
3. Мировоззренческая традиция8.
Этнографически известно, что вид и характер интерьера в жилом соору-жении диктовал обычай. В культурах традиционного типа за каждым пред-метом в интерьере, помимо его чисто утилитарных значений, скрывается значение символическое9, т.е. наиболее устойчивой из всех элементов, сла-гающих жилище, следует считать внутреннюю планировку10. Консерватив-ность, традиционность внутренней планировки определяется ее зависимо-стью от хозяйственных и социальных функций11. Совершенно очевидно, что внутреннее устройство жилой постройки, исследуемой археологами, можно раскрыть только в результате привлечения и сравнения с этнографически-ми материалами более позднего периода. На протяжении II-I тыс. до н.э. для жилых построек на территории Марийского Поволжья характерны типичные простейшие интерьеры с тремя обязательными конструктивными элемента-ми: очагом, хозяйственными ямами и боковыми нарами-лежанками.
Археологический материал дает лишь документальные данные об от-дельных элементах внутренней планировки. Так, можно установить только наличие, характер и местоположение очага – важного конструктивного элемента внутренней планировки жилища.
Лингвистические данные показывают, что очаг всегда рассматривается человеком как центр жилища: «...по степени освоенности человеком различаются не только дом и лес, являющиеся крайними точками противопоставлений, но и разные части поселения, соответственно – жилища, дома. Применительно к дому центром является очаг, где с ритуальной и хозяй-ственной точки зрения, сырое, неосвоенное, нечистое превращается в варе-ное, освоенное, чистое, где находится огонь, именно с очагом связаны важ-нейшие обряды...»12. Как можно заметить, очаг выполнял важную хозяйственную функцию приготовления пищи, обогревание, освещение.
Надо еще отметить, что очаг имел не только хозяйственную значимость. Очаг может быть организационным центром, поскольку каждый социум в пре-делах более крупной общности старается обособиться, если не в своем жи-лище, то хотя бы у своего очага.
Для многих народов, в том числе и для населения Марийского Поволжья во II-I тыс. до н.э., характерны многоочажные жилища. Вполне возможно, что в подобных жилищах функции очагов были разграничены. Так, например, с уверенностью можно говорить, что очаги, которые устраивались в коридорообразных входах жилищ II тыс. до н.э., имели явно техническое назначе-ние: в холодное время нагревать воздух, опускающийся в котлован жилища. Анализ топографии находок в очажных ямах может свидетельствовать о принадлежности данной части жилища к мужской либо к женской половине.
Важное место во внутреннем интерьере жилого сооружения занимали устроенные вдоль стен места отдыха (нары-лежанки). Как свидетельствуют этнографические источники, в ночное время они служили для сна и отдыха, а в дневное – были местом домашней работы. Определить конструкцию нар-лежанок в большинстве случаев не предоставляется возможным, по-скольку основным материалом для их изготовления служило дерево13. Археологически местонахождение нар можно установить по следам столбов-кольев и изредка по характеру культурного слоя.
Надо оговориться, что все вышеизложенное касалось именно жилой по-стройки. Понятие это является частью более обширной категории – построй-ка. Для древних периодов известны, в основном, жилые постройки, но встре-чаются также сооружения общественного, хозяйственного, культового (так называемые «дома мертвых») назначения. Критерии распознания построек разного функционального назначения будут, видимо, отличаться для каж-дого хронологического периода. Весьма вероятно функциональное назначение построек будет вести к типологическому различию жилых сооружений.
Исходя из вышеизложенного, следует отметить, что при сопоставлении материалов II-I тыс. до н.э. (археологические источники) и XVII – начала XX вв. (этнографические источники) домостроительства необходимо учиты-вать целый ряд условий. Прежде всего, не следует забывать, что этнографический материал в несколько раз субъективнее археологического (в археологии отражается не более 20% всего этнографического материала). Проводить сравнение в технике строительства жилых сооружений и выяв-лять особенности домостроительства на определенной территории по ар-хеологическим источникам и этнографическим данным периода средневе-ковья и нового времени следует осторожнее. Практика показывает, что техника строительства жилых сооружений любого народа на определенной территории формировалась и усовершенствовалась не только в собственной среде, но и под влиянием пришлого населения и соседей.
Резюмируя вышесказанное, отметим, что для полноценного сравнения археологических и этнографических материалов в исследовании домостроитель-ства следует использовать анализ в трех структурных уровнях: микроуровень (анализ отдельных построек, выявление функционального назначения и времени бытования отдельно по археологическим и этнографическим источникам), уровень целого памятника (поселение как единый и сложный социальный орга-низм), макроуровень (региональные исследования синхронных памятников)
Примечания
1 Каменицкий И.С., Маршак Б.И., Шер Я.А. Анализ археологических источников (Возможно-сти формализованного подхода) – М., 1975. – С. 17.
2 Генинг В.Ф. Структура археологического познания: Проблемы социально-исторического ис-следования. – Киев, 1989. – С. 58-65.
3 Там же.
4 Миллер Г.Ф. Описание живущих в Казанской губернии языческих народов, яко то черемис, чуваш, вотяков. – СПб., 1781. Георги И.Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов. – СПб., 1799. – Ч. 1. Лаптев. Материалы для географии и статистики России, собран-ные офицерами Генерального штаба. Казанская губерния. – М., 1861. Харузин Н.Н., Очерк истории развития жилища у финнов. // Этнографическое обозрение. №20-25. СПб., – 1895. Ни-кольский Н.В., История мари (черемис). – Казань. – 1920. и др.
5 Массон В.М. 1991. Вопросы социологической интерпретации древних жилищ и поселений // Реконструкция древних общественных отношений по археологическим материалам жилищ и поселений. – М., 1991. – С. 110-112.
6 Черных Е.М. Жилища племен Прикамья (I тыс. до н.э. – п.п. II тыс. до н.э.). Дис… канд. ист. наук. – М., 1992. – С. 35.
7 Байбурин А.К. Жилища в обрядах и представлениях восточных славян. – Л., 1983. – С. 184.
8 Никольский Н.В. История мари (черемис). – Казань, 1920. – С. 11.
9 Байбурин А.К. Жилища в обрядах и представлениях восточных славян. – Л., 1983. – С. 8-9.
10 Черных Е.М. Жилища племен Прикамья (I тыс. до н.э. – п.п. II тыс. до н.э.). Дис…. канд. ист. наук. – М., 1992. – С. 66.
11 Смирнов А.К. Периодизация памятников городецкой и дъяковской культур I тыс. до н.э. – I тыс. н.э. Автореф. … докт. ист. наук. – М., 1991. – С. 10.
12 Бузин В.С. Поселения и жилища мезолита-раннего металла Лесной зоны Европейской части СССР /социологический аспект/. Дис…. канд. ист. наук. – Л., 1988. С. 26.
13 Крюкова Т.А. Материальная культура марийцев XIX века. – Йошкар-Ола, 1956. – С. 71-72.
14 Щапова Ю.Л. Естественнонаучные методы в археологии. – М., 1988. – С. 151.
            [name_en] => TO THE QUESTION OF THE RELATION OF ARCHAEOLOGICAL AND ETHNOGRAPHIC SOURCES ON THE EXAMPLE OF THE HOUSE-BUILDING OF THE POPULATION OF THE MARIY VOLGA REGION IN II-I THOUSAND. BC. (methodological aspect)
            [annotation_en] => 
            [text_en] => 1
            [udk] => 
            [order] => 1
            [filepdf_ru] => 1_ru.pdf
            [filepdf_en] => 1_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => ДРЕВНЯЯ И СРЕДНЕВЕКОВАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Елена Евгеньевна  ВОРОБЬЁВА
                            [author_en] => Elena E. Vorob’yova 
                        )

                )

        )

    [1] => Array
        (
            [id_section] => 1
            [id] => 2
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ОТПЕЧАТКИ ПАЛЬЦЕВ ГОНЧАРОВ НА КЕРАМИКЕ С СЕЛИТРЕННОГО ГОРОДИЩА
            [annotation_ru] => 
            [text_ru] => Говоря о гончарном производстве золотоордынского города, мы пытаемся «привязать» керамические изделия к определенной гончарной мастерской либо к мастеру-керамисту. Но как это сделать? Ведь в письменных источ-никах сведения подобного рода отсутствуют. Мы попытаемся это сделать, используя материал, полученный в ходе археологических раскопок.
Интерес к отпечаткам пальцев на керамических изделиях в научной литературе возникал неоднократно. К примеру, М.В. Воеводский на основа-нии размерных особенностей отпечатков пальцев пытался выяснить, чьей рукой – мужской или женской – оставлены отпечатки пальцев на изделиях древних гончаров1. Затем работа в данном направлении была продолжена А.А. Бобринским и И.А. Гей. Они обратились к изучению строения кончиков пальцев, полагая, что в особенностях их строения проявляются возрастные и половые отличия древних гончаров. Поэтому они сделали акцент на изу-чении особенностей роста ногтевой пластины в длину, а также на те изме-нения, которые происходят при этом в толщине ногтя у мужчин и женщин различного возраста2.
Отпечатки пальцев гончаров также неоднократно встречаются на золо-тоордынских керамических изделиях. Практически все отпечатки пальцев гончаров находятся на нижнем прилепе ручек сосудов больших форм: это хумчи либо большие одноручные тарные кувшины. Правда, в нескольких слу-чаях были исключения, когда подобного рода отпечатки сохранились на со-судах меньшего размера, в частности, на корчаге и на одноручном горшке.
Какую информацию о золотоордынском гончарстве мы можем получить, изучая отпечатки кончиков пальцев гончаров на сосудах?
Можно ли, используя отпечатки кончиков пальцев на ручках сосудов, «привязать» изделия к одному мастеру-керамисту, к определенной гончар-ной мастерской либо группе мастерских, или более углубить наши знания вообще о формах организации ремесла в золотоордынском городе?
Ответить на поставленные вопросы с определенной долей уверенности можно, лишь используя материалы с крупного археологического объекта. В качестве такового мы привлечем гончарную мастерскую № 9 с Селитрен-ного городища, которое является остатками столицы Улуса Джучи – города Сарай ал-Махруса. Сейчас это село Селитренное, находящееся в Харабалин-ском районе Астраханской области.
В ноябре-декабре 2005 года на юго-восточной окраине села Селитрен-ное в ходе раскопок была исследована часть гончарной мастерской, в кото-рую входят двухкамерный горн для обжига красноглиняной керамики, предтопочная яма горна, часть двора мастерской с деревянным забором, участок капитальной сырцовой стены. Вероятно, во дворе мастерской была устроена площадка, на которой сосуды сушились перед обжигом в горне, и куда сосуды выставлялись после обжига. В ходе раскопок было обнаружено большое количество обломков красноглиняной гончарной керамики. Нумиз-матический материал датирует этот район города 1330-1350-ми годами3.
К слову, данный участок городища исследовался в 1922 г. Ф. Баллодом, определившим его как производственную зону Сарая и назвавшем его «Че-репяное поле», которое было занято керамическими мастерскими4.
Из материалов гончарной мастерской № 9 для работы были взяты ручки крупных красноглиняных сосудов с отпечатками пальцев. Всего было обрабо-тано 26 ручек сосудов.
В ходе исследования керамического материала мы столкнулись с про-блемой «нечитаемости» отпечатков. Почва в районе Селитренного городища сильно засолена, и за прошедшие столетия керамика пропиталась солями. Поэтому образцы керамики были обработаны раствором соляной кислоты. Затем очищенные фрагменты керамики были сфотографированы цифровым аппаратом «Vivitar». Компьютерная обработка готовых фрагментов была сделана заведующим кабинетом криминалистики и экспертом-криминалистом юридического факультета Марийского государственного университета Гусевым В.П.
Начиная работу, мы поставили перед собой несколько вопросов: почему отпечатки пальцев ставили на сосудах крупных форм, с какой целью они сюда помещались? Принадлежат отпечатки на сосудах одному мастеру или нескольким?
Но в ходе обработки керамического материала мы не только смогли «при-вязать» сосуды к одному или нескольким мастерам-керамистам, но и иссле-довать трассологические следы, оставленные инструментами гончаров. Срав-нение и совпадение трасс в следах пальцев рук гончаров и следов обработки гончарными орудиями на сравниваемых экспонатах позволило нам отнести ряд изделий к одному и тому же мастеру. Также полученные выводы мы смогли использовать для подтверждения существования на данном участке такой формы организации ремесла в средневековом городе, как «корханэ».
На 7 из 26 образцов хорошо «читались» только следы пальцев, а на 15 – только следы от орудия труда.
Первое, что мы сделали – сравнили на образцах совмещение трасс в сле-дах пальцев и выяснили, что отпечатки на 5 из 7 рассмотренных образцах принадлежат одному мастеру. Это Мастер X.
Отпечатки на двух образцах «выпали», поэтому условно считаем, что это два разных мастера.
Сравнив совмещение трасс в следах пальцев, мы с уверенностью гово-рим, что в мастерской работало, по крайней мере, три мастера.
Затем мы сравнили на образцах совмещение трасс в следах обработки поверхности сосудов гончарным орудием и получили такие результаты.
Следы на 11 из 15 рассмотренных образцов принадлежат одному ма-стеру. Это Мастер Y. Также просматривается еще одно совмещение трасс на двух образцах. Это Мастер Z.
Отпечатки на еще двух образцах «выпали», поэтому условно считаем, что это два разных мастера.
Сравнив совмещения трасс в следах обработки поверхности экспонатов гончарным орудием, считаем, что здесь просматриваются, по крайней мере, следы от четырех разных орудий.
Но все же: сколько мастеров работало в этой мастерской; мог ли один мастер использовать разные орудия?
На данный момент мы получили условно 7 мастеров-керамистов.
Второе, что мы сделали – попытались совместить все следы – и от паль-цев, и от орудий труда – на рассматриваемых образцах. То есть, используя две группы совпадений, мы «привязываем» сосуды к одному из 7-ми ма-стеров-керамистов.
Подобное совмещение произошло только на двух образцах. Значит, эти два сосуда по «пальчикам» принадлежат Мастеру X, а по «обрабатываемому орудию» – Мастеру Y. Получается, что данные сосуды сделал один и тот же мастер. Поэтому мы «объединили» обоих «условных» мастеров и их изделия.
Следовательно, из 26 рассмотренных образцов с определенной долей уве-ренности мы смогли «привязать» к одному мастеру 11 изделий. Это Ма-стер 1. Далее, еще два изделия принадлежат Мастеру 2. И у нас остается еще 4 изделия, на которых не произошло никаких совпадений. Вероятно, они могли быть сделаны 2, 3 или 4-мя разными мастерами, а возможно, и нет. По крайней мере, мы с уверенностью можем сказать, что в найденной гончарной мастерской в 30-х гг. XIV столетия, как минимум, работало 2 ма-стера-керамиста, но их число могло быть и больше (до 6).
Все рассмотренные отпечатки пальцев находятся на ручках больших со-судов – это хумчи и одноручные тарные кувшины. Отпечатки оставлены на нижнем прилепе ручки и число их колеблется от 1 до 3.
Почему они ставились именно здесь и на таких больших сосудах? На этот вопрос нельзя дать однозначного ответа. Но можно предположить, что это могла быть либо мета мастера-керамиста, либо знак, отмечающий сосуды определенного объема.
Итак, исследуя отпечатки, оставленные на ручках крупных тарных со-судов, мы выяснили, что в данной конкретной мастерской в 1330-50-е гг. работало несколько мастеров – от 2 до 6.
В рассматриваемой гончарной мастерской № 9 с Селитренного городища двухкамерный горн имел рабочий объем камеры обжига более 20 м3. В этой мастерской, вероятно, изготавливали и обжигали только неполивную кера-мику таких форм, как амфоровидные кувшины, хумы, хумчи, дигири, кув-шины, корчаги, афтоба, горшки, туваки, миски, тазы, трубы. Это стандарт-ный ассортимент местной мастерской любого золотоордынского города. Обработанные керамические материалы позволяют говорить, что объем про-дукции, выпускаемой мастерской, был значителен. Сохранившихся фраг-ментов керамики – более 30 тыс., не считая археологически целых форм.
Исходя из таких объемов продукции и такого количества мастеров-кера-мистов можно предположить, что данная мастерская относится к той форме организации производства, которую называют «корханэ».
Ранее Г.А. Федоров-Давыдов высказал предположение, что в нижневолж-ских золотоордынских городах существовало три формы организации ке-рамического производства.
Первой формой организации ремесла являлись индивидуальные мастер-ские с узкой специализацией и небольшим объемом производства.
Второй формой организации ремесла были усадебные мастерские. В од-ной усадьбе могли соединяться незначительные по объему производства разного вида, например, гончарное, ювелирное, косторезное и т.п. Работа велась на хозяина, специализация была узкая.
Третьей формой ремесла были большие мастерские со многими горнами с техническим разделением труда, работавшие по единому порядку и под единым началом. Несколько десятков ремесленников здесь были объедине-ны в одну мануфактуру, принадлежавшую какому-нибудь богатому и вид-ному лицу. Применялся здесь подневольный труд5.
В настоящее время с Селитренного городища получено много нового ма-териала. Анализ данного материала позволил Е.М. Пигареву в дополнение к схеме, предложенной Г.А. Федоровым-Давыдовым, выделить четвертую форму организации керамического производства. Предложенная им схема выглядит так.
Первая форма организации керамического ремесла – индивидуальная ма-стерская с узкой специализацией труда, принадлежит она городскому ма-стеру. В такой мастерской имеется один горн несложной конструкции и не-большого объема.
Вторая форма организации керамического ремесла – усадебная мастер-ская, принадлежащая горожанину средней руки, в зависимости у которого были 2-3 мастера или подмастерья. В такой мастерской было несколько разных по конструкции горнов и более широкая специализация. Часть про-дукции шла на обеспечение потребностей населения усадьбы, а остальная, большая часть, была направлена на городской рынок.
Третья форма организации керамического ремесла – крупная усадебная мастерская, которая принадлежала крупному вельможе или купцу. Для нее характерно наличие большого количества горнов разных видов и широкий ассортимент выпускаемой продукции для обеспечения потребностей рынка. В зависимости у владельца находилось до нескольких десятков человек.
Четвертая форма организации керамического ремесла – большое вне-усадебное производство (мануфактура, фабрика), которое могло принадле-жать хану или члену ханской семьи. Такие мастерские назывались «кор-ханэ»6. В «Тарих-и Вассаф» записано: «Было постановлено, чтобы каждый из царевичей довольствовался исчисленными тысячами [людей] и собствен-ными мастерскими (карханеха-ии-хасс) в Бухаре и Самарканде»7.
Это было огромное производство с принудительным трудом специали-стов разных профилей под единым началом. Такие предприятия оснащались большим количеством горнов разных конструкций, предназначенных для выпуска широкого ассортимента керамических изделий в большом объеме. Их работа была направлена на рынок, и трудились здесь десятки и сотни че-ловек. Для бесперебойной деятельности здесь была создана единая система снабжения топливом, сырьем, людскими резервами и отлажена система сбы-та готовой продукции. Такое предприятие могло принадлежать человеку с очень высоким социальным статусом и неограниченными возможностями8.
Именно к этой, четвертой, форме организации керамического ремесла и относится мастерская № 9.
Итак, изучая отпечатки кончиков пальцев гончаров на ручках сосудов с определенного археологического объекта, мы можем получить информа-цию такого рода, как: 1) к какой форме организации керамического ремесла относится данная мастерская; 2) каков был объем данного производства; 3) какой видовой ассортимент выпускала мастерская; 4) сколько мастеров-керамистов работало в мастерской.
Все это, безусловно, дополняет и расширяет наши знания о керамиче-ском производстве в нижневолжских городах Улуса Джучи.
Примечания
1 К изучению гончарной техники первобытно-коммунистического общества на территории лес-ной зоны европейской части РСФСР / М.В. Воеводский // Советская археология. – 1936. – № 1.
2 Первые итоги изучения отпечатков кончиков пальцев на керамике / Бобринский А.А., Гей И.А. // Гуманитарная наука в России: соровские лауреаты. Т. 2: История. Археология. Культурная антропология и этнография (Материалы Всероссийского конкурса научно-исследовательских проектов в области гуманитарных наук, 1994 г.). – М., 1996. – С. 183-189.
3 Пигарев Е.М. Отчет об археологических раскопках на Селитренном городище в Харабалин-ском районе Астраханской области в 2005 г. – Астрахань, 2006. – С. 4-10.
4 Старый и Новый Сарай, столицы Золотой Орды (Результаты археологических работ летом 1922 года) / Баллод Ф. // Татарская археология. – 1998. – № 2 (3). – С. 109-134.
5 Федоров-Давыдов Г.А. Золотоордынские города Поволжья. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994. – С. 168.
6 Пигарев Е.М. Гончарное производство золотоордынского города Сарай (Селитренное городи-ще). Автореферат дисс… канд. ист. наук: 07.00.06. – Казань, 2008. – С. 17-18.
7 Петрушевский И.С. Земледелие и аграрные отношения в Иране XIII-XIV в. – М.; Л., 1960. – С. 132, прим.
8 Пигарев Е.М., 2008. – С. 18.
            [name_en] => GONCHAROV’S FINGERPRINTS ON POTTERY FROM THE SELITRENNOYE SETTLMENT
            [annotation_en] => 
            [text_en] => Говоря о гончарном производстве золотоордынского города, мы пытаемся «привязать» керамические изделия к определенной гончарной мастерской либо к мастеру-керамисту. Но как это сделать? Ведь в письменных источ-никах сведения подобного рода отсутствуют. Мы попытаемся это сделать, используя материал, полученный в ходе археологических раскопок.
Интерес к отпечаткам пальцев на керамических изделиях в научной литературе возникал неоднократно. К примеру, М.В. Воеводский на основа-нии размерных особенностей отпечатков пальцев пытался выяснить, чьей рукой – мужской или женской – оставлены отпечатки пальцев на изделиях древних гончаров1. Затем работа в данном направлении была продолжена А.А. Бобринским и И.А. Гей. Они обратились к изучению строения кончиков пальцев, полагая, что в особенностях их строения проявляются возрастные и половые отличия древних гончаров. Поэтому они сделали акцент на изу-чении особенностей роста ногтевой пластины в длину, а также на те изме-нения, которые происходят при этом в толщине ногтя у мужчин и женщин различного возраста2.
Отпечатки пальцев гончаров также неоднократно встречаются на золо-тоордынских керамических изделиях. Практически все отпечатки пальцев гончаров находятся на нижнем прилепе ручек сосудов больших форм: это хумчи либо большие одноручные тарные кувшины. Правда, в нескольких слу-чаях были исключения, когда подобного рода отпечатки сохранились на со-судах меньшего размера, в частности, на корчаге и на одноручном горшке.
Какую информацию о золотоордынском гончарстве мы можем получить, изучая отпечатки кончиков пальцев гончаров на сосудах?
Можно ли, используя отпечатки кончиков пальцев на ручках сосудов, «привязать» изделия к одному мастеру-керамисту, к определенной гончар-ной мастерской либо группе мастерских, или более углубить наши знания вообще о формах организации ремесла в золотоордынском городе?
Ответить на поставленные вопросы с определенной долей уверенности можно, лишь используя материалы с крупного археологического объекта. В качестве такового мы привлечем гончарную мастерскую № 9 с Селитрен-ного городища, которое является остатками столицы Улуса Джучи – города Сарай ал-Махруса. Сейчас это село Селитренное, находящееся в Харабалин-ском районе Астраханской области.
В ноябре-декабре 2005 года на юго-восточной окраине села Селитрен-ное в ходе раскопок была исследована часть гончарной мастерской, в кото-рую входят двухкамерный горн для обжига красноглиняной керамики, предтопочная яма горна, часть двора мастерской с деревянным забором, участок капитальной сырцовой стены. Вероятно, во дворе мастерской была устроена площадка, на которой сосуды сушились перед обжигом в горне, и куда сосуды выставлялись после обжига. В ходе раскопок было обнаружено большое количество обломков красноглиняной гончарной керамики. Нумиз-матический материал датирует этот район города 1330-1350-ми годами3.
К слову, данный участок городища исследовался в 1922 г. Ф. Баллодом, определившим его как производственную зону Сарая и назвавшем его «Че-репяное поле», которое было занято керамическими мастерскими4.
Из материалов гончарной мастерской № 9 для работы были взяты ручки крупных красноглиняных сосудов с отпечатками пальцев. Всего было обрабо-тано 26 ручек сосудов.
В ходе исследования керамического материала мы столкнулись с про-блемой «нечитаемости» отпечатков. Почва в районе Селитренного городища сильно засолена, и за прошедшие столетия керамика пропиталась солями. Поэтому образцы керамики были обработаны раствором соляной кислоты. Затем очищенные фрагменты керамики были сфотографированы цифровым аппаратом «Vivitar». Компьютерная обработка готовых фрагментов была сделана заведующим кабинетом криминалистики и экспертом-криминалистом юридического факультета Марийского государственного университета Гусевым В.П.
Начиная работу, мы поставили перед собой несколько вопросов: почему отпечатки пальцев ставили на сосудах крупных форм, с какой целью они сюда помещались? Принадлежат отпечатки на сосудах одному мастеру или нескольким?
Но в ходе обработки керамического материала мы не только смогли «при-вязать» сосуды к одному или нескольким мастерам-керамистам, но и иссле-довать трассологические следы, оставленные инструментами гончаров. Срав-нение и совпадение трасс в следах пальцев рук гончаров и следов обработки гончарными орудиями на сравниваемых экспонатах позволило нам отнести ряд изделий к одному и тому же мастеру. Также полученные выводы мы смогли использовать для подтверждения существования на данном участке такой формы организации ремесла в средневековом городе, как «корханэ».
На 7 из 26 образцов хорошо «читались» только следы пальцев, а на 15 – только следы от орудия труда.
Первое, что мы сделали – сравнили на образцах совмещение трасс в сле-дах пальцев и выяснили, что отпечатки на 5 из 7 рассмотренных образцах принадлежат одному мастеру. Это Мастер X.
Отпечатки на двух образцах «выпали», поэтому условно считаем, что это два разных мастера.
Сравнив совмещение трасс в следах пальцев, мы с уверенностью гово-рим, что в мастерской работало, по крайней мере, три мастера.
Затем мы сравнили на образцах совмещение трасс в следах обработки поверхности сосудов гончарным орудием и получили такие результаты.
Следы на 11 из 15 рассмотренных образцов принадлежат одному ма-стеру. Это Мастер Y. Также просматривается еще одно совмещение трасс на двух образцах. Это Мастер Z.
Отпечатки на еще двух образцах «выпали», поэтому условно считаем, что это два разных мастера.
Сравнив совмещения трасс в следах обработки поверхности экспонатов гончарным орудием, считаем, что здесь просматриваются, по крайней мере, следы от четырех разных орудий.
Но все же: сколько мастеров работало в этой мастерской; мог ли один мастер использовать разные орудия?
На данный момент мы получили условно 7 мастеров-керамистов.
Второе, что мы сделали – попытались совместить все следы – и от паль-цев, и от орудий труда – на рассматриваемых образцах. То есть, используя две группы совпадений, мы «привязываем» сосуды к одному из 7-ми ма-стеров-керамистов.
Подобное совмещение произошло только на двух образцах. Значит, эти два сосуда по «пальчикам» принадлежат Мастеру X, а по «обрабатываемому орудию» – Мастеру Y. Получается, что данные сосуды сделал один и тот же мастер. Поэтому мы «объединили» обоих «условных» мастеров и их изделия.
Следовательно, из 26 рассмотренных образцов с определенной долей уве-ренности мы смогли «привязать» к одному мастеру 11 изделий. Это Ма-стер 1. Далее, еще два изделия принадлежат Мастеру 2. И у нас остается еще 4 изделия, на которых не произошло никаких совпадений. Вероятно, они могли быть сделаны 2, 3 или 4-мя разными мастерами, а возможно, и нет. По крайней мере, мы с уверенностью можем сказать, что в найденной гончарной мастерской в 30-х гг. XIV столетия, как минимум, работало 2 ма-стера-керамиста, но их число могло быть и больше (до 6).
Все рассмотренные отпечатки пальцев находятся на ручках больших со-судов – это хумчи и одноручные тарные кувшины. Отпечатки оставлены на нижнем прилепе ручки и число их колеблется от 1 до 3.
Почему они ставились именно здесь и на таких больших сосудах? На этот вопрос нельзя дать однозначного ответа. Но можно предположить, что это могла быть либо мета мастера-керамиста, либо знак, отмечающий сосуды определенного объема.
Итак, исследуя отпечатки, оставленные на ручках крупных тарных со-судов, мы выяснили, что в данной конкретной мастерской в 1330-50-е гг. работало несколько мастеров – от 2 до 6.
В рассматриваемой гончарной мастерской № 9 с Селитренного городища двухкамерный горн имел рабочий объем камеры обжига более 20 м3. В этой мастерской, вероятно, изготавливали и обжигали только неполивную кера-мику таких форм, как амфоровидные кувшины, хумы, хумчи, дигири, кув-шины, корчаги, афтоба, горшки, туваки, миски, тазы, трубы. Это стандарт-ный ассортимент местной мастерской любого золотоордынского города. Обработанные керамические материалы позволяют говорить, что объем про-дукции, выпускаемой мастерской, был значителен. Сохранившихся фраг-ментов керамики – более 30 тыс., не считая археологически целых форм.
Исходя из таких объемов продукции и такого количества мастеров-кера-мистов можно предположить, что данная мастерская относится к той форме организации производства, которую называют «корханэ».
Ранее Г.А. Федоров-Давыдов высказал предположение, что в нижневолж-ских золотоордынских городах существовало три формы организации ке-рамического производства.
Первой формой организации ремесла являлись индивидуальные мастер-ские с узкой специализацией и небольшим объемом производства.
Второй формой организации ремесла были усадебные мастерские. В од-ной усадьбе могли соединяться незначительные по объему производства разного вида, например, гончарное, ювелирное, косторезное и т.п. Работа велась на хозяина, специализация была узкая.
Третьей формой ремесла были большие мастерские со многими горнами с техническим разделением труда, работавшие по единому порядку и под единым началом. Несколько десятков ремесленников здесь были объедине-ны в одну мануфактуру, принадлежавшую какому-нибудь богатому и вид-ному лицу. Применялся здесь подневольный труд5.
В настоящее время с Селитренного городища получено много нового ма-териала. Анализ данного материала позволил Е.М. Пигареву в дополнение к схеме, предложенной Г.А. Федоровым-Давыдовым, выделить четвертую форму организации керамического производства. Предложенная им схема выглядит так.
Первая форма организации керамического ремесла – индивидуальная ма-стерская с узкой специализацией труда, принадлежит она городскому ма-стеру. В такой мастерской имеется один горн несложной конструкции и не-большого объема.
Вторая форма организации керамического ремесла – усадебная мастер-ская, принадлежащая горожанину средней руки, в зависимости у которого были 2-3 мастера или подмастерья. В такой мастерской было несколько разных по конструкции горнов и более широкая специализация. Часть про-дукции шла на обеспечение потребностей населения усадьбы, а остальная, большая часть, была направлена на городской рынок.
Третья форма организации керамического ремесла – крупная усадебная мастерская, которая принадлежала крупному вельможе или купцу. Для нее характерно наличие большого количества горнов разных видов и широкий ассортимент выпускаемой продукции для обеспечения потребностей рынка. В зависимости у владельца находилось до нескольких десятков человек.
Четвертая форма организации керамического ремесла – большое вне-усадебное производство (мануфактура, фабрика), которое могло принадле-жать хану или члену ханской семьи. Такие мастерские назывались «кор-ханэ»6. В «Тарих-и Вассаф» записано: «Было постановлено, чтобы каждый из царевичей довольствовался исчисленными тысячами [людей] и собствен-ными мастерскими (карханеха-ии-хасс) в Бухаре и Самарканде»7.
Это было огромное производство с принудительным трудом специали-стов разных профилей под единым началом. Такие предприятия оснащались большим количеством горнов разных конструкций, предназначенных для выпуска широкого ассортимента керамических изделий в большом объеме. Их работа была направлена на рынок, и трудились здесь десятки и сотни че-ловек. Для бесперебойной деятельности здесь была создана единая система снабжения топливом, сырьем, людскими резервами и отлажена система сбы-та готовой продукции. Такое предприятие могло принадлежать человеку с очень высоким социальным статусом и неограниченными возможностями8.
Именно к этой, четвертой, форме организации керамического ремесла и относится мастерская № 9.
Итак, изучая отпечатки кончиков пальцев гончаров на ручках сосудов с определенного археологического объекта, мы можем получить информа-цию такого рода, как: 1) к какой форме организации керамического ремесла относится данная мастерская; 2) каков был объем данного производства; 3) какой видовой ассортимент выпускала мастерская; 4) сколько мастеров-керамистов работало в мастерской.
Все это, безусловно, дополняет и расширяет наши знания о керамиче-ском производстве в нижневолжских городах Улуса Джучи.
Примечания
1 К изучению гончарной техники первобытно-коммунистического общества на территории лес-ной зоны европейской части РСФСР / М.В. Воеводский // Советская археология. – 1936. – № 1.
2 Первые итоги изучения отпечатков кончиков пальцев на керамике / Бобринский А.А., Гей И.А. // Гуманитарная наука в России: соровские лауреаты. Т. 2: История. Археология. Культурная антропология и этнография (Материалы Всероссийского конкурса научно-исследовательских проектов в области гуманитарных наук, 1994 г.). – М., 1996. – С. 183-189.
3 Пигарев Е.М. Отчет об археологических раскопках на Селитренном городище в Харабалин-ском районе Астраханской области в 2005 г. – Астрахань, 2006. – С. 4-10.
4 Старый и Новый Сарай, столицы Золотой Орды (Результаты археологических работ летом 1922 года) / Баллод Ф. // Татарская археология. – 1998. – № 2 (3). – С. 109-134.
5 Федоров-Давыдов Г.А. Золотоордынские города Поволжья. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994. – С. 168.
6 Пигарев Е.М. Гончарное производство золотоордынского города Сарай (Селитренное городи-ще). Автореферат дисс… канд. ист. наук: 07.00.06. – Казань, 2008. – С. 17-18.
7 Петрушевский И.С. Земледелие и аграрные отношения в Иране XIII-XIV в. – М.; Л., 1960. – С. 132, прим.
8 Пигарев Е.М., 2008. – С. 18.
            [udk] => 
            [order] => 2
            [filepdf_ru] => 2_ru.pdf
            [filepdf_en] => 2_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => ДРЕВНЯЯ И СРЕДНЕВЕКОВАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Светлана Александровна  КУРОЧКИНА
                            [author_en] => Svetlana A. Kurochkina 
                        )

                )

        )

    [2] => Array
        (
            [id_section] => 1
            [id] => 3
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ВЛИЯНИЕ КАСТОВОГО СТРОЯ И ГЕНДЕРНЫХ УСТАНОВОК НА ФОРМЫ БРАКА В ДРЕВНЕЙ ИНДИИ
            [annotation_ru] => 
            [text_ru] => В древней Индии не существовало единой формы брака. В законоведче-ской литературе их насчитывается обычно восемь1. Брак брахма выражал-ся в простом дарении отцом дочери; он мог быть следствием как особой за-интересованности отца в том, чтобы породниться с определенной семьей, так и зависимости от жениха или его отца. Дайва – дарение дочери жрецу, исполнившему для отца жертвенный обряд, мог быть и проявлением благо-честия, и простой платой за службу, когда других средств у жертвователя не было. Арша носил форму покупки невесты; в качестве выкупа указыва-ются бык и корова или две их пары. Праджапатья предполагал женитьбу на равных условиях без каких-либо особых обязательств. Отец выдает дочь замуж без приданого и без выкупа, при этом говорят: «исполняйте обязанности (мужа и жены) в согласии»2. Асура, подобно арше, предусматривал покупку невесты, но сумма калыма устанавливалась не обычаем, а самими договаривающимися сторонами. Ганд-харва основывался на добровольном союзе женщины и мужчины и не тре-бовал согласия родителей. Такой брак часто совершался без всяких обря-дов, кроме устного обещания. Разумеется, для традиционной Индии такой брак был большой редкостью. Ракшаса был похищением женихом девушки из отцовского дома (хорошо знакомое нам умыкание). Наконец, восьмой формой брака пайшача считалось овладение женщиной спящей, опьянен-ной или безумной. Не совсем ясно, что в данном случае имеется в виду; возможно, какой-нибудь местный брачный обряд3. Обычно отец семейства решал все дела, включая выдачу дочери замуж. Первые четыре вида, будучи одобрены отцом, считаются законными: брах-манический, праджпатийский, арша, дайва. Для остальных требуется со-гласие как матери, так и отца4. Как явствует из вышеописанного обзора, брак с приданым, обычный в бо-лее позднее время, распространения еще не получил. Не исключено, что первоначально перечисленные формы брака бытовали у разных племен, но в литературе они все рассматривались как законные, хотя не в равной ме-ре, для разных варн. Первые четыре допускались преимущественно для брах-манов, гандхарна и ракшаса – для кшатриев, асура – для вайшьев и шудр. Все священные сочинения не одобряют асуру, при котором невесту про-сто покупали у отца, хотя «Артхашастра» безоговорочно признает этот брак. Брак ракшаса, то есть посредством умыкания, особенно широко практи-ковался у воинов. В «Камасутре» обозначен следующий момент, в котором говорится, что по-сле омовения и обеда с родителями будущей жены мужчина обязан взять ее в жены, выбрав одну из четырех разновидностей брака5 (подразумеваются, видимо, брахманический, праджпатийский, арша, дайва). Следовательно, мужчина в совокупности со своей семьей и родственниками мог выбирать форму для заключения брака, но мнение родителей будущей супруги тоже принималось во внимание. Причем не только отца невесты, но и ее матери. Не ко всем формам древние законоведы относились одинаково; в своих оценках их добродетельности они сильно расходятся, лишь восьмую – пайшачи – единодушно осуждают. Последние три брака названы именами демонов, среди которых пайшачи считались наиболее низкими и отвратительными6. Согласны древние авторитеты только в том, что жениху полагалось до-стичь периода зрелости, а невеста должна была быть намного моложе его7. Считалось, что в идеальном браке возраст невесты должен составлять треть возраста жениха, значит, мужчине двадцати четырех лет следовало жениться на восьмилетней девочке. Хотя изначально Веды запрещали вступать в брак женщинам ранее 15-20 лет, а мужчинам за 25 и даже за 30. Но брахманы так ловко переиначили Веды, что стало возможно вступить в брак в любом возрасте8. Указанные формы брака закреплялись тысячелетиями и строго охраня-лись от каких-либо новых веяний. Устанавливалось четыре вида браков: брак отроков, брак младенцев, брак детей и брак во чреве. В последнем случае венчались не молодые, а их беременные матери9. Сознание общности происхождения и столь длительного родства ее чле-нов порождало кастовое самосознание, т.е. чувство взаимосвязи, сплоченно-сти, и, в конечном счете, способствовало консолидации касты как особой социальной общности. И, естественно, что определенные традиции брачных связей поддерживались и передавались в течение многих поколений. Тра-диционные генеалогии каст могут восходить к историческим лицам тысяче-летней давности и даже к героям индийского эпоса10. Каждый индиец принадлежит определенной семье, в которой каждый, в зависимости от пола и возраста, занимает то или иное положение. Все достаточно взрослые члены семьи знают о своей принадлежности к более крупной группе близких родственников, внутри которой они, как и в семье, не заключают брачных связей. Брак в условиях кастового общества приобретает особую социальную значимость. Брачные контракты заключаются между семьями. При этом воля и желания самих брачующихся учитываются не всегда. Более того, брак по любви, по выбору самих брачующихся с традиционной точки зре-ния бессмыслен и даже аморален. Аморален потому, что с позиции касто-вой ортодоксии выглядел бы легализацией половых влечений и связей. Не случайно жених и невеста в продолжение длительного, многоступенного брачного церемониала стараются всячески подавить в себе чувства симпа-тии к партнеру и показать себя безгласным и равнодушным объектом брач-ного контракта11. Например, если мужчина и женщина делают любовные намеки, тайно ведут любовную беседу, то она подлежит штрафу, а с муж-чины он взимается в двойном размере12. Если беседа велась в месте, поль-зующемся сомнительной репутацией, то денежный штраф мог быть заме-нен плетью13. Превалируют в брачных союзах интересы брачующихся семей. Тут опять же сказываются исключительно кастовые установки, которые ставят благополучие своей общности превыше всего, превыше своих соб-ственных интересов. Семьи рассматривают браки своих членов как важнейшую социальную функцию и руководствуются при выборе брачных партнеров установившейся в данном кастовом подразделении традицией. Брачного партнера ищут в семь-ях других, вполне определенных подразделений касты, как делали их праде-ды и более отдаленные предки. Особенно тщательно выбирают жен: мужчина и его семья должны обратить внимание на девушку из хорошей семьи, у кото-рой еще живы родители; она должна быть из одной с мужчиной касты и варны, иметь добрый нрав и быть красивой. В «Камасутре» также описывается внешность добродетельной жены: с хорошими волосами, ногтями, зубами, красивыми губами, недопустимо ни одно телесное уродство, нежелательно слабое здоровье. Есть характеристики девушек, на которых не следует же-ниться: те, кого скрывают от глаз; те, которые имеют неблагозвучное имя; те, у которых низко опущен нос, а ноздри вывернуты вверх; девушки, ко-торые сложены, как мужчины; сутулые; те, кто тем или иным образом обезображены, не достигшие половой зрелости14. «Рамаяна» также рисует эталон примерной жены, называя ее не иначе как: «дивнобедрая», «ясно-окая», «луноликая», «тонкостанная»15. Здесь влияние гендерных установок, которые предписывают и даже навязывают свой стереотип по поводу того, как должна выглядеть идеальная жена. Для совершения брака с достойной девушкой родители и родственники мужчины должны указать родителям девушки недостатки всех мужчин, которые могут пожелать взять ее в жены, в то же самое время расхвали-вать и даже преувеличивать достоинства родственников и родителей своего друга, чтобы он понравился родителям девушки, особенно ее матери. Один из друзей должен выдать себя за астролога, и посулить в будущем новой семье огромное счастье и богатство. Другие же друзья могут попытаться вызвать ревность у матери девушки, рассказав ей, что их другу предста-вилась возможность взять в жены еще лучшую девушку, чем ее дочь. Тут просматривается один любопытный момент: несмотря на то, что всем в се-мье распоряжался отец, мать играла не последнюю роль в определении судьбы дочери, так как семья, ее внутренний мир – удел женщины. Однако, в «Махабахарате» описана ситуация, где возможность зарождения брака за-висит от решения отца (когда Шантану пытается добиться руки Сатьявати), о согласии матери не упоминается 16. Из этого можно сделать вывод, что женщина играла определенную роль в судьбе дочери, хотя в письменных источниках пропагандируется исключительно решение отца в этом вопросе. Получается, что патриархальные гендерные установки имели место быть. Мужчина не должен жениться всякий раз, когда ему хочется этого17. Этому должно предшествовать какое-либо предсказание, знак или знаме-ние. Когда девушка достигает брачного возраста, родители должны красиво нарядить ее и позаботиться о том, чтобы она была на виду. Каждый день, нарядив и украсив дочь подобающим образом, родители должны посылать девушку с подругами на игры, жертвоприношения и брачные церемонии и тем самым показывать ее людям в лучшем виде, поскольку она становит-ся чем-то вроде товара, до тех пор, пока не найдется достойный жених18. Это влияние гендерных установок, когда девушка, достигнув определенного возраста, должна выйти замуж, а ее родители занимаются подбором под-ходящего для их семьи (не для девушки, а именно для семьи) жениха. Хотя в «Камасутре» мельком просматривается вариант, когда девушка сама ищет себе мужа. Это возможно в том случае, если девушка обладает хоро-шими качествами и хорошо воспитана, но родилась в незнатной семье или потеряла состояние, а также, если она лишилась родителей, но продолжает соблюдать правила своей семьи и касты и желает вступить в брак по дости-жению подходящего возраста. Она должна приложить все усилия к тому, чтобы завоевать сильного и красивого юношу или человека, который сможет жениться на ней даже без согласия своих родителей. Девушка сама должна добиваться этого теми способами, которые сделают возможным желанный ею брак. Это походит на гендерные феминистские установки, когда женщина занимает активную позицию и сама строит свою семейную жизнь. Однако та-кое бывало довольно редко, потому что для такой традиционной страны, как древняя Индия, с ее кастовой замкнутостью, это было чересчур нехарактерно. Брак в кастовом обществе представляет мельчайшее экзогамное подраз-деление кастовой структуры и мельчайшую же функциональную его еди-ницу. Группы в десятки и сотни семей образуют, как было сказано, более крупные экзогамные общности внутри касты, более или менее строго лока-лизованные, например, кулы, кунбы, кханданы. Эти, в свою очередь, со-ставляют организационные слагаемые еще более крупных экзогамных еди-ниц, например, тхоков, мулов, нукхов и т.д., вплоть до крупнейших в касте экзогамных общностей, как бхаибандх, бирадари, готра. Естественно, что как бы ни была крупна экзогамная группа, браки внутри нее исключены19. Браки в кастовой среде преимущественно моногамны. Почти в такой же пропорции у большинства каст преобладает патрили-нейность в счете родства и наследования, и вирилокальность брачных сою-зов. Показателем кастового престижа во многих случаях является строгость запрета повторных браков для вдов в большинстве каст – кастовая уста-новка, так как даже патриархальный тип отношений не ставит женщину в столь жесткие, даже можно сказать суровые, рамки. Обязательным условием первых браков является девственность невест. Если женщина уже имела сексуальные отношения с мужчиной до вступле-ния в брак, это как минимум достойно упрека20, а в большинстве случаев это является определяющим моментом при заключении брака. Обычно та-кую женщину стараются не брать в жены. Результатом союза, где невин-ная девушка выходит замуж внутри своей касты и в соответствии с пред-писаниями религии, будет выбор Дхармы и Артхи, рождение потомства и незапятнанная честь21. В «Махабхарате» описан эпизод, где бог Солнца просит родить Сурью сына, а после рождения ребенка обещает вернуть ей девственность22 – показатель важности целомудрия незамужней женщины. В «Рамаяне», например, Рама требует доказательство того, что сыновья его жены Ситы – сыновья бога и она непорочна. Он требует доказательство того, что она хранила ему верность, живя в доме другого мужчины. Сита доказывает свою непорочность ценой своей жизни, она уходит в недра зем-ли. Рама опечален потерей супруги, но для него все же главное, что супру-га доказала свою преданность, пусть даже это закончилось летальным ис-ходом. Здесь особенно явственно прослеживается решающее влияние общественного мнения: Рама утверждает, что никогда не сомневался в чи-стоте супруги, но, следуя мнению народа, он отвергал супругу. И свою вер-ность Сита доказывала даже не столько мужу, сколько народу, обществен-ному мнению, сила которого была подавляющей. Несомненно, этот момент с целомудрием можно отнести к патриархальным гендерным установкам, в которых роль женщины рассматривается как подчиненная, пассивная. В »Камасутре» упоминается целомудрие жены, которое она обязана хранить будучи в браке. В вышеупомянутом трактате о любви дается перечисление того, что губительно для целомудрия замужней женщины: постоянное пре-бывание в обществе посторонних людей, особенно дурных женщин; необуз-данность ее желаний; скверные привычки ее мужа; проживание в другой стране; исчезновение любовных чувств к своему мужу23. Это влияние пат-риархальных гендерных установок, которое тщательно контролирует се-мейную жизнь женщины. Значение эндогамии, экзогамии, гипергамии как структурообразующих факторов в формах брака древнеиндийского общества можно рассмотреть как исключительное влияние кастовых установок. Эндогамия – главное и непременное условие существования касты. Эн-догамия превращала касту в закрытую для посторонних общность и пре-пятствовала выходу из нее отдельных лиц. Отдельный индивид, семья или более крупная родственная труппа отчетливо сознает свою принадлежность к определенной касте. В поле зрения индийца фиксируются границы распро-странения самого мелкого, обычно местного эндогамного подразделения его касты в виде подкасты или эндогамной под-подкасты. Именно эту обозри-мую им общность индиец и обозначает термином джати. И практически функционирующая эндогамная общность в кастовой организации – это джати. Члены джати соблюдают в отношении браков не какие-то общие правила и предписания неведомой им священной или законодательной литературы, а традиционно, веками установившиеся именно в их джати отношения между собой и с другими кастами. В осознании интересов джати и готов-ности защитить их, по существу, и проявляется кастовое самосознание. Брак за пределами джати, как правило, считается тяжким нарушением ка-стового режима и более тяжким, если нарушается кастовая эндогамия. От-важиться на такой брак – значит подвергнуться риску отлучения от ка-сты, обычно сопровождаемого презрением и социальным бойкотом со стороны всего кастового сообщества24. Линии родства определяют основу структуры касты. Низшее звено касты образует семья. Связь между семьей и джати очень тесная. Для того чтобы понять природу джати, необходимо представить себе, чем является семейная жизнь для индийца. То, что дела-ет человек в качестве члена семьи, лежит в основе его поведения как члена джати. Его семья служит и моделью, и нормой его отношений в джати. Со-гласно традиции брак не добровольное дело человека. Это его важнейший священный долг25. Вступающие в брак принадлежали обычно к одной варне и касте. Такой брак считается естественным явлением26. Вступление в брак преследовало три основные цели: 1. Исполнение религиозного долга посредством домашних жертвоприно-шений; 2. Деторождение, которое обеспечивало счастливую потустороннюю жизнь отцу и его предкам, а также продолжение рода; 3. Ратисексуальное наслаждение. Для каждой кастовой группы в деревне существовала своя так называе-мая брачная сеть, т.е. определенная совокупность экзогамных групп, между которыми регулярно поддерживаются брачные отношения. Граница брачной сети и число экзогамных групп в ней могли быть различны для разных каст. Но запрет на браки вне эндогамной джати отнюдь не означал свободу и произвол внутри нее. Наоборот, вся сложность кастовых брачных норм проявлялась именно во внутрикастовых брачных отношениях, и, прежде всего, в отношениях между экзогамными подразделениями разного уровня и ранга в одной джати. Всякая данная экзогамная группа заключала брач-ные союзы не со всеми, но только с некоторыми, вполне определенными группами. Разное социальное положение и разный престижный уровень занимали не только сами касты, но и их подразделения, вплоть до мельчайших. Каждый брахман, например, знал, что в среде брахманов не все равны, а суще-ствуют более высокие, менее высокие и даже низкие брахманские касты27. При господствующей в Индии патрилинейности и вирилокальности бра-ков, т.е. перехода жены в дом мужа, при сложном подразделении кастового общества социальное и престижное положение мужа при браке не меняет-ся. Зато положение женщины может даже повыситься, если престижный ранг мужа выше ранга ее отца. Переходя в семью мужа, жена приобретала его престижный статус, т.е. общественное положение28. Брачный союз до не-которой степени унифицирует родственную принадлежность супругов – здесь просматривается патриархальная установка, в которой положение жен-щины определяется положением ее мужа, его самореализацией вне семьи. Гипергамия – это форма брачных отношений преимущественно на внут-рикастовом уровне. В гипергамии нагляднее, чем в других брачных прави-лах, проявляются общие для кастового общества и кастовых установок брачные принципы – анулома и пратилома. В брачных союзах принцип анулома означал «благоприятный». По правилу анулома жену следовало брать не выше себя по рангу29. Пратилома – случай, когда невеста рангом выше жениха. Браки пратилома, если даже престижные различия между брачующимися невелики, обычно не одобрялись, осуждались и обычно нака-зывались. Строгие наказания были при большой разнице в ранге вступаю-щих в брак, не говоря уже о запретных межкастовых браках. И в любом случае особому осуждению подвергалась женщина – приниженное положе-ние характерно как кастовым установкам, так и гендерным патриархаль-ным. Простейшая форма гипергамии выражалась в том, что в кругу экзо-гамных общностей внутри своей касты семьи данной экзогамной группы старались, по возможности, выдать дочерей в другие равные или вполне определенные вышестоящие группы этой касты, а невест для сыновей бра-ли из себе равных или даже нижестоящих, в частности, в надежде на луч-шее приданое. Иначе говоря, экзогамные группы, семья или более крупные общности, не просто обменивались женихами и невестами, но учитывался престижный ранг соответствующих единиц30. Ранее уже говорилось о том, что брак и семья в кастовом обществе бы-ли преимущественно моногамны. Однако следует сказать и об отклонени-ях от этого правила. Речь идет о полигамии и полиандрии. Полигамия – явление для древней Индии нетипичное. Двоеженство име-ло место, но единичные случаи многоженства встречались редко и преиму-щественно в старших возрастах. Это право мужчины не было категоричным, но определенные условия давали ему возможность решать вопрос по своему усмотрению31. На примерах гипергамии можно было наблюдать наиболее рас-пространенную форму полигамии в кастовом обществе. Практиковалась она преимущественно на почве характерного при гипергамии избытка женщин брачного возраста в старших группах или блоках гипергамного комплекса. А случаи двоеженства отмечались преимущественно в кастах, у которых, по традиции, вдова старшего брата становилась второй женой младшего. Полигамия в Индии была известна, главным образом, в форме двоежен-ства. В каждой касте могли быть на этот счет свои правила. Кастовые тра-диции не возбраняли двоеженство в особых случаях. Традиционным моти-вом для двоеженства было бесплодие жены, тяжелая ее болезнь, либо рождение ею нескольких детей только женского пола. Из боязни остаться без наследника муж мог взять вторую жену. Жена, не рождающая детей, могла быть переменена на восьмом году, рождающая детей мертвыми –на десятом, рождающая только девочек – на одиннадцатом32. Причем жена сама должна упросить мужа взять в жены другую женщину. И когда тот женится еще на одной женщине, первая должна предоставить ей главен-ствующее положение над собой и смотреть на нее как на сестру33. С этого древнего закона можно увидеть, что патриархальные установки сказались на определении женщины как матери, основная функция которой связана с рождением и воспитанием детей. Но в некоторых кастах, как уже говорилось, второй женой часто стано-вилась вдова старшего брата. Правда, в большинстве случаев настоящим, законным браком, считался первый. Всякие другие в престижном отноше-нии были ниже его, да и совершаются они без особых церемоний. Сыновьям от первой, законной жены, отдавалось предпочтение в наследовании отцов-ского имущества. В «Камасутре» описывается поведение мужа и жен в полигамных семьях: мужчина, который берет нескольких жен, должен быть справедлив к каждой из них, он не должен пренебрегать ими или оставлять без внимания. Жены должны быть дружны между собой, старшая жена должна обучать млад-шую и покровительствовать ей, младшая в свою очередь обязана почитать старшую жену как свою мать. Жена должна быть услужлива с другими женами своего мужа, дарить их детям подарки, вести себя как их настав-ница, делать для них украшения. Женщина, которую не любит муж, кото-рая докучает и досаждает остальным женам, должна сойтись с женой, ко-торую муж любит более других, чтобы та обучила ее всем способам угодить мужу. В религиозных церемониях, а также в постах и обетах она должна опережать остальных жен, но ей не следует думать о себе слишком хорошо. Если мужу случится поссориться с какой-либо из своих жен, она должна примирить их друг с другом, а если он тайно желает увидеться с другой женщиной, она должна устроить их свидание. Молодая женщина, имеющая добрый нрав и ведущая себя в соответствии с религиозными установками, добивается привязанности мужа и получает превосходство над соперница-ми34. В полигамной семье любовь между мужчиной и женщинами часто приобретает характер единокровной связи. Все жены – во власти мужа, все дети – одна семья35. Так в общих чертах можно характеризовать нетипич-ную для кастовой среды полигамию. Но и здесь чувствуется подавляющий авторитет мужчины, жены которого обязаны ему беспрекословно подчинять-ся. Все свои внутренние ссоры и разногласия женщины обязаны были ре-шать внутри себя и не показывать мужу, которому эти конфликты могли доставить дискомфорт. Даже если сравнивать по объему написанные в «Ка-масутре» рекомендации для женщины и для мужчины, то очевидно, что жены обязаны были соблюдать гораздо больше правил и предписаний (ре-комендации для мужа составляют всего один небольшой абзац, а рекомен-дации для женщин изложены на двух страницах). Гораздо более экзотичной для кастовых брачных норм выглядела по-лиандрия. «Для мужчины многоженство не является противозаконным; для женщин же будет великим беззаконием не ограничиться одним мужем» – опять же бесправное положение женщины по сравнению с мужчиной, харак-терное и для патриархальных установок. Известно, что за неимением потом-ства от своего мужа, женщина могла заиметь желанное потомство от сожи-тельства с деверем или каким-либо другим близким родственником своего мужа, это некий прототип полиандрии, но жена все-таки проживала со сво-им мужем36. В «Махабхарате» тоже есть ссылка на этот закон: «Есть древний закон, почитаемый свято: Дитя может быть от другого зачато, Но отпрыском мужа законного будет, Коль к этому рода продленье побудит»37. То есть тут уже прослеживается нечто похожее на феминистские установки, которые разрешают женщине иметь связь вне брака, но при строго оговоренном условии, да и то исключительно в целях продления рода. Но в целом же видно, что это скорее патриархальные установки, так, мужчине разрешено иметь несколько жен, а женщине можно было лишь зачать от другого мужчины ребенка (да и то исключительно от родственни-ка мужа). Все остальное каралось как законом, так и общественным мнени-ем, которое в своем проявлении было строже любого закона. Межкастовые браки. Руководящим принципом брака в кастовом обще-стве являлась традиционная кастовая эндогамия. А среди всех традиций этого общества эндогамия была едва ли не самая существенная и живучая. Но обзор браков был бы неполным без pacсмотрения редчайших, все умно-жающихся случаев нарушения кастовой эндогамии и заключения межка-стовых браков. Надо иметь в виду, что значительная часть так называемых межкастовых браков, как и гипергамных, происходила не между членами разных каст, а среди различных эндогамных групп, джати или подкаст, внутри касты. Подобные нарушения брачных норм относительно часты в брахманских кастах, которые обычно делились на множество подкаст. Од-нако в данном случае нарушался основной принцип касты – эндогамия. По-этому эти браки рассматривались как межкастовые38. Важным требованием, предъявляемым к сторонам, была принадлежность к одной и той же варне39. Если обычный эндогамный брак – это был результат привычного тече-ния событий, то межкастовый – всегда нарушение естественного хода ве-щей. Последний всегда заключался при каких-то чрезвычайных обстоятель-ствах. Более того, такой брак рассматривался, а в известной мере и являлся посягательством на самые принципы кастовой системы. Ведь без эндогамии каст она просто не могла существовать. Кто же и при каких обстоятельствах осмеливался нарушать традиции ты-сячелетий и вступать в решительно осуждаемые кастовым обществом браки? Межкастовый брак – не просто каприз или прихоть брачующихся пар. Все, кто отваживается на такой брак, сознают, что должны быть готовы к социаль-ной реакции на него как в обществе и своих кастах, так и в кругу родствен-ников, и прежде всего родительских семей, да и в своей будущей семье. Инициатива заключения межкастовых браков принадлежала, как пра-вило, самим вступающим в брак. А в особых случаях сами родители, в силу разных обстоятельств, выступали инициаторами межкастового брака. Эти особые случаи обычно имели экономическую основу. Иногда бедные роди-тели, особенно обремененные дочерьми, не в состоянии были собрать необ-ходимое приданое, чтобы выдать дочь замуж за однокастника, соглашались на межкастовый брак, в особенности в том случае, когда жених оказывался материально обеспеченным40. Большинство межкастовых браков заключалось по правилу анулома, т.е. жених бывал выше кастой, чем невеста. Но случаются и браки прати-лома, т.е. постыдные в кастовой среде случаи, когда невеста выше кастой, чем жених41. Более того, среди межкастовых браков встречались такие, ко-гда партнеры стоят на противоположных по кастовому уровню ступенях иерархии, иначе говоря, когда мужчины высших или просто чистых каст женились на невестах из неприкасаемых. Наконец, зарегистрированы уже совершенно одиозные в кастовом обществе случаи, когда невеста-брахман-ка выходила за неприкасаемого. Если мужчина, женившись на девушке, превращается в слугу жены и ее родственников, такое положение называ-ется «сильной связью» (принцип пратилома). Если мужчина вместе со своими родственниками заставляет служить себе жену, мудрые люди называют это «слабой связью» (принцип анулома). Если же мужчина и женщина до-ставляют друг другу взаимное наслаждение и родственники с обеих сторон уважают друг друга, это называется «связью в собственном смысле слова» (брак между представителями одной варны и одной касты). Мужчина дол-жен сопротивляться как «сильной связи», когда он после свадьбы обязан подчиняться родне жены, так и «слабой связи», которая вызывает лишь всеобщее порицание42. В «Махабхарате» также описано то, что любые дей-ствия между мужчиной и женщиной должны совершаться в пределах од-ной касты, не говоря уже браке. Ганга, придя к Пратипе, получает от него отказ, мотивированный тем, что он не может ложиться рядом с женщиной из неизвестной касты43. Это служит ярким свидетельством того, что связь мужчины и женщины из разных каст это нечто экстраординарное и выхо-дящее из пределов дозволенного. Межкастовая семья – это вообще особый сюжет во всей семейно-брач-ной проблеме и в индийской социологии. Необходимость согласия невесты на межкастовый брак уже как-то предвещала ее будущее равноправие в семье – единственный случай, когда женщина способна обрести положе-ние, близкое к феминистским установкам. В значительной мере от жены зависит характер отношений между новой семьей и семьями родителей. Во многих межкастовых семьях жена становилась практически распоряди-телем семейного бюджета. Повышалась ее роль и в воспитании детей. Если в традиционной семье мальчики 10-12 лет уже выходили из-под материн-ского надзора, то в межкастовой они состояли под совместным надзором обоих родителей до совершеннолетия. И авторитет матери в такой семье выше, чем в традиционной. Если дваждырожденные брали жен из своей и других (низших варн), то старшинство, почет и помещение тих (жен) должно было быть (устроено) согласно порядку варн44. Если мужчина имел жен из разных варн, то положение хозяйки дома занимала та, которая бы-ла из высшей; дети ее получали преимущественную долю при дележе наследства45. Это влияние кастового строя, который предусматривал иерархичность во всех взаимоотношениях. Межкастовая семья могла оказаться межнациональной или межэтниче-ской и межрелигиозной. Это создает новые, не свойственные эндогамной семье проблемы. Межкастовые браки – это в основном индивидуальный протест против традиций. В межкастовых семьях возникали и особые брач-ные проблемы для детей. Дело в том, что большинство детей, достигших брачного возраста, вступают также в межкастовые браки. И такие браки, особенно во втором и следующих поколениях, фактически выводили семьи из кастового общества в некастовую среду индийского общества. Но бывали и конфликтные брачные ситуации в межкастовой среде. Эта среда состав-ляла все еще незначительное меньшинство в индийском обществе. В кон-кретных местных условиях в этой среде иногда было трудно найти брачно-го партнера среди некастовых, а кастовая среда все еще ревниво оберегала себя от нарушения эндогамии46. Невесте из некастовых семей, отверженных для традиционного общества, бывало трудно найти жениха в кастовой среде. Кажется парадоксальным, но брачный выбор для невест в данной ситуации был едва ли не более ограничен, чем в кастовой среде – для мужчины опять-таки найти жену было гораздо проще, чем женщине мужа, еще один пример строгости кастовых установок, которые в своей прини-женности положения женщин были частично близки к патриархальным. Дети в межкастовых семьях иногда упрекали родителей за нарушение ими кастовых обычаев. Кастовые установки нашли свое отражение в поощрении замкнутости браков и запрещении создания семей представителями из разных варн. В приниженном положении женщины в семье прослеживаются гендерные патриархальные установки. Единственный случай, где более или менее про-слеживается влияние феминистских установок – это случай межкастовых браков, когда женщина была по своей варновой принадлежности выше муж-чины, потому ее положение в семье было иным, нежели чем в типичной кастовой патриархальной семье. Женщина в такой семье имела равные с му-жем права, что абсолютно не характерно для замкнутых кастовых браков.
Примечания
1 Законы Ману, III, 21-42.
2 Артхашастра, II, с. 1632
3 Бонгард-Левин Г. М, Ильин Г. Ф. Древняя Индия. – М.: Наука, 1969. – С.418-419.
4 Артхашастра, II, с. 162.
5 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 68.
6 Артхашастра, II, с. 163.
7 Артхашастра, II, с. 179
8 Миронов В.Б. Древний Восток и Азия. – М.: Вече, 2006. – С. 609.
9 Миронов В.Б. Древний Восток и Азия. – М.: Вече, 2006. – С. 607.
10 Крашенинникова Н.А. Индусское право. – М.: Московский университет, 1982. – С. 30-31.
11 Крашенинникова Н.А. Индусское право. – М.: Московский университет, 1982. – С. 33.
12 Артхашастра, III, с. 167.
13 Артхашастра, III, с. 167.
14 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 65-66.
15 Рамаяна. – М.: Наука, 1974. – С. 470-475.
16 Махабхарата. – М.: Наука, 1974. – С. 41-43
17 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 66-67.
18 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 68.
19 Кудрявцев М.К. Кастовая система в Индии. – М.: Наука, 1984. – С. 71-73.
20 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 63.
21 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 65.
22 Махабхарата. – М.: Наука, 1974. – С. 105.
23 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 63-64
24 Куценков А.А. Эволюция индийской касты. – М.: Наука, 1985. – С. 79-80.
25 Куценков А.А. Эволюция индийской касты. – М.: Наука, 1985. – С. 80-81.
26 Артхашастра, VII, с. 178.
27 Крашенинникова Н.А. Индусское право. – М.: Московский университет, 1982. – С. 28-29.
28 Кудрявцев М.К. Кастовая система в Индии. – М.: Наука, 1984. – С. 89-90.
29 Законы Ману, III, 12-13, 44.
30 Кудрявцев М.К. Кастовая система в Индии. – М.: Наука, 1984. – С. 80-82.
31 Законы Ману, IХ, 46.
32 Законы Ману, IХ, 81.
33 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 76.
34 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 77-80.
35 Миронов В.Б. Древний Восток и Азия. – М.: Вече, 2006. – С. 582-584.
36 Законы Ману, IХ, 59.
37 Махабхарата. – М.: Наука, 1974. – С. 53-54.
38 Кудрявцев М.К. Община и каста в Хиндустане. – М.: Наука, 1971. – С. 140-142.
39 Законы Ману, III, 4.
40 Кудрявцев М.К. Община и каста в Хиндустане. – М.: Наука, 1971. – С.156.
41 Законы Ману, III, 12, 13, 44.
42 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 67-68.
43 Махабхарата. – М.: Наука, 1974. – С. 28
44 Законы Ману, IХ, 81.
45 Законы Ману, IХ, 85-87, 149-155.
46 Кудрявцев М.К. Кастовая система в Индии. – М.: Наука, 1984. – С. 102-105.
            [name_en] => THE INFLUENCE OF THE CASTE SYSTEM AND GENDER ATTITUDES ON MARRIAGE FORMS IN ANCIENT INDIA
            [annotation_en] => 
            [text_en] => В древней Индии не существовало единой формы брака. В законоведче-ской литературе их насчитывается обычно восемь1. Брак брахма выражал-ся в простом дарении отцом дочери; он мог быть следствием как особой за-интересованности отца в том, чтобы породниться с определенной семьей, так и зависимости от жениха или его отца. Дайва – дарение дочери жрецу, исполнившему для отца жертвенный обряд, мог быть и проявлением благо-честия, и простой платой за службу, когда других средств у жертвователя не было. Арша носил форму покупки невесты; в качестве выкупа указыва-ются бык и корова или две их пары. Праджапатья предполагал женитьбу на равных условиях без каких-либо особых обязательств. Отец выдает дочь замуж без приданого и без выкупа, при этом говорят: «исполняйте обязанности (мужа и жены) в согласии»2. Асура, подобно арше, предусматривал покупку невесты, но сумма калыма устанавливалась не обычаем, а самими договаривающимися сторонами. Ганд-харва основывался на добровольном союзе женщины и мужчины и не тре-бовал согласия родителей. Такой брак часто совершался без всяких обря-дов, кроме устного обещания. Разумеется, для традиционной Индии такой брак был большой редкостью. Ракшаса был похищением женихом девушки из отцовского дома (хорошо знакомое нам умыкание). Наконец, восьмой формой брака пайшача считалось овладение женщиной спящей, опьянен-ной или безумной. Не совсем ясно, что в данном случае имеется в виду; возможно, какой-нибудь местный брачный обряд3. Обычно отец семейства решал все дела, включая выдачу дочери замуж. Первые четыре вида, будучи одобрены отцом, считаются законными: брах-манический, праджпатийский, арша, дайва. Для остальных требуется со-гласие как матери, так и отца4. Как явствует из вышеописанного обзора, брак с приданым, обычный в бо-лее позднее время, распространения еще не получил. Не исключено, что первоначально перечисленные формы брака бытовали у разных племен, но в литературе они все рассматривались как законные, хотя не в равной ме-ре, для разных варн. Первые четыре допускались преимущественно для брах-манов, гандхарна и ракшаса – для кшатриев, асура – для вайшьев и шудр. Все священные сочинения не одобряют асуру, при котором невесту про-сто покупали у отца, хотя «Артхашастра» безоговорочно признает этот брак. Брак ракшаса, то есть посредством умыкания, особенно широко практи-ковался у воинов. В «Камасутре» обозначен следующий момент, в котором говорится, что по-сле омовения и обеда с родителями будущей жены мужчина обязан взять ее в жены, выбрав одну из четырех разновидностей брака5 (подразумеваются, видимо, брахманический, праджпатийский, арша, дайва). Следовательно, мужчина в совокупности со своей семьей и родственниками мог выбирать форму для заключения брака, но мнение родителей будущей супруги тоже принималось во внимание. Причем не только отца невесты, но и ее матери. Не ко всем формам древние законоведы относились одинаково; в своих оценках их добродетельности они сильно расходятся, лишь восьмую – пайшачи – единодушно осуждают. Последние три брака названы именами демонов, среди которых пайшачи считались наиболее низкими и отвратительными6. Согласны древние авторитеты только в том, что жениху полагалось до-стичь периода зрелости, а невеста должна была быть намного моложе его7. Считалось, что в идеальном браке возраст невесты должен составлять треть возраста жениха, значит, мужчине двадцати четырех лет следовало жениться на восьмилетней девочке. Хотя изначально Веды запрещали вступать в брак женщинам ранее 15-20 лет, а мужчинам за 25 и даже за 30. Но брахманы так ловко переиначили Веды, что стало возможно вступить в брак в любом возрасте8. Указанные формы брака закреплялись тысячелетиями и строго охраня-лись от каких-либо новых веяний. Устанавливалось четыре вида браков: брак отроков, брак младенцев, брак детей и брак во чреве. В последнем случае венчались не молодые, а их беременные матери9. Сознание общности происхождения и столь длительного родства ее чле-нов порождало кастовое самосознание, т.е. чувство взаимосвязи, сплоченно-сти, и, в конечном счете, способствовало консолидации касты как особой социальной общности. И, естественно, что определенные традиции брачных связей поддерживались и передавались в течение многих поколений. Тра-диционные генеалогии каст могут восходить к историческим лицам тысяче-летней давности и даже к героям индийского эпоса10. Каждый индиец принадлежит определенной семье, в которой каждый, в зависимости от пола и возраста, занимает то или иное положение. Все достаточно взрослые члены семьи знают о своей принадлежности к более крупной группе близких родственников, внутри которой они, как и в семье, не заключают брачных связей. Брак в условиях кастового общества приобретает особую социальную значимость. Брачные контракты заключаются между семьями. При этом воля и желания самих брачующихся учитываются не всегда. Более того, брак по любви, по выбору самих брачующихся с традиционной точки зре-ния бессмыслен и даже аморален. Аморален потому, что с позиции касто-вой ортодоксии выглядел бы легализацией половых влечений и связей. Не случайно жених и невеста в продолжение длительного, многоступенного брачного церемониала стараются всячески подавить в себе чувства симпа-тии к партнеру и показать себя безгласным и равнодушным объектом брач-ного контракта11. Например, если мужчина и женщина делают любовные намеки, тайно ведут любовную беседу, то она подлежит штрафу, а с муж-чины он взимается в двойном размере12. Если беседа велась в месте, поль-зующемся сомнительной репутацией, то денежный штраф мог быть заме-нен плетью13. Превалируют в брачных союзах интересы брачующихся семей. Тут опять же сказываются исключительно кастовые установки, которые ставят благополучие своей общности превыше всего, превыше своих соб-ственных интересов. Семьи рассматривают браки своих членов как важнейшую социальную функцию и руководствуются при выборе брачных партнеров установившейся в данном кастовом подразделении традицией. Брачного партнера ищут в семь-ях других, вполне определенных подразделений касты, как делали их праде-ды и более отдаленные предки. Особенно тщательно выбирают жен: мужчина и его семья должны обратить внимание на девушку из хорошей семьи, у кото-рой еще живы родители; она должна быть из одной с мужчиной касты и варны, иметь добрый нрав и быть красивой. В «Камасутре» также описывается внешность добродетельной жены: с хорошими волосами, ногтями, зубами, красивыми губами, недопустимо ни одно телесное уродство, нежелательно слабое здоровье. Есть характеристики девушек, на которых не следует же-ниться: те, кого скрывают от глаз; те, которые имеют неблагозвучное имя; те, у которых низко опущен нос, а ноздри вывернуты вверх; девушки, ко-торые сложены, как мужчины; сутулые; те, кто тем или иным образом обезображены, не достигшие половой зрелости14. «Рамаяна» также рисует эталон примерной жены, называя ее не иначе как: «дивнобедрая», «ясно-окая», «луноликая», «тонкостанная»15. Здесь влияние гендерных установок, которые предписывают и даже навязывают свой стереотип по поводу того, как должна выглядеть идеальная жена. Для совершения брака с достойной девушкой родители и родственники мужчины должны указать родителям девушки недостатки всех мужчин, которые могут пожелать взять ее в жены, в то же самое время расхвали-вать и даже преувеличивать достоинства родственников и родителей своего друга, чтобы он понравился родителям девушки, особенно ее матери. Один из друзей должен выдать себя за астролога, и посулить в будущем новой семье огромное счастье и богатство. Другие же друзья могут попытаться вызвать ревность у матери девушки, рассказав ей, что их другу предста-вилась возможность взять в жены еще лучшую девушку, чем ее дочь. Тут просматривается один любопытный момент: несмотря на то, что всем в се-мье распоряжался отец, мать играла не последнюю роль в определении судьбы дочери, так как семья, ее внутренний мир – удел женщины. Однако, в «Махабахарате» описана ситуация, где возможность зарождения брака за-висит от решения отца (когда Шантану пытается добиться руки Сатьявати), о согласии матери не упоминается 16. Из этого можно сделать вывод, что женщина играла определенную роль в судьбе дочери, хотя в письменных источниках пропагандируется исключительно решение отца в этом вопросе. Получается, что патриархальные гендерные установки имели место быть. Мужчина не должен жениться всякий раз, когда ему хочется этого17. Этому должно предшествовать какое-либо предсказание, знак или знаме-ние. Когда девушка достигает брачного возраста, родители должны красиво нарядить ее и позаботиться о том, чтобы она была на виду. Каждый день, нарядив и украсив дочь подобающим образом, родители должны посылать девушку с подругами на игры, жертвоприношения и брачные церемонии и тем самым показывать ее людям в лучшем виде, поскольку она становит-ся чем-то вроде товара, до тех пор, пока не найдется достойный жених18. Это влияние гендерных установок, когда девушка, достигнув определенного возраста, должна выйти замуж, а ее родители занимаются подбором под-ходящего для их семьи (не для девушки, а именно для семьи) жениха. Хотя в «Камасутре» мельком просматривается вариант, когда девушка сама ищет себе мужа. Это возможно в том случае, если девушка обладает хоро-шими качествами и хорошо воспитана, но родилась в незнатной семье или потеряла состояние, а также, если она лишилась родителей, но продолжает соблюдать правила своей семьи и касты и желает вступить в брак по дости-жению подходящего возраста. Она должна приложить все усилия к тому, чтобы завоевать сильного и красивого юношу или человека, который сможет жениться на ней даже без согласия своих родителей. Девушка сама должна добиваться этого теми способами, которые сделают возможным желанный ею брак. Это походит на гендерные феминистские установки, когда женщина занимает активную позицию и сама строит свою семейную жизнь. Однако та-кое бывало довольно редко, потому что для такой традиционной страны, как древняя Индия, с ее кастовой замкнутостью, это было чересчур нехарактерно. Брак в кастовом обществе представляет мельчайшее экзогамное подраз-деление кастовой структуры и мельчайшую же функциональную его еди-ницу. Группы в десятки и сотни семей образуют, как было сказано, более крупные экзогамные общности внутри касты, более или менее строго лока-лизованные, например, кулы, кунбы, кханданы. Эти, в свою очередь, со-ставляют организационные слагаемые еще более крупных экзогамных еди-ниц, например, тхоков, мулов, нукхов и т.д., вплоть до крупнейших в касте экзогамных общностей, как бхаибандх, бирадари, готра. Естественно, что как бы ни была крупна экзогамная группа, браки внутри нее исключены19. Браки в кастовой среде преимущественно моногамны. Почти в такой же пропорции у большинства каст преобладает патрили-нейность в счете родства и наследования, и вирилокальность брачных сою-зов. Показателем кастового престижа во многих случаях является строгость запрета повторных браков для вдов в большинстве каст – кастовая уста-новка, так как даже патриархальный тип отношений не ставит женщину в столь жесткие, даже можно сказать суровые, рамки. Обязательным условием первых браков является девственность невест. Если женщина уже имела сексуальные отношения с мужчиной до вступле-ния в брак, это как минимум достойно упрека20, а в большинстве случаев это является определяющим моментом при заключении брака. Обычно та-кую женщину стараются не брать в жены. Результатом союза, где невин-ная девушка выходит замуж внутри своей касты и в соответствии с пред-писаниями религии, будет выбор Дхармы и Артхи, рождение потомства и незапятнанная честь21. В «Махабхарате» описан эпизод, где бог Солнца просит родить Сурью сына, а после рождения ребенка обещает вернуть ей девственность22 – показатель важности целомудрия незамужней женщины. В «Рамаяне», например, Рама требует доказательство того, что сыновья его жены Ситы – сыновья бога и она непорочна. Он требует доказательство того, что она хранила ему верность, живя в доме другого мужчины. Сита доказывает свою непорочность ценой своей жизни, она уходит в недра зем-ли. Рама опечален потерей супруги, но для него все же главное, что супру-га доказала свою преданность, пусть даже это закончилось летальным ис-ходом. Здесь особенно явственно прослеживается решающее влияние общественного мнения: Рама утверждает, что никогда не сомневался в чи-стоте супруги, но, следуя мнению народа, он отвергал супругу. И свою вер-ность Сита доказывала даже не столько мужу, сколько народу, обществен-ному мнению, сила которого была подавляющей. Несомненно, этот момент с целомудрием можно отнести к патриархальным гендерным установкам, в которых роль женщины рассматривается как подчиненная, пассивная. В »Камасутре» упоминается целомудрие жены, которое она обязана хранить будучи в браке. В вышеупомянутом трактате о любви дается перечисление того, что губительно для целомудрия замужней женщины: постоянное пре-бывание в обществе посторонних людей, особенно дурных женщин; необуз-данность ее желаний; скверные привычки ее мужа; проживание в другой стране; исчезновение любовных чувств к своему мужу23. Это влияние пат-риархальных гендерных установок, которое тщательно контролирует се-мейную жизнь женщины. Значение эндогамии, экзогамии, гипергамии как структурообразующих факторов в формах брака древнеиндийского общества можно рассмотреть как исключительное влияние кастовых установок. Эндогамия – главное и непременное условие существования касты. Эн-догамия превращала касту в закрытую для посторонних общность и пре-пятствовала выходу из нее отдельных лиц. Отдельный индивид, семья или более крупная родственная труппа отчетливо сознает свою принадлежность к определенной касте. В поле зрения индийца фиксируются границы распро-странения самого мелкого, обычно местного эндогамного подразделения его касты в виде подкасты или эндогамной под-подкасты. Именно эту обозри-мую им общность индиец и обозначает термином джати. И практически функционирующая эндогамная общность в кастовой организации – это джати. Члены джати соблюдают в отношении браков не какие-то общие правила и предписания неведомой им священной или законодательной литературы, а традиционно, веками установившиеся именно в их джати отношения между собой и с другими кастами. В осознании интересов джати и готов-ности защитить их, по существу, и проявляется кастовое самосознание. Брак за пределами джати, как правило, считается тяжким нарушением ка-стового режима и более тяжким, если нарушается кастовая эндогамия. От-важиться на такой брак – значит подвергнуться риску отлучения от ка-сты, обычно сопровождаемого презрением и социальным бойкотом со стороны всего кастового сообщества24. Линии родства определяют основу структуры касты. Низшее звено касты образует семья. Связь между семьей и джати очень тесная. Для того чтобы понять природу джати, необходимо представить себе, чем является семейная жизнь для индийца. То, что дела-ет человек в качестве члена семьи, лежит в основе его поведения как члена джати. Его семья служит и моделью, и нормой его отношений в джати. Со-гласно традиции брак не добровольное дело человека. Это его важнейший священный долг25. Вступающие в брак принадлежали обычно к одной варне и касте. Такой брак считается естественным явлением26. Вступление в брак преследовало три основные цели: 1. Исполнение религиозного долга посредством домашних жертвоприно-шений; 2. Деторождение, которое обеспечивало счастливую потустороннюю жизнь отцу и его предкам, а также продолжение рода; 3. Ратисексуальное наслаждение. Для каждой кастовой группы в деревне существовала своя так называе-мая брачная сеть, т.е. определенная совокупность экзогамных групп, между которыми регулярно поддерживаются брачные отношения. Граница брачной сети и число экзогамных групп в ней могли быть различны для разных каст. Но запрет на браки вне эндогамной джати отнюдь не означал свободу и произвол внутри нее. Наоборот, вся сложность кастовых брачных норм проявлялась именно во внутрикастовых брачных отношениях, и, прежде всего, в отношениях между экзогамными подразделениями разного уровня и ранга в одной джати. Всякая данная экзогамная группа заключала брач-ные союзы не со всеми, но только с некоторыми, вполне определенными группами. Разное социальное положение и разный престижный уровень занимали не только сами касты, но и их подразделения, вплоть до мельчайших. Каждый брахман, например, знал, что в среде брахманов не все равны, а суще-ствуют более высокие, менее высокие и даже низкие брахманские касты27. При господствующей в Индии патрилинейности и вирилокальности бра-ков, т.е. перехода жены в дом мужа, при сложном подразделении кастового общества социальное и престижное положение мужа при браке не меняет-ся. Зато положение женщины может даже повыситься, если престижный ранг мужа выше ранга ее отца. Переходя в семью мужа, жена приобретала его престижный статус, т.е. общественное положение28. Брачный союз до не-которой степени унифицирует родственную принадлежность супругов – здесь просматривается патриархальная установка, в которой положение жен-щины определяется положением ее мужа, его самореализацией вне семьи. Гипергамия – это форма брачных отношений преимущественно на внут-рикастовом уровне. В гипергамии нагляднее, чем в других брачных прави-лах, проявляются общие для кастового общества и кастовых установок брачные принципы – анулома и пратилома. В брачных союзах принцип анулома означал «благоприятный». По правилу анулома жену следовало брать не выше себя по рангу29. Пратилома – случай, когда невеста рангом выше жениха. Браки пратилома, если даже престижные различия между брачующимися невелики, обычно не одобрялись, осуждались и обычно нака-зывались. Строгие наказания были при большой разнице в ранге вступаю-щих в брак, не говоря уже о запретных межкастовых браках. И в любом случае особому осуждению подвергалась женщина – приниженное положе-ние характерно как кастовым установкам, так и гендерным патриархаль-ным. Простейшая форма гипергамии выражалась в том, что в кругу экзо-гамных общностей внутри своей касты семьи данной экзогамной группы старались, по возможности, выдать дочерей в другие равные или вполне определенные вышестоящие группы этой касты, а невест для сыновей бра-ли из себе равных или даже нижестоящих, в частности, в надежде на луч-шее приданое. Иначе говоря, экзогамные группы, семья или более крупные общности, не просто обменивались женихами и невестами, но учитывался престижный ранг соответствующих единиц30. Ранее уже говорилось о том, что брак и семья в кастовом обществе бы-ли преимущественно моногамны. Однако следует сказать и об отклонени-ях от этого правила. Речь идет о полигамии и полиандрии. Полигамия – явление для древней Индии нетипичное. Двоеженство име-ло место, но единичные случаи многоженства встречались редко и преиму-щественно в старших возрастах. Это право мужчины не было категоричным, но определенные условия давали ему возможность решать вопрос по своему усмотрению31. На примерах гипергамии можно было наблюдать наиболее рас-пространенную форму полигамии в кастовом обществе. Практиковалась она преимущественно на почве характерного при гипергамии избытка женщин брачного возраста в старших группах или блоках гипергамного комплекса. А случаи двоеженства отмечались преимущественно в кастах, у которых, по традиции, вдова старшего брата становилась второй женой младшего. Полигамия в Индии была известна, главным образом, в форме двоежен-ства. В каждой касте могли быть на этот счет свои правила. Кастовые тра-диции не возбраняли двоеженство в особых случаях. Традиционным моти-вом для двоеженства было бесплодие жены, тяжелая ее болезнь, либо рождение ею нескольких детей только женского пола. Из боязни остаться без наследника муж мог взять вторую жену. Жена, не рождающая детей, могла быть переменена на восьмом году, рождающая детей мертвыми –на десятом, рождающая только девочек – на одиннадцатом32. Причем жена сама должна упросить мужа взять в жены другую женщину. И когда тот женится еще на одной женщине, первая должна предоставить ей главен-ствующее положение над собой и смотреть на нее как на сестру33. С этого древнего закона можно увидеть, что патриархальные установки сказались на определении женщины как матери, основная функция которой связана с рождением и воспитанием детей. Но в некоторых кастах, как уже говорилось, второй женой часто стано-вилась вдова старшего брата. Правда, в большинстве случаев настоящим, законным браком, считался первый. Всякие другие в престижном отноше-нии были ниже его, да и совершаются они без особых церемоний. Сыновьям от первой, законной жены, отдавалось предпочтение в наследовании отцов-ского имущества. В «Камасутре» описывается поведение мужа и жен в полигамных семьях: мужчина, который берет нескольких жен, должен быть справедлив к каждой из них, он не должен пренебрегать ими или оставлять без внимания. Жены должны быть дружны между собой, старшая жена должна обучать млад-шую и покровительствовать ей, младшая в свою очередь обязана почитать старшую жену как свою мать. Жена должна быть услужлива с другими женами своего мужа, дарить их детям подарки, вести себя как их настав-ница, делать для них украшения. Женщина, которую не любит муж, кото-рая докучает и досаждает остальным женам, должна сойтись с женой, ко-торую муж любит более других, чтобы та обучила ее всем способам угодить мужу. В религиозных церемониях, а также в постах и обетах она должна опережать остальных жен, но ей не следует думать о себе слишком хорошо. Если мужу случится поссориться с какой-либо из своих жен, она должна примирить их друг с другом, а если он тайно желает увидеться с другой женщиной, она должна устроить их свидание. Молодая женщина, имеющая добрый нрав и ведущая себя в соответствии с религиозными установками, добивается привязанности мужа и получает превосходство над соперница-ми34. В полигамной семье любовь между мужчиной и женщинами часто приобретает характер единокровной связи. Все жены – во власти мужа, все дети – одна семья35. Так в общих чертах можно характеризовать нетипич-ную для кастовой среды полигамию. Но и здесь чувствуется подавляющий авторитет мужчины, жены которого обязаны ему беспрекословно подчинять-ся. Все свои внутренние ссоры и разногласия женщины обязаны были ре-шать внутри себя и не показывать мужу, которому эти конфликты могли доставить дискомфорт. Даже если сравнивать по объему написанные в «Ка-масутре» рекомендации для женщины и для мужчины, то очевидно, что жены обязаны были соблюдать гораздо больше правил и предписаний (ре-комендации для мужа составляют всего один небольшой абзац, а рекомен-дации для женщин изложены на двух страницах). Гораздо более экзотичной для кастовых брачных норм выглядела по-лиандрия. «Для мужчины многоженство не является противозаконным; для женщин же будет великим беззаконием не ограничиться одним мужем» – опять же бесправное положение женщины по сравнению с мужчиной, харак-терное и для патриархальных установок. Известно, что за неимением потом-ства от своего мужа, женщина могла заиметь желанное потомство от сожи-тельства с деверем или каким-либо другим близким родственником своего мужа, это некий прототип полиандрии, но жена все-таки проживала со сво-им мужем36. В «Махабхарате» тоже есть ссылка на этот закон: «Есть древний закон, почитаемый свято: Дитя может быть от другого зачато, Но отпрыском мужа законного будет, Коль к этому рода продленье побудит»37. То есть тут уже прослеживается нечто похожее на феминистские установки, которые разрешают женщине иметь связь вне брака, но при строго оговоренном условии, да и то исключительно в целях продления рода. Но в целом же видно, что это скорее патриархальные установки, так, мужчине разрешено иметь несколько жен, а женщине можно было лишь зачать от другого мужчины ребенка (да и то исключительно от родственни-ка мужа). Все остальное каралось как законом, так и общественным мнени-ем, которое в своем проявлении было строже любого закона. Межкастовые браки. Руководящим принципом брака в кастовом обще-стве являлась традиционная кастовая эндогамия. А среди всех традиций этого общества эндогамия была едва ли не самая существенная и живучая. Но обзор браков был бы неполным без pacсмотрения редчайших, все умно-жающихся случаев нарушения кастовой эндогамии и заключения межка-стовых браков. Надо иметь в виду, что значительная часть так называемых межкастовых браков, как и гипергамных, происходила не между членами разных каст, а среди различных эндогамных групп, джати или подкаст, внутри касты. Подобные нарушения брачных норм относительно часты в брахманских кастах, которые обычно делились на множество подкаст. Од-нако в данном случае нарушался основной принцип касты – эндогамия. По-этому эти браки рассматривались как межкастовые38. Важным требованием, предъявляемым к сторонам, была принадлежность к одной и той же варне39. Если обычный эндогамный брак – это был результат привычного тече-ния событий, то межкастовый – всегда нарушение естественного хода ве-щей. Последний всегда заключался при каких-то чрезвычайных обстоятель-ствах. Более того, такой брак рассматривался, а в известной мере и являлся посягательством на самые принципы кастовой системы. Ведь без эндогамии каст она просто не могла существовать. Кто же и при каких обстоятельствах осмеливался нарушать традиции ты-сячелетий и вступать в решительно осуждаемые кастовым обществом браки? Межкастовый брак – не просто каприз или прихоть брачующихся пар. Все, кто отваживается на такой брак, сознают, что должны быть готовы к социаль-ной реакции на него как в обществе и своих кастах, так и в кругу родствен-ников, и прежде всего родительских семей, да и в своей будущей семье. Инициатива заключения межкастовых браков принадлежала, как пра-вило, самим вступающим в брак. А в особых случаях сами родители, в силу разных обстоятельств, выступали инициаторами межкастового брака. Эти особые случаи обычно имели экономическую основу. Иногда бедные роди-тели, особенно обремененные дочерьми, не в состоянии были собрать необ-ходимое приданое, чтобы выдать дочь замуж за однокастника, соглашались на межкастовый брак, в особенности в том случае, когда жених оказывался материально обеспеченным40. Большинство межкастовых браков заключалось по правилу анулома, т.е. жених бывал выше кастой, чем невеста. Но случаются и браки прати-лома, т.е. постыдные в кастовой среде случаи, когда невеста выше кастой, чем жених41. Более того, среди межкастовых браков встречались такие, ко-гда партнеры стоят на противоположных по кастовому уровню ступенях иерархии, иначе говоря, когда мужчины высших или просто чистых каст женились на невестах из неприкасаемых. Наконец, зарегистрированы уже совершенно одиозные в кастовом обществе случаи, когда невеста-брахман-ка выходила за неприкасаемого. Если мужчина, женившись на девушке, превращается в слугу жены и ее родственников, такое положение называ-ется «сильной связью» (принцип пратилома). Если мужчина вместе со своими родственниками заставляет служить себе жену, мудрые люди называют это «слабой связью» (принцип анулома). Если же мужчина и женщина до-ставляют друг другу взаимное наслаждение и родственники с обеих сторон уважают друг друга, это называется «связью в собственном смысле слова» (брак между представителями одной варны и одной касты). Мужчина дол-жен сопротивляться как «сильной связи», когда он после свадьбы обязан подчиняться родне жены, так и «слабой связи», которая вызывает лишь всеобщее порицание42. В «Махабхарате» также описано то, что любые дей-ствия между мужчиной и женщиной должны совершаться в пределах од-ной касты, не говоря уже браке. Ганга, придя к Пратипе, получает от него отказ, мотивированный тем, что он не может ложиться рядом с женщиной из неизвестной касты43. Это служит ярким свидетельством того, что связь мужчины и женщины из разных каст это нечто экстраординарное и выхо-дящее из пределов дозволенного. Межкастовая семья – это вообще особый сюжет во всей семейно-брач-ной проблеме и в индийской социологии. Необходимость согласия невесты на межкастовый брак уже как-то предвещала ее будущее равноправие в семье – единственный случай, когда женщина способна обрести положе-ние, близкое к феминистским установкам. В значительной мере от жены зависит характер отношений между новой семьей и семьями родителей. Во многих межкастовых семьях жена становилась практически распоряди-телем семейного бюджета. Повышалась ее роль и в воспитании детей. Если в традиционной семье мальчики 10-12 лет уже выходили из-под материн-ского надзора, то в межкастовой они состояли под совместным надзором обоих родителей до совершеннолетия. И авторитет матери в такой семье выше, чем в традиционной. Если дваждырожденные брали жен из своей и других (низших варн), то старшинство, почет и помещение тих (жен) должно было быть (устроено) согласно порядку варн44. Если мужчина имел жен из разных варн, то положение хозяйки дома занимала та, которая бы-ла из высшей; дети ее получали преимущественную долю при дележе наследства45. Это влияние кастового строя, который предусматривал иерархичность во всех взаимоотношениях. Межкастовая семья могла оказаться межнациональной или межэтниче-ской и межрелигиозной. Это создает новые, не свойственные эндогамной семье проблемы. Межкастовые браки – это в основном индивидуальный протест против традиций. В межкастовых семьях возникали и особые брач-ные проблемы для детей. Дело в том, что большинство детей, достигших брачного возраста, вступают также в межкастовые браки. И такие браки, особенно во втором и следующих поколениях, фактически выводили семьи из кастового общества в некастовую среду индийского общества. Но бывали и конфликтные брачные ситуации в межкастовой среде. Эта среда состав-ляла все еще незначительное меньшинство в индийском обществе. В кон-кретных местных условиях в этой среде иногда было трудно найти брачно-го партнера среди некастовых, а кастовая среда все еще ревниво оберегала себя от нарушения эндогамии46. Невесте из некастовых семей, отверженных для традиционного общества, бывало трудно найти жениха в кастовой среде. Кажется парадоксальным, но брачный выбор для невест в данной ситуации был едва ли не более ограничен, чем в кастовой среде – для мужчины опять-таки найти жену было гораздо проще, чем женщине мужа, еще один пример строгости кастовых установок, которые в своей прини-женности положения женщин были частично близки к патриархальным. Дети в межкастовых семьях иногда упрекали родителей за нарушение ими кастовых обычаев. Кастовые установки нашли свое отражение в поощрении замкнутости браков и запрещении создания семей представителями из разных варн. В приниженном положении женщины в семье прослеживаются гендерные патриархальные установки. Единственный случай, где более или менее про-слеживается влияние феминистских установок – это случай межкастовых браков, когда женщина была по своей варновой принадлежности выше муж-чины, потому ее положение в семье было иным, нежели чем в типичной кастовой патриархальной семье. Женщина в такой семье имела равные с му-жем права, что абсолютно не характерно для замкнутых кастовых браков.
Примечания
1 Законы Ману, III, 21-42.
2 Артхашастра, II, с. 1632
3 Бонгард-Левин Г. М, Ильин Г. Ф. Древняя Индия. – М.: Наука, 1969. – С.418-419.
4 Артхашастра, II, с. 162.
5 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 68.
6 Артхашастра, II, с. 163.
7 Артхашастра, II, с. 179
8 Миронов В.Б. Древний Восток и Азия. – М.: Вече, 2006. – С. 609.
9 Миронов В.Б. Древний Восток и Азия. – М.: Вече, 2006. – С. 607.
10 Крашенинникова Н.А. Индусское право. – М.: Московский университет, 1982. – С. 30-31.
11 Крашенинникова Н.А. Индусское право. – М.: Московский университет, 1982. – С. 33.
12 Артхашастра, III, с. 167.
13 Артхашастра, III, с. 167.
14 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 65-66.
15 Рамаяна. – М.: Наука, 1974. – С. 470-475.
16 Махабхарата. – М.: Наука, 1974. – С. 41-43
17 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 66-67.
18 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 68.
19 Кудрявцев М.К. Кастовая система в Индии. – М.: Наука, 1984. – С. 71-73.
20 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 63.
21 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 65.
22 Махабхарата. – М.: Наука, 1974. – С. 105.
23 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 63-64
24 Куценков А.А. Эволюция индийской касты. – М.: Наука, 1985. – С. 79-80.
25 Куценков А.А. Эволюция индийской касты. – М.: Наука, 1985. – С. 80-81.
26 Артхашастра, VII, с. 178.
27 Крашенинникова Н.А. Индусское право. – М.: Московский университет, 1982. – С. 28-29.
28 Кудрявцев М.К. Кастовая система в Индии. – М.: Наука, 1984. – С. 89-90.
29 Законы Ману, III, 12-13, 44.
30 Кудрявцев М.К. Кастовая система в Индии. – М.: Наука, 1984. – С. 80-82.
31 Законы Ману, IХ, 46.
32 Законы Ману, IХ, 81.
33 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 76.
34 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 77-80.
35 Миронов В.Б. Древний Восток и Азия. – М.: Вече, 2006. – С. 582-584.
36 Законы Ману, IХ, 59.
37 Махабхарата. – М.: Наука, 1974. – С. 53-54.
38 Кудрявцев М.К. Община и каста в Хиндустане. – М.: Наука, 1971. – С. 140-142.
39 Законы Ману, III, 4.
40 Кудрявцев М.К. Община и каста в Хиндустане. – М.: Наука, 1971. – С.156.
41 Законы Ману, III, 12, 13, 44.
42 Камасутра. – М.: Наука, 2001. – С. 67-68.
43 Махабхарата. – М.: Наука, 1974. – С. 28
44 Законы Ману, IХ, 81.
45 Законы Ману, IХ, 85-87, 149-155.
46 Кудрявцев М.К. Кастовая система в Индии. – М.: Наука, 1984. – С. 102-105.
            [udk] => 
            [order] => 3
            [filepdf_ru] => 3_ru.pdf
            [filepdf_en] => 3_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => ДРЕВНЯЯ И СРЕДНЕВЕКОВАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Марина Николаевна  КРАСНОВА
                            [author_en] => Marina N. Krasnova 
                        )

                )

        )

    [3] => Array
        (
            [id_section] => 1
            [id] => 4
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О СМЕРТИ И БЕССМЕРТИИ В АНТИЧНОЙ ТРАДИЦИИ В ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
            [annotation_ru] => Проблема смерти и бессмертия традиционно находится в центре внимания
исследователей духовной культуры и религии. Следует отметить, что в зарубежных исследованиях она имеет устойчивую историографическую традицию1.
Особый интерес представляют исследования последних лет, посвященные различным проблемам античной культуры. Это, безусловно, оправдывается тем, что они в какой-то мере восполняют лакуну, которая образовалась в отечественной историографии советского периода.
В новейших зарубежных изысканиях прослеживается вполне определенная тенденция, сводящаяся к попытке дать культурным феноменам «чисто культурное объяснение». Любого рода внешние влияния на данную
сферу культуры при этом либо отрицаются, либо признаются в минимальном объеме; предполагается, что каждая отдельно взятая форма
культурной жизни (будь то литература, искусство и т.п.) эволюционирует
по собственным внутренним законам, в соответствии с собственной логикой развития, заключающейся в вырастании внутри традиции проблем и
последующем их разрешении имеющимися средствами. Методологической
базой подобных построений служат некоторые антихолистские соображения Карла Поппера – одного из «властителей умов» нынешней западной интеллектуальной элиты
            [text_ru] => Проблема смерти и бессмертия традиционно находится в центре внимания
исследователей духовной культуры и религии. Следует отметить, что в зарубежных исследованиях она имеет устойчивую историографическую традицию1.
Особый интерес представляют исследования последних лет, посвященные различным проблемам античной культуры. Это, безусловно, оправдывается тем, что они в какой-то мере восполняют лакуну, которая образовалась в отечественной историографии советского периода.
В новейших зарубежных изысканиях прослеживается вполне определенная тенденция, сводящаяся к попытке дать культурным феноменам «чисто культурное объяснение». Любого рода внешние влияния на данную
сферу культуры при этом либо отрицаются, либо признаются в минимальном объеме; предполагается, что каждая отдельно взятая форма
культурной жизни (будь то литература, искусство и т.п.) эволюционирует
по собственным внутренним законам, в соответствии с собственной логикой развития, заключающейся в вырастании внутри традиции проблем и
последующем их разрешении имеющимися средствами. Методологической
базой подобных построений служат некоторые антихолистские соображения Карла Поппера – одного из «властителей умов» нынешней западной интеллектуальной элиты2.
Несомненно, никто не станет отрицать, что любая сфера культуры имеет
свою внутреннюю логику развития. Но все ли объясняется только ей? Стоит ли отрицать значение мощных толчков «извне», от которых во многом зависит, по какому из нескольких альтернативных путей эволюции пойдет
данная традиция? Сведя все многообразие разнонаправленных импульсов
к «профессиональным», едва ли не чисто техническим проблемам (пусть
даже в греческом, более широком понимании слова τέχνη), мы, во-первых,
обедним понимание феномена античной культуры, стушуем ее неповторимость, коренящуюся в конкретно-исторических условиях ее возникновения
и функционирования3. Во-вторых, отдельные области культурного творчества, трактуемые как замкнутые, самодовлеющие традиции, окажутся при
таком подходе висящими в неком «вакууме», не допускающем их тесной
взаимосвязи друг с другом и с жизнью.
Если обратиться ко всему комплексу представлений, связанных со смертью и идеей бессмертия в древнегреческом обществе, то становится очевидно, что в зарубежной историографии они группируются вокруг двух основных тем: погребальный обряд и представления о загробной жизни. После серьезных изысканий зарубежные исследователи пришли к выводу, что хотя вопрос о погребальном обряде и связан тесно с представлениями о посмертном существовании, но в большей степени отражает социальные отношения, нежели определенные верования4.
Благодаря результатам, полученным в предшествующие годы, в зарубежной историографии стало возможно на новом теоретическом уровне
изучать стоящие перед наукой вопросы. При этом большое влияние на ученых оказывает подход, характерный для социальной антропологии, и все
чаще применяются структуралистские методы, позволяющие добиться новых интересных результатов.
Исследования представлений древних греков о существовании после смерти ведутся по трем основным направлениям:
1) проблема существования в Аиде;
2) исследование статуса умершего;
3) изучение надгробных памятников и основанных на нем реконструкций.
Особенно активно эти проблемы разрабатывались в 80-е годы ХХ века.
Практически весь комплекс вопросов, связанных с проблемами смерти
и бессмертия, отражен в исследованиях Р. Гарлана5. Будучи приверженцем
теории Ван Геннепа, автор пытается ответить на вопрос, как древние греки
воспринимали смерть и своих умерших. Исследование ограничено архаическим и классическим периодами и построено, главным образом, на материалах Аттики.
Этим же проблемам был посвящен доклад Х. Сорвинс-Инвуда на симпозиуме «Греческий ренессанс VIII в. до н.э.: традиции и инновации»6. Основная мысль автора заключается в том, что отношение к смерти в архаическую эпоху менялось в сторону более тревожного и индивидуального ее
восприятия, по контрасту с более древним ее пониманием как неизбежной
участи, части жизненного цикла мира и общины. Согласно архаическому
мировоззрению все в этом мире имеет свой удел, и каждый человек имеет
свою долю жизни и следующую за ней неизбежную долю смерти. Этой
концепции, как считает автор, противоречат представления об особой участи,
доставшейся героям, которые избегнут смерти и обретут блаженное существование (идея героизации умершего). Автор считает, что сдвиги в представлении о загробном мире свидетельствуют об архаической эсхатологической революции.
Помимо комплексных проблем, зарубежные исследователи рассматривают и более узкие на конкретных источниках. Дж. Микалсон7, исследовавший афинскую народную религию, отметил неясность и запутанность
представлений о смерти и бессмертии. Автор выделяет следующие аспекты: продолжает ли душа существовать после смерти, где она обитает, имеют ли умершие представление о жизни живых и существуют ли в загробном мире награда и воздаяние.
Большинство античных эпитафий, отмечает Дж. Микалсон, практически ничего не сообщает о загробной жизни. Как правило, в них нет ничего
конкретного, говорится о достоинствах умершего, оплакивается его смерть.
Создается впечатление, что даже имеющиеся упоминания дома Персефоны
или Плутона – дань поэтической традиции, а не характеристика существующих представлений. На то, что душа достигает Аида, с точки зрения автора,
указывают многочисленные находки в могилах табличек, содержащих проклятья врагам и адресованных Персефоне. Такие таблички находят в Аттике, Беотии, Эпире, на Кипре и Эвбее, в Великой Греции и на Сицилии, начиная с V в. до н.э. Однако этот источник указывает скорее на озабоченность
земными делами, а не загробным существованием. В целом, считает Микалсон,
эта позиция была наиболее характерна для афинян в классическую эпоху.
Р. Гарлан рассматривает и другой важный источник – изображения на
стелах. По-видимому, существовала вера в воссоединение после смерти.
Часто встречающиеся мотивы рукопожатия на рельефах интерпретируются
автором как встреча в Аиде. Другой популярный сюжет – загробная трапеза.
Обычно изображается умерший, возлежащий на ложе, перед ним в правой
части рельефа – стол с пищей, в левой – на ложе сидит женщина. Автор
считает, что эта сцена воплощает идею героизации умершего8.
Большой интерес представляют исследования С. Хамфрис, которая предприняла попытку связать проблему смерти и бессмертия с проблемой времени9. Автор ставит следующие вопросы: что значит умереть вовремя и что
представляет собой время в мире умерших. Анализ источников показывает
существование представлений о том, что счастлив человек, погибший во цвете лет на поле боя. Такой уход из жизни является составной частью «достойной смерти» и наградой за доблесть и благочестие. Такой человек обретает героическое бессмертие, но в то же время в мире живых должен
остаться вечный памятник (курган либо статуя) над могилой. Все эти представления, отмечает автор, демонстрируют тенденцию трансформировать
умершего в нечто перманентное: вечности памяти соответствует долговечность знака над могилой. С. Хамфрис выделяет три пути реализации этой
тенденции:
1) умерший идентифицируется с долговечным материальным объектом,
который обычно представляет собой изображение человека либо хранилище остатков тела;
2) умерший может быть реинкорпорирован в общество в качестве предка или посредством перевоплощения;
3) после смерти человек может начать новую жизнь в мире умерших.
С. Хамфрис подчеркивает, что время в мире умерших отсутствует.
Об этом свидетельствуют представления о тождестве сна и смерти, о том, что
у умерших нет памяти, трудов, а следовательно, и земледельческого цикла,
вечности наказания. Существование вне времени после смерти связано с подобным существованием богов (боги имеют прошлое, но не имеют будущего).
Ассоциация их с безвременьем предполагает негативное суждение о времени:
существование в нем несовершенно, неполно, затемняется ожиданием конца.
С этой точки зрения жизнь приравнивается к смерти, а смерть – к жизни.
Исследование мистики берет начало с работ Ф. Кюмона и Р. Резенштейна10. Большое значение для изучения мистических мотивов в древнегреческой религии, особенно в архаическую эпоху, имеют работы М.П. Нильссона11.
Особое внимание в них уделено соотношению рациональных и мистических
элементов в религиозных воззрениях греков.
В последнее время за рубежом проблема мистики вновь оказалась в фокусе внимания. Причем не только увеличилось число работ, посвященных
мифам и символам мистерий, анализу структуры и функционирования конкретных религиозных сообществ, но произошел и определенный качественный скачок, выразившийся в появлении обобщающих, теоретических монографий, а также в попытках установить место мистических представлений
в религиозной и духовной жизни античного мира. Такой подход позволяет выявить общие и специфические черты мистерий, связать их трансформацию
с ходом истории, определить, как данные верования соотносились с политикой, идеологией, общественной психологией и, что наиболее интересно
нам, выражали надежды на лучшее существование после смерти и служили залогом бессмертия.
Из наиболее крупных работ следует назвать монографию известного религиоведа В. Буркерта «Античные мистические культы»12. Целью автора являлось не историческое, а сравнительное изучение культов, наиболее отчетливо связанных с мистикой, их типологизация – выявление устойчивого
стереотипа представлений, позволяющих выделить тип особого религиозного мировоззрения.
Одновременно В. Буркерт опровергает некоторые штампы, распространенные в исследовательской литературе. К ним относятся утверждения,
что мистические религии характерны прежде всего для поздней античности, что они в подавляющем большинстве имеют восточные корни, что их
спиритуалистический дух тесно связан с христианскими представлениями.
Эту монографию следует рассматривать как один из вариантов обобщающих исследований по мистическим культам. Другой представлен двумя книгами, носящими более конкретный характер. Они содержат очерки религиозных верований в Греции архаического и классического периодов и при
эллинизме. Материалы по мистике в них также систематизированы и обобщены, однако воспринимаются прежде всего как часть системы, элемент
религиозной картины мира.
Этапы возникновения и развития мистических культов даны в другой книге В. Буркерта «Греческая религия. Архаическая и классическая». В ней автор
выделяет в мистериях три основные черты: 1) аграрные функции, уходящие
корнями, очевидно, в первобытные праздники; 2) обязательность инициаций;
3) сексуальный аспект. В книге фиксируется внимание на наиболее известных тайных сообществах, а также уделяется внимание проблеме орфизма.
О возрастании интереса к мистическим культам в эллинистический период свидетельствует исследование Л.Г. Мартина «Эллинистические религии»13. Автор связывает мистерии эллинизма прежде всего с женским
началом в религии, поэтому, устанавливая их истоки, он обращается к культам богинь. Автор также считает, что для позднего эллинизма больше характерен синтез, а не реформация мистических культов.
Следует также отметить работу немецкого ученого Дитера Лауэнштайна, посвященную Элевсинским мистериям14. Это исследование не имеет
аналогов в мировой научной литературе не только потому, что в нем впервые воссоздан ход этого религиозного праздника на основе античных источников и материалов новейших археологических исследований, а скорее
потому, что в нем – попытка понять опыт и переживания мистов. К сожалению, исследование перегружено элементами эзотерики и в этой связи
носит весьма специфический характер и не всегда может быть адекватно
понято неподготовленным читателем.
Наиболее известное исследование истории раннего пифагореизма принадлежит перу Ф. Корнфорда15. Школа Пифагора представляет, согласно его
мнению, «главное направление, противодействующее научной тенденции».
Сама пифагорейская школа развивает научное направление, однако в отличие от милетских философов пифагорейцы имеют в основе своих философских построений иной тип религии, в центре которой находится фигура
Диониса. Дионисийская религия была реформирована в орфизме, пифагореизм же представляет собой «результат интеллектуализации основного
содержания орфизма»16.
Взгляды Ф. Корнфорда были подвергнуты критике Т. Рейвеном, автором
книги «Пифагор и элеаты»17. Т. Рейвен полагает, что религия – только аспект пифагореизма. Он характеризует Пифагора не только как великого
религиозного реформатора, но и как выдающегося ученого.
Научную сторону пифагореизма подчеркивает Ф. Клеве в книге «Гиганты
дософистической философии»18. Клеве уделяет большое место пифагорейской доктрине переселения душ. Однако философская суть пифагореизма
в работе Клеве остается нераскрытой: хотя автор и говорит о религиозной
стороне пифагореизма, доктрину переселения душ он соотносит с астрономическими наблюдениями пифагорейцев, совершенно игнорируя ее связь
с орфическими представлениями.
Более обстоятельно основывается трактовка пифагореизма как синтеза
религии и науки в работе У. Гатри «История греческой философии»19.
Это наиболее полное исследование пифагореизма за последние годы. Хотя
Гатри и подчеркивает (и обстоятельно показывает вслед за Рейвеном) дуалистическую природу пифагореизма и тем самым оспаривает монистическую
трактовку пифагореизма, его позиция весьма близка к позиции Корнфорда.
Таким образом, можно констатировать, что в мировой литературе пифагореизм изучен в самых различных аспектах. Однако поставленный Ф. Конфордом вопрос о связи пифагореизма с орфизмом не получил своего разрешения. Орфизм или идентифицировался с религиозными составляющими
пифагореизма, или игнорировался при акцентировании внимания на научной стороне пифагореизма. Практически без внимания до сегодняшнего дня
остается вопрос о доктрине метемпсихоза у пифагорейцев. Кроме того,
совершенно игнорируется идея бессмертия души как в пифагореизме, так
и в орфизме. Другими словами, на повестке дня до сих пор стоит ряд вопросов, разрешение которых помогло бы пролить свет на многие стороны
развития античной религии, философии и духовной культуры. Почему именно
орфизм выступил предпосылкой философского учения? Какие именно идеи
касательно бессмертия души позаимствовали пифагорейцы у орфиков? Почему доктрина метемпсихоза не прижилась в греческом сознании, хотя постоянно присутствовала в качестве подводного течения практически во всех
философских системах греков, начиная с Пифагора и Эмпедокла и заканчивая неоплатониками и Оригеном.
Идея метемпсихоза в зарубежных работах рассматривалась в русле общих исследований религиозных верований и философских представлений
греков с различных точек зрения. Профессор М.П. Нильссон считает, что
учение о душепереселении является продуктом «чистой логики» и что греки создали его потому, что были «прирожденными логиками» (Eranos.
39 (1941) 12)20. С М.П. Нильссоном, действительно, можно согласиться в том,
что как только люди принимают учение о «душе» как о чем-то отличном
от тела, то у них естественно возникает вопрос, а откуда эта «душа» берется,
естественным ответом на который будет следующий: она приходит из великого обиталища душ в Аиде. Свидетельства того, что подобный способ аргументации действительно имел место, можно обнаружить и у Гераклита
и в платоновском «Федоне» (Гераклит, фр. 88 Diels; Секст Эмпирик. Три
книги пирроновых положений. 3, 230; Платон. Федон, 70 с – 72 d).
Существуют и синкретические точки зрения по этому поводу. Например,
Целлер, которого нельзя упрекнуть в недостаточной исторической критике,
пришел к заключению, что учение о душепереселении стоит вне всякой
связи с теми философскими системами, в которые оно допущено, так чтобыло бы незаметно, если бы его вовсе вычеркнуть из греческой философии
(Zeller, I, 52-53).
Особый интерес представляют исследования, посвященные практике суицида в античном мире. С тех пор как в XIX в. к самоубийству стали относится как к важной общественной проблеме, велось немало дискуссий, в
которых принимали участие психологи, социологи, люди искусства и общественность. К античности в этих спорах обращались в чисто риторических
целях, подбирая из ее арсеналов аргументы для подкрепления современных точек зрения. Особенно часто обращались к античности те, кто взывал к пониманию и терпимости в отношении самоубийства, указывая на
античное общество как на образец честного отношения, приятия и даже
восхваления добровольной смерти.
У древних самоубийство не могло быть оправдано. Разумеется, античные
источники отображали факты очень избирательно: случаи самоубийств, дошедшие до нас благодаря этим источникам, прошли через фильтры древних
предубеждений. Этой проблеме посвящено специальное исследование Антона ван Хофа21. С нашей точки зрения, интересно отношение древних греков к суициду в отличие от стойко негативного отношения к нему в христианстве (душа самоубийцы не может обрести после смерти покой).
Таким образом, в зарубежной историографии в последние годы сделано
обобщение изученной проблемы и намечены перспективы дальнейшего развития. И все же комплекс воззрений, связанный с представлениями о бессмертии, хотя и изучен зарубежными исследователями достаточно полно
и основательно, оставляет много дискуссионных вопросов.
Несмотря на обилие изданий по частным вопросам, все ощутимее становится отсутствие обобщающего исследования, которое бы на новом уровне
современных знаний вобрало бы в себя все достижения историографии.
Кроме того, за большим количеством аналитических исследований совсем осталась без внимания важнейшая проблема – взаимосвязь формирования и развития духовной культуры общества с идеей бессмертия. Выявление характеров этой взаимосвязи, а также анализ ее эволюции позволит
оценить не только общее значение учения о бессмертии для античной религии и культуры, но и подчеркнуть уникальность данной концепции, а также выделить способы и формы влияния этого учения на формирование
христианских верований, а через них – и на европейскую модель личности.
Примечания
1 История исследований начинается с публикации в 1658 г. книги Т. Броуна «Гидротафия, или
погребения в урнах» (Browne Th. Hydrotaphia, or urne-burial. L., 1658). Отношение к смерти
той эпохи, к которой принадлежал исследователь, во многом обуславливало и проблематику
изучения. В XVIII веке основное внимание уделялось положению тела и вопросам воскрешения, в XIX веке предпочтение отдавалось изучению культа предков и связанным с ним представлениям. В XX веке в центре внимания оказался погребальный обряд. Подробнее об этом
смотри соответствующие историографические обзоры в сборнике: Личность и общество в религии и науке античного мира. Современная зарубежная историография. М., 1990.
2 См. в русском переводе: Поппер К.Р. Нищета историцизма. – М., 1993. – С. 169-174.
3 Подробнее об этом смотри: Зайцев А.И. Культурный переворот в Древней Греции VIII-V в.в.
до н.э. – Л., 1985.
4 Подробнее об этом см.: Личность и общество в религии и науке античного мира. Современная
зарубежная историография. – С. 92.
5 Анализ концепции автора см.: Личность и общество в религии и науке античного мира. – С. 93.
6 Резюме доклада см.: Согомонов А.Ю. Раннегреческий полис и героический век: столкновение
двух эпох в VIII в. до н.э. // Вестник древней истории. № 1. – С. 230-245.
7 Mikalson J.D. Athenian popular religion. L., 1987. P. 78-90.
8 Garlan R. The Greek way of death. N.Y., 1985. P. 23.
9 Humphreys S.C. The family, women and death. Comparative studies. L. Etc., 1983. P. 145-151.
10 См.: Личность и общество… – С. 76.
11 Nilsson M.P. A History of Greek Religion. Oxford, 1925; Nilsson M.P. Greek Popular religion.
New York, 1940; Nilsson M.P. Greek Piety. Oxford, 1948.
12 См.: Личность и общество. – С. 77.
13 См.: Личность и общество. – С. 83.
14 Лауэнштайн Д. Элевсинские мистерии. Пер. с нем. – М., 1996.
15 См.: Cornford F.M. From Religion to Philosophy. N.Y., 1957.
16 Conford F.M. Op. cit. S. 214.
17 Cм.: Raven T.K. Pythagoreans and Eleatics. Cambridge, 1948.
18 См.: Cleve F.M. The Giants of Presophistic Greek Philosophy. The Hague, 1969. Vol. 2.
19 См.: Guthrie W.K.C. A History of Greek Philosophy. Cambridge, 1965. Vol. 2.
20 См. подробнее об этом: Доддз Е.Р. Греки и рациональное. М.-СПб., 2000. – С. 157-158.
21 Антон ван Хоф. Женские самоубийства в античном мире // ВДИ. 1992. № 2. – С. 18-43.
            [name_en] => SOME ASPECTS OF THE NOTIONS OF DEATH AND IMMORTALITY IN ANCIENT TRADITIONS IN FOREIGN HISTORIOGRAPHY
            [annotation_en] => Проблема смерти и бессмертия традиционно находится в центре внимания
исследователей духовной культуры и религии. Следует отметить, что в зарубежных исследованиях она имеет устойчивую историографическую традицию1.
Особый интерес представляют исследования последних лет, посвященные различным проблемам античной культуры. Это, безусловно, оправдывается тем, что они в какой-то мере восполняют лакуну, которая образовалась в отечественной историографии советского периода.
В новейших зарубежных изысканиях прослеживается вполне определенная тенденция, сводящаяся к попытке дать культурным феноменам «чисто культурное объяснение». Любого рода внешние влияния на данную
сферу культуры при этом либо отрицаются, либо признаются в минимальном объеме; предполагается, что каждая отдельно взятая форма
культурной жизни (будь то литература, искусство и т.п.) эволюционирует
по собственным внутренним законам, в соответствии с собственной логикой развития, заключающейся в вырастании внутри традиции проблем и
последующем их разрешении имеющимися средствами. Методологической
базой подобных построений служат некоторые антихолистские соображения Карла Поппера – одного из «властителей умов» нынешней западной интеллектуальной элиты
            [text_en] => Проблема смерти и бессмертия традиционно находится в центре внимания
исследователей духовной культуры и религии. Следует отметить, что в зарубежных исследованиях она имеет устойчивую историографическую традицию1.
Особый интерес представляют исследования последних лет, посвященные различным проблемам античной культуры. Это, безусловно, оправдывается тем, что они в какой-то мере восполняют лакуну, которая образовалась в отечественной историографии советского периода.
В новейших зарубежных изысканиях прослеживается вполне определенная тенденция, сводящаяся к попытке дать культурным феноменам «чисто культурное объяснение». Любого рода внешние влияния на данную
сферу культуры при этом либо отрицаются, либо признаются в минимальном объеме; предполагается, что каждая отдельно взятая форма
культурной жизни (будь то литература, искусство и т.п.) эволюционирует
по собственным внутренним законам, в соответствии с собственной логикой развития, заключающейся в вырастании внутри традиции проблем и
последующем их разрешении имеющимися средствами. Методологической
базой подобных построений служат некоторые антихолистские соображения Карла Поппера – одного из «властителей умов» нынешней западной интеллектуальной элиты2.
Несомненно, никто не станет отрицать, что любая сфера культуры имеет
свою внутреннюю логику развития. Но все ли объясняется только ей? Стоит ли отрицать значение мощных толчков «извне», от которых во многом зависит, по какому из нескольких альтернативных путей эволюции пойдет
данная традиция? Сведя все многообразие разнонаправленных импульсов
к «профессиональным», едва ли не чисто техническим проблемам (пусть
даже в греческом, более широком понимании слова τέχνη), мы, во-первых,
обедним понимание феномена античной культуры, стушуем ее неповторимость, коренящуюся в конкретно-исторических условиях ее возникновения
и функционирования3. Во-вторых, отдельные области культурного творчества, трактуемые как замкнутые, самодовлеющие традиции, окажутся при
таком подходе висящими в неком «вакууме», не допускающем их тесной
взаимосвязи друг с другом и с жизнью.
Если обратиться ко всему комплексу представлений, связанных со смертью и идеей бессмертия в древнегреческом обществе, то становится очевидно, что в зарубежной историографии они группируются вокруг двух основных тем: погребальный обряд и представления о загробной жизни. После серьезных изысканий зарубежные исследователи пришли к выводу, что хотя вопрос о погребальном обряде и связан тесно с представлениями о посмертном существовании, но в большей степени отражает социальные отношения, нежели определенные верования4.
Благодаря результатам, полученным в предшествующие годы, в зарубежной историографии стало возможно на новом теоретическом уровне
изучать стоящие перед наукой вопросы. При этом большое влияние на ученых оказывает подход, характерный для социальной антропологии, и все
чаще применяются структуралистские методы, позволяющие добиться новых интересных результатов.
Исследования представлений древних греков о существовании после смерти ведутся по трем основным направлениям:
1) проблема существования в Аиде;
2) исследование статуса умершего;
3) изучение надгробных памятников и основанных на нем реконструкций.
Особенно активно эти проблемы разрабатывались в 80-е годы ХХ века.
Практически весь комплекс вопросов, связанных с проблемами смерти
и бессмертия, отражен в исследованиях Р. Гарлана5. Будучи приверженцем
теории Ван Геннепа, автор пытается ответить на вопрос, как древние греки
воспринимали смерть и своих умерших. Исследование ограничено архаическим и классическим периодами и построено, главным образом, на материалах Аттики.
Этим же проблемам был посвящен доклад Х. Сорвинс-Инвуда на симпозиуме «Греческий ренессанс VIII в. до н.э.: традиции и инновации»6. Основная мысль автора заключается в том, что отношение к смерти в архаическую эпоху менялось в сторону более тревожного и индивидуального ее
восприятия, по контрасту с более древним ее пониманием как неизбежной
участи, части жизненного цикла мира и общины. Согласно архаическому
мировоззрению все в этом мире имеет свой удел, и каждый человек имеет
свою долю жизни и следующую за ней неизбежную долю смерти. Этой
концепции, как считает автор, противоречат представления об особой участи,
доставшейся героям, которые избегнут смерти и обретут блаженное существование (идея героизации умершего). Автор считает, что сдвиги в представлении о загробном мире свидетельствуют об архаической эсхатологической революции.
Помимо комплексных проблем, зарубежные исследователи рассматривают и более узкие на конкретных источниках. Дж. Микалсон7, исследовавший афинскую народную религию, отметил неясность и запутанность
представлений о смерти и бессмертии. Автор выделяет следующие аспекты: продолжает ли душа существовать после смерти, где она обитает, имеют ли умершие представление о жизни живых и существуют ли в загробном мире награда и воздаяние.
Большинство античных эпитафий, отмечает Дж. Микалсон, практически ничего не сообщает о загробной жизни. Как правило, в них нет ничего
конкретного, говорится о достоинствах умершего, оплакивается его смерть.
Создается впечатление, что даже имеющиеся упоминания дома Персефоны
или Плутона – дань поэтической традиции, а не характеристика существующих представлений. На то, что душа достигает Аида, с точки зрения автора,
указывают многочисленные находки в могилах табличек, содержащих проклятья врагам и адресованных Персефоне. Такие таблички находят в Аттике, Беотии, Эпире, на Кипре и Эвбее, в Великой Греции и на Сицилии, начиная с V в. до н.э. Однако этот источник указывает скорее на озабоченность
земными делами, а не загробным существованием. В целом, считает Микалсон,
эта позиция была наиболее характерна для афинян в классическую эпоху.
Р. Гарлан рассматривает и другой важный источник – изображения на
стелах. По-видимому, существовала вера в воссоединение после смерти.
Часто встречающиеся мотивы рукопожатия на рельефах интерпретируются
автором как встреча в Аиде. Другой популярный сюжет – загробная трапеза.
Обычно изображается умерший, возлежащий на ложе, перед ним в правой
части рельефа – стол с пищей, в левой – на ложе сидит женщина. Автор
считает, что эта сцена воплощает идею героизации умершего8.
Большой интерес представляют исследования С. Хамфрис, которая предприняла попытку связать проблему смерти и бессмертия с проблемой времени9. Автор ставит следующие вопросы: что значит умереть вовремя и что
представляет собой время в мире умерших. Анализ источников показывает
существование представлений о том, что счастлив человек, погибший во цвете лет на поле боя. Такой уход из жизни является составной частью «достойной смерти» и наградой за доблесть и благочестие. Такой человек обретает героическое бессмертие, но в то же время в мире живых должен
остаться вечный памятник (курган либо статуя) над могилой. Все эти представления, отмечает автор, демонстрируют тенденцию трансформировать
умершего в нечто перманентное: вечности памяти соответствует долговечность знака над могилой. С. Хамфрис выделяет три пути реализации этой
тенденции:
1) умерший идентифицируется с долговечным материальным объектом,
который обычно представляет собой изображение человека либо хранилище остатков тела;
2) умерший может быть реинкорпорирован в общество в качестве предка или посредством перевоплощения;
3) после смерти человек может начать новую жизнь в мире умерших.
С. Хамфрис подчеркивает, что время в мире умерших отсутствует.
Об этом свидетельствуют представления о тождестве сна и смерти, о том, что
у умерших нет памяти, трудов, а следовательно, и земледельческого цикла,
вечности наказания. Существование вне времени после смерти связано с подобным существованием богов (боги имеют прошлое, но не имеют будущего).
Ассоциация их с безвременьем предполагает негативное суждение о времени:
существование в нем несовершенно, неполно, затемняется ожиданием конца.
С этой точки зрения жизнь приравнивается к смерти, а смерть – к жизни.
Исследование мистики берет начало с работ Ф. Кюмона и Р. Резенштейна10. Большое значение для изучения мистических мотивов в древнегреческой религии, особенно в архаическую эпоху, имеют работы М.П. Нильссона11.
Особое внимание в них уделено соотношению рациональных и мистических
элементов в религиозных воззрениях греков.
В последнее время за рубежом проблема мистики вновь оказалась в фокусе внимания. Причем не только увеличилось число работ, посвященных
мифам и символам мистерий, анализу структуры и функционирования конкретных религиозных сообществ, но произошел и определенный качественный скачок, выразившийся в появлении обобщающих, теоретических монографий, а также в попытках установить место мистических представлений
в религиозной и духовной жизни античного мира. Такой подход позволяет выявить общие и специфические черты мистерий, связать их трансформацию
с ходом истории, определить, как данные верования соотносились с политикой, идеологией, общественной психологией и, что наиболее интересно
нам, выражали надежды на лучшее существование после смерти и служили залогом бессмертия.
Из наиболее крупных работ следует назвать монографию известного религиоведа В. Буркерта «Античные мистические культы»12. Целью автора являлось не историческое, а сравнительное изучение культов, наиболее отчетливо связанных с мистикой, их типологизация – выявление устойчивого
стереотипа представлений, позволяющих выделить тип особого религиозного мировоззрения.
Одновременно В. Буркерт опровергает некоторые штампы, распространенные в исследовательской литературе. К ним относятся утверждения,
что мистические религии характерны прежде всего для поздней античности, что они в подавляющем большинстве имеют восточные корни, что их
спиритуалистический дух тесно связан с христианскими представлениями.
Эту монографию следует рассматривать как один из вариантов обобщающих исследований по мистическим культам. Другой представлен двумя книгами, носящими более конкретный характер. Они содержат очерки религиозных верований в Греции архаического и классического периодов и при
эллинизме. Материалы по мистике в них также систематизированы и обобщены, однако воспринимаются прежде всего как часть системы, элемент
религиозной картины мира.
Этапы возникновения и развития мистических культов даны в другой книге В. Буркерта «Греческая религия. Архаическая и классическая». В ней автор
выделяет в мистериях три основные черты: 1) аграрные функции, уходящие
корнями, очевидно, в первобытные праздники; 2) обязательность инициаций;
3) сексуальный аспект. В книге фиксируется внимание на наиболее известных тайных сообществах, а также уделяется внимание проблеме орфизма.
О возрастании интереса к мистическим культам в эллинистический период свидетельствует исследование Л.Г. Мартина «Эллинистические религии»13. Автор связывает мистерии эллинизма прежде всего с женским
началом в религии, поэтому, устанавливая их истоки, он обращается к культам богинь. Автор также считает, что для позднего эллинизма больше характерен синтез, а не реформация мистических культов.
Следует также отметить работу немецкого ученого Дитера Лауэнштайна, посвященную Элевсинским мистериям14. Это исследование не имеет
аналогов в мировой научной литературе не только потому, что в нем впервые воссоздан ход этого религиозного праздника на основе античных источников и материалов новейших археологических исследований, а скорее
потому, что в нем – попытка понять опыт и переживания мистов. К сожалению, исследование перегружено элементами эзотерики и в этой связи
носит весьма специфический характер и не всегда может быть адекватно
понято неподготовленным читателем.
Наиболее известное исследование истории раннего пифагореизма принадлежит перу Ф. Корнфорда15. Школа Пифагора представляет, согласно его
мнению, «главное направление, противодействующее научной тенденции».
Сама пифагорейская школа развивает научное направление, однако в отличие от милетских философов пифагорейцы имеют в основе своих философских построений иной тип религии, в центре которой находится фигура
Диониса. Дионисийская религия была реформирована в орфизме, пифагореизм же представляет собой «результат интеллектуализации основного
содержания орфизма»16.
Взгляды Ф. Корнфорда были подвергнуты критике Т. Рейвеном, автором
книги «Пифагор и элеаты»17. Т. Рейвен полагает, что религия – только аспект пифагореизма. Он характеризует Пифагора не только как великого
религиозного реформатора, но и как выдающегося ученого.
Научную сторону пифагореизма подчеркивает Ф. Клеве в книге «Гиганты
дософистической философии»18. Клеве уделяет большое место пифагорейской доктрине переселения душ. Однако философская суть пифагореизма
в работе Клеве остается нераскрытой: хотя автор и говорит о религиозной
стороне пифагореизма, доктрину переселения душ он соотносит с астрономическими наблюдениями пифагорейцев, совершенно игнорируя ее связь
с орфическими представлениями.
Более обстоятельно основывается трактовка пифагореизма как синтеза
религии и науки в работе У. Гатри «История греческой философии»19.
Это наиболее полное исследование пифагореизма за последние годы. Хотя
Гатри и подчеркивает (и обстоятельно показывает вслед за Рейвеном) дуалистическую природу пифагореизма и тем самым оспаривает монистическую
трактовку пифагореизма, его позиция весьма близка к позиции Корнфорда.
Таким образом, можно констатировать, что в мировой литературе пифагореизм изучен в самых различных аспектах. Однако поставленный Ф. Конфордом вопрос о связи пифагореизма с орфизмом не получил своего разрешения. Орфизм или идентифицировался с религиозными составляющими
пифагореизма, или игнорировался при акцентировании внимания на научной стороне пифагореизма. Практически без внимания до сегодняшнего дня
остается вопрос о доктрине метемпсихоза у пифагорейцев. Кроме того,
совершенно игнорируется идея бессмертия души как в пифагореизме, так
и в орфизме. Другими словами, на повестке дня до сих пор стоит ряд вопросов, разрешение которых помогло бы пролить свет на многие стороны
развития античной религии, философии и духовной культуры. Почему именно
орфизм выступил предпосылкой философского учения? Какие именно идеи
касательно бессмертия души позаимствовали пифагорейцы у орфиков? Почему доктрина метемпсихоза не прижилась в греческом сознании, хотя постоянно присутствовала в качестве подводного течения практически во всех
философских системах греков, начиная с Пифагора и Эмпедокла и заканчивая неоплатониками и Оригеном.
Идея метемпсихоза в зарубежных работах рассматривалась в русле общих исследований религиозных верований и философских представлений
греков с различных точек зрения. Профессор М.П. Нильссон считает, что
учение о душепереселении является продуктом «чистой логики» и что греки создали его потому, что были «прирожденными логиками» (Eranos.
39 (1941) 12)20. С М.П. Нильссоном, действительно, можно согласиться в том,
что как только люди принимают учение о «душе» как о чем-то отличном
от тела, то у них естественно возникает вопрос, а откуда эта «душа» берется,
естественным ответом на который будет следующий: она приходит из великого обиталища душ в Аиде. Свидетельства того, что подобный способ аргументации действительно имел место, можно обнаружить и у Гераклита
и в платоновском «Федоне» (Гераклит, фр. 88 Diels; Секст Эмпирик. Три
книги пирроновых положений. 3, 230; Платон. Федон, 70 с – 72 d).
Существуют и синкретические точки зрения по этому поводу. Например,
Целлер, которого нельзя упрекнуть в недостаточной исторической критике,
пришел к заключению, что учение о душепереселении стоит вне всякой
связи с теми философскими системами, в которые оно допущено, так чтобыло бы незаметно, если бы его вовсе вычеркнуть из греческой философии
(Zeller, I, 52-53).
Особый интерес представляют исследования, посвященные практике суицида в античном мире. С тех пор как в XIX в. к самоубийству стали относится как к важной общественной проблеме, велось немало дискуссий, в
которых принимали участие психологи, социологи, люди искусства и общественность. К античности в этих спорах обращались в чисто риторических
целях, подбирая из ее арсеналов аргументы для подкрепления современных точек зрения. Особенно часто обращались к античности те, кто взывал к пониманию и терпимости в отношении самоубийства, указывая на
античное общество как на образец честного отношения, приятия и даже
восхваления добровольной смерти.
У древних самоубийство не могло быть оправдано. Разумеется, античные
источники отображали факты очень избирательно: случаи самоубийств, дошедшие до нас благодаря этим источникам, прошли через фильтры древних
предубеждений. Этой проблеме посвящено специальное исследование Антона ван Хофа21. С нашей точки зрения, интересно отношение древних греков к суициду в отличие от стойко негативного отношения к нему в христианстве (душа самоубийцы не может обрести после смерти покой).
Таким образом, в зарубежной историографии в последние годы сделано
обобщение изученной проблемы и намечены перспективы дальнейшего развития. И все же комплекс воззрений, связанный с представлениями о бессмертии, хотя и изучен зарубежными исследователями достаточно полно
и основательно, оставляет много дискуссионных вопросов.
Несмотря на обилие изданий по частным вопросам, все ощутимее становится отсутствие обобщающего исследования, которое бы на новом уровне
современных знаний вобрало бы в себя все достижения историографии.
Кроме того, за большим количеством аналитических исследований совсем осталась без внимания важнейшая проблема – взаимосвязь формирования и развития духовной культуры общества с идеей бессмертия. Выявление характеров этой взаимосвязи, а также анализ ее эволюции позволит
оценить не только общее значение учения о бессмертии для античной религии и культуры, но и подчеркнуть уникальность данной концепции, а также выделить способы и формы влияния этого учения на формирование
христианских верований, а через них – и на европейскую модель личности.
Примечания
1 История исследований начинается с публикации в 1658 г. книги Т. Броуна «Гидротафия, или
погребения в урнах» (Browne Th. Hydrotaphia, or urne-burial. L., 1658). Отношение к смерти
той эпохи, к которой принадлежал исследователь, во многом обуславливало и проблематику
изучения. В XVIII веке основное внимание уделялось положению тела и вопросам воскрешения, в XIX веке предпочтение отдавалось изучению культа предков и связанным с ним представлениям. В XX веке в центре внимания оказался погребальный обряд. Подробнее об этом
смотри соответствующие историографические обзоры в сборнике: Личность и общество в религии и науке античного мира. Современная зарубежная историография. М., 1990.
2 См. в русском переводе: Поппер К.Р. Нищета историцизма. – М., 1993. – С. 169-174.
3 Подробнее об этом смотри: Зайцев А.И. Культурный переворот в Древней Греции VIII-V в.в.
до н.э. – Л., 1985.
4 Подробнее об этом см.: Личность и общество в религии и науке античного мира. Современная
зарубежная историография. – С. 92.
5 Анализ концепции автора см.: Личность и общество в религии и науке античного мира. – С. 93.
6 Резюме доклада см.: Согомонов А.Ю. Раннегреческий полис и героический век: столкновение
двух эпох в VIII в. до н.э. // Вестник древней истории. № 1. – С. 230-245.
7 Mikalson J.D. Athenian popular religion. L., 1987. P. 78-90.
8 Garlan R. The Greek way of death. N.Y., 1985. P. 23.
9 Humphreys S.C. The family, women and death. Comparative studies. L. Etc., 1983. P. 145-151.
10 См.: Личность и общество… – С. 76.
11 Nilsson M.P. A History of Greek Religion. Oxford, 1925; Nilsson M.P. Greek Popular religion.
New York, 1940; Nilsson M.P. Greek Piety. Oxford, 1948.
12 См.: Личность и общество. – С. 77.
13 См.: Личность и общество. – С. 83.
14 Лауэнштайн Д. Элевсинские мистерии. Пер. с нем. – М., 1996.
15 См.: Cornford F.M. From Religion to Philosophy. N.Y., 1957.
16 Conford F.M. Op. cit. S. 214.
17 Cм.: Raven T.K. Pythagoreans and Eleatics. Cambridge, 1948.
18 См.: Cleve F.M. The Giants of Presophistic Greek Philosophy. The Hague, 1969. Vol. 2.
19 См.: Guthrie W.K.C. A History of Greek Philosophy. Cambridge, 1965. Vol. 2.
20 См. подробнее об этом: Доддз Е.Р. Греки и рациональное. М.-СПб., 2000. – С. 157-158.
21 Антон ван Хоф. Женские самоубийства в античном мире // ВДИ. 1992. № 2. – С. 18-43.
            [udk] => 
            [order] => 4
            [filepdf_ru] => 4_ru.pdf
            [filepdf_en] => 4_en.pdf
            [download] => annot56449a655f6e9.pdf
            [section_ru] => ДРЕВНЯЯ И СРЕДНЕВЕКОВАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Юлия Сергеевна  ОБИДИНА
                            [author_en] => Yuliya S. Obidina 
                        )

                )

        )

    [4] => Array
        (
            [id_section] => 2
            [id] => 5
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => КОНЦЕПЦИЯ ВЕЛИКОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ В.И. ГЕРЬЕ В СВЕТЕ СОВРЕМЕННЫХ ДИСКУССИЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
            [annotation_ru] => Владимир Иванович Герье (1837-1919 гг.) – известный русский ученый,
профессор Московского университета, воспитавший целую плеяду учеников,
создавших славу отечественной историографии всеобщей истории в зарубежной науке. В 2007 году в Москве состоялась научная конференция, посвященная 170-летию со дня рождения историка, которая была посвящена
различным сторонам его многообразной деятельности1. Можно безусловно
констатировать, что в последние годы начинается новый этап объективного
изучения научного наследия В.И. Герье, творчество которого в советской
историографии оценивалось прежде всего через призму марксистской историографии.
Одним из основных направлений научных исследований Герье являлась
история Великой французской революции. Даже в советской историографии признавался его приоритет в данной области. В.М. Далин считал, что
«заслуга Герье в том, что он первым ввел изучение истории французской
революции в университетский мир»
            [text_ru] => Владимир Иванович Герье (1837-1919 гг.) – известный русский ученый,
профессор Московского университета, воспитавший целую плеяду учеников,
создавших славу отечественной историографии всеобщей истории в зарубежной науке. В 2007 году в Москве состоялась научная конференция, посвященная 170-летию со дня рождения историка, которая была посвящена
различным сторонам его многообразной деятельности1. Можно безусловно
констатировать, что в последние годы начинается новый этап объективного
изучения научного наследия В.И. Герье, творчество которого в советской
историографии оценивалось прежде всего через призму марксистской историографии.
Одним из основных направлений научных исследований Герье являлась
история Великой французской революции. Даже в советской историографии признавался его приоритет в данной области. В.М. Далин считал, что
«заслуга Герье в том, что он первым ввел изучение истории французской
революции в университетский мир»2.
Однако оценки концепции русского историка всегда сопрягались с его политическими позициями. Так, Б.Г. Вебер писал: «Герье первым из русских
либералов начал конкретную разработку […] характерного для тогдашнего
русского либерализма противопоставления нереволюционного якобы пути
России революционному пути Франции»3.
В постсоветской историографии на смену идеологизированным концепциям пришел плюрализм теорий и оценок, однако это совпало с определенным снижением интереса к истории Великой французской революции.
В результате последние развернутые оценки работ Герье на историю революции относятся к 80-м годам ХХ века4. Назрела необходимость с точки
зрения современных дискуссионных вопросов историографии определить
место Герье в русской историографии революции.
Владимир Иванович Герье приступил к изучению французской революции уже сложившимся исследователем, сразу после защиты докторской
диссертации. Его предыдущие работы были никак не связаны ни с историей Франции, ни с изучением народных движений5. Что же побудило молодого ученого обратиться к негласно запрещенной тогда в России теме?
Определенное воздействие оказала складывавшаяся либеральная традиция
трактовки революции, представленная отдельными высказываниями и обще-теоретическими построениями С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина6. Во время заграничной командировки Герье познакомился с Г. Зибелем, известным в том числе, своей работой об истории французской
революции, однако лекций по данной теме немецкий историк не читал.
Большое воздействие на молодого ученого произвела книга А. Токвиля «Старый порядок и революция» (1856), которая в условиях смягчения цензурных запретов стала одним из первых произведений о революции, развернутый анализ которой появился в русской прессе7.
Однако мы считаем, что решающим фактором явилось стремление Герье
систематизировать преподавание всеобщей истории в Московском университете. В студенческие годы Герье столкнулся с тем, что курсы по кафедре
всеобщей истории читались не систематически и не охватывали всех периодов истории. Так, на первом курсе он слушал лекции П.Н. Кудрявцева по
античной истории; на втором курсе Т.Н. Грановский, уже тяжело больной,
успел прочитать несколько лекций, на третьем – всеобщая история вообще
не читалась. «Было время – я тогда сидел на этих скамьях, – рассказывал
позже студентам Герье, – когда нельзя было читать в университете курса
истории французской революции»8.
Острый интерес к Великой французской революции русской общественности, смягчение цензуры, новый университетский устав 1863 года – все это
делало возможным включение в университетский курс проблем революции.
Показателен тот факт, что, несмотря на отсутствие какого-либо циркулярного распоряжения о включении истории французской революции в университетские программы, в конце 60-х – начале 70-х годов практически
одновременно историю революции начинают читать М.Н. Петров в Харьковском, В.В. Бауэр – в Петербургском и В.И. Герье – в Московском университетах. Однако архивные материалы и воспоминания современников неопровержимо свидетельствуют о том, что несомненное первенство принадлежало
Герье, который в сентябре 1868 года начал чтение курса лекций о Великой
французской революции9.
Работы Герье, посвященные революции, можно разделить на несколько
групп.
Первая группа – это лекционные курсы Герье. К сожалению, они сохранились лишь в рукописи или были литографированы студентами. Мы проанализировали четыре рукописных и девять литографированных курсов
Герье, относящихся к периоду с 1868 по 1903 год.
Вторая группа работ – это шестнадцать статей, опубликованных Герье в журналах «Вестник Европы», «Исторический вестник», «Русская
мысль», энциклопедии Брокгауза и Ефрона, относящихся к периоду с 1877 по
1903 гг. В отличие от лекционных курсов, содержащих общую картину революции, статьи посвящены в основном историографии революции.
Третья группа – это монографии Герье, в которых он освещает сюжеты, до того не изучавшиеся столь подробно: «Понятия о власти и народе в
наказах 1789 года» (1884) и монография о Мабли на французском языке
(L’abbe de Mably. Moraliste et politique. Paris, 1886). В монографиях «Идея
народовластия и Французская революция 1789» (1904) и «Французская революция 1789-1795 гг. в освещении И. Тэна» (1911) Герье обобщает и перерабатывает ранее опубликованные статьи.
Эти три группы работ отличаются и методически, и методологически.
В рамках статьи невозможно дать подробный анализ каждой группе работ
Герье, поэтому попробуем охарактеризовать общую концепцию революции
в трудах историка, отмечая эволюцию его взглядов по той или иной проблеме.
Свои исследования по истории революции Герье начинал, опираясь
не столько на источники, сколько на подробное изучение историографии.
В архиве историка имеются его выписки из сочинений более 40 авторов,
писавших о Великой французской революции10. Сохранились свидетельства о работе Герье в архиве в Париже, однако, в отличие от его учеников
Н.И. Кареева и П.Н. Ардашева, он не упоминает о своих архивных изысканиях и анализирует в основном опубликованные источники: произведения
французских просветителей, законодательные документы, сборники наказов 1789 года.
В своих первых лекционных курсах и статьях Герье широко опирался
на труды предшественников, популяризируя достижения зарубежной историографии. На страницах «Исторического вестника» и «Вестника Европы»
он знакомит русского читателя с крупнейшими произведениями по французской революции видных зарубежных историков. Историографические
обзоры были непременной частью его лекционных курсов, наиболее видным
историкам Герье посвящал отдельные статьи.
Особое внимание в этих обзорах Герье уделял условиям появления того
или иного произведения, ведь «всякое сочинение есть не только дело индивидуального творчества, но и плод той эпохи, той теории, того мировоззрения, под влиянием которого писал историк» 11. Герье считает, что «подобно
тому, как эпоха революции, Людовика XVIII и Карла Х объясняет нам
взгляд, который мы находим у Тьера, так и эпоха Июльской революции
объясняет нам взгляд Бюше и Ру»12.
Русский историк осуждал А. Тьера, Ф. Минье и Ж. Мишле за «героизацию» якобинского террора. Статью о Мишле Герье озаглавил «Народник
во французской историографии», считая, что «оптимизм» Мишле при описании якобинцев не способствовал установлению истины13. Более приемлемой Герье казалась позиция Г. Зибеля, который, по его мнению, был свободнее от политических мотивов, чем французские историки, и поэтому
более объективен в своих оценках14. Очень высоко Герье оценивал А. Токвиля: «Его нельзя назвать только историком, – писал Герье о французском ученом, – это слишком мало, и нельзя назвать философом – это
слишком отвлеченно, и не политиком – это слишком напоминает политическую деятельность. Он принадлежит к числу тех редких людей, которым
удается усматривать силы, движущие обществом, и, подобно королям,
устанавливать законы, управляющие жизнью народов»15. Влияние концепции Токвиля на Герье в его ранних работах очень велико, однако русский ученый не во всем соглашается с авторитетом. Так, он считал, что революцию невозможно было предотвратить реформами: «Монархия
встретила бы в 1750 году те же затруднения, которые придали перевороту
1789 года такой трагический характер, т.е. сделалась бы жертвой борьбы
между феодализмом и демократической революцией»16, – считает он.
И. Тэна Герье считал самым выдающимся и самобытным из мыслителей
Франции во второй половине XIX века. Он написал о Тэне целый цикл статей, позже переработав их в монографию. Труд Тэна «Происхождение современной Франции», по мнению Герье, «представляет собой крутой переворот в разработке истории революции»17. В особую заслугу Тэну Герье
ставит то, что французский ученый не ограничился рассмотрением политической истории революции, как Токвиль, а написал то, «что недоставало
до него – то была внутренняя, социальная история Франции во время революции»18. «Это скорее история французского общества, чем государства», –
считает историк. Удалось же это Тэну, по мнению Герье, благодаря применению «научного метода», использованию законов психологии, статистики,
нового архивного материала. Важным открытием Тэна Герье считает то, что
«картина уличного, революционного движения, написанная “художником-психологом”», а также психологическое объяснение типа якобинца –“центральной фигуры революции”»19. Однако Герье упрекает Тэна в односторонности,
предвзятости, считая, что «указывая у изображаемых им деятелей и во всей
их партии только низкие фанатические мотивы, он уменьшил предмет своего изображения; изгнав из описанного им мира все возвышенные чувства
и всякий идеализм, он дал повод к упреку, что показал не всю истину»20.
Не соглашался Герье и с оценкой Тэном французского Просвещения, считая, что Тэн заметил только уродливые патологические черты культуры
XVIII века, но не понял «ее великой, разумной стороны». «Пренебрежение
к философии, к началу разума вследствие поклонения положительным знаниям увлекло Тэна до того, что он забыл о плодотворных принципах, которые культура XVIII века завещала истории»21. Герье считает, что Тэн мало
места уделил «главному актеру» – третьему сословию. «Важнейшему деятелю революции каких-нибудь 30 страниц из 400!» – возмущается он.
Однако критические замечания в адрес Тэна сглаживаются в книге Герье «Французская революция в освещении И. Тэна», вышедшей в 1911 году.
Герье не скрывает причин изменения своего отношения: «Печатая в свое
время свои критические очерки о книге Тэна о революции, я был далек
от мысли, что мне придется быть очевидцем аналогичного потрясения в России»22. Н.И. Кареев в своей рецензии на книгу Герье указывает на почти
полную тождественность взглядов русского историка и Тэна: «революционное
движение 1905-1906 гг. так же сильно отразилось на мировоззрении автора,
как в свое время Французская коммуна 1871 г. на миросозерцании Тэна»23.
Приступая к непосредственному изложению хода революции, Герье считал необходимым дать ее предысторию. Основные задачи изучения революции для него заключаются в «генетическом объяснении революции»
как события, «корни которого теряются в глубине предшествующих веков,
ход, характер и цель которого определяется ходом и свойством всей истории французского народа»24. Необходимо революцию «классифицировать
и прибегнуть к сравнительному методу», чтобы «привести ее в связь с всеобщей историей и указать ее место в общем процессе человеческой цивилизации»25.
С XVI века во Франции начинается «разлад» между феодальными принципами, на которых было построено здание французского государства и потребностями нового строя»26. Этот строй Герье называет государственным,
видя в нем отличие от феодального в системе учреждений. Необходимость
перемен во Франции была очевидной и закономерной. «… Франция сохранила еще все начала, которые составляли сущность жизни в средние века:
католицизм – в религии, феодализм – в политическом устройстве, корпоративные начала в обществе»27. Задачи революции Герье видит в политическом преобразовании государства, в предоставлении прав и свобод гражданам,
в уравнении сословий, в участии народных представителей в управлении.
Герье утверждает, что достаточно было «нескольких правительственных
указов», чтобы стереть с лица Франции все остатки феодального строя.
Но противореча сам себе, заявляет, что даже Фридрих Великий со всеми
его деловыми качествами не смог бы предотвратить во Франции исторически закономерную революцию28. Чтобы объяснить это противоречие историк противопоставляет французскому революционному пути путь «монархической» революции, которым прошли страны Восточной Европы под эгидой
«просвещенного деспотизма» и под влиянием гения их монархов (Петра I,
Фридриха Великого). Королевская власть остановилась в своем развитии,
не в силах отменить привилегии, т.к. сама основывала на этих привилегиях
«собственные притязания»29. «Беда … не в существовании династии, а в том,
что она не приняла на себя «новой соответствующей роли»30. Герье считает,
что дело не в личности последних французских королей, а в отличии восточно-европейских стран с их «исторической моложавостью нации» и «несложностью государственного организма» от Франции с ее развитым общественным мнением, философской литературой, привилегиями
многочисленных государственных учреждений31. В этих построениях Герье
явно видно влияние концепций С.М. Соловьева и Б.Н. Чичерина.
При этом историк не отрицает закономерность революции в историческом процессе: «реформа значит – исправление, революция – переворот,
изменение к лучшему»32. Герье указывает, что «подобная узурпация (революция – И.Т.) совершалась каждый раз, когда в истории появлялось какоенибудь новое религиозное или политическое начало»33.
По его мнению, перед французским народом стояло две задачи: 1) культурная – осуществление философского идеала; 2) политическая – довершение централизации страны и искоренение привилегий34.
В своих исследованиях революции и в лекциях Герье особое внимание
уделяет анализу взглядов французских просветителей, считая, что ошибки
их теорий привели к неверному пониманию идеи народовластия в широких кругах французского народа. Герье начинал эру конституционализма
с Монтескье, считая его представителем «одного из величайших интересов
человеческой цивилизации – политической свободы». Монтескье, по мнению
Герье, – «самый зрелый представитель политической науки в то время».
Но принцип разделения законодательной и исполнительной власти у Монтескье привел, по мнению Герье, к невозможности единства власти. Монтескье «забыл о правах монарха», о том, что монарх – «представитель
народа». Эта ошибка повторилась в конституции 1791 г. и привела к свержению монархии во Франции35.
Ученый отмечал, что «Монтескье является защитником конституционной монархии, а Руссо – демократической республики … М[онтескье] ищет
средств к осуществлению идеи полит[ической] свободы…, а у Р[уссо] – идея
равенства и притом – относительно гос[ударственной] власти»36. Герье считал искажением верховной власти предложенный Руссо принцип «полновластия народа», прямого участия народных масс в управлении государством. По его мнению, только народное представительство имеет реальные
корни. Поэтому теория полновластия народа и равенства привели к анархии в период революции, а позже – к установлению диктатуры. Именно
Жан-Жака Руссо обвиняет Герье в том, что «величавый в своем начале
и своей цели исторический переворот» вызвал «печальные явления» и «необузданность демократической страсти» на последнем этапе революции37. Называя философию Руссо разрушительной, Герье говорил о другом
пути преобразования общества: «Научными средствами исправить общество, исцелять недуги, – вот задача государства!.. Дело не в том, чтобы
разорвать общество, как требовал Р[уссо] и его последователи – социалисты, а в том, чтобы дать те средства человеку, которыми бы он мог избавиться от зла, созданного прогрессом и цивилизацией». В чем же видел эти
средства Герье? «Дать массе как можно больше знаний, свободы, но не власти. В этом заключается справедливое основание верховной власти народа»38.
В первых лекционных курсах Герье не останавливается на характеристике Мабли. «Открытие» Мабли для Герье произошло в 80-е годы. О жизни и творчестве этого французского философа Герье опубликовал целый
цикл статей, а затем обобщил их в монографии, вышедшей на французском
языке в Париже. Книга была восторженно принята учеными: «Относительно всего, что касается политических теорий Мабли, мы отсылаем читателя
к превосходной книге Герье, где все они резюмированы»39, – писал А. Олар.
У Герье было двойственное отношение к Мабли. С одной стороны, он считал, что французский философ «первым среди современников показал тесную связь морали и политики и доказал, что нравственность – источник
и основа общественного счастья». С другой стороны, Герье считал, что Мабли не только предсказал, но «даже ускорил» революцию. Уже «в наказах
1789 года часто обнаруживается след трудов и политических взглядов Мабли»40, – пишет Герье.
Сравнивая взгляды Мабли с учениями Монтескье и Руссо, Герье пишет,
что теория Мабли «более соответствовала духу его соотечественников»:
«Именно Мабли формулировал в своих сочинениях тот средний политический тон, который был осуществлен революцией 1789 года и в общих чертах
доныне сохранился в учреждениях Франции»41. Герье соглашался с Мабли
в том, что «не народной массе должна … принадлежать законодательная
власть, а правильно избранным представителям ее»42.
Герье критикует Мабли за утопический идеал, «основанный на отречении от личной поземельной собственности и на абсолютном равенстве в общем (коммунистическом) владении землей»43. Частную собственность историк считал основой прочности государства и его стабильного развития.
Герье отмечает, что «социалистическая вспышка в прошлом веке – заговор
Бабефа, является попыткой практически осуществить идеал, всего обстоятельнее и реальнее изображенный в сочинениях Мабли»44.
По мнению Герье, деятели Просвещения воспитали во французском
народе «революционный дух», заставлявший все слои общества противиться реформам, исходившим от королевской власти. Силы революции начали
действовать не 14 июля и даже не 5 мая 1789 г., а с самого начала царствования Людовика XVI, с реформ Тюрго. «Р[еволюция] особенно замечательна удивительным единодушием, с которым все классы общества принялись
за дело, – говорил Герье. – Этим всеобщ[им] увлечением объясн[яется]
быстрота и глубина переворота»45. Но это единодушие было кажущимся.
Ученый указывал, что дворянство и другие привилегированные классы
представляли феодальную оппозицию. Отмечая рост экономического могущества буржуазии в предреволюционный период, Герье видел в этом классе
различные интересы, указывая на часть буржуазии, покупавшей дворянские
титулы и потому примыкавшей к привилегированным классам. «Буржуазия, в свою очередь, свысока смотрела на крестьян», которые находились «в
самом бедственном положении»46. «Характ[ер] и знач[ение] фр[анцузской]
р[еволюции] объясняется положением крестьян», – считал ученый47. Определяющим и деятельным фактором революции была земля, т.к. «всякая
гражданская реформа в области землевладения, всякое изменение прежних
отношений между помещиками и крестьянами пошатнули бы положение
церкви и нанесли бы ей чрезвычайно чувствительный ущерб»48, т.е. возможны были лишь революционным путем. «Больш[инство] видит в рев[олюции]
полит[ический] перевор[от], меньшинст[во] привет[ствует] в ней перевор[от]
социальный, – указывал Герье, – часть добивается иного распредел[ения]
прав, др[угие] иного распред[еления] собств[енности]»49. Таким образом,
подводит итоги Герье, в революции «одни искали свободы, другие искали
равенства, третьи – хлеба». При этом Герье отдельно говорит о пролетариате, подразумевая ремесленное население Парижа, страдающее «от случайной дороговизны и застоя в работах»50.
Особое внимание при определении требований отдельных классов Герье
уделял исследованию наказов 1789 г. «Это колоссальная фотография тогдашнего настроения французского народа», – писал он51. Однако Герье призывал к осторожности при пользовании наказами, указывая, что, вырывая
из них отдельные фразы, можно прийти к противоположным выводам52.
Поэтому он настаивал на комплексном использовании наказов. Герье внимательно изучил шесть томов опубликованных во Франции наказов («Archives Parlamentaires de 1787-1860»). При их изучении он одним из первых
в русской историографии применил статистический метод. В архиве Герье
сохранились статистические таблицы53, каждая из которых обобщает наказы одной провинции с указанием отношения населения к важнейшим вопросам. Таблицы представляют собой черновые листки небольшого размера, сверху написано название провинции или населенного пункта (всего 27
географических названий). Вертикально помещены вопросы, по которым
анализировались наказы: «земельный вопрос», «королевская власть», «сословия», «представительство от нации», «цели собрания [Генеральных штатов]», «о собственности», «дворянские привилегии», «представления о конституции». Напротив каждого вопроса обобщено содержание наказа.
Герье сетует, что при обобщении первичных наказов в наказы бальяжей
их содержание не только усреднялось, но и прямо искажалось. При их составлении часто использовались образцы, рассылавшиеся из Парижа, что
также искажало волю местного населения. При составлении наказов на собраниях брали верх «представители крайних мнений», образованные литераторы, адвокаты, мелкие чиновники и приходские священники. Поэтому
в наказах трудно увидеть волю простых жителей, в них много противоречий и контрастов54. Из анализа наказов Герье приходит к выводу, что руководящим классом революции, навязавшим французскому народу «идеи
меньшинства» и позже ставшим во главе движения, был «класс» литераторов, адвокатов, мелких чиновников. Они старались провести в жизнь идеи
Просвещения, не считаясь с реальной обстановкой во Франции, полностью
порывая с прошедшей историей, и в этом, считал Герье, одна из причин
тех бед, которые постигли Францию. Истоки этого историк видит в политической неразвитости народных масс, ведь «за исключением небольшого
числа доктринеров, … они не знали, что такое свобода и вовсе не хотели
той революции, которую подготовляли»55. Он не отказывал революции
в закономерности, считая ее естественным последствием предшествовавшей истории Франции, но указывал, что она могла принять более «законные» формы, если бы Генеральные штаты, действуя в союзе с королевской
властью, не прибегли к «узурпации», а сохранили те элементы старого порядка, которые, по его мнению, были еще жизнеспособны56.
В ранних работах, не обозначая четкой даты начала революции57, историк считал, что поворотным был момент, когда депутаты третьего штата
провозгласили себя Национальным собранием (этот термин Герье применял
по отношению к Учредительному собранию): «Рево[люция] заключалась в том,
что наряду с прежн[им] государем был провозглашен … новый государь … –
Национальное собрание. Между двумя госуд[арями] столкновение было
неизбежно»58. Но в этот момент, отмечал ученый, между двумя властями
существовало примерное равновесие. Положение изменилось после взятия
Бастилии, которое «обеспечило Н[ациональное] с[обрание] и развязало ему
руки» по отношению к королевской власти. Решающее значение в победе
Национального собрания оказало парижское население. Но получив поддержку в борьбе против королевской власти, Национальное собрание оказалось бессильным перед народными массами. Герье упрекал деятелей
Национального собрания в неспособности подавить «анархию». «Вмешательство» народа в дела правительства принимает 3 формы: 1) «неорганизованная анархическая масса», т.е. стихийное движение городских низов,
которое «проявляет свою волю непосредственно»; 2) «насильственная деятельность» крестьян, поднявшихся после 14 июля; 3) «коммунальный принцип»59. Под «коммунальным принципом» Герье подразумевал различные
организации народных масс, возникшие в городах. Это парижские секции,
которые «узурпировали власть … как совершенно самостоятельные политические органы»60, клубы, коммуны в провинциях. Особо Герье говорил
о Парижской коммуне, которая стала «новым правительством», «органом
Парижа». Париж имел и свои вооруженные силы – национальную гвардию –
и постепенно начинает противопоставлять себя остальной Франции61.
После событий 5 октября 1789 года «во Франции явились три государя:
король, который был в плену у г. Парижа, другой государь – Национальное собрание, захватившее диктатуру, но в сущности бессильное, популярное и всесильное по отношению к старому порядку, но бессильное, когда шло в разрез с общественным мнением; наконец третий государь –
Парижская коммуна»62.
Герье, хотя и обвинял Учредительное собрание в бессилии перед народными массами, в попустительстве «анархии», все же высоко оценивал реформы этого периода революции. «Преобразовательная деятельность
Национального собрания представляет зрелище величавое, поражает единством плана. В деятельности Национального собрание мы видим непосредственное выражение философской и политической культуры, идей ХVIII
века»63. Важным ученый считал то, что в результате этой деятельности
«произошел существенный экономический переворот. Масса французского
народа, в то время занимавшаяся земледелием, т.е. преобладающее во
французском народе крестьянство – было освобождено от феодальных поборов, вследствие этого примкнуло к Национальному собранию». Однако «Декларация прав гражданина и человека» и, особенно, конституция 1791 г.
вызывали критику со стороны Герье. «Новые принципы, – считал он, – были
проведены абсолютно и отвлеченно», стали разрывом с предшествующей
историей Франции64.
Это привело к тому, что «новый порядок» был крайне неустойчив. Одна
из причин заключалась в теоретических недостатках конституции 1791 г.,
восходивших еще к учению Монтескье о разделении властей: «между двумя органами, из которых состоит правительство, нет равновесия», – указывал
Герье. С другой стороны, «новому порядку» угрожала «анархия» внутри страны: «... толпа действовала ... автономно, не признавая закона, увлекаемая
своими страстями. Свои отрицательные последствия имел и декрет 4 августа,
расцененный крестьянами как «призыв к захвату и поощрение к грабежу».
Да и сам «новый порядок» отличался тем, что был создан «революционным
путем …, путем узурпации власти»65, «войны бедных против богатых»66.
Немалое значение имело и то, считал ученый, что «новому порядку»
противостоял «старый порядок в остальной Европе». «Французская демократия, которая существовала в 89 г[оду], была слишком проникнута своими идеями, чтобы могла удержаться в своих пределах, считая их общечеловеческими абсолютными принципами, – указывал Герье. – Потом, одержав
победу, эта молодая Французская демократия слишком чувствовала свою
силу, требовала экспансивности и потому, если бы даже она не была вызвана, то со своей стороны начала бы пропаганду, со своей стороны вступила в бой со старой Европой». Герье считал, что при таком положении «новый
порядок не мог устоять, произошла новая катастрофа, и тогда то из этого
положения дел развилась вторая революция; подготовительной эпохой к этой
революции было 10 августа 92 года, а затем эта вторая революция продолжалась до конца XVIII столетия, до учреждения военной диктатуры»67.
Герье подробно останавливался на событиях 1792 года, приведших к свержению монархии, которое, по его мнению, было ошибкой. Он указывал на ведущую роль в подготовке этого события городской массы. Свою роль сыграло и сельское население, которое было «склонно к монархии», но уже
равнодушно к ней». Итак, «в 1792 г. во Фр[анции] монархия б[ыла] свергнута во имя прин[ципа] народовл[астия]. Новое государство могло принять
2 формы: народов[ластие] умеренное ... или народовл[астие] с деспотич[еской]
госуд[арственной] властью, ... диктат[ура] во имя народа»68. Не выделяя
конкретно периодов революции, Герье делит ее на два больших этапа, две
революции – это революция 89 года, совершенная «посредством поддержки
со стороны всего французского народа» и якобинская революция, «которая
была произведена не только против старого порядка …, но и против революции 1789 г.»69. Потребность в твердой власти диктовалась внешними
условиями – начавшаяся война требовала напряжения, сильной власти,
не стеснявшейся в средствах. В этой обстановке Франция сделалась жертвой якобинской диктатуры».
В лекционных курсах 70-х гг. Герье оправдывал установление якобинской диктатуры внешней опасностью, опасением реакции со стороны аристократов, умеренностью и пассивностью жирондистов, неспособных на решительные действия. Позднее он приходит к выводу, что «террор не есть
порождение опасности, в которой находилась Франция …, террор есть результат внутреннего процесса, порождение предшествующего развития
внутри», внешняя опасность лишь содействовала успеху «террористов»70.
Под якобинцами Герье подразумевал партию последователей Руссо, выступавшую за установление равенства в ущерб свободе, за сильную государственную власть. «Сила якоб[инцев] в их союзе с чернью, на кот[орую] они
опирались..., но … демос для них лишь средство»71. Герье подчеркивал, что якобинцы не тождественны с санкюлотами, представлявшими интересы народных низов Парижа, это лишь секта, рвущаяся с их помощью к власти72. Отношение Герье к «жестокому» Робеспьеру и его последователям отрицательное.
Он считает, что «Фр[анцузская] рев[олюция] с помощью Роб[еспьера] совершила переворот. До тех пор все дальн[ейшие] шаги были прогресс[ивны]
и в культ[урном] и в человеческом отн[ошении]»73. Идеи Руссо, проводимые
Робеспьером на практике были покушением на права и свободы личности,
на частную собственность. Герье утверждал, что не имущественное положение является основным признаком принадлежности к якобинской партии
и «не отрицание собственности было движущим началом террористов».
«Богатые и достаточные люди могут спасти себя от гибели, если они якобинцы, а бедные, чтобы участвовать в добыче, должны быть якобинцами»74.
«Имущество подверг[алось] преследованию не столько во имя братства, –
считал историк, – сколько во имя государственной власти». Герье отмечал,
что, например, разделение общинных имуществ совпадало с интересами
централизации государства. Централизацию Франции, завершенную якобинцами, ученый считал выполнением исторических заветов. Но Герье негодует, что «государство, кот[орому] поклон[ялись] якоб[инцы], это госуд[арство]
без религии .., не дозволяющее ни мало … уклонений в убеждениях.., не дозволяющего ни малейшего отступления от уровня.., … основанное на убеждении, что люди не грешат»75. «Под угрозой смерти, – возмущается Герье, –
должны были осуществиться свобода, равенство и братство; свобода, конечно, не допускает этого условия; но еще меньше допускает его братство:
по принуждению нельзя быть братом, а можно быть только рабом»76.
Среди самих якобинцев Герье выделял несколько партий: poбеспьеристов, «не настоящего якобинца» Дантона и его последователей, а также
«якобинцев Коммуны». Раскол среди якобинцев вызвал ослабление власти
Робеспьера, «подавившего санкюлотизм». Социальная база якобинцев сужается, их популярность среди населения падает.
В 80-е гг. отрицательное отношение Герье к якобинскому периоду усиливается под влиянием идей Тэна, основанных на вычленении некоего «психологического типа» якобинца. Якобинцев обвиняет Герье в анархии, военных
неудачах, «печальных последствиях» так «величаво начавшейся революции».
Якобинец для Герье – характернейший тип революции, ее фатум и рок,
«квинтэссенция» социальной злобы, накопившейся в недрах народа и, одновременно, «квинтэссенция» того стремления к абсолютной государственной
власти, которое лежит в основании истории Франции. Переворот 9 термидора,
по мнению ученого, был следствием раздоров среди якобинцев, «страна перестает выносить систему террора, без которой якобинцы не могли держаться»77.
Термидорианский переворот стал, по словам Герье, «возвращением Жиронды», т.е. умеренных. «Во Фр[анции] ... могла теперь утверд[иться] свободная респуб[лика] … Наступили 5 лет переходной эпохи, эпохи колеб[аний]
и волнений, периодических восстаний и узурпации правит[ельственными]
органами». Однако эпоха Директории привела не к установлению «свободной
республики», а к «военной диктатуре» Наполеона. Причины этого были,
по мнению Герье, в следующем: «судьба Фр[анции] была после 9 термидора
на острие меча – ей грозило, с одн[ой] стороны, белое, с др[угой] – красное
знамя. Еe задача заключ[алась] в том, чтобы создать нейтральную государ[ственную] власть, кот[орая] могла б избавить ее от дилеммы, спасти ее от
эмигр[антов], от якоб[инцев]. Умиротворение различных слоев Франции удалось совершить Наполеону, который «приучил под св[оим]» железн[ым] ярмом
старую Фр[анцию] ужиться с новой». Таким образом, подводит итоги Герье, Наполеон «оказал рев[олюции] великую услугу – закончил ее. Консолидировал ее результаты... Создал сильн[ую] центр[альную] власть, основ[анную]
на идее народовластия. Но он не исполнил второй части рев[олюционной]
программы, он … не дал своб[одных] учрежд[ений] бур[жуазии]»78.
Позже Герье писал: «революция завершилась первым консулом, т.е. она
была до известной степени доведена до конца. Она была осуществлена если
не во всех отношениях и направлениях, то в самых существенных». Чуть дальше он иронизирует: «Что касается до народовластия, то и ему Наполеон дал
другое направление. Он удовлетворил своих современников …, тем, что дал
французскому народу власть народовластия.., власть над другими народами»79.
Подразделяя французскую революцию на революцию 1789 года и якобинскую, Герье считал, что задачи первой революции носили общечеловеческий характер, поэтому французская революция «отозвалась всюду,
везде нашлись люди, в которых она возбудила энтузиазм, которые были
в восхищении от того, что было высказано и выставлено на вид во Франции»80. Идеи конституционализма и либерализма Герье считал детищем
1789 года. Революция «была, по крайней мере, в своем начале, действительно освободительным движением, избавившим миллионы французских
крестьян от пережитков старины и стеснительных сервитутов и сделавших
их свободными собственниками земли»81, – писал Герье. Провозглашением
принципа равенства «она оказала великую услугу всему человечеству»82.
Однако вслед за Токвилем он считает, что «во многих отношениях она
служила продолжением векового исторического движения в истории Франции»83. Новый порядок, по мнению Герье, можно сравнить с колоколом, который уже был отлит в эпоху старого порядка, но невидим под формами,
разбитыми позже революцией. Герье подчеркивал международное значение
французской революции: «принципы 1789 г. явились политическими догмами либерализма», «исходным пунктом для повсеместного пробуждения демократического принципа». С другой стороны, революция стала «катастрофой феодализма», и это также имело общеевропейское значение»84.
Однако «не следует из истории брать практических правил – это особенно
нужно заметить при изучении французской революции», – оговаривается Герье. Вторая, «якобинская» революция носила, по его мнению, местный характер и объяснялась особенностями исторического развития Франции. Но и этот
период имел важные международные последствия: «завоевательное стремление Франции оставило и плодотворные следы в истории европейских
государств. Более всех выиграли непосредственные соседи Фр[анции] –
Италия, Испания и Германия. Италия осв[ободилась] от феод[альных] отношений, Испания была пробуждена столкновением с Фр[анцией] из своего
векового застоя… Итальянская и германская нации стали понимать себя,
как нечто цельное в своем историческом развитии»85.
Подводя итоги значению революции, Герье писал: «Фр[анцузская] рев-
[олюция] и вообще история научили нас, что политич[еские] и общественные
учрежд[ения] не могут быть основаны на доктринах и отвлечен[енных] системах, а не реальн[ых] историч[еских] условиях. Всякая насильств[енная]
попытка 
            [name_en] => THE CONCEPT OF THE GREAT FRENCH REVOLUTION OF V.I. GUERRIER IN THE LIGHT OF CONTEMPORARY DISCUSSIONS OF DOMESTIC HISTORIOGRAPHY
            [annotation_en] => Vladimir Ivanovich Guerrier (1837-1919 gg.) - famous Russian scientist, a professor at the Moscow University, who brought up a whole galaxy of students who created the glory of the national historiography of universal history in foreign science. In 2007, a scientific conference was held in Moscow dedicated to the 170th anniversary of the birth of the historian, which was dedicated to various aspects of his diverse activities. We can definitely state that in recent years a new stage of an objective study of the scientific heritage of V.I. Guerrier has begun. Guerrier, whose work in Soviet historiography was evaluated primarily through the prism of Marxist historiography. One of the main directions of Guerrier's research was the history of the Great French Revolution. Even in Soviet historiography, his priority in this field was recognized. V.M. Dalin believed that "Guerrier's merit was that he was the first to introduce the study of the history of the French revolution in the university world"
            [text_en] => Владимир Иванович Герье (1837-1919 гг.) – известный русский ученый,
профессор Московского университета, воспитавший целую плеяду учеников,
создавших славу отечественной историографии всеобщей истории в зарубежной науке. В 2007 году в Москве состоялась научная конференция, посвященная 170-летию со дня рождения историка, которая была посвящена
различным сторонам его многообразной деятельности1. Можно безусловно
констатировать, что в последние годы начинается новый этап объективного
изучения научного наследия В.И. Герье, творчество которого в советской
историографии оценивалось прежде всего через призму марксистской историографии.
Одним из основных направлений научных исследований Герье являлась
история Великой французской революции. Даже в советской историографии признавался его приоритет в данной области. В.М. Далин считал, что
«заслуга Герье в том, что он первым ввел изучение истории французской
революции в университетский мир»2.
Однако оценки концепции русского историка всегда сопрягались с его политическими позициями. Так, Б.Г. Вебер писал: «Герье первым из русских
либералов начал конкретную разработку […] характерного для тогдашнего
русского либерализма противопоставления нереволюционного якобы пути
России революционному пути Франции»3.
В постсоветской историографии на смену идеологизированным концепциям пришел плюрализм теорий и оценок, однако это совпало с определенным снижением интереса к истории Великой французской революции.
В результате последние развернутые оценки работ Герье на историю революции относятся к 80-м годам ХХ века4. Назрела необходимость с точки
зрения современных дискуссионных вопросов историографии определить
место Герье в русской историографии революции.
Владимир Иванович Герье приступил к изучению французской революции уже сложившимся исследователем, сразу после защиты докторской
диссертации. Его предыдущие работы были никак не связаны ни с историей Франции, ни с изучением народных движений5. Что же побудило молодого ученого обратиться к негласно запрещенной тогда в России теме?
Определенное воздействие оказала складывавшаяся либеральная традиция
трактовки революции, представленная отдельными высказываниями и обще-теоретическими построениями С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина6. Во время заграничной командировки Герье познакомился с Г. Зибелем, известным в том числе, своей работой об истории французской
революции, однако лекций по данной теме немецкий историк не читал.
Большое воздействие на молодого ученого произвела книга А. Токвиля «Старый порядок и революция» (1856), которая в условиях смягчения цензурных запретов стала одним из первых произведений о революции, развернутый анализ которой появился в русской прессе7.
Однако мы считаем, что решающим фактором явилось стремление Герье
систематизировать преподавание всеобщей истории в Московском университете. В студенческие годы Герье столкнулся с тем, что курсы по кафедре
всеобщей истории читались не систематически и не охватывали всех периодов истории. Так, на первом курсе он слушал лекции П.Н. Кудрявцева по
античной истории; на втором курсе Т.Н. Грановский, уже тяжело больной,
успел прочитать несколько лекций, на третьем – всеобщая история вообще
не читалась. «Было время – я тогда сидел на этих скамьях, – рассказывал
позже студентам Герье, – когда нельзя было читать в университете курса
истории французской революции»8.
Острый интерес к Великой французской революции русской общественности, смягчение цензуры, новый университетский устав 1863 года – все это
делало возможным включение в университетский курс проблем революции.
Показателен тот факт, что, несмотря на отсутствие какого-либо циркулярного распоряжения о включении истории французской революции в университетские программы, в конце 60-х – начале 70-х годов практически
одновременно историю революции начинают читать М.Н. Петров в Харьковском, В.В. Бауэр – в Петербургском и В.И. Герье – в Московском университетах. Однако архивные материалы и воспоминания современников неопровержимо свидетельствуют о том, что несомненное первенство принадлежало
Герье, который в сентябре 1868 года начал чтение курса лекций о Великой
французской революции9.
Работы Герье, посвященные революции, можно разделить на несколько
групп.
Первая группа – это лекционные курсы Герье. К сожалению, они сохранились лишь в рукописи или были литографированы студентами. Мы проанализировали четыре рукописных и девять литографированных курсов
Герье, относящихся к периоду с 1868 по 1903 год.
Вторая группа работ – это шестнадцать статей, опубликованных Герье в журналах «Вестник Европы», «Исторический вестник», «Русская
мысль», энциклопедии Брокгауза и Ефрона, относящихся к периоду с 1877 по
1903 гг. В отличие от лекционных курсов, содержащих общую картину революции, статьи посвящены в основном историографии революции.
Третья группа – это монографии Герье, в которых он освещает сюжеты, до того не изучавшиеся столь подробно: «Понятия о власти и народе в
наказах 1789 года» (1884) и монография о Мабли на французском языке
(L’abbe de Mably. Moraliste et politique. Paris, 1886). В монографиях «Идея
народовластия и Французская революция 1789» (1904) и «Французская революция 1789-1795 гг. в освещении И. Тэна» (1911) Герье обобщает и перерабатывает ранее опубликованные статьи.
Эти три группы работ отличаются и методически, и методологически.
В рамках статьи невозможно дать подробный анализ каждой группе работ
Герье, поэтому попробуем охарактеризовать общую концепцию революции
в трудах историка, отмечая эволюцию его взглядов по той или иной проблеме.
Свои исследования по истории революции Герье начинал, опираясь
не столько на источники, сколько на подробное изучение историографии.
В архиве историка имеются его выписки из сочинений более 40 авторов,
писавших о Великой французской революции10. Сохранились свидетельства о работе Герье в архиве в Париже, однако, в отличие от его учеников
Н.И. Кареева и П.Н. Ардашева, он не упоминает о своих архивных изысканиях и анализирует в основном опубликованные источники: произведения
французских просветителей, законодательные документы, сборники наказов 1789 года.
В своих первых лекционных курсах и статьях Герье широко опирался
на труды предшественников, популяризируя достижения зарубежной историографии. На страницах «Исторического вестника» и «Вестника Европы»
он знакомит русского читателя с крупнейшими произведениями по французской революции видных зарубежных историков. Историографические
обзоры были непременной частью его лекционных курсов, наиболее видным
историкам Герье посвящал отдельные статьи.
Особое внимание в этих обзорах Герье уделял условиям появления того
или иного произведения, ведь «всякое сочинение есть не только дело индивидуального творчества, но и плод той эпохи, той теории, того мировоззрения, под влиянием которого писал историк» 11. Герье считает, что «подобно
тому, как эпоха революции, Людовика XVIII и Карла Х объясняет нам
взгляд, который мы находим у Тьера, так и эпоха Июльской революции
объясняет нам взгляд Бюше и Ру»12.
Русский историк осуждал А. Тьера, Ф. Минье и Ж. Мишле за «героизацию» якобинского террора. Статью о Мишле Герье озаглавил «Народник
во французской историографии», считая, что «оптимизм» Мишле при описании якобинцев не способствовал установлению истины13. Более приемлемой Герье казалась позиция Г. Зибеля, который, по его мнению, был свободнее от политических мотивов, чем французские историки, и поэтому
более объективен в своих оценках14. Очень высоко Герье оценивал А. Токвиля: «Его нельзя назвать только историком, – писал Герье о французском ученом, – это слишком мало, и нельзя назвать философом – это
слишком отвлеченно, и не политиком – это слишком напоминает политическую деятельность. Он принадлежит к числу тех редких людей, которым
удается усматривать силы, движущие обществом, и, подобно королям,
устанавливать законы, управляющие жизнью народов»15. Влияние концепции Токвиля на Герье в его ранних работах очень велико, однако русский ученый не во всем соглашается с авторитетом. Так, он считал, что революцию невозможно было предотвратить реформами: «Монархия
встретила бы в 1750 году те же затруднения, которые придали перевороту
1789 года такой трагический характер, т.е. сделалась бы жертвой борьбы
между феодализмом и демократической революцией»16, – считает он.
И. Тэна Герье считал самым выдающимся и самобытным из мыслителей
Франции во второй половине XIX века. Он написал о Тэне целый цикл статей, позже переработав их в монографию. Труд Тэна «Происхождение современной Франции», по мнению Герье, «представляет собой крутой переворот в разработке истории революции»17. В особую заслугу Тэну Герье
ставит то, что французский ученый не ограничился рассмотрением политической истории революции, как Токвиль, а написал то, «что недоставало
до него – то была внутренняя, социальная история Франции во время революции»18. «Это скорее история французского общества, чем государства», –
считает историк. Удалось же это Тэну, по мнению Герье, благодаря применению «научного метода», использованию законов психологии, статистики,
нового архивного материала. Важным открытием Тэна Герье считает то, что
«картина уличного, революционного движения, написанная “художником-психологом”», а также психологическое объяснение типа якобинца –“центральной фигуры революции”»19. Однако Герье упрекает Тэна в односторонности,
предвзятости, считая, что «указывая у изображаемых им деятелей и во всей
их партии только низкие фанатические мотивы, он уменьшил предмет своего изображения; изгнав из описанного им мира все возвышенные чувства
и всякий идеализм, он дал повод к упреку, что показал не всю истину»20.
Не соглашался Герье и с оценкой Тэном французского Просвещения, считая, что Тэн заметил только уродливые патологические черты культуры
XVIII века, но не понял «ее великой, разумной стороны». «Пренебрежение
к философии, к началу разума вследствие поклонения положительным знаниям увлекло Тэна до того, что он забыл о плодотворных принципах, которые культура XVIII века завещала истории»21. Герье считает, что Тэн мало
места уделил «главному актеру» – третьему сословию. «Важнейшему деятелю революции каких-нибудь 30 страниц из 400!» – возмущается он.
Однако критические замечания в адрес Тэна сглаживаются в книге Герье «Французская революция в освещении И. Тэна», вышедшей в 1911 году.
Герье не скрывает причин изменения своего отношения: «Печатая в свое
время свои критические очерки о книге Тэна о революции, я был далек
от мысли, что мне придется быть очевидцем аналогичного потрясения в России»22. Н.И. Кареев в своей рецензии на книгу Герье указывает на почти
полную тождественность взглядов русского историка и Тэна: «революционное
движение 1905-1906 гг. так же сильно отразилось на мировоззрении автора,
как в свое время Французская коммуна 1871 г. на миросозерцании Тэна»23.
Приступая к непосредственному изложению хода революции, Герье считал необходимым дать ее предысторию. Основные задачи изучения революции для него заключаются в «генетическом объяснении революции»
как события, «корни которого теряются в глубине предшествующих веков,
ход, характер и цель которого определяется ходом и свойством всей истории французского народа»24. Необходимо революцию «классифицировать
и прибегнуть к сравнительному методу», чтобы «привести ее в связь с всеобщей историей и указать ее место в общем процессе человеческой цивилизации»25.
С XVI века во Франции начинается «разлад» между феодальными принципами, на которых было построено здание французского государства и потребностями нового строя»26. Этот строй Герье называет государственным,
видя в нем отличие от феодального в системе учреждений. Необходимость
перемен во Франции была очевидной и закономерной. «… Франция сохранила еще все начала, которые составляли сущность жизни в средние века:
католицизм – в религии, феодализм – в политическом устройстве, корпоративные начала в обществе»27. Задачи революции Герье видит в политическом преобразовании государства, в предоставлении прав и свобод гражданам,
в уравнении сословий, в участии народных представителей в управлении.
Герье утверждает, что достаточно было «нескольких правительственных
указов», чтобы стереть с лица Франции все остатки феодального строя.
Но противореча сам себе, заявляет, что даже Фридрих Великий со всеми
его деловыми качествами не смог бы предотвратить во Франции исторически закономерную революцию28. Чтобы объяснить это противоречие историк противопоставляет французскому революционному пути путь «монархической» революции, которым прошли страны Восточной Европы под эгидой
«просвещенного деспотизма» и под влиянием гения их монархов (Петра I,
Фридриха Великого). Королевская власть остановилась в своем развитии,
не в силах отменить привилегии, т.к. сама основывала на этих привилегиях
«собственные притязания»29. «Беда … не в существовании династии, а в том,
что она не приняла на себя «новой соответствующей роли»30. Герье считает,
что дело не в личности последних французских королей, а в отличии восточно-европейских стран с их «исторической моложавостью нации» и «несложностью государственного организма» от Франции с ее развитым общественным мнением, философской литературой, привилегиями
многочисленных государственных учреждений31. В этих построениях Герье
явно видно влияние концепций С.М. Соловьева и Б.Н. Чичерина.
При этом историк не отрицает закономерность революции в историческом процессе: «реформа значит – исправление, революция – переворот,
изменение к лучшему»32. Герье указывает, что «подобная узурпация (революция – И.Т.) совершалась каждый раз, когда в истории появлялось какоенибудь новое религиозное или политическое начало»33.
По его мнению, перед французским народом стояло две задачи: 1) культурная – осуществление философского идеала; 2) политическая – довершение централизации страны и искоренение привилегий34.
В своих исследованиях революции и в лекциях Герье особое внимание
уделяет анализу взглядов французских просветителей, считая, что ошибки
их теорий привели к неверному пониманию идеи народовластия в широких кругах французского народа. Герье начинал эру конституционализма
с Монтескье, считая его представителем «одного из величайших интересов
человеческой цивилизации – политической свободы». Монтескье, по мнению
Герье, – «самый зрелый представитель политической науки в то время».
Но принцип разделения законодательной и исполнительной власти у Монтескье привел, по мнению Герье, к невозможности единства власти. Монтескье «забыл о правах монарха», о том, что монарх – «представитель
народа». Эта ошибка повторилась в конституции 1791 г. и привела к свержению монархии во Франции35.
Ученый отмечал, что «Монтескье является защитником конституционной монархии, а Руссо – демократической республики … М[онтескье] ищет
средств к осуществлению идеи полит[ической] свободы…, а у Р[уссо] – идея
равенства и притом – относительно гос[ударственной] власти»36. Герье считал искажением верховной власти предложенный Руссо принцип «полновластия народа», прямого участия народных масс в управлении государством. По его мнению, только народное представительство имеет реальные
корни. Поэтому теория полновластия народа и равенства привели к анархии в период революции, а позже – к установлению диктатуры. Именно
Жан-Жака Руссо обвиняет Герье в том, что «величавый в своем начале
и своей цели исторический переворот» вызвал «печальные явления» и «необузданность демократической страсти» на последнем этапе революции37. Называя философию Руссо разрушительной, Герье говорил о другом
пути преобразования общества: «Научными средствами исправить общество, исцелять недуги, – вот задача государства!.. Дело не в том, чтобы
разорвать общество, как требовал Р[уссо] и его последователи – социалисты, а в том, чтобы дать те средства человеку, которыми бы он мог избавиться от зла, созданного прогрессом и цивилизацией». В чем же видел эти
средства Герье? «Дать массе как можно больше знаний, свободы, но не власти. В этом заключается справедливое основание верховной власти народа»38.
В первых лекционных курсах Герье не останавливается на характеристике Мабли. «Открытие» Мабли для Герье произошло в 80-е годы. О жизни и творчестве этого французского философа Герье опубликовал целый
цикл статей, а затем обобщил их в монографии, вышедшей на французском
языке в Париже. Книга была восторженно принята учеными: «Относительно всего, что касается политических теорий Мабли, мы отсылаем читателя
к превосходной книге Герье, где все они резюмированы»39, – писал А. Олар.
У Герье было двойственное отношение к Мабли. С одной стороны, он считал, что французский философ «первым среди современников показал тесную связь морали и политики и доказал, что нравственность – источник
и основа общественного счастья». С другой стороны, Герье считал, что Мабли не только предсказал, но «даже ускорил» революцию. Уже «в наказах
1789 года часто обнаруживается след трудов и политических взглядов Мабли»40, – пишет Герье.
Сравнивая взгляды Мабли с учениями Монтескье и Руссо, Герье пишет,
что теория Мабли «более соответствовала духу его соотечественников»:
«Именно Мабли формулировал в своих сочинениях тот средний политический тон, который был осуществлен революцией 1789 года и в общих чертах
доныне сохранился в учреждениях Франции»41. Герье соглашался с Мабли
в том, что «не народной массе должна … принадлежать законодательная
власть, а правильно избранным представителям ее»42.
Герье критикует Мабли за утопический идеал, «основанный на отречении от личной поземельной собственности и на абсолютном равенстве в общем (коммунистическом) владении землей»43. Частную собственность историк считал основой прочности государства и его стабильного развития.
Герье отмечает, что «социалистическая вспышка в прошлом веке – заговор
Бабефа, является попыткой практически осуществить идеал, всего обстоятельнее и реальнее изображенный в сочинениях Мабли»44.
По мнению Герье, деятели Просвещения воспитали во французском
народе «революционный дух», заставлявший все слои общества противиться реформам, исходившим от королевской власти. Силы революции начали
действовать не 14 июля и даже не 5 мая 1789 г., а с самого начала царствования Людовика XVI, с реформ Тюрго. «Р[еволюция] особенно замечательна удивительным единодушием, с которым все классы общества принялись
за дело, – говорил Герье. – Этим всеобщ[им] увлечением объясн[яется]
быстрота и глубина переворота»45. Но это единодушие было кажущимся.
Ученый указывал, что дворянство и другие привилегированные классы
представляли феодальную оппозицию. Отмечая рост экономического могущества буржуазии в предреволюционный период, Герье видел в этом классе
различные интересы, указывая на часть буржуазии, покупавшей дворянские
титулы и потому примыкавшей к привилегированным классам. «Буржуазия, в свою очередь, свысока смотрела на крестьян», которые находились «в
самом бедственном положении»46. «Характ[ер] и знач[ение] фр[анцузской]
р[еволюции] объясняется положением крестьян», – считал ученый47. Определяющим и деятельным фактором революции была земля, т.к. «всякая
гражданская реформа в области землевладения, всякое изменение прежних
отношений между помещиками и крестьянами пошатнули бы положение
церкви и нанесли бы ей чрезвычайно чувствительный ущерб»48, т.е. возможны были лишь революционным путем. «Больш[инство] видит в рев[олюции]
полит[ический] перевор[от], меньшинст[во] привет[ствует] в ней перевор[от]
социальный, – указывал Герье, – часть добивается иного распредел[ения]
прав, др[угие] иного распред[еления] собств[енности]»49. Таким образом,
подводит итоги Герье, в революции «одни искали свободы, другие искали
равенства, третьи – хлеба». При этом Герье отдельно говорит о пролетариате, подразумевая ремесленное население Парижа, страдающее «от случайной дороговизны и застоя в работах»50.
Особое внимание при определении требований отдельных классов Герье
уделял исследованию наказов 1789 г. «Это колоссальная фотография тогдашнего настроения французского народа», – писал он51. Однако Герье призывал к осторожности при пользовании наказами, указывая, что, вырывая
из них отдельные фразы, можно прийти к противоположным выводам52.
Поэтому он настаивал на комплексном использовании наказов. Герье внимательно изучил шесть томов опубликованных во Франции наказов («Archives Parlamentaires de 1787-1860»). При их изучении он одним из первых
в русской историографии применил статистический метод. В архиве Герье
сохранились статистические таблицы53, каждая из которых обобщает наказы одной провинции с указанием отношения населения к важнейшим вопросам. Таблицы представляют собой черновые листки небольшого размера, сверху написано название провинции или населенного пункта (всего 27
географических названий). Вертикально помещены вопросы, по которым
анализировались наказы: «земельный вопрос», «королевская власть», «сословия», «представительство от нации», «цели собрания [Генеральных штатов]», «о собственности», «дворянские привилегии», «представления о конституции». Напротив каждого вопроса обобщено содержание наказа.
Герье сетует, что при обобщении первичных наказов в наказы бальяжей
их содержание не только усреднялось, но и прямо искажалось. При их составлении часто использовались образцы, рассылавшиеся из Парижа, что
также искажало волю местного населения. При составлении наказов на собраниях брали верх «представители крайних мнений», образованные литераторы, адвокаты, мелкие чиновники и приходские священники. Поэтому
в наказах трудно увидеть волю простых жителей, в них много противоречий и контрастов54. Из анализа наказов Герье приходит к выводу, что руководящим классом революции, навязавшим французскому народу «идеи
меньшинства» и позже ставшим во главе движения, был «класс» литераторов, адвокатов, мелких чиновников. Они старались провести в жизнь идеи
Просвещения, не считаясь с реальной обстановкой во Франции, полностью
порывая с прошедшей историей, и в этом, считал Герье, одна из причин
тех бед, которые постигли Францию. Истоки этого историк видит в политической неразвитости народных масс, ведь «за исключением небольшого
числа доктринеров, … они не знали, что такое свобода и вовсе не хотели
той революции, которую подготовляли»55. Он не отказывал революции
в закономерности, считая ее естественным последствием предшествовавшей истории Франции, но указывал, что она могла принять более «законные» формы, если бы Генеральные штаты, действуя в союзе с королевской
властью, не прибегли к «узурпации», а сохранили те элементы старого порядка, которые, по его мнению, были еще жизнеспособны56.
В ранних работах, не обозначая четкой даты начала революции57, историк считал, что поворотным был момент, когда депутаты третьего штата
провозгласили себя Национальным собранием (этот термин Герье применял
по отношению к Учредительному собранию): «Рево[люция] заключалась в том,
что наряду с прежн[им] государем был провозглашен … новый государь … –
Национальное собрание. Между двумя госуд[арями] столкновение было
неизбежно»58. Но в этот момент, отмечал ученый, между двумя властями
существовало примерное равновесие. Положение изменилось после взятия
Бастилии, которое «обеспечило Н[ациональное] с[обрание] и развязало ему
руки» по отношению к королевской власти. Решающее значение в победе
Национального собрания оказало парижское население. Но получив поддержку в борьбе против королевской власти, Национальное собрание оказалось бессильным перед народными массами. Герье упрекал деятелей
Национального собрания в неспособности подавить «анархию». «Вмешательство» народа в дела правительства принимает 3 формы: 1) «неорганизованная анархическая масса», т.е. стихийное движение городских низов,
которое «проявляет свою волю непосредственно»; 2) «насильственная деятельность» крестьян, поднявшихся после 14 июля; 3) «коммунальный принцип»59. Под «коммунальным принципом» Герье подразумевал различные
организации народных масс, возникшие в городах. Это парижские секции,
которые «узурпировали власть … как совершенно самостоятельные политические органы»60, клубы, коммуны в провинциях. Особо Герье говорил
о Парижской коммуне, которая стала «новым правительством», «органом
Парижа». Париж имел и свои вооруженные силы – национальную гвардию –
и постепенно начинает противопоставлять себя остальной Франции61.
После событий 5 октября 1789 года «во Франции явились три государя:
король, который был в плену у г. Парижа, другой государь – Национальное собрание, захватившее диктатуру, но в сущности бессильное, популярное и всесильное по отношению к старому порядку, но бессильное, когда шло в разрез с общественным мнением; наконец третий государь –
Парижская коммуна»62.
Герье, хотя и обвинял Учредительное собрание в бессилии перед народными массами, в попустительстве «анархии», все же высоко оценивал реформы этого периода революции. «Преобразовательная деятельность
Национального собрания представляет зрелище величавое, поражает единством плана. В деятельности Национального собрание мы видим непосредственное выражение философской и политической культуры, идей ХVIII
века»63. Важным ученый считал то, что в результате этой деятельности
«произошел существенный экономический переворот. Масса французского
народа, в то время занимавшаяся земледелием, т.е. преобладающее во
французском народе крестьянство – было освобождено от феодальных поборов, вследствие этого примкнуло к Национальному собранию». Однако «Декларация прав гражданина и человека» и, особенно, конституция 1791 г.
вызывали критику со стороны Герье. «Новые принципы, – считал он, – были
проведены абсолютно и отвлеченно», стали разрывом с предшествующей
историей Франции64.
Это привело к тому, что «новый порядок» был крайне неустойчив. Одна
из причин заключалась в теоретических недостатках конституции 1791 г.,
восходивших еще к учению Монтескье о разделении властей: «между двумя органами, из которых состоит правительство, нет равновесия», – указывал
Герье. С другой стороны, «новому порядку» угрожала «анархия» внутри страны: «... толпа действовала ... автономно, не признавая закона, увлекаемая
своими страстями. Свои отрицательные последствия имел и декрет 4 августа,
расцененный крестьянами как «призыв к захвату и поощрение к грабежу».
Да и сам «новый порядок» отличался тем, что был создан «революционным
путем …, путем узурпации власти»65, «войны бедных против богатых»66.
Немалое значение имело и то, считал ученый, что «новому порядку»
противостоял «старый порядок в остальной Европе». «Французская демократия, которая существовала в 89 г[оду], была слишком проникнута своими идеями, чтобы могла удержаться в своих пределах, считая их общечеловеческими абсолютными принципами, – указывал Герье. – Потом, одержав
победу, эта молодая Французская демократия слишком чувствовала свою
силу, требовала экспансивности и потому, если бы даже она не была вызвана, то со своей стороны начала бы пропаганду, со своей стороны вступила в бой со старой Европой». Герье считал, что при таком положении «новый
порядок не мог устоять, произошла новая катастрофа, и тогда то из этого
положения дел развилась вторая революция; подготовительной эпохой к этой
революции было 10 августа 92 года, а затем эта вторая революция продолжалась до конца XVIII столетия, до учреждения военной диктатуры»67.
Герье подробно останавливался на событиях 1792 года, приведших к свержению монархии, которое, по его мнению, было ошибкой. Он указывал на ведущую роль в подготовке этого события городской массы. Свою роль сыграло и сельское население, которое было «склонно к монархии», но уже
равнодушно к ней». Итак, «в 1792 г. во Фр[анции] монархия б[ыла] свергнута во имя прин[ципа] народовл[астия]. Новое государство могло принять
2 формы: народов[ластие] умеренное ... или народовл[астие] с деспотич[еской]
госуд[арственной] властью, ... диктат[ура] во имя народа»68. Не выделяя
конкретно периодов революции, Герье делит ее на два больших этапа, две
революции – это революция 89 года, совершенная «посредством поддержки
со стороны всего французского народа» и якобинская революция, «которая
была произведена не только против старого порядка …, но и против революции 1789 г.»69. Потребность в твердой власти диктовалась внешними
условиями – начавшаяся война требовала напряжения, сильной власти,
не стеснявшейся в средствах. В этой обстановке Франция сделалась жертвой якобинской диктатуры».
В лекционных курсах 70-х гг. Герье оправдывал установление якобинской диктатуры внешней опасностью, опасением реакции со стороны аристократов, умеренностью и пассивностью жирондистов, неспособных на решительные действия. Позднее он приходит к выводу, что «террор не есть
порождение опасности, в которой находилась Франция …, террор есть результат внутреннего процесса, порождение предшествующего развития
внутри», внешняя опасность лишь содействовала успеху «террористов»70.
Под якобинцами Герье подразумевал партию последователей Руссо, выступавшую за установление равенства в ущерб свободе, за сильную государственную власть. «Сила якоб[инцев] в их союзе с чернью, на кот[орую] они
опирались..., но … демос для них лишь средство»71. Герье подчеркивал, что якобинцы не тождественны с санкюлотами, представлявшими интересы народных низов Парижа, это лишь секта, рвущаяся с их помощью к власти72. Отношение Герье к «жестокому» Робеспьеру и его последователям отрицательное.
Он считает, что «Фр[анцузская] рев[олюция] с помощью Роб[еспьера] совершила переворот. До тех пор все дальн[ейшие] шаги были прогресс[ивны]
и в культ[урном] и в человеческом отн[ошении]»73. Идеи Руссо, проводимые
Робеспьером на практике были покушением на права и свободы личности,
на частную собственность. Герье утверждал, что не имущественное положение является основным признаком принадлежности к якобинской партии
и «не отрицание собственности было движущим началом террористов».
«Богатые и достаточные люди могут спасти себя от гибели, если они якобинцы, а бедные, чтобы участвовать в добыче, должны быть якобинцами»74.
«Имущество подверг[алось] преследованию не столько во имя братства, –
считал историк, – сколько во имя государственной власти». Герье отмечал,
что, например, разделение общинных имуществ совпадало с интересами
централизации государства. Централизацию Франции, завершенную якобинцами, ученый считал выполнением исторических заветов. Но Герье негодует, что «государство, кот[орому] поклон[ялись] якоб[инцы], это госуд[арство]
без религии .., не дозволяющее ни мало … уклонений в убеждениях.., не дозволяющего ни малейшего отступления от уровня.., … основанное на убеждении, что люди не грешат»75. «Под угрозой смерти, – возмущается Герье, –
должны были осуществиться свобода, равенство и братство; свобода, конечно, не допускает этого условия; но еще меньше допускает его братство:
по принуждению нельзя быть братом, а можно быть только рабом»76.
Среди самих якобинцев Герье выделял несколько партий: poбеспьеристов, «не настоящего якобинца» Дантона и его последователей, а также
«якобинцев Коммуны». Раскол среди якобинцев вызвал ослабление власти
Робеспьера, «подавившего санкюлотизм». Социальная база якобинцев сужается, их популярность среди населения падает.
В 80-е гг. отрицательное отношение Герье к якобинскому периоду усиливается под влиянием идей Тэна, основанных на вычленении некоего «психологического типа» якобинца. Якобинцев обвиняет Герье в анархии, военных
неудачах, «печальных последствиях» так «величаво начавшейся революции».
Якобинец для Герье – характернейший тип революции, ее фатум и рок,
«квинтэссенция» социальной злобы, накопившейся в недрах народа и, одновременно, «квинтэссенция» того стремления к абсолютной государственной
власти, которое лежит в основании истории Франции. Переворот 9 термидора,
по мнению ученого, был следствием раздоров среди якобинцев, «страна перестает выносить систему террора, без которой якобинцы не могли держаться»77.
Термидорианский переворот стал, по словам Герье, «возвращением Жиронды», т.е. умеренных. «Во Фр[анции] ... могла теперь утверд[иться] свободная респуб[лика] … Наступили 5 лет переходной эпохи, эпохи колеб[аний]
и волнений, периодических восстаний и узурпации правит[ельственными]
органами». Однако эпоха Директории привела не к установлению «свободной
республики», а к «военной диктатуре» Наполеона. Причины этого были,
по мнению Герье, в следующем: «судьба Фр[анции] была после 9 термидора
на острие меча – ей грозило, с одн[ой] стороны, белое, с др[угой] – красное
знамя. Еe задача заключ[алась] в том, чтобы создать нейтральную государ[ственную] власть, кот[орая] могла б избавить ее от дилеммы, спасти ее от
эмигр[антов], от якоб[инцев]. Умиротворение различных слоев Франции удалось совершить Наполеону, который «приучил под св[оим]» железн[ым] ярмом
старую Фр[анцию] ужиться с новой». Таким образом, подводит итоги Герье, Наполеон «оказал рев[олюции] великую услугу – закончил ее. Консолидировал ее результаты... Создал сильн[ую] центр[альную] власть, основ[анную]
на идее народовластия. Но он не исполнил второй части рев[олюционной]
программы, он … не дал своб[одных] учрежд[ений] бур[жуазии]»78.
Позже Герье писал: «революция завершилась первым консулом, т.е. она
была до известной степени доведена до конца. Она была осуществлена если
не во всех отношениях и направлениях, то в самых существенных». Чуть дальше он иронизирует: «Что касается до народовластия, то и ему Наполеон дал
другое направление. Он удовлетворил своих современников …, тем, что дал
французскому народу власть народовластия.., власть над другими народами»79.
Подразделяя французскую революцию на революцию 1789 года и якобинскую, Герье считал, что задачи первой революции носили общечеловеческий характер, поэтому французская революция «отозвалась всюду,
везде нашлись люди, в которых она возбудила энтузиазм, которые были
в восхищении от того, что было высказано и выставлено на вид во Франции»80. Идеи конституционализма и либерализма Герье считал детищем
1789 года. Революция «была, по крайней мере, в своем начале, действительно освободительным движением, избавившим миллионы французских
крестьян от пережитков старины и стеснительных сервитутов и сделавших
их свободными собственниками земли»81, – писал Герье. Провозглашением
принципа равенства «она оказала великую услугу всему человечеству»82.
Однако вслед за Токвилем он считает, что «во многих отношениях она
служила продолжением векового исторического движения в истории Франции»83. Новый порядок, по мнению Герье, можно сравнить с колоколом, который уже был отлит в эпоху старого порядка, но невидим под формами,
разбитыми позже революцией. Герье подчеркивал международное значение
французской революции: «принципы 1789 г. явились политическими догмами либерализма», «исходным пунктом для повсеместного пробуждения демократического принципа». С другой стороны, революция стала «катастрофой феодализма», и это также имело общеевропейское значение»84.
Однако «не следует из истории брать практических правил – это особенно
нужно заметить при изучении французской революции», – оговаривается Герье. Вторая, «якобинская» революция носила, по его мнению, местный характер и объяснялась особенностями исторического развития Франции. Но и этот
период имел важные международные последствия: «завоевательное стремление Франции оставило и плодотворные следы в истории европейских
государств. Более всех выиграли непосредственные соседи Фр[анции] –
Италия, Испания и Германия. Италия осв[ободилась] от феод[альных] отношений, Испания была пробуждена столкновением с Фр[анцией] из своего
векового застоя… Итальянская и германская нации стали понимать себя,
как нечто цельное в своем историческом развитии»85.
Подводя итоги значению революции, Герье писал: «Фр[анцузская] рев-
[олюция] и вообще история научили нас, что политич[еские] и общественные
учрежд[ения] не могут быть основаны на доктринах и отвлечен[енных] системах, а не реальн[ых] историч[еских] условиях. Всякая насильств[енная]
попытка 
            [udk] => 
            [order] => 5
            [filepdf_ru] => 5_ru.pdf
            [filepdf_en] => 5_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Татьяна Николаевна  ИВАНОВА
                            [author_en] => Tat’yana N. Ivanova 
                        )

                )

        )

    [5] => Array
        (
            [id_section] => 2
            [id] => 6
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ОТРАЖЕНИЕ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ ВИКТОРИАНЦЕВ НА СТРАНИЦАХ «ВЕСТНИКА ЕВРОПЫ»
            [annotation_ru] => Важнейшие события прошлого могут по-новому высвечивать те или иные
вехи истории, и каждое поколение стремится дать ответы на вопросы, волновавшие воображение их предшественников. Познание прошлого происходит на основе изучения «свидетельств эпохи», т.е. источников. И это не только
документальные, но и литературные памятники, записки путешественников,
воспоминания современников. Они не просто сообщают о тех или иных исторических фактах, но передают эмоциональный отклик на них различных
людей. Этой группе источников присуща склонность интерпретировать события сквозь призму личного опыта.
Для воссоздания общественных настроений, царивших в той или иной
стране, необходимо привлекать материалы прессы. Сотрудники различных
журналов писали об интересовавших их проблемах социального развития
общества, способствовали формированию образа страны, народа, стереотипов
их поведения, образа жизни и т.д. Источники позволяют заглянуть не только в повседневную жизнь отдельных людей, но и во «внутренний мир» эпохи в целом.
            [text_ru] => Важнейшие события прошлого могут по-новому высвечивать те или иные
вехи истории, и каждое поколение стремится дать ответы на вопросы, волновавшие воображение их предшественников. Познание прошлого происходит на основе изучения «свидетельств эпохи», т.е. источников. И это не только
документальные, но и литературные памятники, записки путешественников,
воспоминания современников. Они не просто сообщают о тех или иных исторических фактах, но передают эмоциональный отклик на них различных
людей. Этой группе источников присуща склонность интерпретировать события сквозь призму личного опыта.
Для воссоздания общественных настроений, царивших в той или иной
стране, необходимо привлекать материалы прессы. Сотрудники различных
журналов писали об интересовавших их проблемах социального развития
общества, способствовали формированию образа страны, народа, стереотипов
их поведения, образа жизни и т.д. Источники позволяют заглянуть не только в повседневную жизнь отдельных людей, но и во «внутренний мир» эпохи в целом.
В связи с этим нам показалось интересным обратиться к материалам русского «толстого» журнала – «Вестник Европы», который с 1866 г. издавался
М.М. Стасюлевичем, отставным профессором истории Петербургского университета. Первоначально журнал идентифицировал себя как журнал «историко-политических наук», представлял собой академическое издание.
Структура журнала позволяла освещать ему на своих страницах исторические, политические, социальные вопросы. Профиль журнала расширялся:
был добавлен литературный отдел, возрастала роль хроник и обозрений.
К 1870 году «Вестник Европы» определял себя как «журнал историй, политики, литературы».
«Вестник Европы» был органом умеренного либерализма, ориентировался преимущественно на либерально настроенную интеллигенцию. Девиз журнал состоял в следующем: «…благосостояние страны заключается не в замкнутости, не в отчуждении других народов, а наоборот… в следовании
за другими народами по их пути развитии и рациональной свободы»1.
Лучшие представители журналистики в России понимали меру своей
ответственности в развитии общественного сознания и старались формировать в России позитивные отношения к тем преобразованиям, которые происходили в странах Европы. Так, один из журналистов того времени писал,
что «журнал должен указывать обществу цель. Воспитывать и направлять
мысль, возбуждать деятельность в умах и будить их от этой пошлой, растительной бездеятельности, которая составляет величайший недостаток
большей части русской науки…»2.
«Вестник Европы», выступая за буржуазный процесс, считал, что полезно следовать за другими народами, не отрицать их опыта. Примером
может служить Англия, которая на фоне событий в Европе «продолжает
развиваться нормально, … она идет к демократизму…, отмечая свою историю какой-нибудь новой и важной для народного развития реформой, …,
что присуще одним свободным народом»3.
В 1877 году журнал в материалах о выборах в английский парламент
выражает полное согласие с мнением бельгийского публициста: «Англия
представляет в мире лучшее, чем всякая другая нация, принципы политической свободы и свободы торговли, партийную систему, дух промышленности, – словом, все идеи и изобретения, которые составляют корень и источник всякого усовершенствования для человечества… Если бы она могла
присоединить к себе Европу или дать ей в управлении своих губернаторов,
то нет сомнения, что страны, ее составляющие, более процветали бы и лучше управлялись, нежели теперь»4.
Тем не менее, демонстрируя свое восхищение английской системой, журнал нередко критикует отдельные действия английского правительства,
особенно во внешней политике. Это объяснялось тем, что правительство
не поощряло занятие «политикой» со стороны редакции журнала. Но чаще
всего критика относится только к частным моментам, сама же система
и способы, с помощью которых решаются насущные вопросы (в том числе
и социально-политического характера), вызывают уважение журнала. При
обилии статей, касавшихся вопросов общественных, внутренней и внешней
политики, журнал, в первую очередь, «стремился указать на преимущества
конституционного образа правления» и весьма осторожно отстаивал идею
«европеизации России».
«Вестник Европы», имеющий многочисленных читателей, преимущественно из высшего и образованного класса, публикуя большое количество
статей, написанных талантливыми публицистами, полагал, что их знания
и мнения «не могут проходить бесследно для русского общества».
Проблемы русского общества являлись своеобразным светофильтром, который направлял внимание и определял отбор фактов. Действие этих фильтров для редакции и сотрудников журнала было двояким. С одной стороны,
сохранялось противоречие и даже негативное отношение официальных кругов, представителей различных социальных слоев русского общества к «благоговению перед всем западноевропейским», в частности и к преобразованиям в Англии. Именно поэтому руководство журнала не переставало говорить
о «благоразумной осторожности» при сравнении политической жизни и государственного устройства России и Англии. С другой стороны, у русского просвещенного общества существовало стремление пробиться через все «туманы» к Альбиону Королевы Виктории.
Русские публицисты, литераторы, историки, экономисты – сотрудники
«Вестника Европы», знакомили читателя с опытом «этой дисциплинированной и деловой нации». Отмечали достижение англичан на «разных поприщах»: в торговле, в приумножении своих территорий, в технических
усовершенствованиях и искусстве. Их восхищало богатство Англии, особо
выделяли тот факт, что страна представляла величайшую промышленную
нацию в мире», «Англия богата, даже очень богата». Впрочем, в статье «Рабочий класс и английское законодательство» отмечалось неравенство в распределении этого богатства между различными классами5.
«Вестник Европы», рассматривая положение Англии в последней трети
XIX в., выделяя возникшие проблемы, указывает на тот факт, что, сохраняя «свое богатство» (т.е. рост доходов крупной буржуазии Англии), положение рабочего класса ухудшалось. Так, в корреспонденциях из Лондона
указывалось, что «спад производства и потеря рынков сбыта привели к росту безработицы. Только в Лондоне насчитывалось около 90000 безработных, а на стороне эта цифра превышала 1 млн человек». Для подтверждения
своих утверждений русские журналисты всегда ссылались на наиболее известных и признаваемых в Англии государственных деятелей. Так, в статье
«Социальный вопрос в Англии» приводятся слова Чемберлена: «Рабочие от
этого богатства не получали ничего. В последние 20 лет ежегодный доход
нации увеличился на 60 миллионов, но почти миллион находились на попечении приходских обществ, и другие миллионы людей прозябают на краю
той же нужды, не получая пособие. Обширные богатства, созданные современным процессом, распределялись по карманам, отдельные лица и кланы
становятся все богаче и придумывают способы расточения денег, которыми
они не могут пользоваться. А громадное большинство трудящихся не получили своей доли выгод от благосостояния, которое они помогли создать,
и население, равное числу жителей столицы, останется в постоянной нищете»6.
В другой статье находим факты, указывающие на то, что массы трудящихся теряли работу и оставались в крайне непростом, иногда даже в невыносимом положении. «Государственная помощь не идет далее законного
попечения бедных; еще менее может сделать частная благотворительность.
Армия в 90000 бедных за казенный счет; сверх того, около 500000 людей
получают пособия от казны Ирландии, а громадная масса нуждающихся
стоит вне этих официальных цифр, пробавляясь ничтожными временными
заработками и милостынею»7. На страницах журнала авторы высказывают
упрек в адрес английских властей за их невнимательное отношение к нуждам низких классов»: остатки средневековых учреждений и порядков упорно
сохраняют свое господство, уступая почву лишь шаг за шагом, целью долгой борьбы. Масса населения сознает свои права и добивается реформы;
тысячи бездомных поселян и городских рабочих, выброшенных на улицу
промышленною и земледельческою аристократией, терпеливо ожидают своей
судьбы в разных областях Англии»8. Говоря о социальных проблемах,
«Вестник Европы», как орган русской либеральной буржуазии, отражая ее
стремление к некоторым реформам, отмечал, что в Англии политические
партии и их вожди, в том числе и члены кабинета, горячо обсуждают меры
к улучшению быта неимущих, столбцы газет наполняются рассуждениями
о лондонской нищете, политические деятели заговорили о ней в своих речах, и вопрос о бедных сделался буквально жгучим интересом дня»9.Вместе с тем журнал обращает внимание читателей на тот факт, что
предлагаемые проекты социальных реформ, в частности проект Л. Солсбери об устройстве жилищ для бедных за счет государства, представляет собой «нечто вроде государственного социализма», но подробное рассмотрение
проекта, по мнению журнала, приводит к убеждению о «чрезвычайной выгоде для собственников, которые... освободятся от законной ответственности
за отдачу в наем нездоровых и грязных трущоб», к тому же получать и
определенные материальные выгоды, так как будут выкуплены у собственников по соответствующим высоким ценам10. «Вестник Европы» отмечал,
что область для социального реформирования была очень широкой ввиду
нерешенных проблем «устройства низких классов». Тем не менее, приняв
законодательные акты в этой области (например, закон об улучшении жилищных условий в городах в 1875 г.), правительство продемонстрировало
стремление принимать меры к дальнейшему решению жилищной проблемы. После принятия закона и ряда государственных мер наметились сдвиги
в разрешении жилищной проблемы: в городах стало меньше трущоб, в рабочих кварталах появились дома, в которых квартиры имели кухни, где были соблюдены все гигиенические требования, имелся водопровод и ванные
комнаты. К домам примыкали маленькие садики для каждого квартиросъемщика. Кроме переустройства рабочих кварталов началось строительство
целых деревень для рабочих около фабрик и заводов. Так, в журнале «Вестник Европы» дано описание поселка, построенного около фабрики братьев
Кэдбюри: «Коттеджи снабжены санитарными принадлежностями, имеется
небольшой огородик рядом с домом. Эти коттеджи сдавались в аренду рабочим. Владелец требовал от арендаторов соблюдения порядка, на полученные деньги от аренды хозяева периодически делали ремонт, чтобы не допустить снова превращения их в трущобы»11.
Известный русский публицист С.И. Раппопорт отмечал в одной из своих
статей, что к концу века даже в сельской местности для сельскохозяйственных рабочих стали строиться типичные сельские английские дома:
каменные двухэтажные коттеджи на две квартиры, имеющие водопровод,
санузел, палисадник12.
С.И. Раппопорт считал, что рабочие не только получали хорошее жилье,
расположенное в районе их предприятия; время и затраты на дорогу сокращались и могли быть использованы с большей выгодой и пользой. В сельских районах улучшение жилищных условий сельскохозяйственных рабочих, по их мнению, было вызвано необходимостью вернуть их на землю.
Итак, в «Вестнике Европы», особенно начиная с 70-х годов, сравнительно часто появляются статьи, обзоры на тему социально-политического реформирования в Англии. Во многих публикациях журнала дается весьма
высокая оценка реформ как «залога расцвета и благосостояния страны»,
как одного из «средств успокоения умов». Однако редакция, сотрудники
журнала указывали на «длительность», постоянно писали о необходимости
соблюдать осторожность при проведении реформ, стремились ко всякому
сглаживанию классовых противоречий. Именно этим объясняется их отношение к рабочему вопросу. Рисуя тяжелое положение «работных людей»,
указывая на случаи произвола со стороны хозяев, либерально-буржуазный
журнал, тем не менее, не делал из этого сколько-нибудь серьезных выводов. Тенденция к «сглаживанию углов» и здесь дает о себе знать. Выход
из социальных бед, средства для улучшения жизни и условий труда авторы журнала видели в повышении «образованности рабочих», в улучшении
бытовых условий, в мероприятиях правительства.
Так, во всех значительных статьях С.И. Раппопорта в полной мере отражалась позиция журнала. Русский публицист отмечал, что интерес к теме
жилищных условий и их улучшения способствовал рассмотрению различных ее аспектов: места проживания (город, пригород, сельская местность),
совершенствования условий жизни, комфортности и особенностей проживания. Так, читатели «Вестника Европы» из статей публициста С.И. Раппопорта узнавали о некоторых особенностях проживания в домах, построенных
в Лондоне: «Обыкновенно дома в Лондоне были одинакового размера и построены по одному и тому же плану: вследствие этого обитатели одной
улицы бывали одного и того же социального происхождения.
Таких случаев, как в большинстве континентальных городов, где в одном доме средние этажи занимали богатые, состоятельные люди, а подвалы
и верхние этажи – бедные люди, в Лондоне совершенно неизвестно. Население Лондона располагалось по своему социальному положению улицами,
а не этажами. Появились длинные ряды стоящих вплотную домов, отчего Лондон стал городом чрезвычайно растянутым, с низкой плотностью населения.
Этим он сильно отличался от Парижа и других континентальных столиц13.
Другой особенностью жилищных условий, о которой также пишет С.И. Раппопорт, были коттеджи, которые являлись не только жилищем батрака,
но вообще обитателей деревни. Архитектура коттеджей была разнообразной, они строились из песчаника, кирпича, камня. Крыши крыли соломой,
черепицей. Коттеджи стояли одиноко, иногда группировались или составляли целую улицу.
Было бы неверным полагать, что журнал сосредоточивал свое главное
внимание только на проблемах социально-политического реформирования
и его результатах. Уже по первоначальному замыслу, основатели журнала
(М.М. Стасюлевича и И.Н. Костомарова) большое место в нем отводили исследованиям, очеркам на темы и сюжеты зарубежной истории. Еще будучи
профессором университета, М.М. Стасюлевич читала специальные курсы,
посвященные провинциальному быту Франции. Редакция и основные сотрудники «Вестника Европы» стремились приобщить «просвещенное население» России к завоеваниям человеческой мысли, приобретениям культуры,
познакомить своих читателей с бытом, нравами, идеями, взглядами, господствующими в различных европейских странах.
Так, в рубрике «Иностранное обозрение», «Корреспонденции из Лондона» журнал помещал статьи, посвященные различным аспектам английской
жизни, – обычаям, традициям, роли «образовательного класса», особенностям городской жизни и многим другим вопросам, характеризующим повседневную жизнь различных социальных слоев викторианской Англии.
Например, русский публицист, отмечая достоинства и недостатки промышленных городов, писал: «...все лучшие здания, все самые красивые улицы
сосредоточены в одном месте, на сравнительно небольшом пространстве, вся
же остальная часть города представляет собой утомительно скучную громадную сеть улиц, где жили рабочие, раскинувшуюся на многих квадратных милях. Повсюду над этой сетью высятся гигантские фабричные трубы,
беспрестанно выбрасывающие черные клубы дыма»14.
Наряду с этим, С.И. Раппопорт представил интересные наблюдения, характеризующие английские города. Интенсивное развитие Великобритании
отразилось не только на столице, но и на других небольших городах.Прежде всего, он обратил внимание на то, что в Англии не было «плохо обтесанного провинционализма, преисполненного в иных странах такого трепетного благоговения к столице и ко всему столичному». Лондон, с точки
зрения провинциалов, был лишь большим городом с огромным населением,
ничем другим не выдающимся перед другими крупными городами. Конечно,
в Лондоне было Вестминистерское Аббатство, парламент, Гайд-парк, но и в
провинциальных городах было много примечательного. Никаких мод, манер, никаких «умственных» или политических течений английская провинция у своей столицы не заимствовала. Те же самые актеры, певцы, ораторы, которые выступали перед лондонской публикой, выступали и в
Манчестере, Глазго, в Бирмингеме и Бристоле, в десятках других городов
Англии. Так называемое «английское общество» можно было найти повсюду, не было необходимости «гнаться» за ним в столицу. Высшая аристократия, богатые люди, хотя и имели дома и квартиры в Лондоне, жили чаще в
провинции. Лондон, если и привлекал кого-либо из провинции, то «не интеллигента, а рабочего человека, ищущего не развития и образования, а высокого заработка». Подобная ситуация, по наблюдениям С.И. Раппопорта, прослеживается в Центральной Англии, в так называемых «Midlands»,
объединений нескольких графств, лежащих к северо-западу от Лондона. В
целом, русский публицист выделял два типа городов: первый, фабричные,
такие как Бирмингем, второй – города так называемой старой Англии. К
юго-западу от Лондона можно было перенестись в мир другой Англии.
«Фабричные трубы исчезли. Дым и копоть сменялись зеленью полей, рощ и
живых изгородей... Вместо каналов с мутной водой появились под тенью
ив... разные речонки. Вместо высоких многоэтажных домов новейшей архитектуры попадались одноэтажные невысокие коттеджи». Города цеплялись
за старину, как за святыню, не допуская при этом строительства в своих
пределах больших заводов и ревностно охраняя старые дома, старые улицы. Даже новые здания строились по старому образцу. Такими городами
были, например, Варвик, Стартфорд-на-Авоне. Для них старина была тем
же, чем фабрики и заводы для столицы – она их кормила15.
Сотрудники «Вестника Европы» подчеркивали, что жизнь в провинции
ассоциировалась с безмятежностью, достатком, верностью «старой доброй
Англии», отмечая при этом, что различные социальные группы индустриализированного британского общества стремились к сохранению традиций,
определенного и привычного образа жизни.
Образ англичан формировался у просвещенного русского общества под
влиянием статей известных русских публицистов. Так, ведущий публицист
И.Е. Уткин в статье «Англия в книге Тэна» обращал внимание современников на «три типа людей, присущих английской нации». Первый тип – это
тип здорового сильного и мускулистого человека, второй тип – флегматик,
третий тип – это тип сухого, жилистого человека, выработанный тяжелым
трудом, «пропитанный энергией».
Автор статьи, используя исследования Тэна, отмечал, что человека первого типа – сильного человека, «огромного роста, большей частью с различным расположением духа», можно встретить и «среди простого люда –
солдат, прислуги аристократических домов, и даже среди фешенебельной
части населения». У таких людей складывались и особые привычки, и вкусы: они «потребляли огромное количество говядины и овощей без соуса, ...
питались обильно и здорово, но удовольствия от такого питания не знали...
Как в кушаньях, так и в напитках они не терпели ничего сладкого, пряного, такой организм не довольствовался французскими винами, ему требовалась
водка, пиво, эль, портер»16.
Второй тип – флегматики. Такие люди, получая известия, не показывали внешним видом произведенный на них эффект, казалось, ничего их
не волновало. Им была присуща необыкновенная скупость на слова. Среди
них встречались люди образованные, уважаемые, которые с удовольствием
принимали у себя дома гостей и присутствовали при самых интересных
разговорах, почти не произнося ни слова, не потому что они были невнимательны и рассеяны, – они просто слушали. Если к ним обращались с вопросом, они высказывались в одной фразе и опять замолкали, причем это никого не удивляло, и, чтобы объяснить подобную манеру общения подобного
типа людей, говорили, что «они не любят тратить слова».
Третий тип – тип человека «по преимуществу работника», тип человека
необычайно деятельного. Подобный тип не останавливается для достижения
цели перед какими-либо препятствиями. Природа наделила их таким организмом, что они были способны перенести любые невзгоды17. Одной из отличительных черт, присущих всем трем типам, на которую обращает внимание
Е.И. Уткин, была «наклонность работать», характерная для всей английской
нации.
Ссылаясь на размышления Тэна о причинах подобного «сложения характера» англичан, автор пишет, что одной из причин «наклонности работать»
являлось «право старшинства и большое количество детей». Вследствие этого
каждый невольно должен был напрягать свои силы, чтобы добиться хорошего положения и благополучия. «Факт большого количества детей в семьях,
по словам Тэна, говорил о большой смелости и меньшей чувствительности
в отличие от народов континентальной Европы. Большей смелости, так как
они не боялись обременять себя семьями, они не боялись быть вынужденными работать до самой старости. Менее чувствительны, так как если в Европе
родители с ужасом думали о том, чтобы их дети проходили трудную школу
жизни и, следовательно, заботились обеспечить их существование и освободить их от работы, в то время как англичане рассуждали, что если они
работали всю жизнь, то от чего же не работать их детям»18. Вторая причина необычной деловитости и энергии англичанина – это суровый климат.
Идеалом под английским небосводом была сухая, чистая, хорошо вытопленная квартира, дом, жизнь с верною женою, хорошей хозяйкой, «розовые
щеки вымытых и чисто одетых детей». Дом был единственным местом, где
человек мог укрыться от неприятностей, невзгод, непогоды. И это все было
необходимо англичанину любого класса, любого пола и возраста.
Основываясь на данных, приведенных в статье «Англия в книге Тэна»,
русский читатель мог сделать вывод, что внешняя сторона человека состоит
в тесной связи с его внутренней стороной. Поэтому, если живая внешность
отвечала его внутренней живости, легкости, а сонная несколько заспанная
фигура русского говорила о его исторической лени и об апатии, педантичное и самодовольное выражение лица как нельзя более связывалось с его
внутренними свойствами. То же самое можно сказать и об англичанине. Его
внешность ярко отражала внутренние качества: энергичный, настойчивый,
упорный, холодный на вид. Непременными чертами типичного англичанина,
подчеркивал Е.И. Уткин, являлись холодность, сдержанность в проявлении
своих чувств, молчаливость. Он связывал эти качества с глубокомыслием,
терпеливостью, выдержкой, целенаправленностью – с основными ценностями – религией, семьей. Но были и такие черты характера, которые у русского вызывали критику, – прагматичность, скупость, расчетливость, а также
недоумение. Например, многих поражала холодность в отношениях между
членами семьи, бессердечность по отношению к другим, незнакомым людям.
В целом, русский публицист, рассматривая образ англичан, стремился
и в этой сфере сгладить «острые углы», объясняя, что «множество нелестных отказов» во многом обуславливалось их натурой, которая протестовала
против вмешательства посторонних в их личную жизнь. Многое зависело
и от личных качеств людей. Основной особенностью и характеристикой английской жизни и вообще их внутреннего мира была своеобразная двоякость, которая проявлялась в сферах их жизни и, особенно, в семейной жизни. Это нашло свое отражение в том, что в своей семейной жизни они были
недоступны и холодны для чужих людей, они не сразу пускали людей в маленький, но особенно важный мир – семью. Именно поэтому семейная жизнь
английского общества не всегда «заслуживала позитивной оценки». Она
не являлась идеальной и образцовой, как и в других странах.
В целом, образ англичан на страницах «Вестника Европы» – это отражение уже сложившегося во многом стереотипа англичанина в русском обществе. Но русские публицисты способствовали обогащению этого образа новыми чертами и характеристиками. На страницах журнала были
представлены интересные наблюдения, в частности, раскрывающие образ
викторианской женщины и ее роль в формировании и существовании института семьи.
Женщина – жена, мать, являлась краеугольным камнем семьи. На женщине лежало гораздо больше обязанностей, нежели на мужчине. Муж, отец,
главным образом, был поглощен материальными заботами, тогда как на жене
лежали нравственные заботы. «Узел семьи» заключался в детях, а дети
до десятилетнего возраста находились на попечении матери, всецело испытывали влияние женщины19. Женщина «бросала в ребенка семена», из которых должно было вырасти и раскинуться то или «иное дерево», вот почему было так важно, чтобы женщина была бы не «куклой», а человеком.
Русские корреспонденты «Вестника Европы» отмечали, что не только более чуткое и заботливое отношение к детям, но и тот факт, что женщины
привыкли серьезно смотреть на жизнь, еще будучи девочками. Они готовились занять известное положение в обществе, положение жены, налагающее весьма серьезные обязательства. Они знали очень хорошо, что, выйдя
замуж, еще не выполнят своего долга, что это только начало, а далее, когда
они станут матерями, от них потребуется выполнение иной, более сложной
задачи – сделаться разумной воспитательницей своих детей.
Говоря о важной, значительной роли женщины в семье, русские публицисты все же отмечали, что викторианская модель семьи предполагала экономическую зависимость женщины от мужчины. Этот факт очень глубоко
укоренился в сознании людей и в своих основных чертах продолжал существовать даже с возникновением нового образа женщины. Даже получив
образование, девушки предпочитали «женские профессии» – педагога, медицинской сестры, а после замужества очень часто оставляли работу. Одной из отличительных черт англичанки, на которую обращали внимание
русские публицисты, было отсутствие страха превратиться в сухих и претензионных «старых дев», если девушка не выходила замуж. Во Франции
и России «старая дева» была существом особенным, принадлежавшим почти ни к какому полу, это «существо», которое не имело никакой цели, кроме
злословия, которое не видело смысла жизни. Это тем более было естественно, что в странах континентальной Европы девушкам с малолетства внушали, что единственная цель жизни – замужество. В Англии все было иначе,
хотя девушки и стремились выйти замуж – это было естественным желанием, но, не выходя замуж, они не терялись в жизни. Оставаясь в семьях,
они не обременяли их, так как непременно становились полезными: они
учили детей, делались членами различных комитетов, ассоциацией. Появилась плеяда удивительно «отважных дам – благотворительниц», которые
«шли в народ», не гнушались ни общества заключенных, ни компании уличных проституток, ставя перед собой задачу – вернуть этих людей к нормальной жизни. Например, Ан. Ар-вич отмечал, что целью клубов, созданных для девочек и девушек из рабочих семей, было поддержание молодых
работниц на «пути честного труда, забота о нравственной поддержке, умственном и профессиональном развитии, учреждение общежитий, занятий,
собраний»20. Сотрудники журнала (И. Янжул, Ан. Ар-вич, С.И. Раппопорт)
стремились донести до своих читателей мысль о том, что нравственное воспитание и образование представителей «несостоятельных сословий» требует
внимания не только государства. Они выделяли тот факт, что система воспитания для девушек и девочек из рабочих семей создавалась на основе
благотворительной деятельности представительниц «высших сословий». Жизнь
женщин из малоимущих семей оставалась тяжелой: не избавленные от тягот домашних дел, они в то же время пытались зарабатывать деньги, поступая на промышленные предприятия или в услужение.
Большинству статей, несмотря на богатый фактический материал, присущ описательный характер, их авторы осторожны в оценке роли женщины в обществе, они не поднимают вопроса о положении женщины, всячески
стремятся сгладить остроту классовых противоречий, акцентируя внимание
читателей на главных этапах в жизни викторианки: детство, юность, замужество, ограничение их деятельности сферой частной жизни. Наряду с этим,
на страницах журнала высказывались мнения о возможном и необходимом
участии женщин в общественной жизни в форме благотворительности, в нетрадиционных формах воспитания молодого поколения (например, женских
клубах). Они отмечают появление «женских профессий» и указывают на
необходимость усовершенствования системы образования. Особенность публикаций «Вестника Европы» заключается в том, что авторы не ставили перед
собой задачи всесторонне осветить характерное для того времени положение
женщин к сложившемуся в обществе представлению о них. Они рассуждали о «внутреннем мире» викторианских женщин, оценивали их непростые
взаимоотношения с окружающими их людьми, раскрывали облик «респектабельной женщины» и присущие англичанкам позитивные черты характера.
Созданный ими образ женщины отличался противоречивостью. В женщине
воспитывались качества, делавшие ее пассивной, зависимой от мужчины,
но успех в повседневных делах требовал от хозяйки и матери решительных
действий. Многие женщины, ощутив узость семейного круга, стали принимать активное участие в работе благотворительных, религиозных и других
общественных организаций. Тем не менее, статьи, очерки, опубликованные в «Вестнике Европы», воздействовали на формирование в русском обществе новых представлений о женщине, ее роли в семье и обществе.

Примечания
1 Вестник Европы. – 1879. – Кн. 12. – С. 438.
2 Очерки истории русской журналистики и критики. – Л., 1956. – С. 413 Иностранное обострение // Вестник Европы. – 1869. – №7. – С. 402.
4 Корреспонденция из Лондона // Вестник Европы. – 1877. – №4. – С. 766.
5 Рабочий класс и английское законодательство // Вестник Европы. 1875. – №4. – С. 809.
6 Социальный вопрос в Англии // Вестник Европы. – 1884. – №1. – С. 409.
7 В Центральной Англии // Вестник Европы. – 1877. – №2. – С. 852-853.
8 Вестник Европы. – 1884. – Т. III. – Кн. 5. – С. 386-391.
9 Социальный вопрос в Англии // Вестник Европы. – 1884. – Кн. 1. – С. 407.
10 Социальный вопрос в Англии // Вестник Европы. – 1884. – Кн. 1. – С. 412.
11 Покровская М. Женский клуб по устройству жилищ для бедных за границей // Вестник
Европы. – 1898. – Кн. 8. – С. 190.
12 Раппопорт С.И. В Центральной Англии // Вестник Европы. – 1899. – Кн. 9 – С. 84.
13 Раппопорт С.И. Обитатели Лондона и их быт // Вестник Европы. – 1897. – №5. – С. 410.
14 В Центральной Англии // Вестник Европы. – 1877. – №2. – С. 852-853.
15 Раппопорт С.И. В Центральной Англии. Заметки и наблюдения. Бирмингем // Вестник Европы. – 1903. – №9. – С. 74-75.
16 Англия в книге Тэна // Вестник Европы. – 1871. – №3-4. – С. 697.
17 Англия в книге Тэна // Вестник Европы. – 1871. – №3-4. – С. 697.
18 Англия в книге Тэна // Вестник Европы. – 1871. – №3-4. – С. 700.
19 Английские семейные хроники // Вестник Европы. 1871. – №3-4. – С. 306.
20 Ан. Ар-вич. Женские клубы в Лондоне // Вестник Европы. 1900. – №11. – С. 865.
            [name_en] => REFLECTION OF THE EVERYDAY LIFE OF VICTORIANS ON THE PAGES OF THE "HERALD OF EUROPE"
            [annotation_en] => The most important events of the past can illuminate some or other milestones of history in a new light, and each generation seeks to give answers to questions that troubled the imagination of their predecessors. The knowledge of the past occurs on the basis of studying the "evidence of the age", i.e. sources. And this is not only documentary, but also literary monuments, traveler's notes, memoirs of contemporaries. They do not simply report on certain historical facts, but convey the emotional response of various people to them. This group of sources has a tendency to interpret events through the prism of personal experience. To recreate the public sentiments prevailing in a particular country, it is necessary to involve press materials. Employees of various journals wrote about the problems of the social development of society that interested them, contributed to the formation of the image of the country, the people, the stereotypes of their behavior, way of life, etc. Sources allow you to glance not only in the everyday life of individuals, but also in the "inner world" of the era as a whole.
            [text_en] => The most important events of the past can illuminate some or other milestones of history in a new light, and each generation seeks to give answers to questions that troubled the imagination of their predecessors. The knowledge of the past occurs on the basis of studying the "evidence of the age", i.e. sources. And this is not only documentary, but also literary monuments, traveler's notes, memoirs of contemporaries. They do not simply report on certain historical facts, but convey the emotional response of various people to them. This group of sources has a tendency to interpret events through the prism of personal experience. To recreate the public sentiments prevailing in a particular country, it is necessary to involve press materials. Employees of various journals wrote about the problems of the social development of society that interested them, contributed to the formation of the image of the country, the people, the stereotypes of their behavior, way of life, etc. Sources allow you to glance not only in the everyday life of individuals, but also in the "inner world" of the era as a whole.
            [udk] => 
            [order] => 6
            [filepdf_ru] => 6_ru.pdf
            [filepdf_en] => 6_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Галина Федоровна  ГОРБАШОВА
                            [author_en] => Authors: Galina F. Gorbashova 
                        )

                )

        )

    [6] => Array
        (
            [id_section] => 2
            [id] => 7
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ЖУРНАЛ «ВЕСТНИК ЕВРОПЫ» КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ ВИКТОРИАНСКОЙ АНГЛИИ ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX ВЕКА
            [annotation_ru] => Последняя треть XIX ознаменовалась как для Британии, так и для всего
мира в целом переходом к империализму, значительными изменениями в общественной и политической жизни, открытиями в науке и технике. Все это
способствовало развитию межнациональных и международных отношений.
Активизировались научные и культурные контакты между странами.
Англия всегда олицетворялась в России как своеобразный идеал построения западного государства. Некий универсальный образ классического западного государства. Весьма важно понять основу складывания таких
представлений о Великобритании в русском обществе. 
            [text_ru] => Последняя треть XIX ознаменовалась как для Британии, так и для всего
мира в целом переходом к империализму, значительными изменениями в общественной и политической жизни, открытиями в науке и технике. Все это
способствовало развитию межнациональных и международных отношений.
Активизировались научные и культурные контакты между странами.
Англия всегда олицетворялась в России как своеобразный идеал построения западного государства. Некий универсальный образ классического западного государства. Весьма важно понять основу складывания таких
представлений о Великобритании в русском обществе. Именно от представлений о той или иной стране зависят взаимоотношения сторон в различных
сферах. Не случайно в настоящее время правительства большинства стран
мира заинтересованы в складывании у своих соседей положительного образа своего государства. Это помогает укреплять экономические, культурные,
социальные, политические и научные связи. Конечно, с государством, о котором по большому счету ничего неизвестно, или оно пользуется дурной
славой, никто не будет иметь дело. Те же законы работали и в XIX веке.
Значительную роль в складывании представления об Англии в России играли периодические издания, в том числе и журнал «Вестник Европы».
Журнал «Вестник Европы» был основан в 1802 году известным российским
писателем и историком Н.М. Карамзиным. Деятельность Карамзина в «Вестнике Европы» (1802-1803 гг.) неразрывно связана с общественным климатом
начала царствования Александра I, существенным смягчением жесткого цензурного режима, отличавшего царствование Павла I, и с установкой нового
императора на реформы. В конце 1803 года Карамзин ради должности историографа покинул основанный им журнал. Особое значение приобретала
позиция нового редактора «Вестника Европы». В 1804 году журнал выпускался группой издателей, близких к Карамзину, но уже в 1805 г. «Вестник»
был выкуплен М.Т. Каченовским, что ознаменовало собой новую эпоху в истории издания. В 1808 году «Вестник» ненадолго перешел в руки В.А. Жуковского.
Вестник Европы» сыграл определяющую роль в становлении русской периодической печати в 1800-е годы. Не будет преувеличением утверждать,
что история русской журналистики этого времени – это во многом история
именно «Вестника Европы». Журнал выходил два раза в месяц небывалым
для той эпохи тиражом – 3600 экземпляров, регулярно издавался в течение 28 лет. Кроме того, «Вестник Европы» Карамзина являлся первым
частным политическим журналом в России, сохранявшим значительную
степень независимости от идеологической линии государства.
Второй вариант журнала возобновил свой выход в 1866 году под редакцией петербургского профессора истории М.М. Стасюлевича. Воссозданный
журнал просуществовал вплоть до 1918 года. В настоящее время идет попытка восстановления журнала и предания ему прежнего статуса ведущего
органа, освещающего все основные политические, научные, культурные, экономические события в мире и нашей стране. В 2001 году в свет вышел первый номер возродившегося знаменитого российского журнала, проповедующего идею диалога культур и направлений. Учредители журнала – частные
лица: Егор Гайдар, Екатерина Гениева и Виктор Ярошенко.
Для историка, изучающего общественную мысль прошлого, печатное слово
имеет первостепенное значение. И, в первую очередь, здесь идет речь о периодической печати. Периодическая печать не только отражает существующие в
обществе взгляды и представлении, но и сама служит орудием их формирования. Различные виды российской периодической печати играли неодинаковую
роль в формировании тогдашних представлений об Англии. Одним из
наиболее авторитетных и либеральных печатных органов в России был журнал «Вестник Европы». Структура журнала позволяла ему затрагивать на
своих страницах исторические, политические и культурные вопросы. В журнале печатались подробные материалы об английской внутренней и внешней
политике, кроме того, в рубрике «Иностранное обозрение» или «Корреспонденция из Лондона» журнал помещал отдельные статьи, посвященные разным
аспектам английской жизни. «Вестник Европы» интересен тем, что он не
ограничивается голыми фактами, а дает собственную оценку этих событий, знакомит читателей с мнением и взглядами на происходящие в викторианской Англии события различных общественных слоев английского общества.
Значительное внимание в журнале «Вестник Европы» уделено важным
для России аспектам жизни британского общества. Это, прежде всего, политическая, социальная и экономическая сферы. Не случайно Н.А. Ерофеев
отмечал, что интерес к Англии не ограничивался только возможностью заимствования ее достижений: «Англия, ушедшая далеко вперед в своем экономическом и политическом развитии, служила в какой-то мере моделью,
на которую проецировались некоторые проблемы русской действительности.
При обсуждении этих проблем опыт Англии – прямо или косвенно – фигурировал часто. Возникала мысль: а как эта проблема решена в Англии и какие получились результаты? Приемлемо такое решение для России или нет?»
[2, с. 74]. Конституционная монархия в Британии являлась своего рода недостижимым идеалом для либеральной русской общественности, ведущим
органом которой был «Вестник Европы». Неудивительно, что материалы, характеризующие Британскую политическую систему, отражают в основном
ее положительные качества. Например: «В Англии сделан был недавно опыт,
представляющий собою наглядное опровержение распространенных мнений о неудобстве парламента для быстрых законодательных мер. В заседании
палаты общин, 9 апреля, министр внутренних дел, сэр Вильям Гаркур, внес
проект закона об ответственности за незаконное хранение и производство
взрывчатых веществ. В полтора часа проект прошел через все стадии, необходимые для сообщения ему силы закона; вслед за тем он передан был
в палату лордов и рассмотрен с такой же скоростью, после чего состоялось
формальное утверждение его королевской подписью. Чтобы достичь такого
поразительного результата, министру достаточно было заявить, что закон
нужен немедленно, хотя бы в тот же день» [5, с. 388]. Не меньшего восхищения и зависти, по мнению редакции, вызывает и английская судебная
система: «В руках английских судей самые худшие законы получают разумный смысл и остаются без вредных последствий, и никогда не случается
там, чтобы и хорошие законодательные постановления извращались практикою в ущерб интересам общества. Доверие к суду и к администрации в такой степени укоренились в Англии, что население может без боязни встречать еще более рискованные исключительные меры, – ибо всякий знает, что
применение последних зависит всецело от понимания и доброй совести исполняющих. Наконец, в Англии каждый убежден, что исключительные меры
будут отменены тотчас по миновании в них надобности» [5, с. 389]. Во время
празднования юбилея королевы Виктории в 1887 году со страниц «Вестника
Европы» промелькнула интересная мысль, что благополучие, которого достигла Англия за последнее время, во многом связано с конституционной формой правления в Британии и подчас – занятия королевой роли пассивного
наблюдателя за ходом политического процесса: «Английский народ торжественно отпраздновал юбилей полувекового царствования королевы Виктории, и по этому случаю англичане могли с гордостью оглянуться на пройденный путь, на блестящее прошлое, обещающее такие же плоды в будущем.
Все английские журналы и газеты переполнены рассуждениями о великих
успехах и приобретениях Англии со времени вступления на престол нынешней королевы, и эти рассуждения пышут самодовольством, в котором нельзя
не видеть значительной доли основательности. Роль королевы в этом британском прогрессе была отчасти пассивная, но эта пассивность остается
великою и главною ее заслугой» [7, с. 411]. Русские современники следили и
за реформами, происходившими в Англии и давали им свою оценку: «Но реформа землевладения едва ли решит все социальные вопросы в стране, где
большая часть богатства и труда принадлежит издавна промышленности и
торговле» [8, с. 861]. Тщательному анализу подвергалась внутриполитическая и социальная обстановка в Британии: «В Англии социальные вопросы
имеют более важное значение чем где бы то ни было: там предстоят еще
кризисы, которые давно пережиты в других европейских странах; там готовятся перевороты, – быть может, мирные, – могущие радикально изменить общественное устройство Англии. Феодальная английская аристократия не имела еще своего 4 августа. Остатки средневековых учреждений и
порядков усиленно сохраняют свое господство, уступая почву лишь шаг за
шагом, ценою долгой борьбы. Масса населения сознает свои права и добивается реформ; агитация против наземных лордов и пагубными для народа
привилегиями разрастается все более и более; тысячи бездомных поселян и
городских рабочих, выброшенных на улицу промышленностью или землевладельческою аристократию, терпеливо ожидают улучшения своей судьбы в
разных областях Англии. Демократическое движение делает непрерывные
успехи, завладевая постепенно материальною, общественною жизнью и законодательством. Правительство идет осторожно навстречу новым течениям, стараясь обойти подводные камни и избегать опасных толчков» [9, с.
387]. Особого внимания заслуживает отношение русского общества к весьма болезненному вопросу британской внутренней политики, а именно – к
«ирландскому вопросу». Интересно, что борьба за независимость Ирландии
поддерживалась русским обществом меньше, чем борьба народов Индии:
«Я уже неоднократно говорил, как следует относиться к этим жалобам или,
вернее сказать, к этим иеремиадам, которые находили эхо в мире, благодаря корыстной поддержке католиков всех стран. Нет ничего, на мой взгляд,
презрительнее лицемерия, не говоря уже о том, что эта манера выдавать
себя за угнетенных, наносит ущерб интересам тех, кто в самом деле, угнетен, отвлекая от них интерес, который должен был бы выпадать им на долю.
С этой целью я часто приводил примеры мнимой угнетенности Ирландии»
[12, с. 817-818].
Весьма интересно отметить и представления редакции журнала о простых англичанах, путешествовавших по миру, о степени их гордости и защищенности: «Каждый гражданин Англии, пребывая в чужой стороне, сознает в себе частицу национальной силы, поддерживаемой энергичным
правительством и непобедимыми броненосцами, – он всегда уверен в своей личной неприкосновенности, в твердости своих прав и в надлежащей
защите их со стороны метрополии» [6, с. 395]. Отмечая, что «Английские
руководящие газеты отлично исполняют дипломатические обязанности –
иногда лучше и успешнее дипломатов по профессии» [6, с. 408] или, поражаясь возможностью издавать независимые издания народам колониальной
империи – «в самом Лондоне издается индийский журнал, проповедующий
освобождение народов индии. Этот журнал ссылается на пример Англии,
которая достигла свободы при помощи непрерывной настойчивости и терпения. Печать, имеющая многочисленных представителей в Индии, пользуется необычайной свободой мнений» [6, с. 409], с завистью характеризуют
свободу и значение печатного слова русские журналисты в Великобритании. Похвальных оценок заслуживала и система британского образования.
Вот, например, одна из цитат: «Несомненен один факт: что непроходимое
невежество бедного населения Лондона начало немного смягчаться под влиянием совета, насчитывавшего в начале нынешнего года сто двенадцать тысяч детей в своих школах» [13, с. 920]. Кроме того, в ряде номеров журнала
давалась характеристика современного положения британской науки, литературы и искусства, например, статья А. Геньяра «Наука и литература
в современной Англии» [1, с. 200-237]. Это весьма важно, так как простой
российский обыватель мог познакомиться и составить собственное представление о развитии культуры и науки в Великобритании, сравнить отечественные достижения с иностранными.
Наиболее остро противоречия двух держав отражены в характеристике
журналом внешнеполитических событий последней трети XIX века, хотя
еще накануне Крымской войны в России окончательно оформился образ
«коварного Альбиона» [2, с. 300]. Соперничество двух величайших империй
XIX века проявило себя особо остро в Азии и на Балканах. Этому способствовало резкое обострение англо-русских противоречий в Центральной
Азии в 1870-х гг., а также пересмотр итогов русско-турецкой войны 1877-
1878 гг., когда Великобритания не дала России воспользоваться плодами ее
победы над Османской империей. Российский генеральный штаб ревниво
следил за всем, что делалось в британских вооруженных силах. Особое внимание уделялось тем частям Британской империи, которые могли стать
театрами войны в случае столкновения России и Великобритании.
Явной была агрессивность внешнеполитической линии ряда политических
деятелей Британии для российских современников: «Кроме небольшого меньшинства, едва ли кто-либо в Англии относится к войне иначе, чем с чувством ужаса. Но они (не одобряющие войны в принципе) готовы исполнить
свой долг; они проникнуты решимостью сохранить честь, вверенную их защите и передать потомкам полученную от отцов империю, в нетронутом виде» [3, с. 781]. К тому же, русское общество всерьез опасалось войны с Англией, особенно во время русско-турецкой войны с 1877-1878 гг., что и отражают
материалы журнала «Вестник Европы»: «Нам явно угрожает Англия. Английский флот и русские войска остаются вблизи Константинополя, английские войска стягиваются в Европу... вопрос представлялся бы в сущности
все в том же виде, а именно, что если только Англия может решиться
на войну, то война непременно будет» [14, с. 362-367]. Интересно сравнение
канцлера Германии Отто фон Бисмарка, характеризующее борьбу государств и их потенциал, приведенное в одном из номеров журнала: «Борьба
между “слоном и китом”» [10, с. 388]. Таким образом, как видно из материалов журнала, в России вину за обострение международной ситуации не
беспочвенно возлагали на английское правительство. Российские современники понимали важность колониальной политики для Британии и какие
огромные средства, которые тратились на нее: «Афганская война обошлась Англии в двадцать три миллиона четыреста двенадцать тысяч
фунтов стерлингов. Не будь этой войны, бюджет Индии дал бы излишек,
теперь же он дал дефицит. Это дает понятие о том, во что обходится Англии “имперская политика”» [11, с. 390].
Интересно отношение русского общества к британской колониальной политике в Африке, регионе мира, где интересы России и Англии не сталкивались, особенно во время событий англо-бурской войны. «В лучшем случае
Трансвааль только отстоит свою независимость, но Британская империя останется такой же. Трансвааль борется за свое существование». – Так осуждающе рассуждали русские публицисты со страниц журнала [4, с. 372]. Вся европейская печать осуждала создание концентрационных лагерей, а также
условия содержания пленных буров. Не были исключением и русские издания. Как известно, царская Россия не имела колониальных владений на территории Африканского континента и не имела экономических интересов в Южной Африке. Осуждая войну Англии, она преследовала свои цели, это был
один из этапов «большой игры», которую вели Россия и Англия за свои внешнеполитические интересы. В последней трети XIX века отношения между Россией и Англией складывались очень трудно. Что полно отражено в русской печати данного периода, в частности, на страницах журнала «Вестник Европы».
Это было вызвано острыми политическими противоречиями двух государств
в Средней Азии, Иране, на Балканах. Со страниц «Вестника Европы» осуждалась вешняя политика Англии во время русско-турецкой войны 1877-1878
годов, британская политика в Афганистане и Средней Азии, а также и во время англо-бурской войны. Материалы журнала дают возможность проанализировать отношение русского общества к международной политике Великобритании. Как правило, общественность и редакция журнала освещали
внешнеполитическую линию Англии с негативной точки зрения.
Итак, журнал «Вестник Европы» является ценнейшим источником по истории викторианской Англии последней трети XIX века. Благодаря тщательному отбору и разносторонности публикуемых в нем материалов ему
удавалось освещать происходившие события в различных сферах жизни
британского общества. Это не только внешняя политика и экономика,
но и культура, наука, образование. Знакомя читателей с Англией, журнал
во многом влиял на формирование общественного мнения об этой стране.
Помимо таких рубрик, как «Корреспонденция из Лондона», «Иностранное
обозрение», отдельным аспектам событий с островного государства посвящены статьи постоянных авторов журнала. Стоит отметить что, несмотря
на свой научно-публицистический характер, материалы журнала изложены
весьма простым и доступным языком: это во многом объясняется тем, что
он был направлен на широкий круг читателей по всей России. Конечно же,
либеральный русский журнал восхищался многовековым британским парламентаризмом, судебной системой. И не скрывал желания перенесения
ряда институтов, таких как парламент, на русскую почву. В стране с обожествленным, наделенным абсолютной властью монархом подчас с нескрываемой завистью наблюдали за перипетиями парламентской борьбы в Англии, сменой кабинетов, борьбой партий. Являясь своеобразным эталоном
западного государства, олицетворяя в глазах русских современников ценности, чаяния, желания западной цивилизации, Великобритания и события,
происходившие в ней, вызывали огромный интерес со стороны читателей.
Именно в связи с этим редакция журнала уделяет этой стране столь пристальное внимание. Практически в каждом выпуске значительное место
отдано под освещение политических событий с «туманного Альбиона».
В целом, на наш взгляд, материалы журнала весьма конструктивны, с точки зрения подходов к критике происходящего. Хотя ряд событий, особенно
касающихся внешнеполитических контактов Англии и России, отражены более выгодно со стороны последней. Но это и не удивительно, так как весьма
часто оба государства выступали как конкуренты в большой политической
игре, в различных частях света. Отстаивая свои национальные интересы,
правительства сторон могли всецело рассчитывать на поддержку абсолютного большинства населения, что и отражает содержание журнала «Вестник
Европы». Как это ни странно, будущие союзники по Антанте, в последней
трети XIX имели огромное количество не решенных споров и противоречий
в своих внешнеполитических отношениях. Однако, несмотря ни на что, диалог никогда не прекращался как на уровне правительственных контактов,
так и на частном уровне.
Помимо освещения внутри- и внешнеполитических событий заслугой
редакции является стремление показать жизнь простого человека в Великобритании, попытаться передать читателям его переживания, образ жизни,
интересы. И это не удивительно, так как в эпоху правления королевы Виктории происходят изменения в повседневной жизни англичан, большее
влияние получают представители среднего класса. В моду входят занятия
спортом, велосипедные прогулки за город, действуют различные клубы.
Кроме того, широкому кругу российской общественности рассказывалось
о литературных и театральных новинках Британии, о научных и технических достижениях, что также было весьма важно, знакомя россиян с культурой столь далекой и во многом не похожей на Россию страны.
Таким образом, журнал «Вестник Европы» – интереснейший источник
по истории Англии последней трети XIX века, потому что в нем не только
освещены происходившие события, но и потому, что он являлся проводником представлений об Англии в России. Изучая мнение редакции по томуили иному факту, можно практически полностью понять отношение к нему
российского общественного мнения.
Литература
1. Геньяр А. Наука и литература в современной Англии / А. Геньяр // Вестник Европы. –
1876. – Кн. №7. – С. 200-237.
2. Ерофеев Н.А. Туманный Альбион. Англия и англичане глазами русских. 1825-1853 / Н.А. Ерофеев – М.: Наука, 1982. – 320 с.
3. Иностранное обозрение – Военные настроения в Англии: Речь лорда Сольсбери и Чамберлена // Вестник Европы. – 1898. – Кн. №12. – С. 778-787.
4. Иностранное обозрение – Гаагская конференция и трансваальская война – неудачи англичан в Южной Африке // Вестник Европы. – 1900. – Кн. №1. – С. 336-374.
5. Иностранное обозрение – Исключительные законы в Англии и их исключительный характер // Вестник Европы. – 1883. – Кн. №5. – С. 373-389.
6. Иностранное обозрение – Отношение Англии к державам материка – Внутренние дела во Франции и Англии – Индийская политика // Вестник Европы. – 1884. – Кн. №9. – С. 391-409.
7. Иностранное обозрение – Политические заботы Англии и юбилей королевы Виктории //
Вестник Европы. – 1887. – Кн. №7. – С. 398-414.
8. Иностранное обозрение – Социальный вопрос в Англии – Британская нетерпимость //
Вестник Европы. – 1883. – Кн. №6. – С. 851-868.
9. Иностранное обозрение – Социальная реформа в Англии // Вестник Европы. – 1884. –
Кн. №5. – С. 379-396.
10. Корреспонденция из Лондона: Военные приготовления и боевые силы Англии // Вестник
Европы. – 1878. – Кн. №5. – С. 372-388.
11. Корреспонденция из Лондона: Ирландские дела и экономическое положение Англии //
Вестник Европы. – 1881. – Кн. №11. – С. 382-401.
12. Корреспонденция из Лондона: Новейшие передряги в «Британской колониальной империи» // Вестник Европы. – 1879. – Кн. №8. – С. 805-820.
13. Корреспонденция из Лондона: Турецкий вопрос и борьба кабинета с оппозицией // Вестник
Европы. – 1876. – Кн. №12. – С. 907-921.
14. Хроника – иностранная политика – мир или война // Вестник Европы. – 1878. – Кн. №5. – С.
362-372.
            [name_en] => THE MAGAZINE "HERALD OF EUROPE" AS A SOURCE ON THE HISTORY OF VICTORIAN ENGLAND OF THE LAST THIRD OF THE XIX CENTURY
            [annotation_en] => The last third of XIX was marked for Britain and the world as a whole by a transition to imperialism, significant changes in public and political life, and discoveries in science and technology. All this contributed to the development of interethnic and international relations. Scientific and cultural contacts between the countries were intensified. England has always been personified in Russia as a kind of ideal for building a Western state. Universal image of the classical Western state. It is very important to understand the basis for such ideas about the UK in Russian society.
            [text_en] => The last third of XIX was marked for Britain and the world as a whole by a transition to imperialism, significant changes in public and political life, and discoveries in science and technology. All this contributed to the development of interethnic and international relations. Scientific and cultural contacts between the countries were intensified. England has always been personified in Russia as a kind of ideal for building a Western state. Universal image of the classical Western state. It is very important to understand the basis for such ideas about the UK in Russian society.
            [udk] => 
            [order] => 7
            [filepdf_ru] => 7_ru.pdf
            [filepdf_en] => 7_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Андрей Геннадьевич  ТУМАНОВ
                            [author_en] => Andrey G. Tumanov 
                        )

                )

        )

    [7] => Array
        (
            [id_section] => 2
            [id] => 8
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => РУССКИЕ В ИТАЛИИ: ИЗ ИСТОРИИ ЗАГОВОРА НАКАНУНЕ ВИЗИТА НИКОЛАЯ II В РИМ
            [annotation_ru] => В дооктябрьский период в оперативной работе европейских спецслужб особое внимание уделялось нелегальным встречам российских революцио-неров за рубежом, готовившимся заговорам (реальным или мнимым) и ина-комыслию во всех слоях общества. Особое место среди источников по указан-ной теме занимают документы секретных досье, заведенных спецслужбами на русских эмигрантов и их итальянских друзей, хранящиеся в римском Цен-тральном государственном архиве (Archivio Centrale dello Stato – ACS). Форматом, по которому были отобраны документы исследования, являются встречи и беседы русских итальянцев, которые проходили во время засто-лий в римских тратториях, ресторанах и на пирах в частных домах, зафик-сированные чутким ухом агентов итальянской спецслужбы.
            [text_ru] => В дооктябрьский период в оперативной работе европейских спецслужб особое внимание уделялось нелегальным встречам российских революцио-неров за рубежом, готовившимся заговорам (реальным или мнимым) и ина-комыслию во всех слоях общества. Особое место среди источников по указан-ной теме занимают документы секретных досье, заведенных спецслужбами на русских эмигрантов и их итальянских друзей, хранящиеся в римском Цен-тральном государственном архиве (Archivio Centrale dello Stato – ACS). Форматом, по которому были отобраны документы исследования, являются встречи и беседы русских итальянцев, которые проходили во время засто-лий в римских тратториях, ресторанах и на пирах в частных домах, зафик-сированные чутким ухом агентов итальянской спецслужбы. Разумеется, источник (секретная агентура) и адресат (руководство служб безопасности) определили специфику этих текстов – недоверие государства к собствен-ным гражданам и иностранцам в условиях ограниченной демократии, во-енного положения и угрозы терроризма до 1922 года. Под наблюдением находились не только политически ангажированные иностранцы и их ита-льянские друзья, но и большинство деятелей культуры российского проис-хождения, которые a priori подозревались в подрывной деятельности. Эти сведения позволяют восстановить некоторые моменты реальной картины частной и публичной жизни русских эмигрантов в Италии в начале ХХ ве-ка, в частности – попытки революционеров сорвать визит русского импера-тора Николая II в Италию. Эта поездка входила в планы русской диплома-тии для получения гарантии status quo на Балканском полуострове вопреки планам Австро-Венгрии и Германии.
Первая из документально зафиксированных встреч группы российских и итальянских подданных произошла 7 октября 1906 года в ресторане гос-тиницы «Эсквилин» на виа деи Поцци №1 (Garbatella). В центре ее – рус-ский социалист Иван Тимковский, приехавший в Рим для организации здесь Русской секции Союза трудящихся (Associazione del lavoro), и член редакции газеты «Аванти» Паоло Сгарби, оба – участники съезда Римского Социалистического союза на улице Марморелле (Casilina). Аналогичные группы были организованы в Неаполе и Турине. Это первое объединение русских рабочих в Италии просуществовало недолго из-за нелегальности, нестабильности и политической пассивности контингента1. В самой России революционное движение пошло на спад, и многие активисты радикальных партий вынуждены были эмигрировать.
В январе 1908 на улице Делле Дзоколетте «состоялось собрание пред-ставителей всего спектра русских революционеров (от эсеров до кадетов) с целью создания клуба для встреч революционеров всех мастей, под руко-водством неназванного лица» (и вероятного информатора полиции – ВК), которого, согласно донесению, «всегда можно найти в Траттории, а по вече-рам в кафе «Кастеллино» на площади Венеции»2. Это была только органи-зационная подготовка. Резкое повышение террористической опасности со сто-роны российских эмигрантов наступило в 1909 году на фоне разоблачения провокаторской деятельности в руководстве боевой организации партии социалистов-революционеров Евно Азефа. В свою очередь, ощутимый удар по полицейской агентуре нанесли чиновники по особым поручениям Михаил Бакай (1907-1908 гг.) и Леонид Меньшиков (1909-1911 гг.). Выехав за грани-цу, они опубликовали имена около 400 платных осведомителей Охранного отделения, чем причинили непоправимый ущерб всему политическому сыс-ку на много лет вперед. На октябрь 1909 года был намечен официальный визит в Италию российской императорской семьи по приглашению итальян-ского монарха Виктора-Эммануила III. Российский министр иностранных дел А.П. Извольский получил анонимное письмо, содержавшее резкие угрозы в адрес Николая II, которое было передано руководству итальянской поли-ции через российского поверенного в Италии барона Михаила Корфа: «Я пре-дупреждаю Вас, что Его Величеству угрожает неизбежная смерть. Заранее организованная группа заговорщиков решила убить Царя. Все участники поклялись совершить эту акцию, во что бы то ни стало. Даже если первое покушение не удастся, будет совершено второе, третье... Мы собрались в Риме в количестве 20 человек: 5 итальянцев, прекрасных стрелков из револьве-ра, того же типа, из которого был убит Король Умберто; 2 француза, 5 немцев, 5 испанцев, 2 австрийца и поляк. Все двадцать получили универси-тетское образование, это хорошо воспитанные господа, одетые в модную доро-гую одежду. Остальные заговорщики рассредоточены по основным австрий-ским и итальянским городам, находящимся по маршруту следования царской фамилии. Всего нас около сотни. Ни австрийская, ни итальянская полиция не в состоянии помешать нашему заговору. Следовательно, вам не удастся сохранить жизнь вашего Царя. Это обещаем вам мы, анархисты! Если Царь решит направиться в Италию, он будет убит. Наш заговор согласован с Русскими революционными комитетами в Риме, Париже и Петер-бурге»3.
Это письмо, по-видимому, должно было изменить планы железнодорож-ного маршрута в пользу морского пути, чтобы создать условия для теракта с помощью подводной лодки. Планы покушения на Николая II в 1907-1911 го-дах, во время его европейских визитов с помощью микросубмарины и ее тех-нические характеристики опубликованы российским исследователем К.Н. Мо-розовым в статье «Нет веры в револьверы». Реализация проекта оценивалась в 70 тыс. рублей, которые предполагалось добыть с помощью экспроприации, сорвавшейся из-за ареста осенью 1907 года руководителя всей операции.
Итальянские социалисты, внешне не поддерживавшие террористов, ор-ганизовали мощную агитационную компанию в парламенте, прессе и в ря-дах профсоюзов. Был создан специальный «Комитет противодействия цар-скому визиту», с филиалами во многих городах Италии, устраивавший митинги, демонстрации и распространявший антицаристские листовки4. Тем не менее, Николай II прибыл в Италию морским путем через Анкону, оставив семью в России. Сухопутный маршрут до Рима был проделан им-ператором и его свитой по железной дороге, вдоль которой каждые 50 мет-ров стоял карабинер, а все промежуточные станции были оцеплены и за-крыты для входа пассажиров. 22 октября король и царь прибыли в Рим. После краткого отдыха торжественная процессия, состоявшая из пяти за-крытых автомобилей, которую возглавили оба монарха и мэр Рима Эрне-сто Натан, направилась от Царской резиденции на проспекте Кастро Пре-торио, 68. Проехали по улице Национале до гостиницы «Ла Паче», затем свернули на улицу Пилота, площадь Треви, площадь Испании. Здесь к ним присоединился барон Михаил Корф, поверенный в делах России. Отсюда они двинулись по улице Кондотти, площади Колонна и площади Капраника и до-стигли Пантеона около 3.30 пополудни. Здесь произошло возложение памятно-го венка на могилу Короля Умберто I5.
Программа пребывания царя в Риме во избежание беспорядков на этом закончилась, на следующий день после краткого банкета в узком кругу при-дворных монархи прибыли в Раккониджи, королевский замок под Турином. Здесь их встретила демонстрация противников визита, одним из организа-торов которой был 18-летний социалист Пьетро Ненни (1891-1980), будущий лидер партии, который в тот день был впервые арестован.
Несмотря на попытки сорвать переговоры, было заключено соглашение, которое нанесло решающий удар по Тройственному союзу и обеспечило вы-ход Италии из этого блока. Это был секретный договор о совместном проти-водействии австрийской экспансии на Балканах. Италия обязалась «относить-ся благожелательно» к русским интересам в проливах, а Россия – к интересам Италии в Триполитании и Киренаике. Таким образом, Извольский, преж-де чем уйти с поста министра иностранных дел, добился превращения его устной договоренности с итальянским министром иностранных дел Титтони в формальное соглашение. Здесь, в замке, в обстановке секретности был подписан договор между Италией и Россией о сохранении status quo на Бал-канах и о взаимном соблюдении территориальных интересов, положивший начало перехода Италии из Тройственного союза с Германией и Австро-Венгрией в Антанту.
Этот внешнеполитический разворот четвертый год наблюдал и регуляр-но комментировал римский корреспондент российской правой газеты «Но-вое время» Михаил Семёнов. В молодости он слыл левым, сторонником марксизма, в 1897 году издавал журнал «Новое слово», в котором печата-лись Ленин, Плеханов и Горький. За публикацию рассказов последнего журнал к концу года был закрыт. В 1904 году он вместе с поэтами В. Брюсовым, Ю. Балтрушайтисом и предпринимателем и переводчиком Сер-геем Поляковым стал одним из основателей символистского журнала «Ве-сы». Начиная с 1900 года, большую часть жизни он проводит в Европе, вы-брав судьбу вечного студента, скитается по университетам Германии и Швейцарии, изучает философию и историю искусств, но так и не получает никакого диплома6.
За восемь месяцев до визита русского императора было совершено пре-ступление, как выяснилось, связанное с будущим приездом монарха. Зага-дочное убийство иностранца в феврале 1909 года в Риме несколько месяцев держало в напряжении итальянскую полицию, но так и осталось нерас-крытым. 15 февраля 1909 года в пансион на улице Фраттина вошел неиз-вестный, записавшийся в журнале гостей под именем Владимир Тарасов. Он снял номер на четвертом этаже и заплатил задаток за неделю вперед. Вечером того же дня он вновь появился в сопровождении двух мужчин, которые принесли с собой длинный дорожный сундук. Все трое были уже навеселе, так как по дороге зашли в находившийся неподалеку винный по-гребок «Золотой грот», в чем Тарасов признался хозяйке (отметившей силь-ный иностранный акцент), и он же приказал горничной принести им в номер кувшин вина и стаканы. К полуночи двое из гостей, пошатываясь, спустились вниз и, сказав, что выйдут прогуляться, удалились. К утру гости не верну-лись, но хозяйка, зная, что в номере остался третий гость с тяжелым сун-дуком и деньги внесены, не волновалась. Дверь в номер была закрыта. Прошла неделя, и жильцы из соседних комнат начали жаловаться на тяжелый за-пах на 4-м этаже. Вызвали полицейского, и он в присутствии хозяйки и слуг открыл дверь запасным ключом. Запах исходил от сундука, стоявшего у кро-вати. Полицейский поднял крышку и все с ужасом увидели втиснутый в уз-кий сундук скрюченный труп молодого мужчины, тронутый разложением.
В течение полутора месяцев труп был выставлен для публичного опо-знания в специальной морозильной камере под стеклом в морге Поликли-ники Умберто I. Все итальянские газеты ежедневно публиковали новые до-гадки, подозрения и версии относительно жертвы и убийц, впоследствии опровергаемые. Лишь через полтора месяца труп был опознан по этикеткам на одежде и отпечаткам пальцев покойника. Это был первый случай ис-пользования дактилоскопии в следственной практике! Им оказался член Поль-ской партии социалистов, Эдмунд Тарантович7, сбежавший из краковской тюрьмы, где ожидал исполнения смертного приговора за убийство несколь-ких полицейских во время ограбления банков. Ради сохранения жизни Та-рантович под следствием выдал многих соучастников и организаторов налетов. Есть основания предполагать, что боевая организация устроила побег и направила его в Рим, чтобы дать ему шанс «искупить вину перед товарищами по партии» путем организации покушения на российского императора во время его визита. В случае, если Тарантович останется жив и сумеет скрыться после покушения, ему обещали с чужим паспор-том переправить в Америку. Однако агенты Охранного отделения, внедрен-ные в круги российских эмигрантов-эсеров в Италии, получили задание без лишнего шума устранить профессионального террориста. В день его при-бытия во время ужина с друзьями в пансионе он был отравлен цианистым калием, добавленным в бокал вина. Так показала медицинская экспертиза. Итальянская полиция, которая давно вела наблюдение за друзьями Таран-товича и знала об их работе в качестве двойных агентов, была предупре-ждена об этой операции и не дала довести следствие до конца, чтобы не раскрыть агентурную сеть в среде русских революционеров, о чем позже свидетельствовал миланский квестор А. Бонди8.
В мае в газете «Трибуна» было опубликовано факсимиле анонимного письма, автор которого на неправильном итальянском языке предлагал по-лиции вызвать для допроса по делу об убийстве двух русских, проживав-ших в Риме: графа Валентина Зубова, историка искусства и коллекционе-ра, и дворянина Михаила Семёнова, журналиста. Зубов к тому времени покинул Италию и не был допрошен, а Семёнов явился на допрос, в ходе которого ему была предъявлена визитная карточка с его именем, найден-ная при тщательном обыске в номере жертвы.
Протокол допроса, как и все следственное дело об убийстве, через два года было закрыто и по закону впоследствии уничтожено, так как не было доведено до суда «за ненахождением виновников преступления». Во время допроса Семёнов (по его словам) неожиданно опознает по почерку автора ано-нимного доноса – это российский подданный Моисей Берлянд из Кишинева. В изданном через 30 лет (!) мемуарном очерке Семёнов так описывает их первую встречу и диалог: «Однажды осенним вечером 1909 года сидел я, как обычно, в третьем зале кафе “Араньо”9 и читал “Новое время”10, единствен-ную поступавшую сюда русскую газету. Вдруг подходит к моему столу куд-рявый рыжеватый блондин высокого роста, типично еврейской наружности.
– Я вижу, вы русский. Позвольте один вопрос. Я собираю деньги в фон-ды будущей русской революции и в помощь бедным русским революционе-рам, – говорит он, доставая подписной лист.
– Я противник революции в России и не симпатизирую русским рево-люционерам, – ответил я11.
– Я и не ожидал другого ответа от человека, читающего эту грязную газе-ту, – парировал незнакомец и, бросив на меня ненавидящий взгляд, удалился12.
Газета «Новое время» была по преимуществу газетой антисемитской. Я уже достаточно давно жил в Италии, занимался художественными ис-следованиями и поисками материалов для Института Истории искусств, который мы с моим другом графом Валентином Зубовым задумали открыть в Петербурге».
Как утверждает Семёнов в своем мемуарном очерке, по настоянию Рим-ского квестора он возбудил в Римском трибунале иск против Берлянда о клевете и оскорблении своего достоинства. Через два месяца в еще не до конца отстроенном римском Дворце Правосудия состоялся суд, на котором на стороне Семёнова выступил известный адвокат Иньяцио Шимонелли13, а Берлянда защищал сенатор Сальваторе Барцилаи14. Были допрошены де-сятки свидетелей защиты, показания которых сводились к тому, что Бер-лянд просто безответственный болтун, которого надо простить, учитывая его молодость и страдания, выпавшие на его долю на родине (он был свидете-лем страшного Кишиневского погрома 1903 г.). Суд, тем не менее, признал подсудимого виновным и приговорил его к четырехмесячному заключению (включая уже отбытое предварительное) и последующей высылке из страны.
Таков один из сюжетов, который дополняет историю подготовки визита русского императора в Вечный город и раскрывает ранее неизвестные фак-ты из жизни русских эмигрантов в Италии.
Примечания
1 ACS, PS, 1906. b.1 PREFETTURA DELLA PROVINCIA DI ROMA a DGPS. Oggetto: Emigrati russi, riservato. Roma, 1906. – 19 septembre.
2 Roma, 16.01.1908. Prefetto di Roma a DGPS. ACS, DGPS, 1908, b.8, fasc.18.
3 ACS, DGPS, 1908, b.8, fasc.18. A.S.E. Roma. 1909.08.16. По данным Охранного отделения, чьи сек-ретные сотрудники уловили ходившие в эмигрантских эсеровских кругах слухи, проект разраба-тывался для организации цареубийства и оценивался в 80 тыс. рублей, из-за чего и был отклонен. О возможном авторе проекта известно лишь следующее. В ноябре 1910 года администрация одной из тюрем узнала от своего доносчика о рассказах одного из заключенных о готовившемся эсера-ми покушении на царя с помощью подводной лодки во время посещения им Италии. Допрошен-ный, некто Миколич, показал, что, работая летом-осенью 1907 г. в Барановичской эсеровской организации, он узнал о плане покушения на яхту царя при помощи подводной лодки. По его словам, «весь план покушения был разработан на бумаге в виде вычислений и в виде чертежей», отношение к нему имели члены Барановичского комитета Викентий Мороз (у него хранились бума-ги) и Елья Цейтлин. Реализация проекта оценивалась в 70 тыс. рублей, которые предполагалось добыть с помощью экспроприации, сорвавшейся из-за ареста осенью 1907 года руководителя всей операции. Возможно, это письмо должно было изменить планы железнодорожного марш-рута в пользу морского пути, чтобы создать условия для теракта с помощью подводной лодки. Ср.: К.Н. Морозов, канд. ист. наук: Нет веры в револьверы: эсеровская террористическая тех-ника и планы «авиационного» и «подводного» покушения БО ПСР на Николая II в 1907-1911 гг.
4 Archivio dello Stato di Roma. Questura. 123. Busta 371. Materiali del Comitato nazionale di protesta per la venuta dello Czar. 1909. – P. 108.
5 ACS, DGPS, 1909. Письмо барона М.Корфа квестору Рима. 22.08.1909.
6 См. о нем: Полное издание воспоминаний: М.Н. Семёнов. Вакх и сирены / Подготовка текста и коммент. В.И. Кейдана; вступ. ст.: В.И. Кейдана и Н.А. Богомолова. – М.; НЛО, 2008.
7 Эдмунд Тарантович (1884-1909), мелкий служащий Люблинского муниципалитета, член тер-рористического крыла Партии польских социалистов, совершивший несколько убийств по-лицейских и государственных чиновников. Находясь под следствием, согласился сотрудничать с Охранным отделением и до отъезда на Запад разоблачивший нескольких боевиков ППС. Важные сведения о Тарантовиче содержатся в тюремном дневнике Ф. Дзержинского: «28 июня 1908. Рядом со мной ‹...› несколько дней сидел товарищ из Люблина. Ему сообщили, что его узнал провокатор Эдмунд Тарантович и что он обвиняет его в убийстве почтальона и пяти солдат. Виселица верная. Говорят, что этот провокатор выдал целую организацию ППС и настолько занят разоблачениями и показаниями, что следователям приходится ждать очереди, чтобы его допросить. ‹…› 25 августа 1908 слушалось дело 11 радомчан, обвинявшихся в при-надлежности к ППС и в нападении на монопольки 1. Две женщины оправданы, остальные девять человек, в том числе два предателя, Гаревич и Тарантович, приговорены к смерти. Приговор был смягчен. Одному предателю смертная казнь заменена шестимесячным (!) тю-ремным заключением, другому – ссылкой на поселение, остальным заключенным – каторжны-ми работами от 10 до 20 лет. Этот Тарантович сидел некоторое время рядом со мной, называя себя Талевичем. Это он жаловался, что приходится умирать в таком молодом возрасте, и уве-рял, что, если бы ему было 40 лет, за ним было бы не 17 дел, как теперь, а гораздо больше... ».
8 Bondi Augusto. Rivelazioni Postumi alle «Memorie di un Questore». – Milano, 1913.
9 Кафе «Араньо» (открыто в 1870 г.) на улице Корсо в Риме – любимое место встреч литерато-ров, журналистов, художников и политиков. В первой трети ХХ века сюда приходили масти-тые художники и молодые авангардисты. За простыми железными столами с мраморными столешницами в спорах зародился футуризм, здесь обсуждались идеи авангардистских жур-налов «Valori Plastici» и «La Ronda», сталкивались взгляды классицистов и экспрессионистов. Третий зал, находившийся в самой глубине кафе, называли «святое святых», здесь собирались постоянные посетители. Семёнов встречался здесь с художниками для оценки их картин и ока-зания посреднических услуг при продаже.
10 «Новое время», одна из крупнейших русских ежедневных газет, выходила в Петербурге с 1868 года до закрытия большевиками в ноябре 1917 года. Первоначально придерживалась ли-берального направления, с переходом издания к А.С. Суворину (1876) – консервативного. С 1905 года – орган черносотенцев.
11 Ранее, по признанию самого Семёнова, он примыкал к ленинскому крылу РСДРП и участ-вовал в распространении нелегальной литературы. Изменение политической ориентации Се-мёнова произошло, по-видимому, несколькими годами раньше, что отмечено его коллегой по издательской деятельности, С.А. Соколовым, который в 1906 году писал: «...нередко иные орга-ны под маской чистого Искусства скрывают «чистое» черносотенство. Этим последним теперь пахнет очень сильно в «Весах». С.А. Поляков недавно в заседании Литерат<урной> комиссии Лит<ературно>-Худ<ожественного> кружка, возражая мне при обсуждении приглашаемых лекторов, не постеснялся заявить, бия себя руками в грудь, что он желал бы пригласить Грингмута. Один из ближайших участников «Скорпиона» Семёнов (говорят, некогда радикал) открыто называет себя членом Союза активной борьбы с Революцией...». Цит. по: Богомолов Н.А., К истории «Весов»: Переписка В.Я. Брюсова с Семёновым – «Свет мой канет в бездну. Я вам оставлю луч…»: сб. публ., ст. и материалов, посвященных памяти В.В. Мусатова. – Новгород, 2005.
12 Там же.
13 Шимонелли Иньяцио (Scimonelli Ignazio), (1875-1928), адвокат по уголовным делам. Оратор исключительной силы и таланта, знаменитый по всей Италии. Умер от разрыва сердца во время произнесения защитительной речи в Аппеляционном суде во Флоренции.
14 Барцилаи Сальваторе (1860-1939), родился в Триесте в еврейской семье, адвокат, сенатор от Триеста с 1890 по 1919 годы.
            [name_en] => RUSSIANS IN ITALY: FROM THE HISTORY OF THE CONSPIRACY ON THE EVE OF THE VISIT OF NICHOLAS II IN ROME
            [annotation_en] => In the pre-revolutionary period, in the operational work of the European special services, special attention was paid to illegal meetings of Russian revolutionaries abroad, to conspiracies (real or imaginary) and to nonconformity in all sectors of society. A special place among the sources on this topic is occupied by documents of secret dossiers instituted by special services on Russian emigrants and their Italian friends, kept in the Roman Central State Archive (Archivio Centrale dello Stato - ACS).
The format by which the documents of the study were selected are meetings and conversations of Russian Italians, which took place during the stagnation in Roman trattorias, restaurants and feasts in private homes, fixed by the “sensitive ear” of agents of Italian special service.

            [text_en] => In the pre-revolutionary period, in the operational work of the European special services, special attention was paid to illegal meetings of Russian revolutionaries abroad, to conspiracies (real or imaginary) and to nonconformity in all sectors of society. A special place among the sources on this topic is occupied by documents of secret dossiers instituted by special services on Russian emigrants and their Italian friends, kept in the Roman Central State Archive (Archivio Centrale dello Stato - ACS).
The format by which the documents of the study were selected are meetings and conversations of Russian Italians, which took place during the stagnation in Roman trattorias, restaurants and feasts in private homes, fixed by the “sensitive ear” of agents of Italian special service.

            [udk] => 
            [order] => 8
            [filepdf_ru] => 8_ru.pdf
            [filepdf_en] => 8_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Владимир Исидорович  КЕЙДАН
                            [author_en] => Vladimir I. Keydan 
                        )

                )

        )

    [8] => Array
        (
            [id_section] => 2
            [id] => 9
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ОБРАЗ РОССИИ У С.Г. ВАЯНСКОГО И Т.Г. МАСАРИКА: МЕЖДУ РУСОФИЛЬСТВОМ И ЕВРОПЕИЗМОМ
            [annotation_ru] => С тех пор, как Петр I открыл окно в Европу, Россия прошла сложный путь самоидентификации. Составной частью этого процесса было складыва-ние отношений между Россией и Европой. Этот процесс имел два альтерна-тивных подхода: Россия в Европе или Россия вне Европы. Обе альтернативы включали вопрос отношения России к славянским народам. Последователи каждого подхода решали теоретические задачи для объяснения своей версии во взаимных дискуссиях. Апофеозом полемики, которая проходила в 1840-1850-е годы, стали споры западников и славянофилов, в которых про-звучали основные постулаты славянофильства.
            [text_ru] => С тех пор, как Петр I открыл окно в Европу, Россия прошла сложный путь самоидентификации. Составной частью этого процесса было складыва-ние отношений между Россией и Европой. Этот процесс имел два альтерна-тивных подхода: Россия в Европе или Россия вне Европы. Обе альтернативы включали вопрос отношения России к славянским народам. Последователи каждого подхода решали теоретические задачи для объяснения своей версии во взаимных дискуссиях. Апофеозом полемики, которая проходила в 1840-1850-е годы, стали споры западников и славянофилов, в которых про-звучали основные постулаты славянофильства. Согласно им, Россия по сво-ему духу, культуре и православной истории – славянская держава, которой предстоит задача духовно возродить европейскую христианскую цивилиза-цию и одновременно стать духовным и политическим объединителем сла-вянских народов.
Публикация славянофильских теоретических работ хронологически сов-падала с процессом национальных движений славянских народов, в кото-рых важную роль сыграла идея славянской взаимности. Революция 1848-1849 годов не оправдала ожиданий, что будут решены национальные, поли-тические и культурные требования народов, что усилило у их политически ангажированных лидеров прорусскую ориентацию. Эта позиция исходила из предположения, что народам, объединившимся вокруг России, удастся решить свои политические задачи. Процесс такого объединения, с политиче-ской точки зрения, оставался неясным и открытым. С другой стороны, откры-то и прямо декларировалась необходимость культурного сближения и взаим-ного сотрудничества славян с Россией. Импульсом к усилению русофильской ориентации славян Габсбургской монархии стало участие России в русско-турецкой войне 1877-1878 годов. Целенаправленной кампанией русской и про-русской публицистики стало представление русской, а в действительности империалистической политики на Балканах за освобождение болгар. В сла-вянском мире этот пример стал доказательством готовности России помочь и другим славянам.
Подобное понимание русофильства наиболее ярко проявилось у чехов, особенно в 1860-1870-е годы. Чешское русофильство пережило несколько фаз своего развития: от восхищения Россией, основанного на тех представ-лениях о России, которые соответствовали интересам собственной чешской политики, однако без глубокого познания России; через фазу познания рус-ской культуры и актуальной политики. И, наконец, оно перешло в фазу, когда интенсивность русофильства уменьшилась, и сузился круг его сторон-ников. Именно в этот период, когда наметился отход от некритического от-ношения к России и замены его реальной оценкой русской действительности, на чешской политической арене появился Томаш Гарриг Масарик. Он при-ступил к анализу источников русского славянофильства, проявлений и направлений русской духовной культуры и, в первую очередь, правосла-вия. Своими работами Масарик способствовал созданию реального образа России конца XIX века. Однако этот образ не отвечал роли России как объ-единительницы славян. Наоборот, Масарик доказал, отсутствие славянской политики в заграничных политических действиях русского самодержавия.
В словацкой политической и культурной жизни русофильство было пред-ставлено интересом к культуре и литературе как часть распространенной идеи славянской взаимности в духе Яна Коллара. У штуровцев в 1830-е годы преобладало полонофильство, в 1840-е годы – интерес к южным славянам. В 1850-1860-е годы, когда потерпели крах несколько вариантов политического сотрудничества словаков с их союзниками в рамках монархии, их лидеры стремились найти словакам надежного партнера для усиления их собствен-ных политических позиций. После неудач в Вене и Будапеште для словаков таким сильным союзником могла стать Москва. В политическом климате Венгрии после образования дуалистической Австро-Венгерской монархии в 1867 году словацкий политический центр – Мартин, принял русофильство и прорусскую ориентацию за свою единственно возможную концепцию.
В мартинском центре с 1870-х годов главенствующее положение зани-мал Светозар Гурбан Ваянский. К парадоксам русофильства относится тот факт, что в это время, в 1880-1890-е годы, в самой России снижается инте-рес к славянской проблематике. Лишь небольшая группа русских славистов, общественных и военных деятелей продолжала поддерживать славянскую идею, стоявшая на неоднородной платформе возникающего либерализма и консерватизма, не являющаяся общественной или политической силой. Интерес к славянам, изучение их истории и культуры были для них не по-литической программой, а формой научной или общественно-научной ак-тивности. Причем, для некоторых из них под славянофильством понимался лишь панруссизм. Именно с таким кругом русских славянофилов поддер-живал личные контакты С.Г. Ваянский. Он находил у них поддержку для проектов национального движения, финансовую помощь для «Народних но-вин», возможность публиковать информацию о словацком народе в России, которую он рассматривал как возможность признания словаков, а также как помощь для решения своих собственных финансовых проблем и творческих проектов. Ориентация Ваянского именно на эту группу русских партнеров в итоге повлияла на его характер понимания России. Ваянский даже не до-пускал возможности исказить образ России как защитницы и объедини-тельницы славян, хотя с русской стороны такая поддержка никогда не была официально декларирована. В своих рассуждениях он исходил из убежде-ния, что каждое государство имеет свои национальные задачи и стремится их решить. По Ваянскому, национальные задачи России включают и «вели-кую миссию» освобождения славянских народов от «иноплеменного ярма» и предоставление им автономного управления. Именно так, как это Россия уже сделала на Балканах. Ценой великих жертв «сокрушила мощь Турции» и «вступила в борьбу с другими врагами славян»1.
В статьях Ваянского, опубликованных в «Народних новинах», он неодно-кратно повторял идею, что Россия выполнит эту миссию и не отречется от нее. В этом же духе он вел переписку со своими русскими корреспондента-ми, публиковал статьи в России. В 1908 году редакция газеты «Московские ведомости» опубликовала цикл из 40 писем из Венгрии, принадлежавших перу Ваянского. Это была обширная публикация, посвященная актуальным вопросам жизни словаков, отражавшая одновременно взгляды самого Ваян-ского на современное положение славян, отношения с Россией и представле-ние ее как подготовленного борца за дело славян. В кругу русских славистов Ваянский был известен как славянский писатель, поэт, представитель угне-тенного народа. Тот факт, что редакция предоставила ему столь обширное место для публикации в русской газете консервативного направления, имею-щей огромный тираж, не было проявлением бескорыстной любви к венгер-ским словакам. Это был 1908 год – год Боснийского кризиса, когда мир в Ев-ропе в известной мере зависел от того, доведет ли Россия этот конфликт до крайней меры, т.е. до ввода войск. Со славянской стороны зазвучал го-лос, напоминавший, что Россия уже неоднократно не колебалась мобилизо-вать армию, когда речь шла о ее интересах и об интересах ее братьев-славян, о ее славянской миссии. Образ России, как он был представлен в «Пись-мах из Венгрии», выглядел именно так, как это было выгодно самой России. Голос Ваянского, голос известного славянского писателя, был использован в русской политической кампании. По Ваянскому, уже само существование России, даже если она фактически и не вмешивается в дела заграничных сла-вян, является для славян «гарантией жизни и развития». Он верил, что Рос-сия поможет славянам, потому что она не может предать свое племенное братство, «желая исполнить свою историческую роль»2. Ваянский не хотел ви-деть реальную Россию, несмотря на то, что в течение 30 лет, когда посещал Россию 8 раз (1881, 1885, 1887, 1894, 1897, 1909, 1913/1914 гг.) замечал в дей-ствительности самые различные детали. Например, детали архитектуры рус-ских храмов и обыкновенных изб, культуру и обычаи путешествия, нюансы русской души, народные обычаи, обычаи гостеприимства и чаепития и др.3
Ваянский никогда не сомневался в принадлежности словаков к Европе, в смысле культурного вклада словаков в европейскую цивилизацию, осно-ванную на христианстве. Однако ему казалось, что словацкому христиан-ству, проникнутому идеализмом, больше присуща восточная, греко-славянская духовность, чем латинский вариант западноевропейского ра-ционализма. Поэтому славяне в целом, не исключая и словаков, инстинк-тивно тянутся к естественным для себя ценностям и находят их в славян-ском мире. Положение славянских народов в целом, и словацкого народа в Венгрии Ваянский считал очень специфическим и непонятным для запад-ноевропейских народов, поэтому они и не могут помочь им. Свой выбор ориентации на Россию, а не на Западную Европу, он объяснял и другими аргументами. С одной стороны, разочарованием, которое словаки пережили в 1848 году, когда ожидали внимание Европы к своей судьбе. Однако рево-люция показала, что Европа не собирается выступать в защиту славян. С другой стороны, он аргументировал свою точку зрения тем, что Европа пере-живает стадию стагнации. Ему казалось, что западная политика, диплома-тия, наука, искусство и философия находятся в явном упадке. Силой, ко-торая способна омолодить этот мир, он считал Восток.
Посредническую роль в контактах старой Европы и Востока он отводил славянскому миру. В защиту своей концепции русофильства Ваянский со-здавал искаженный образ России и представлял его на страницах «Народ-них новин» и «Словенских поглядов». Он не хотел ни в чем отходить от собственного образа России, что приводило его к политической конфронтации у себя на родине. Русофильство Ваянского было подвергнуто критике со сто-роны молодого поколения, объединившегося вокруг журнала «Глас», всту-пившего на политическую арену национальной жизни словаков на рубеже XIX и XX веков. Гласисты уже знали пример, как в чешском обществе справились с феноменом чешского русофильства, прежде всего благодаря взглядам Т.Г. Масарика. В своих работах, опубликованных в 1880-1890-е гг., он разоблачил бесполезность и политическую нереальность его лозунгов. Тезис о ведущем положении России в славянском мире он опроверг утвер-ждением, что Россия живет своей собственной политической жизнью, вне всякой зависимости от славянства. И нечего ждать от нее какой-либо по-мощи славянам. На основе знакомства со взглядами Масарика на Россию и русофильство гласисты упрекали старшее поколение в том, что они не смогли найти для Словакии реальный выход, «распространением русо-фильского фатализма» становилась бессмысленной деятельность интелли-генции, а защита необходимости объединения «убивала оппозиционеров» в Словакии4.
Реакция Ваянского на критику молодого поколения была очень раздра-жительной. Он понимал политическую дифференциацию в Словакии как признак расслоения сил, который в конечном итоге ослабит национальное движение. Отход от политики, основанной на прорусской ориентации, он считал результатом ошибок и незрелости молодых на их пути поиска исти-ны. Он не считал в данном случае возможным смириться с ошибками моло-дости. Его наказ заблудшей молодежи звучал так: «Пусть будет проклят тот, кто осмелится враждебной ногой наступить на память Аксакова, Пого-дина, Хомякова, Достоевского»5.
В своей программе молодое поколение словацких политиков предлагало альтернативу межславянского сотрудничества в виде чешско-словацкого со-трудничества с реальной политической программой так называемых «ма-лых дел». За критическим выступлением молодых Ваянский видел труды Т.Г. Масарика.
Отношения «Ваянский – Масарик» – это отдельная тема в формировании словацкой политики на рубеже XIX и XX веков, вплоть до смерти Ваянского в 1916 году. Личная дружба, взаимные семейные встречи естественно воз-никли благодаря общему интересу к России как к благодарной теме общих разговоров. Но именно из-за разницы во взглядах на Россию их отношения охладели. К неодинаковому пониманию феномена России в европейской по-литике присоединилось и различное представление о тех последствиях, ко-торые привнесет эта политика в национальное движение чехов, словаков и в целом всех славян. Россия как страна, как политический и цивилизаци-онный феномен притягивала их обоих.
Но если у Ваянского образ России был законсервирован в том виде, как это отвечало его представлениям об опоре и об освободителе славянства, то Масарика Россия интересовала в ее действительных реалиях. Россия была предметом его интересов всю жизнь. Он попытался проанализировать позицию России в европейской и мировой политике и доказать нереаль-ность надежд на русскую защиту и поддержку славян. Масарик не считал себя человеком, настроенным антирусски, свое положение в политике он оценивал как сторонника славянской политики. На эту политику он имел иные взгляды, чем это было принято в тот период в чешском и словацком национальном движении. Чешское русофильство Масарик не считал политикой или политической концепцией. Скорее всего, это были русофильские настроения. Он критиковал чешское русофильство за некритичность, осно-ванную на слепой вере в воображаемую Россию. Эта вера несет в себе пес-симизм и нигилизм, что влияет на цели и методы работы. Но вопреки его аргументам у части чешского общества сохранялись русофильские настро-ения вплоть до начала первой мировой войны6.
Так же как и Ваянский, Масарик искал контакты в России и использо-вал любую возможность посетить эту страну. Но в результате его путеше-ствий не были составлены путевые записки. Он описывал страну скорее как философ и социолог, а не как писатель. Он обращал внимание на необ-разованность, проявления православия, социальное положение русского народа, реформы, которые предпринимала власть. Типичным примером раз-личного отношения к русским реалиям у обеих фигур является их отношение к Л.Н. Толстому. Ваянский проявил свое несогласие с Толстым за его кри-тику официальной церкви и институтов самодержавия, чем великий мастер разрушал образ могучей России. Ваянский как бы делил деятельность Тол-стого на две различные сферы. С одной стороны, Толстой для Ваянского был великим писателем, с другой – критик русских условий жизни. Ваян-ский советует, чтобы великий писатель меньше философствовал, а лучше бы писал новые романы, которые являются апофеозом русского народа7.
Масарик лично видел, как граф Толстой общается с яснополянскими мужиками, и при описании этого свидетельства разоблачал отношение Тол-стого к простому русскому люду. Толстой приказывал угостить мужиков тарелкой похлебки, неграмотным давал просветительские брошюрки и раз-давал им мелкие монеты, на которые большинство из них покупали водку. Деятельность толстовцев и той части русской интеллигенции, которая вме-сто распространения просвещения и образования для народа издавала для него теоретические трактаты о православии, обставляла свои дома наподо-бие сельских изб, носила мужицкие рубахи, не ездила поездами, т.к. ими не пользуются мужики, Масарик расценивал как позерство. В широко извест-ном конфликте супругов Толстых, в котором общественность обвинила су-пругу писателя как нетерпимую, непонимающую его учение, Масарик встал на сторону графини. Это была умная женщина, которой доставалась за правду. Наоборот, с графом из-за его позерства и неоправданного аске-тизма, он не мог согласиться8.
Другим примером различия взглядов Ваянского и Масарика на Россию, русскую философию, религию и культуру является их отношение к влия-нию книги Данилевского «Россия и Европа» и отношения с петербургским профессором Владимиром Ламанским.
С книгой Данилевского Ваянский познакомил словацкую общественность в 1887 г. в цикле статей под названием «Важная книга». Статьи были напи-саны вскоре после его поездки в Россию, где он познакомился с дискуссия-ми вокруг нее. К тому времени в России вышло уже третье издание работы Данилевского, и, как написал Ваянский, за 16 лет русская публика «рас-хватала» все три издания. Без знакомства с этим трудом, по мнению Ваян-ского, «ни один ученый не будет уверен, что не имеет пробелов в своем знании, и вновь после Колумба открывает Америку»9
Работа Данилевского появилась в 1860-х годах и была, по сути, попыткой найти новую линию международной политики, определить место и значе-ние России в европейской и мировой истории после поражения в Крымской войне. Анализ опыта проигранной войны привел автора к выводу о противопоставлении России и Европы. На вопрос, относится ли Россия к Европе, Дани-левский утверждает, что это не вопрос географии, а культурно-исторический вопрос, и его ответ – Россия не является Европой. Множество неясных формулировок, которые часто встречаются в отдельных главах, делают оценку работы сложной задачей. Однозначным было рассуждение о распаде Австрии. В пассажах, посвященных Австрии и австрийским славянам, Да-нилевский писал, что эти славяне в будущем станут частью созданной рус-скими Всеславянской федерации со столицей Царьград, с общим языком – русским. Частью этой федерации должно стать Чешско-моравско-словацкое королевство. Ваянский оценил главу книги об Австрии как мастерский об-раз австрийской истории и выявление ее основных будущих направлений. К тезису о Всеславянской федерации он добавляет, что это единственный путь решения славянского вопроса.
В книге Данилевского Масарика более всего заинтересовало название, которое он позже использовал сам. Для детального разбора он выбрал дру-гую работу автора. Это была работа о дарвинизме и теории естественного отбора как философской проблемы, на основе которой он пытался показать способ рассуждений и научный метод русского автора. Эту же проблему Масарик пытался решить и на примере Ивана Киреевского в своей следу-ющей работе. Масарик не останавливается на анализе отдельных глав ра-бот русских авторов, а показывает типичный способ для русского рассуж-дения о смысле истории, народа. Данилевский и Киреевский, эти два знатока славянской литературы, оказали влияние не только на славяно-фильство в России, но на славянство чешских русофилов и славянофилов10.
Различный подход к явлениям русской жизни и ее личностям проявился у Ваянского и Масарика по отношению к фигуре В.И. Ламанского. Извест-ный русский славист и инициатор русской помощи отдельным славянским народам по роду своей деятельности в Славянском благотворительном ко-митете несколько раз посетил Мартин и Прагу. В кругу местных русофи-лов он стал легендой. В то же время ни словацкими, ни чешскими лидера-ми не могло быть принято описание положения их народов, которое давалось в трудах Ламанского. Словаки у Ламанского представлялись как члены будущей Славянской империи, хотя эту империю во главе с Россией должны были создавать православные славяне. Словаки, вопреки их пре-имущественному католичеству, должны быть частью этой империи, потому что они русофильски настроенный и наивный народ, «как божий русский люд». Своими взглядами Ламанский вызвал испуг во время своего послед-него посещения Мартина в 1893 г., когда он высказал непонимание того, по-чему словаки постоянно жалуются на угнетение со стороны венгерских властей, когда ему их условия национальной жизни не показались такими жалкими11.
Еще более бурно проходило противопоставление легенды, сопровождав-шей профессора Ламанского, с его действительными взглядами в чешских русофильских кругах. В одной из своих статей Ламанский назвал чешское историческое право, на котором основывалась аргументация чешских поли-тиков, как недоказуемое и неверное. Исходя из того, что чехи живут в немецком окружении, он советовал чехам смириться с германизацией12. Эта статья, опубликованная в журнале, имевшем международную редакцию, посланном из России во многие славянские области, вызвала в Чехии бурную дискуссию. Масарик отреагировал на нее циклом статей с двумя заключе-ниями. Первое – чехи будут решительно бороться за сохранение своей национальной самобытности, языка и культуры и не смирятся с германиза-цией. И второе заключение – в связи с немецким окружением чехи пред-ставляют собой «клин» в немецком теле, таким образом чешский и славян-ский вопрос является одновременно и немецким вопросом! Чешско-немецкие отношения, по мнению Масарика, всегда будут проявляться или в дружбе, или во вражде с чешскими немцами. Тем самым он опроверг утвер-ждение о вековой вражде германского и славянского мира и доказал, что че-хи не должны доводить отношения с немцами до серьезного конфликта или до другой крайности – ассимиляции13. В период полемики с Ламанским Ма-сарик публиковал и другой цикл статей, в которых он анализировал основы, на которых сформировалось русское славянофильство, прежде всего – пра-вославие и восприятие неправославных славян. Результатом его исследова-ния стала констатация факта, что существуют огромные лакуны во взаим-ном познании западных и восточных славян. В результате сложился искаженный образ друг друга.
Основной мотивацией Масарика к подобным исследованиям было стрем-ление проверить утверждение об особом, исключительном положении Рос-сии среди славянских народов, как это было представлено в работах И. Ки-реевского. Масарик выступал против избранности и миссионерской роли русского народа. Он подчеркивал значение эволюционного принципа, что «жизнь есть эволюция, а …не привязанность к догме, незыблемости и со-хранению православия византийского средневековья»14.
Проблему недостаточного взаимного познания славян не мог обойти и Ва-янский. Он допускал, что дорога к взаимному сближению славян не будет простой, т.к. большая часть русской интеллигенции ничего не знает о запад-ных славянах, «с трудом подозревая о существовании целых народов», ра-боты зарубежных славян в России читает около десятка славистов. Однако все это можно преодолеть, если все славяне прекратят распри и покончат с се-паратизмом, перестанут угрожать положению России и предпримут усилия для создания «духовных фондов», которые приведут к развитию отдельных славянских народов и славянства в целом. Всеобщее духовное богатство славян станет препятствием для мадьяризации и германизации15. В пред-ставление о том, как будут создаваться духовные фонды, Ваянский включил и тезис о надвигающейся вселенской катастрофе. Он назвал ее «очищающей силой бури и грома» и верил, что в катастрофе разрешится «великий нацио-нальный вопрос, т.е. вопрос славянский»16. На то, какие шансы есть у России в назревающем конфликте, у Ваянского и Масарика были разные взгляды. Масарик на основе изучения статистики о русской армии и экономических показателей развития России утверждал, что нечего ждать спасения от цар-ской России. Наоборот, он предполагал, что если Россия вступит в новый конфликт, то повторит последствия русско-японской войны. Россия в войне проиграет и там может возникнуть революция. «Россия не будет способна нам (славянам – Д.К.) помочь». Масарик предполагал, что Россия и не бу-дет выступать в поддержку западных славян, т.к. официальная Россия ни-когда не принимала неправославных славян. Славянское сознание в России присуще лишь узкому кругу славистов, не имеющих политического влия-ния, и славянофилов, отношение которых к славянам исходило из их тео-ретических постулатов, т.е. они выступали за соединение лишь с право-славными славянами. Неправославных славян они воспринимали как братьев второстепенных17. Официальная Россия с симпатиями, проявленными уча-стием членов царской фамилии в славянских балах, коллекционировании книг, доброжелательно относилась к православным славянам, но частью официальной политики славянский вопрос не был. Либеральная часть рус-ской общественности не принимала русский национализм, проявлявшийся в провозглашении исключительного положения России в семье славянских народов. Свою политику русские либералы строили на признании конститу-ционализма, а отношения с другими народами, основанными на проявлении особого славянского чувства, они не поддерживали. Поэтому в России не было политической силы, которая могла бы выступать в интересах славян. Ма-сарик констатировал, что царская Россия была не славянской, а византий-ской страной. И с большой долей иронии он признавал, что из всего царско-го славянства получилось лишь переименование Петербурга в Петроград18. Он сравнивал отношение славян к России с планетарной системой, где вокруг России – Солнца, вращаются планеты – славянские народы. Это представле-ние он оценивал как неточное и нереальное, и сожалел, что у русофилов оно настолько прижилось, что изменить их взгляды было уже невозможно. Ход войны доказал справедливость политического прогноза Масарика, что имен-но западноевропейские народы проявят интерес к решению положения сла-вян. Смыслом мировой войны, по Масарику, было признание малых народов, и в этом была заслуга не России, а в большей мере Франции, Англии, Аме-рики, Италии и других неславянских государств Европейского Запада.
Ваянский предполагал, что в случае войны Австро-Венгрия распадется, а народы, которые до этого создавали империю, пойдут по пути создания собственных национальных государств, или соединятся с великим славян-ским государством. Несмотря на частое обращение к русской теме в его по-литических статьях, он не преодолел свою первоначальную мотивацию – описать образ России так, чтобы он соответствовал образу сильного славян-ского брата. Взгляды Т.Г. Масарика на Россию исходили из рассмотрения отношения России к Европе, т.е. он понимал Россию и вне славянской про-блемы в широком европейском контексте. Он пришел к заключению, что Европа, по сути, не чужда России, а Россия еще не полностью приняла Ев-ропу. «Россия является тем, чем Европа уже была»19. По мнению Масарика, Европа не была в состоянии стагнации, как это утверждали славянофилы. Европа не загнивала, не была в упадке, не должна была ожидать цивили-зационного оживления со стороны славян во главе с Россией. Наоборот, в то время, когда Россия отставала от европейского развития, ей было необхо-димо использовать европейский опыт. Исследование Масарика русской ис-тории и культуры, так же как его изучение и понимание феномена России в европейской истории и современной политике, привело его к изучению фе-номена России и в собственной национальной – чешской и словацкой, среде. Именно в этом аспекте воззрения на феномен России в нашей истории ему удалось изменить и повернуть многие направления в национальной поли-тической сфере. К ним относились иллюзии о способности русофильства выступить как реальная политическая сила и иллюзия о русском заступ-ничестве в пользу чехов и словаков на международной арене, которые ис-пытывали чешское и словацкое общество на рубеже XIX и XX веков.
Примечания
1 VAJANSKÝ, S.H.: Položenie Európy. In: Národnie noviny, XIX, 1888, č. 115, 118.
2 LAPTEVOVÁ, L.P.: Listy z Uhorska. 40 listov S.H. Vajanského uverejnených v ruských novinách Moskovskije vedomosti v priebehu roka 1908. Osveta, Martin 1977, s. 91, s.109 (далее – Listy z Uhorska).
3 PETRUS, P.: Cestopisné prózy S. H. Vajanského. In: Sb. FFUK Philologika, Bratislava 1964, s. 233-245., PETRUS, P.: Pojezdki Svetozara Gurbana Vajanskogo i Rossija // Češsko-russkije i slovacko-russkije literaturnyje otnošenia. – M., 1968. – S. 207-216. Описания Ваянским путешествий были популярны у читателей и исследователей. Неоднократно они были предметом исследования как литературная форма, и как объект содержания. Анализ путевых заметок Ваянского проводил И. Кусый. См.: KUSÝ, I.: Zrelý Vajanský, Bratislava 1992, s. 51-62.
4 Hlas, V, 1903, č. 9, s. 259.
5 Listy z Uhorska, s. 39.
6 Světová revoluce. Za války a ve 1914-1918 vzpomíná a uvažuje T. G. Masaryk. Orbis a čin, Praha 1925, s. 24 a 520.
7 Ваянский написал несколько рецензий на сочинения Л. Толстого в «Народних новинах» и пер-воначально представлял его как великого русского писателя. Тем самым он способствовал по-пуляризации романов у словацкого читателя, но одновременно сочинения Толстого он исполь-зовал как доказательство, что славяне способны создавать мировые шедевры. Свое отношение он изменил, когда познакомился с философскими трудами Толстого, содержавшими критику православной церкви и русских условий вообще и пропагандировавшими идею непротивления злу. Эти сочинения не отвечали тому образу России, который был создан Ваянским. Он напи-сал статью «Граф Толстой как художник и мудрец», которую опубликовал в Санкт-Петер-бурге, в журнале, направленном на развитие межславянских связей, а вскоре вышел отдель-ный труд –«Lev Tolstoj čo bludár», который он опубликовал в Словакии (Národnie noviny , XXV, 1894, č. 84). Здесь он называет Толстого стариком, сошедшим с ума, который неверно понимает христианство и чаяния людей в собственной стране.
8 ČAPEK, Karel: Hovory s TGM, Československý spisovatel. – Praha, 1990. – S. 113.
9 Národnie noviny, XVIII, 1887. – Č. 45. В следующие годы Ваянский часто цитировал книгу, не всегда указывая источник. Он неоднократно говорил о теоретическом и практическом зна-чении работы Данилевского. Он утверждал, что этот автор сказал «последнее слово… короно-вал славянскую теорию, и мало кому-нибудь удастся добавить что-то принципиальное к его выводам» – Slavianska otázka // Národnie noviny, XXI, 1890, č. 76.
10 MASARYK, T. G.: N.Danilevského Darwinismus, kritický výskum (1885) // Athenae 1887, Slavianofilství I.V. Kirejevského, Praha 1889.
11 Об этом сохранилось доказательство – письмо Константина Гурбана брату Светозару Г. Ваян-скому в тюрьму, в котором он рассказывал о посещении русского слависта «. ...мы сделали все возможное, чтобы его пребывание здесь сгладить… он нам все время говорил, что …нам не так плохо, как мы говорим и жалуемся, у вас есть свобода печати». Уж и не знаю, хорошо ли его поняли наши, но они все смутились и были сбиты с толку: или этот господин стар, или он плохо знает нашу действительность». См.: Korešpondencia S. H. Vajanského III, (ed. P. Petrus), Vyd. SAV, Bratislava 1978, s. 193
12 Известия Славянского благотворительного общества. – 1887. – №. 11-12.
13 MASARYK, T.G.: Slovanská západná otázka. In: Čas, 1888. – máj-október.
14 MASARYK, T.G.: O slavianofilstve Ivana Kirejevského // Athenaeum, VI, 1888, č. 3-8. Вскоре работа вы-шла отдельной книгой в 1889 г., а вторым изданием в 1893 г. под названием «Slovanské studie I. Slavianofilství Ivana Vasilieviča Kirejevského».
15 Listy z Uhorska. – S. 53-55.
16 VAJANSKÝ, S.H: Katastrofa sa blíži // Národnie noviny, XI, 1880, č. 93.
17 MASARYK, T.G.: Rusko a Evropa I. Praha 1930, s. 488- 489.
18 Světová revoluce. Za války a ve válce 1914-1918 vzpomíná a uvažuje T. G. Masaryk. Orbis a čin, Praha 1925, s. 173, 175
19 MASARYK, T.G.: Rusko a Evropa I. Praha 1930, s. 7.
            [name_en] => THE IMAGE OF RUSSIA BY S. G. VAYANSKIY AND T. G. MASARIK: BETWEEN RUSSOPHILISM AND EUROPEANISM
            [annotation_en] => Since Peter the Great opened the “window to Europe”, Russia has gone through a difficult path of self-identification. An integral part of this process was the development of relations between Russia and Europe. This process had two alternative approaches: Russia in Europe or Russia outside Europe. Both alternatives included the question of Russia's attitude to the Slavic peoples. The followers of each approach solved theoretical problems to explain their version in mutual discussions. The apotheosis of polemics, which took place in the 1840s-1850s, was the controversy between Westerners and Slavophiles, in which the basic postulates of Slavophilism were voiced.
            [text_en] => Since Peter the Great opened the “window to Europe”, Russia has gone through a difficult path of self-identification. An integral part of this process was the development of relations between Russia and Europe. This process had two alternative approaches: Russia in Europe or Russia outside Europe. Both alternatives included the question of Russia's attitude to the Slavic peoples. The followers of each approach solved theoretical problems to explain their version in mutual discussions. The apotheosis of polemics, which took place in the 1840s-1850s, was the controversy between Westerners and Slavophiles, in which the basic postulates of Slavophilism were voiced.
            [udk] => 
            [order] => 9
            [filepdf_ru] => 9_ru.pdf
            [filepdf_en] => 9_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Даниэла  КОДАЙОВА
                            [author_en] => Daniela Kodayova 
                        )

                )

        )

    [9] => Array
        (
            [id_section] => 2
            [id] => 10
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => «ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ» В ВЕНГРИИ В ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX – НАЧАЛЕ XX ВЕКОВ: «ДОГОНЯЮЩАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ» СТРАНЫ И ЕЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
            [annotation_ru] => Промышленная революция в Венгрии началась со значительным опозда-нием. До последней трети XIX века Венгрия оставалась в экономическом отношении отсталой аграрной страной. В сфере промышленного производства было занято всего 5% населения1. На территории страны отсутствова-ли крупные промышленные предприятия, а имевшиеся занимались, главным образом, переработкой сельскохозяйственной продукции и добычей полез-ных ископаемых.
            [text_ru] => Промышленная революция в Венгрии началась со значительным опозда-нием. До последней трети XIX века Венгрия оставалась в экономическом отношении отсталой аграрной страной. В сфере промышленного производства было занято всего 5% населения1. На территории страны отсутствова-ли крупные промышленные предприятия, а имевшиеся занимались, главным образом, переработкой сельскохозяйственной продукции и добычей полез-ных ископаемых.
Ситуация коренным образом изменилась после 1867 года. Получив полную внутреннюю автономию венгерское правительство берет курс на индустриали-зацию страны. Политическая и интеллектуальная элита страны прекрасно понимала, что без развития промышленности Венгрия не сможет добиться полного равноправия с Австрией и занять весомее место в Центрально-Вос-точной Европе. Это не могло не сказаться положительно на макроэкономи-ческих показателях страны. С 1867 по 1914 годы по темпам экономического роста Венгрия занимала ведущие позиции не только в Европе, но и в мире в целом. С 1867 по 1914 годы национальный доход Венгрии увеличился в че-тыре раза, с 1900 по 1913 годы его рост составлял 3,8% ежегодно. ВВП Вен-грии за это время вырос более чем в три раза2. Рост производства про-мышленной продукции составил с 1867 по 1900 годы в среднем 6,2% в год, а с 1900 по 1913 годы – 5,1%. В сельском хозяйстве этот прирост составля-ли в среднем 1,7%-2,2%. К 1913 году страна совершила рывок на пути ин-дустриализации, значительно сократив свое отставание от ведущих стран Европы, хотя Венгрия по-прежнему уступала им по таким показателям, как соотношение ВВП и ВНП на душу населения, производительность тру-да, соотношение промышленности, сельского хозяйства и сферы услуг в структуре народного хозяйства и т.д. В частности, производство промыш-ленной продукции на душу населения в Венгрии накануне первой мировой войны составляло 50% от среднеевропейского, 55-60% – от австрийского и 25% – от германского показателей3. В 1910 году в промышленности страны было занято 18,3% «самодеятельного» населения, в то время как в Австрии этот показатель составлял 25%, – в чешских землях – 34,5%, во Франции – 30%. Несмотря на все успехи венгерской индустрии, в 1910 году она приносила только 25% национального дохода страны, в то время как на сельское хозяйство приходилось 44% национального дохода4.
Проводя собственную промышленную политику, правительство Венгрии столкнулась с серьезными проблемами: 1) отсутствие высококвалифици-рованных кадров; 2) отсутствие развитой транспортной системы и новых средств связи; 3) конкуренция со стороны промышленности Австрии; 4) не-достаток отечественных инвестиций для индустриализации. Большую роль в становлении венгерской промышленности сыграла политика государства, которое с помощью ряда мер стремилось всячески содействовать индустри-альному развитию страны.
Правительство принимает в 1881 году специальный закон, предоставив-ший значительные льготы вновь возникавшим промышленным предприя-тиям. Они освобождались до 1895 года от промыслового налога, налога с до-ходов, штемпельного сбора с регистрации сделок. Кроме этого, для них уменьшались железнодорожные тарифы на перевозку промышленных то-варов и других грузов, имеювших важное значение для народного хозяйства Венгрии. На предприятиях размещались государственные заказы, им предоставлялись субсидии и ссуды. Среди особо опекаемых отраслей про-мышленности оказались текстильная, машиностроение, электротехническая, горнодобывающая, черная металлургия.
Более радикальный характер носил закон 1887 года: помимо того, что льго-ты закона 1881 года распространялись на горнодобывающую промышленность, он передавал безвозмездно государственную землю предпринимате-лям под строительство промышленных объектов, а также предполагал вы-дачу бизнесу ссуд и размещение государственных заказов. В 1890 году срок действия законов о льготах промышленным предприятиям был продлен еще на 14 лет. Причем, под действие этого закона попало более 780 пред-приятий5. Закон XIV 1890 года предоставлял отдельно ряд льгот для акци-онерных обществ Будапешта. В 1890 году правительство Венгрии создает специальный фонд для содействия развитию промышленности и торговли страны, который составил несколько миллионов гул6.
В начале XX века государство продолжило политику содействия разви-тию отечественной промышленности. Только в 1904 году государственные субсидии получали 52 промышленных предприятия, еще 21 предприятию была обещана такая помощь, а 28 предприятий имели другие формы льгот. Объемы государственных субсидий на рубеже XIX-XX веков постоянно уве-личивались. В 1891 году они составили 116,6 тыс. крон, в 1895 г. – 560, в 1900 г. – 1250 тыс. крон, в 1904 г. – 2864 тыс. крон7. К 1913 году объем гос-ударственной помощи составил 10 млн крон в год8. Некоторые эксперты, кроме положительных аспектов активного государственного вмешательства в экономическую жизнь общества, усматривали и отрицательные стороны этого процесса, в частности привязанность венгерской промышленности к государственным субсидиям вела к снижению конкурентоспособности про-мышленной продукции и, зачастую, к неэффективности менеджмента. Пра-вительство Венгрии обвиняли в том, что оно, увлекшись индустриализаци-ей страны, забыло о развитии остальных секторов народного хозяйства9.
Тем не менее, усилия государства наряду с объективными факторами привели к экономическому подъему Венгрии. С 1867 года в стране начина-ется так называемая грюндерская лихорадка. На первых порах большую роль в индустриальном развитии Венгрии сыграл строительный бум, кото-рый способствовал развитию многих отраслей промышленности10. В стране возникает множество промышленных предприятий, фирм, банков и других народно-хозяйственных учреждений. С 1867 по 1873 г. в стране возникло 138 новых акционерных обществ11.
В 60 – начале 70-х годов XIX века население активно вкладывает свои средства в экономику страны. Кроме положительных аспектов «грюндер-ская лихорадка» имела и отрицательные стороны и, прежде всего, рост биржевых спекуляций, нерациональное использование инвестиций. Бирже-вой крах 1873 года и последовавший за этим экономический кризис заста-вили правительство и предпринимателей сменить некоторые приоритеты экономического развития.
Важным стимулом для экономического подъема страны стало строитель-ство железных дорог. Первая железная дорога на паровой тяге в Венгрии была построена в 1846 году, а через два года в стране уже было в эксплуа-тации 147 км железных дорог12. Только с 1869 г. по 1873 г. протяженность же-лезных дорог в стране выросла в 3 раза. В 1895 году она составила 13947 км, из которых более 11 тыс. км находились в руках государства или управля-лись при участии государства13. В 1913 году общая протяженность желез-ных дорог в стране достигла 22 тыс. км14. В стране быстро увеличивается подвижной состав железных дорог, в 1906 году железные дороги Венгрии имели 3178 локомотивов, 6722 пассажирских вагона и 76098 товарных ва-гонов, в 1910 г. эти показатели выглядели 3832 локомотива, 8590 пассажир-ских вагонов, 93080 товарных вагонов15.
По плотности железных дорог на один кв. км Венгрия догнала такие стра-ны, как Австрия и Италия, что следует признать большим успехом. В начале ХХ века около 92% грузооборота страны приходилось на железные дороги. Следует подчеркнуть, что железнодорожная система Венгрии пре-красно функционировала, что признавалось и зарубежными экспертами. Железные дороги сблизили и объединили в одно целое самые отдаленные регионы страны, значительно ускорив и удешевив перевозку грузов и пасса-жиров. Так, на почтовом дилижансе из Будапешта в Вену можно было доехать примерно за 30 часов, а на знаменитом «Восточном Экспрессе» –менее чем за 5 часов. Железные дороги соединили Венгрию со всеми странами Европы, в том числе с Россией. Проезд из Санкт-Петербурга до Будапешта стоил на скором поезде 1 классом 54 руб., 2 классом на скором – 37 руб., на пас-сажирском поезде – 26 руб., 3 классом на пассажирском – 19 руб16. Эконо-мическая эффективность железных дорог Венгрии способствовала расши-рению сети железных дорог. Это, в свою очередь, во многом содействовало выходу страны из экономического кризиса, порожденному крахом 1873 года.
Преодолев последствия кризиса, венгерская промышленность при актив-ной поддержке государства с 80-х годов XX века начинает период бурного развития. Только с 1890 по 1905 гг. в стране возникало в среднем 40-50 но-вых промышленных предприятий ежегодно17. Этому во многом способство-вало довольно либеральное торговое уложение 1875 года, которое упростило процедуру регистрации акционерных обществ и фирм, а также сняло серь-езные препоны на вывоз капитала из страны, что привлекало в Венгрию иностранных инвесторов18. В промышленном производстве в начале ХХ в. примерно 10,5% предприятий страны находилось в руках иностранцев и это в основном были крупные и средние предприятия19.
Среди промышленных предприятий в королевстве преобладали крупные и средние предприятия. В начале ХХ века в стране действовало 114 предпри-ятий, на которых трудилось от 101 до 200 рабочих, 49 предприятий с 201-300 рабочими, 39 предприятий с 301-500 рабочими, 9 предприятий с 501-700 рабочими, 9 предприятий с 701-1000 рабочими и всего 11 предприятий, где численность рабочих превышало 1000. Всего в стране в это время функ-ционировало 4047 предприятий с численностью рабочих более 20 человек20.
Центром экономической жизни страны являлся Будапешт. В городе находились крупнейшие фондовые и товарные биржи Венгрии, банки, страховые и транспортные компании. В 1894 году из 328 акционерных об-ществ Венгрии 114 располагалось в Будапеште с уставным капиталом в 220 млн гул., в то время как капитал провинциальных АО составил всего 174 млн гул21. Почти половина всех промышленных мощностей также была со-средоточена в Будапеште, а в некоторых секторах промышленного произ-водства этот показатель выглядел еще больше. Так, 85% предприятий ма-шиностроения Венгрии располагалось в столице22.
Особенностью индустриального развития Венгрии являлось исключитель-ное значение мукомольной промышленности в экономике страны. Это было не случайно. Несмотря на все успехи индустриального развития страны, аграрный сектор продолжал играть доминирующую роль в народном хо-зяйстве Венгрии, поэтому экономическое положение Венгрии во многом за-висело от наличия надежных рынков сбыта для венгерской сельскохозяй-ственной продукции.
До 80-х годов XIX века аграрный сектор Венгрии ориентировался на внеш-ние рынки, но вскоре в Европу хлынула более дешевая сельскохозяйственная продукция и, прежде всего, пшеница из Северной Америки и Рос-сии. В этих условиях Венгрия полностью переориентировалась на потреби-тельский рынок Австрии. Если в 1882 году Австрия потребляла 67,8% вен-герского экспорта зерна и около 60% муки, то в 1907 г. – 99,3% и 98%, соответственно23. Причем, если в 80-е годы экспорт пшеницы превышал экспорт муки, то к 1910 году ситуация полностью изменилась: экспорт му-ки в Австрию в два раза превышал экспорт пшеницы. Дело в том, что про-дажа муки давала больше прибыли, чем продажа зерна. Поэтому это об-стоятельство привело к буму в мукомольной промышленности с конца 70-х гг. XIX в., число паровых мельниц в 1867 г. составляло 150, в 1895 г. – 1723, в 1905 г. – 1845 г., и это, не считая ветряных мельниц и мельниц, рас-положенных у рек24. В конце XIX века в мукомольной промышленности страны было занято более 47 тыс. рабочих25. Успехам венгерских мукомолов способствовали два обстоятельства. Первое – это зерно высокого качества, поступавшее из Бачки и Баната. Второе – венгерская мукомольная про-мышленность была оснащена на основе последних достижений НТР. Тем бо-лее, венгерские инженеры добились на этом поприще больших успехов. В частности, инженер Андраш Мехварт предложил ряд существенных инно-ваций для процесса производства муки, распространившихся затем по все-му миру.
Центром мукомольной промышленности Венгрии стал Будапешт, пред-приятия которого в 1897 г. давали 85% венгерского экспорта муки26. Прав-да, в начале XX века развитие мукомольной промышленности постепенно вело к децентрализации торговли мукой и зерном, а также к падению значе-ния Будапешта как центра «хлебной торговли», т.к. муку выгоднее было приобретать непосредственно на мельницах, а не на оптовых складах27. В год Венгрия производила от 3 млн до 3,2 млн тонн пшеничной муки, заняв ве-дущие позиции в мире по этому показателю28. Состояние дел в мукомольной промышленности влияло на другие отрасли промышленности, в частности в машиностроении, добыче угля и др. Кризис в мукомольной промышлен-ности немедленно сказывался на отраслях29.
Венгерская мука проникла даже на французский рынок. Во Франции весьма охотно покупали муку из Венгрии, несмотря на то, что один кг сто-ил 42 франка, а кг французской муки – 26,5 франков. Под давлением му-комолов Франции французское правительство подняло таможенные пошли-ны на импорт муки из Венгрии. В результате венгерская мука подорожала до 52 франков30. Это привело к падению экспорта венгерской муки во Фран-цию на 20% при увеличении спроса в стране на муку высших сортов. В начале XX века мукомолы Франции, Германии, Швейцарии, переняв вен-герские технологии, начинают теснить позиции Венгрии на внутреннем рынке своих стран, используя для этого высокие таможенные тарифы.
В Венгрии развивались и другие отрасли, связанные с переработкой сельскохозяйственной продукции (переработка мяса и молока, пивоварение, виноделие и др.), но особенно больших успехов достигла переработка сахара. С 1880 по 1905 годы производство сахарной свеклы в Венгрии увеличилось более чем в 10 раз31. По венгерским меркам, в отрасли встречались очень крупные предприятия. Так, сахарный завод в Серенче насчитывал более 2380 рабочих32. Помимо удовлетворения внутренних потребностей, Венгрия начала экспортировать сахар на Балканы, Ближний Восток и в Северную Африку. Уже в конце ХIХ века венгерский сахар конкурировал с российским сахаром на ряде рынков Европы и Азии33. Особенно интересы российских и венгерских сахарозаводчиков столкнулись в начале XX века. В 1912 го-ду на брюссельской конференции основных мировых производителей саха-ра Россия потребовала увеличения своей квоты на экспорт сахара, что вы-звало явное недовольство венгерских и чешских производителей34.
На рубеже XIX-XX веков весьма успешно развивается относительно новая для Венгрии отрасль – табачная промышленность, которая являлась государственной монополией. Табачная промышленность страны выпускала папиросы невысокого качества. Больше ценились венгерские дешевые и аро-матные сигареты следующих марок: «Куба» (3,90 руб. за сотню), «Опера» (4,50 руб.), «Британика» (5,50 руб.), «Регалия Медиа» (7,50 руб.), «Регали-тис» (8 руб.), «Идеалес» (33 руб.), «Хоронос» (28 руб.)35. Все марки, за ис-ключением последней, производились из венгерского табака. По производ-ству табака и табачной продукции Венгрия занимала третье место в Европе после Османской империи и России. Венгерские табачные изделия находи-ли своего потребителя далеко за границами королевства. Несмотря на то, что удельный вес пищевой промышленности в Венгрии упал с 1898 по 1913 го-ды с 44,1 до 38,9%, в структуре промышленного производства страны она по-прежнему играла важную роль в народном хозяйстве страны36.
Начавшееся после 1867 года бурное строительство железных дорог, необходимость в сельскохозяйственных машинах, оборудовании для пищевой промышленности привели в Венгрии к развитию черной металлургии, ма-шиностроения, горнодобывающей промышленности. Несмотря на ряд труд-ностей и, прежде всего, конкуренцию со стороны австрийских товаров, тяжелая промышленность Венгрии постепенно занимала ведущие позиции в народном хозяйстве страны. С 1898 по 1913 гг. доля тяжелой промыш-ленности в Венгрии увеличилась с 39,9 до 41,2% в структуре промышленного производства37. В стране наиболее динамично развивалось машинострое-ние, связанное с железнодорожным транспортом. Первый машинострои-тельный завод в стране возник в 1855 году. В 1873 году в Венгрии начина-ется выпуск паровозов и к 1878 г. их уже было построено 500 штук. В течение 80-х годов XIX века в стране выпускается 14 тыс. вагонов, а в 90-е гг. XIX в. почти в 2 раза больше38. Об успехах машиностроения свидетельствует тот факт, что если в 1882 г. 37% потребностей в продукции машиностроения венгерские железные дороги удовлетворяли за счет импорта, то в 1895 г. этот показатель составил всего 11%39. Следует отметить, что венгерское правительство проявляло особую заботу по поводу развития машиностроения. Венгерское машиностроение постоянно сталкивалось с нехваткой оборотных средств и острой конкуренцией со стороны австрийской промышленности. Экономический кризис 1873 года нанес значительный удар по машиностро-ения. В тех условиях правительство страны выкупает оказавшиеся на грани банкротства заводы «Швейцарско-венгерского АО» и «Бельгийско-венгерского АО», создав на их базе картель под контролем государства40. С конца 80-х годов XIX века в машиностроении Венгрии начинается период экономичес-кого подъема, оно избавляется от излишней опеки государства, но не отка-зывается от нее полностью.
Венгерское машиносторение считалось передовым даже по меркам раз-витых стран Европы и Северной Америки. Машиностроительный завод Ганца стал центром многих изобретений. На этом заводе трудился уже упоминавшийся Мехварт. В 1896-1898 гг. инженер завода Кальман Кандо построил первый электровоз, в 90-е гг. на этом предприятии появляются новые виды двигателя внутреннего сгорания, карбюраторы и т.д. 
Предприятия машиностроения были сосредоточены в основном в Буда-пеште. Вообще, этот город был единственным индустриальным центром страны в общепринятом представлении, хотя среди других промышленных центров можно выделить Сегед, Пожонь (Братиславу) и др. Некоторые ана-литики усматривали в этом один из минусов развития венгерской промыш-ленности, в частности машиностроения. По их мнению, концентрация про-мышленного производства в ряде городских центров вела к росту стоимости рабочей силы и увеличению других издержек производства41.
В начале XX века продукция венгерского машиностроения начинает по-степенно выходить на мировой рынок. Так, накануне первой мировой войны российские предприниматели разрабатывают проект импорта из Венгрии сельскохозяйственных машин, в которых остро нуждалась Россия. Этот проект вызвал большой интерес среди венгерских промышленных кругов. В январе 1912 года Союз венгерских промышленников созвал специальное совещание, где проект получил одобрение42. Идея расширения российско-венгерских экономических связей в начале XX века получила широкое развитие. В промышленно-финансовых кругах Венгрии возникает идея привлечения в страну французского и русского капиталов в лице «Русско-Азиатского банка» в «Трест восточных железных дорог»43. Осенью 1912 года представители ряда венгерских торговых компаний посетили Россию с це-лью изучения возможности приобретения сельскохозяйственной продукции. Более того, венгерская компания «Меркурий» начала закупки в Бессарабии пшеницы, кукурузы, проса, яиц на сумму в 100 тыс. крон44. Однако начало первой мировой войны прервало обоюдовыгодное экономическое сотрудни-чество России и Венгрии.
Больших успехов в последней трети XIX века достигла горнодобывающая и металлургическая промышленность Венгрии. Этому обстоятельству спо-собствовали богатые залежи минеральных ресурсов и традиционное разви-тие этих видов промышленного производства в Венгрии. Она стала центром черной металлургии империи Габсбургов. Королевство добывало 83,4% угля империи, 86,8% железной руды, производила 96,4% стали. В начале ХХ ве-ка горнодобывающая промышленность и металлургия достигли новых су-щественных успехов45.
Стоимость произведенной продукции, тыс. крон
1901 год
1909 год
Чугун
36,012
42,729
Бурый уголь
34,153
68,841
Каменный уголь
14,578
17,965
Железная руда
8,637
14,526
Большое значение для экономики Венгрии имела горнодобывающая про-мышленность Словакии, на которую приходилось 75% добычи железной руды Венгрии, более 50% – меди и серебра. Это, в свою очередь, приводит к развитию черной и цветной металлургии в словацких землях. Всего в гор-нодобывающей промышленности и металлургии было занято более 25% словацких рабочих.
На рубеже XIX-XX веков в Венгрии начинают развиваться новые высо-котехнологичные отрасли промышленного производства: нефтеперерабаты-вающая, химическая46 и электротехническая47. Особенно заметны были успехи в электротехнической промышленности. На все том же заводе Ган-ца под руководством инженеров О. Благи, К. Циперновски, Ф. Дери изобре-тается трансформатор переменного тока, который использовался на элек-тростанциях венгерских и многих европейских городов, в том числе Вены, Санкт-Петербурга, Рима и т.д.48 На рубеже 80-90-х годов XIX века промыш-ленность Венгрии осваивает выпуск электрических кабелей, ламп накали-вания и других видов сложной, по тем временам, промышленной продукции. В этой связи не случайно, что именно в Венгрии предпринимается одна из первых попыток электрификации железных дорог, когда в конце XIX в. на линии Арад–Темешвар проводятся опыты по использованию на желез-нодорожном транспорте электродвигателя49. К началу ХХ века в Венгрии уже успешно работали 43 электростанции.
Легкая промышленность Венгрии включала в себя разнообразные отрас-ли производства – текстильную, производство бумаги, центром которого был Фиуме, стекла, обуви и т.д. Текстильная промышленность Венгрии долгое время была задавлена конкурентами из Австрии и других стран Европы. Поэтому первые успехи текстильной промышленности Венгрии наблюдают-ся в 80-е годы XIX века, когда правительство страны разрабатывает спе-циальную программу, направленную на развитие этой отрасли промыш-ленного производства.
К началу ХХ века в Венгрии уже действовало 15 фабрик по производству полотна, 26 – по производству шерстяных, 12 – по производству льняных тка-ней, 7 вязальных и 8 ленточных фабрик, на которых было занято более 12 тыс. рабочих, а годовой оборот предприятий составил 52 млн крон50. Однако отста-вание от Австрии было значительным, так, в 1909 г. в текстильной про-мышленности Австрии работала 4 162 тыс. веретен, в Венгрии всего 250 тыс51.
Удельный вес этой отрасли национальной индустрии с 1898 по 1913 гг. вырос с 16 до 19,9%52. Серьезным тормозом для ее развития оставалась узость внутреннего рынка, несмотря на позитивные изменения в начале ХХ века53. Традиционно в большинстве стран текстильная промышленность являлась локомотивом, который вытягивал на себе индустриализацию страны, в частности эти процессы были присущи Великобритании, России, Франции и т.д. Однако текстильной промышленности Венгрии было не суждено выполнить эту миссию. Кроме узости внутреннего рынка, здесь сказывалась острая конкуренция со стороны производителей Австрии и Богемии, венгерский текстиль проигрывал конкурентную борьбу богем-скому текстилю.
На рубеже XIX-ХХ веков венгерскую промышленность затронул процесс монополизации производства: более 83% добычи угля производилось на 8 каменноугольных объединениях, 86,4% производства стали было сосредото-чено в 4 монопольных объединениях.
Венгерские предприниматели весьма ревниво относились к проникновению австрийских и германских промышленных изделий на рынок Венгрии и со-седних балканских государств. Они, в частности, выступали против удешев-ления перевозки германской продукции, что составило бы серьезную конку-ренцию венгерским товарам в Венгрии и за ее пределами. Поэтому Будапешт не заботился о строительстве новых транспортных коммуникаций, соединяв-ших Венгрию с Германской империей54.
Таким образом, к началу XX века промышленность Венгрии совершила впечатляющий рывок в своем развитии, значительно сократив отставание от Австрии. Если в 1867 году в стране действовало всего несколько сотен промышленных предприятий, на которых трудилось около 100 тыс. чел., то в 1914 г. число заводов и фабрик достигло 5,5 тысяч. За это время мощ-ность промышленного оборудования выросла с 9 до 900 тыс. лошадиных сил55. Однако в целом в экономической жизни Австро-Венгрии, особенно в финансах, по-прежнему доминировала Австрия. В этой связи не случай-но, что даже в самой Венгрии из 82 картелей 56 находились в руках ав-стрийского и австро-венгерского капитала56.
Большим тормозом для развития венгерской промышленности являлась острая нехватка профессиональных кадров, причем это касалось как инже-неров, техников, так и рядовых рабочих. Правительство Венгрии уделяло указанной проблеме большое внимание. По инициативе государства, по всей стране открывается сеть ремесленных и технических школ, которые долж-ны были решить кадровую проблему. Инициативу государства поддержали многие предприниматели, которые открывали при своих предприятиях кур-сы и школы по подготовке собственных кадров.
Оздоровление экономики страны благотворно отразилось на состоянии ее финансов. В 60-70-е годы XIX века в венгерских финансах был полный «разброд и шатание». Дефицит государственного бюджета иногда достигал 62 млн гул., т.е. 25% всей доходной части бюджета57. Дошло до того, что Венгрии было отказано в новых кредитах со стороны австрийских и ино-странных банков. Правительство вынуждено было брать займы под басно-словные проценты. Введение новых налогов не решало кардинально ситуа-цию в финансах страны. Финансовое банкротство грозило привести к потере политической независимости королевства, что повлекло бы дестабилизацию ситуации внутри Венгрии.
В годы правления правительства К. Тисы в финансах наводится поря-док, существенно был сокращен национальный долг, хотя он оставался еще значительным. Часть национального долга была переоформлена на более выгодных условиях. Значительным успехом стало сбалансирование государ-ственного бюджета. Была проведена реформа акциза на спиртные напитки, что привело к увеличению доходов казны. Большая заслуга в проведении этой реформы принадлежала Министерству финансов Венгрии Ш. Векерле.
Оздоровлению венгерских финансов во многом способствовала национа-лизация главных железных дорог страны. В начале ХХ века 44% железных дорог Венгрии было в руках государства, еще 39%, находясь юридически в собственности частного бизнеса, фактически управлялись государством, и только 17% дорог являлись частными58. По инициативе министра обще-ственных работ Бароша, на железных дорогах Венгрии вводится поясная тарифная сетка оплаты проезда пассажиров и провоза грузов. Для проезда или провоза груза в отдаленные районы страны скидка по этой сетке дохо-дила до 85%. Это сделало железнодорожный транспорт доступным для насе-ления с низкими доходами прежде всего крестьянства, и способствовало развитию пригородных железных дорог. Буквально в первый же год число пассажиров, пользующихся услугами железнодорожного транспорта, утроилось. В 1888 году железные дороги страны перевезли 5 млн пассажи-ров, то в 1890 г., то есть через год после введения новой системы тарифов, число перевезенных пассажиров увеличилось до 15,6 млн человек59. И это притом, что железнодорожная сеть за это время практически не увеличи-лась. Существенно вырос грузопоток по железным дорогам, что, безуслов-но, способствовало развитию торговли и промышленности Венгрии. Впервые эксплуатация железных дорог начала приносить существенные доходы в венгерскую казну.
Все это привело к росту доверия со стороны венгерских и зарубежных финансовых кругов и населения к кредитоспособности правительства. По-этому оно довольно успешно размещало новые государственные займы. В частности, в 1910 году правительство быстро разместило заем в 500 млн крон среди венгерских и берлинских банков, а в 1914 г. при содействии Ротшильдов заем в 500 млн крон на Лондонской бирже60. Это говорит о вы-соком уровне доверия международных финансовых кругов к Будапешту.
На рубеже XIX-XX веков в Венгрии развивается банковская система. В 1867 г. в стране возникает первый крупный банк – «Венгерский обще-ственный банк» с уставным капиталом в 15 млн гул., в 1868 г. создается «Англо-венгерский банк» с уставным капиталом в 20 млн гул., в 1869 г. – «Франко-венгерский банк» с 32 млн гул., в 1871 г. – «Венгерский поземельный банк» с 20 млн гул. и «Венгерский муниципальный банк» с 15 млн гул. и т.д61. В 80-е годы XIX века банковская система страны получила новый импульс развития, что выразилось в росте основного капитала банков. В частности, капитал «Венгерского учетного и обменного банка» с 1880 г. по 1884 годы вырос с 525 тыс. гул. до 12,5 млн гул., а «Пештского венгерского коммерче-ского банка» к 1894 г. увеличился с 2,2 млн гул. до 12,5 млн гул. В начале ХХ века венгерские банки начинают открывать свои отделения в странах балканского полуострова и вкладывать средства в развитие местной про-мышленности. Размеры венгерских инвестиций за рубежом были незначи-тельны, они существенно уступали аналогичным показателям австрийских банков и банков ведущих европейских государств. Но Венгрия в этом направлении делала только первые шаги.
К 1908 году в стране действовало 724 частных банка с общим уставным капиталом в 3044 млн крон62. В основном это были небольшие банки. Важ-ную роль в банковской жизни Венгрии играли ведущие банки Австрии и ряд зарубежных банков, прежде всего французские. Так, например, в 1902 году три крупнейших венгерских банка – «Коммерческий венгерский банк», «Банк общего венгерского кредита», «Банк венгерской ренты и кредита», получи-ли от французских банков субсидии в размере почти 100 млн крон. В нача-ле ХХ века около 25% кредитного капитала страны принадлежало иностран-ным инвесторам, следует подчеркнуть, что, по сравнению с XIX в., этот показатель несколько снизился. Общее число вкладчиков в стране к началу XX века составило 1392000 человек, причем к ним относились не только верхи общества, но и представители среднего класса, зажиточного крестьян-ства и т.д.63 Только с 1886 по 1895 годы сумма сбережений населения в раз-личных кредитных учреждениях Венгрии увеличилась с 50 до 795 млн гул.64 Если в 1867 году число кредитных учреждений страны не достигало и сотни, а в 1913 г. их общая численность достигла 6 тыс., то сумма уставного и при-влеченного капитала выросла с 17 млн крон до 6,6 млрд крон65. Однако кредитных средств Венгрии по-прежнему не хватало, хотя она и вышла из состояния «инвестиционного голода», в котором страна находилась в XIX веке. Следует подчеркнуть, что в финансовом секторе страны господство-вали венгры, евреи и немцы.
Особое место в экономической жизни Венгрии занимал ее единственный морской порт Фиуме, через который шел значительный объем венгерской внешней торговли. Правительство уделяло большое внимание развитию порта и судоходных компаний. Только в 1898 году на реконструкцию порта и расширение складов государство потратило 1,5 млн гул., еще 570 тыс. гул., было выделено пароходной компании «Адрия»66 в виде субсидий, а остальные па-роходные компании получили субсидии в размере 405 тыс. гул.67 Эти меры способствовали росту грузооборота фиумского порта. Уже на рубеже XIX-XX веков венгерские суда совершали плавания в Марсель, Геную, Роттер-дам, Лондон, Нью-Йорк, Рио-де-Жанейро и в другие порты мира. В 1908 году торговый флот Венгрии насчитывал 104 парохода, общим водоизмеще-нием в 108,7 тыс. тонн, для сравнения: флот Австрии состоял из 275 паро-ходов водоизмещением 310,1 тыс. тонн68.
В эпоху дуализма большое внимание в стране уделяется развитию реч-ного судоходства, в котором очень нуждались промышленность, сельское хозяйство и торговля Венгрии. С 1867 года в стране начинается реализация программы по реконструкции старых и строительству новых каналов. Только с 1867 по 1895 годы на эти проекты государство потратило около 77 млн гул., из них 44 млн гул. пошло на развитие судоходства на Дунае. Одновременно в Венгрии развивается речное судостроение. Крупнейшими предприятия-ми этой отрасли стали «Компания Шенихен-Гартман» (уставной капитал 700 тыс. гул.) и АО «Danubius» (1 млн гул.), построившие уже к 1890 г. 388 речных судов различного класса69.
Развитие в стране электротехнической промышленности и новых техно-логий способствовало появлению в Венгрии новых средств связи. Первая телеграфная связь в стране появилась в 1847 г., в 1867 г. протяженность телеграфных линий составила 17 тыс. км, в 1914 г. этот показатель достиг 170 тыс. км70. С 1881 года начинается телефонизация страны, в 1895 г. только в Будапеште насчитывалось около 20 тыс. абонентов. К 1908 г. число абонентов в стране достигло 39,7 тыс. человек71.
Важным социальным последствием индустриализации Венгрии стало формирование класса наемных промышленных рабочих как важной социаль-ной группы населения. Промышленный пролетариат по стране распределял-ся неравномерно, около 28% всех промышленных рабочих страны проживало в Будапеште. Материальное и социальное положение рабочих в Венгрии было тяжелее, по сравнению с развитыми странами Европы. Несмотря на это, и в Венгрии на рубеже XIX-XX веков начинается улучшение положения промышленных рабочих и в меньшей степени – аграрного пролетариата.
В Венгрии на рубеже XIX-XX веков формируется система социальной защиты рабочих. Согласно закону 1884 года, дети до 12 лет не имели права работать на производстве без особого разрешения властей, а труд детей до 14 лет ограничивался 8 часами, до 16 лет – 10 часами. Кроме того, для моло-дежи до 16 лет запрещался ночной труд. Для этой категории граждан за-прещался труд на вредных производствах. В отличие от Австрии, в стране устанавливались рамки рабочего дня для женщин: они не должны были превышать 11 часов. Кроме этого, женщины имели право на 4-недельный отпуск после рождения ребенка72. Воскресенье и день Св. Штефана являлись официальными выходными днями для всех рабочих страны73.
С 1891 года в стране формируется фонд помощи рабочим, получившим инвалидность на рабочем месте или являвшихся временно нетрудоспособны-ми. Фонд формировался на 50% за счет отчислений работодателей и 50% – рабочих. Рабочий, ставший инвалидом, в зависимости от степени инвалид-ности, получал от 60 до 100% зарплаты. В случае гибели рабочего его дети – полные сироты, получали 30% зарплаты рабочего, вдовы – 20%, дети – 15%, родители – 20%. Эти ставки могли и повышаться, но в любом случае, на общую сумму в 1390 млн крон, почти 780 тыс. венгерских рабочих стало членами больничных касс, которые их страховали на слу-чай болезни74. С точки зрения социального страхования рабочих, Венгрия значительно отставала от Австрии. Венгрия не имела такого экономического и финансового потенциала, производительность труда рабочих в Австрии была выше, тем более Австрия относилась к числу стран, где существовало развитое социальное законодательство, даже по меркам передовых стран.
С помощью Министерства торговли и фабричных инспекций государство пытается вмешиваться во взаимоотношения между трудом и капиталом с целью приведения конфликтующих сторон к компромиссу, хотя это не все-гда удавалось сделать. В стране создаются третейские суды для рассмотре-ния конфликтов между работодателями и рабочими75.
Положение рабочих в Венгрии было крайне противоречиво. Высококва-лифицированные рабочие получали неплохую зарплату. Меньше всего зар-плата была у сельскохозяйственных рабочих и рабочих без определенной квалификации. Средняя годовая зарплата венгерского рабочего составляла 658-662 кроны в год. Самые высокие зарплаты были у рабочих на метал-лургических предприятиях – 1085 крон в год, машиностроения – 1445 крон, полиграфии – 1242 кроны76. Для сравнения, в Германии средняя зарплата составляла 1200-1500 крон в год. Однако необходимо отметить, что уровень потребительских цен в Венгрии был несколько ниже, чем в Германии.
Национальный состав венгерских рабочих был очень пестрым. Около 63% всех рабочих в 1910 г. являлось венграми, 15,4% – немцами, 10,1% – слова-ками. Наибольший процент венгерских (мадьярских) рабочих был в маши-ностроении и металлообработке (69,1%), наименьший – в горнодобывающей промышленности (46,3%). Разделение рабочих по национальному признаку со-хранялось вплоть до краха империи Габсбургов в 1918 году. Наемные рабо-чие давали высокий процент лиц, знавших венгерский язык (78,9%)77. Следу-ет подчеркнуть, что часть рабочих, проживавших в Будапеште и в других городах, удаленных от «материнской» территории, постепенно ассимилиро-вались с окружающим их венгерским (мадьярским) населением. Постепенно в Венгрии росли культурные и эстетические запросы наемных рабочих. Рас-тет уровень их образованности, среди рабочих распространяются различ-ные просветительские кружки. Острой проблемой для рабочих являлись тяжелые жилищные условия. В благоустроенных государственных и муни-ципальных квартирах проживало тол
            [name_en] => "INDUSTRIAL REVOLUTION" IN HUNGARY IN THE LAST THIRD OF XIX - THE BEGINNING OF THE XX CENTURIES: "CATCH-UP MODERNIZATION" OF THE COUNTRY AND ITS SOCIAL IMPLICATION
            [annotation_en] => The industrial revolution in Hungary began with a significant delay. Until the last third of the XIX century Hungary remained economically backward agrarian country. Only 5% of the population was employed in the sphere of industrial production. There were no large industrial enterprises in the country, and the existing ones were mainly engaged in processing of agricultural products and mining.
            [text_en] => The industrial revolution in Hungary began with a significant delay. Until the last third of the XIX century Hungary remained economically backward agrarian country. Only 5% of the population was employed in the sphere of industrial production. There were no large industrial enterprises in the country, and the existing ones were mainly engaged in processing of agricultural products and mining.
            [udk] => 
            [order] => 10
            [filepdf_ru] => 10_ru.pdf
            [filepdf_en] => 10_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Игорь Владимирович  КРЮЧКОВ
                            [author_en] => Igor V. Kryuchkov 
                        )

                )

        )

    [10] => Array
        (
            [id_section] => 2
            [id] => 11
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ПРОБЛЕМА ВОЕННОПЛЕННЫХ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
            [annotation_ru] => Первая мировая война 1914-1918 гг. – одно из самых трагических собы-тий в истории человечества, приведшее в движение миллионы людей. Она превзошла по своим масштабам все происходившие до этого войны. Размах боевых действий, использование новых видов вооружений и тактики веде-ния боя, все это привело к резкому увеличению по сравнению с прежними войнами числа военнопленных с обеих сторон. Одной из проблем, проявив-шихся очень остро во время событий 1914-1918 гг., является проблема во-еннопленных. За годы первой мировой войны в плену оказалось около 8 млн солдат и более 200 тыс. мирных граждан1. В России было сосредоточено более 2 млн военнопленных германской, австро-венгерской, турецкой, ита-льянской, болгарской и других армий стран-противников Антанты2.
            [text_ru] => Первая мировая война 1914-1918 гг. – одно из самых трагических собы-тий в истории человечества, приведшее в движение миллионы людей. Она превзошла по своим масштабам все происходившие до этого войны. Размах боевых действий, использование новых видов вооружений и тактики веде-ния боя, все это привело к резкому увеличению по сравнению с прежними войнами числа военнопленных с обеих сторон. Одной из проблем, проявив-шихся очень остро во время событий 1914-1918 гг., является проблема во-еннопленных. За годы первой мировой войны в плену оказалось около 8 млн солдат и более 200 тыс. мирных граждан1. В России было сосредоточено более 2 млн военнопленных германской, австро-венгерской, турецкой, ита-льянской, болгарской и других армий стран-противников Антанты2.
В последние годы интерес к теме первой мировой войны возрастает. По-является огромное количество трудов, отображающих как в целом события 1914-1918 гг., так и частные аспекты войны. Среди общих работ по истории войны необходимо отметить четырехтомник «Мировые войны XX века»3, два тома которого посвящены теме первого мирового кризиса. Здесь рассмот-рены причины и итоги первой мировой войны, освещены боевые действия, политика и дипломатия противоборствующих стран, внутреннее положение государств, их экономика. В издании публикуются основные международ-ные договоры, приводится также часть дипломатической переписки между руководителями европейских стран.
Специальных работ по проблеме военнопленных сравнительно мало. Так, российский ученый Д. Люкшин в статье «Да за нашими бабами вьются. Военнопленные в крестьянской России»4, описывает жизнь и быт военно-пленных стран Четверного союза на территории Казанской губернии, их численность, национальную принадлежность, условия их содержания. Его исследование основано на данных Государственного архива Республики Та-тарстан. За десять лет до публикации Д. Люкшина, исследователь из Рес-публики Марий Эл, Г.И. Кириллов5, подробно останавливался на описании быта и повседневной жизни австро-венгерских и немецких военнопленных на территории Царевококшайска в 1916-1918 гг. И.Н. Новикова в статье «Россия – страна контрастов, и нигде это свойство не проявляется так яс-но, как в плену»6, подробно останавливается на одном из аспектов пребы-вания военнопленных на территории России – побегам австрийских и немецких пленных на родину через страны Скандинавии.
Особое место занимает работа ставропольского ученого И.В. Крючкова, вышедшая два года назад и посвященная проблеме военнопленных Австро-Венгрии, Германии и Османской империи на территории Ставропольской губернии7.
Цель статьи: показать степень изученности проблемы пребывания воен-нопленных стран Четверного союза на территории России. В центре внима-ния были вопросы их численности, национального состава, быта и повсе-дневной жизни, использования пленных на различного рода работах.
Казанская губерния, в состав которой входил и Марийский край, стала одним из центров размещения беженцев, интернированных и военноплен-ных: всего в Казанском военном округе, по данным Д. Люкшина, содержа-лось более 285 тысяч военнопленных8. Однако ни военная, ни гражданская администрация региона не были готовы к приему такого количества новых обитателей. Первые партии пленных в городах Центральной России раз-мещали в неподготовленных помещениях: доходных домах, казармах ново-бранцев и дровяных сараях. В Казанской губернии за годы войны не было построено до конца ни одного специального лагеря для их содержания, та-кие лагеря, например, строились в Сибири, условия содержания в них были гораздо более тяжелыми, чем в центральных областях России. В Поволжье же офицеров размещали на квартирах без охраны, лишь под надзором по-лиции. Военнопленные жили по соседству с местным населением, которое, судя по отчетам, спокойно относилось к присутствию в губернии подданных враждебных держав.
Нужно отметить, что в целом условия содержания военнопленных в Рос-сии отвечали требованиям Гаагской конвенции 1907 года, которые на долгие годы определили цивилизованные правила ведения войны. В частности, Сток-гольмская конвенция, подписанная представителями Красного Креста Рос-сии и центральных держав в 1915 году, уточняла в духе Гаагской конвен-ции 1907 года статус и права военнопленных, находившихся на территории России, и ее противников, накладывала определенные обязательства на пра-вительства государств, на чьей территории оказались пленные. На практике требования этого положения в полном объеме выполнить было весьма трудно, так как обеспечение приемлемых условий существования для столь огром-ного количества новых жителей стало непосильным бременем для империи.
На втором году войны пленных стали распределять по уездным городам и даже в деревнях. Размещение военнопленных на территории России было организовано по национальному принципу. В привилегированном положе-нии оказались военнопленные Австро-Венгрии, так как многие из них были славянского происхождения. Пленных же немцев, австрийцев и венгров от-правляли, как правило, подальше от центра – обычно за Урал: в Омский, Иркутский, Туркестанский и Приамурский военные округа. На территорию одной только Казанской губернии, как утверждает Д. Люкшин, прибыло более двадцати тысяч военнопленных австро-венгерской, германской и итальян-ской армий9. Вообще же на берегах Волги обрели временное пристанище представители практически всех этнических групп, населявших империи Гогенцоллернов и Габсбургов: немцы, мадьяры, русины, поляки, чехи, евреи, словенцы, хорваты, боснийцы, словаки, румыны, болгары, сербы и т.п.
Царевококшайск был одним из городов Казанской губернии, где содер-жались военнопленные. О пребывании в уездном Царевококшайске пленных солдат и офицеров стран Четверного союза, дают представление материалы, сохранившиеся в местном архиве. Царевококшайский лагерь военнопленных был преимущественно офицерским. В составе пленных, оказавшихся в Царе-вококшайске, число офицеров в два-три раза превышало число солдат, так как в маленьком городе негде было применить солдатскую рабочую силу и крупные партии солдат сюда не направлялись. Офицеры были, как пра-вило, в небольших чинах. Из ста с лишним офицеров в контингенте плен-ных 1916 года, пишет Г.И. Кириллов, один имел чин майора, четверо были ка-питанами, девять – штабс-капитанами, и остальные – поручики, подпоручики, лейтенанты и кадеты10. Подавляющее число пленных были военнослужа-щими австро-венгерской армии, германцев было менее десятка.
К месту размещения пленные доставлялись по железной дороге либо по рекам, на пароходах. Оказавшимся на пересыльном пункте или на месте постоянного размещения разрешали отправлять телеграммы родственникам и знакомым, пленные могли связаться даже с однополчанами. Жизнь воен-нопленных четко регламентировалась, они получали все, что им было поло-жено. Вместе с тем надзор за ними был достаточно строгим. Нарушения правил пресекались твердой рукой. Г.И. Кириллов в своей статье приводит, например, такой факт, отмеченный в приказе воинского начальника: «Военно-пленного кадета Александра Барто за разговор с военнообязанной женщиной-немкой арестовываю на 7 суток при Управлении, а ратника, окарауливавше-го пленных офицеров, за то, что допустил женщину-немку в помещение пленных офицеров, арестовываю на 10 суток простым арестом»11.
В конце 1915 года пленных начинают привлекать к общественным, обо-ронительным и сельскохозяйственным работам. Военнопленных использо-вали на гидротехнических работах, лесозаготовках, строительстве железных дорог. Если в 1915 году пленных направляли в основном на работу в поме-щичьи «экономии», то через год они широко использовались и в крестьян-ских хозяйствах.
Русская деревня, как ни странно, давала представителям империи Го-генцоллернов и Габсбургов именно то, чего они были лишены в городах и на пересыльных пунктах: чувство уверенности в завтрашнем дне. Воен-нопленный впервые за долгие месяцы обрел почву под ногами и мог переве-сти дух. Обычно крестьяне щедро кормили своих работников. В «экономиях» все обстояло еще проще: пленные находились во власти управляющего, ко-торый распоряжался их трудом при посредстве старших рабочих. Враж-дебные чувства сельское население испытывало к «виртуальному» немцу, а реальные военнопленные особого раздражения не вызывали. Д. Люкшин приводит в своей статье отчет начальника Казанского губернского жандарм-ского управления министру внутренних дел, в котором отмечалось отсут-ствие у крестьян единодушия в отношении к военнопленным и говорилось, что население относится к пленным «местами достаточно дружелюбно... ме-стами же с недоверием и недружелюбно»; в том же отчете указывается и причина подозрительного отношения к пленным: «мужья, находящиеся в ар-мии, опасаясь за супружескую верность их жен, в своих письмах настраи-вают родственников против военнопленных: «Мы тут кровь проливаем, а они (военнопленные) там (в деревне) барами живут да за нашими бабами вьются»12.
В «экономии» направлялись рабочие команды численностью от двух до тридцати человек. Там управляющие позволяли им переодеваться в штат-скую одежду, не ограничивали свободу перемещения по селу, стремились поощрить трудовые усилия военнопленных. Крестьяне также остались до-вольны. Уже ранней весной 1916 года и помещики, и крестьяне обратились к земству, стараясь заполучить в свои хозяйства военнопленных, без которых не мыслили себе успешную посевную. Население «нанимало» пленных, то есть выплачивало им за работу дополнительное вознаграждение, без насиль-ственного привлечения к работам. Военнопленные, в свою очередь, вели себя «вежливо», «по указанным правилам». Симпатия между пленными и кресть-янами оказалась настолько устойчивой, что, по утверждению Д. Люкшина, большинство работников остались в хозяйствах и на зиму, помогая «своим» хозяевам молотить хлеб, возить сено и заготавливать дрова. Фактически они перешли на содержание крестьян, которые не только кормили работ-ников, но и снабжали их бельем, одеждой и обувью13.
Распределением пленных солдат занимались губернские и уездные зем-ства, куда земледельцы и землевладельцы направляли заявки, на основа-нии которых затем формировались рабочие команды. Немцы, работавшие в деревнях, питались в соответствии с нормами, определенными Стокгольм-ской конвенцией, и даже лучше, за счет работодателей. Их труд оплачивался из бюджета земства: в месяц, по данным Д. Люкшина, они получали 8 руб-лей14. Таким образом, в 1915 году пленный, оказавшийся на поле, имел возможность не только хорошо питаться, но и существенно улучшить свое материальное положение. Другим серьезным источником денежных средств была материальная помощь своим военнопленным ряда частных фондов Германии и Австро-Венгрии. Так, из Германии через «Дойче банк» было пе-реведено для военнопленных в России 14 млн 700 тыс. руб., из Австро-Венгрии – более 7 млн руб.15 Кроме того, военнопленные офицеры получа-ли жалованье в зависимости от чина 50-100 руб. в месяц. К тому же в Си-бири или в Средней Азии нередки были случаи, когда пленные подрабаты-вали как инженеры, бухгалтеры и т.п.
В сравнении, скажем, с Сибирью, Поволжье представлялось благодат-ным местом, в 1915-1916 гг. в Казанской губернии, по данным того же Д. Люкшина, умерли всего шесть военнопленных: трое скончались от дизен-терии и тифа, один солдат скончался от ран, прапорщик австро-венгерской армии Янош Асман утонул во время купания в Каме, и еще один человек повесился в лесу в Царевококшайском уезде, причины самоубийства так и остались невыясненными16. Попытки побега также были крайне редкими, что объясняется как удаленностью Поволжья от линии фронта, суровым наказанием для беглецов (их заключали в тюрьму), так и отсутствием внят-ных стимулов для побега.
Но все же попытки побегов были. Известно, например, что одни пленные пытались бежать через русско-иранскую границу, другие – через Дальний Восток в Америку. Но все-таки основным направлением побегов была рус-ско-финская граница. Благодаря относительной простоте перехода, Фин-ляндия привлекала военнопленных, размещенных практически по всей России – сюда бежали из лагерей Нижнего Новгорода, с тульских заводов, с Украины и даже из Средней Азии, Западной и Восточной Сибири. Воен-нопленные, по данным И.Н. Новиковой, использовали несколько маршрутов для побегов: достаточно популярным был путь Петроград–Белоостров–Выборг–Гельсингфорс, откуда беглецы стремились попасть в финские го-рода на побережье Ботнического залива или переходили шведскую границу в Северной Финляндии; другой маршрут: Сердоболь (Сортавала)–Нейшлот-Оулу–Торнео17.
Бежали в основном со строек, например, с Мурманской железной дороги. Беглецами являлись, как правило, немцы и австрийцы. Бежали не из-за каких-либо притеснений, а из-за тяжелых условий работы, плохого клима-та. К побегу подталкивали следующие обстоятельства: наличие солидных денежных средств, плохая охрана, безлюдные просторы русского севера, близость Финляндии, откуда легко было попасть в Норвегию или Швецию. В Швеции, например, существовала специальная организация, оказывав-шая помощь беглецам, в частности, нанимавшая для них финских провод-ников, которые подстрекали военнопленных к побегам.
И.Н. Новикова в своей статье описывает несколько удачных попыток по-бегов. Так, например, она указывает, что первые сведения об удачном пе-ресечении военнопленными финско-шведской границы российские военные власти получили осенью 1915 года: в одной из шведских газет был описан случай бегства шести германских военнопленных, трое из которых пере-шли границу в 20 км севернее Торнео. Второй случай удачного побега, также ставший достоянием общественности благодаря шведским газетам, – это побег австрийского полковника графа Лубенского из лагеря военно-пленных в Костроме. Лубенскому удалось приобрести российский паспорт, с которым он добрался до Петрограда, затем пересек практически всю Фин-ляндию вплоть до Ботнического залива. Финны переправили его через залив в Швецию, где он оказался под покровительством германского консула18.
Чтобы бороться с побегами, а заодно и с жалобами международных ор-ганизаций, Управление Мурманской железной дороги решило сократить время пребывания военнопленных на строительстве дороги до нескольких месяцев, чтобы те не успели подготовиться к побегу. Выживших перебра-сывали «для поправки здоровья» куда-нибудь на юг, например, на строитель-ство Черноморской железной дороги. Были приняты также меры по усилению охраны финско-шведской и финско-норвежской границ. К поимке беглецов пытались привлечь и местное население, обещая выплачивать, по данным И.Н. Новиковой, за каждого задержанного пленного по 100 марок19.
Что касается фальшивых документов, то их в местах сосредоточения военнопленных можно было купить и на рынке, и даже в самом лагере за 150-200 руб.20 Подпольные мастерские по производству фальшивых до-кументов имелись в Петрограде, Москве, Красноярске, Омске, Вятке, Гель-сингфорсе. Офицеры, бежавшие из плена, иногда покупали документы прямо в поезде, на пути в Петроград.
Для проникновения в Финляндию и затем перехода границы военноплен-ные использовали различные хитроумные приемы. Например, они могли изображать из себя прибалтийских беженцев или богомольцев, желавших попасть в святые обители, правда, исключительно на финской территории. Иногда военнопленные договаривались между собой бежать небольшой груп-пой. Одного, похожего на славянина, одевали в форму русского солдата, ко-торый играл роль конвоира, сопровождавшего остальных военнопленных. На вокзале мнимый конвоир с фальшивыми документами, хорошо владев-ший русским языком, обращался к местному начальству, которое обычно оказывало ему полное содействие, иногда даже отводило специальное купе. Таким способом группа добиралась до финской границы.
1917 год, начавшийся для российской провинции с известий о свержении монархии, застал сельское хозяйство Поволжья в разгар подготовки к ве-сеннему севу. По отработанной уже схеме крестьяне и землевладельцы предполагали использовать для развития своих трудовых усилий пленных, однако моральное разложение армии, сопровождавшееся массовым дезер-тирством, внесло существенные коррективы в обыденный сценарий дере-венской жизни. В результате деятельности нового правительства довольно быстро оказались упразднены или парализованы государственные институ-ты, отвечавшие за содержание и использование военнопленных. Как раз ко времени сева в поволжских селениях скопилось огромное количество де-зертиров, отпускников и раненых, не желавших возвращаться в свои части. Они приступили к привычным крестьянским занятиям. В создавшихся условиях крестьянские общины практически не нуждались в услугах воен-нопленных и от них легко отказались. Крестьяне, стремившиеся подзарабо-тать в экономиях, решили избавиться от конкурентов; к тому же многие мужчины горели желанием предъявить «счет» тем, кто как им казалось, замещал их не только на поле, но и на супружеском ложе. В 1917 году от-мечены открытые конфликты крестьян с военнопленными. До этого момен-та обходилось без рукоприкладства и агрессии. На жизни и быте военнопленных сказались потрясения, происходившие в стране. С одной стороны, имела место либерализация режима содержания пленных – они получили больше возможностей для самоорганизации и вы-ражения своих интересов. С другой стороны, вместе с нарастанием эконо-мических трудностей ухудшалось их материальное положение, стали от-мечаться факты недоставки пленным писем, посылок и переводов. Так, например, Г.И. Кириллов в своей статье утверждает, что в октябре 1917 года военнопленный офицер Шандор Дьердьфи писал уездному почтовому началь-ству, что не получил отправленных ему денежных посланий, об отправке ко-торых его известили из дома21. Были пропажи нескольких посылок с вещами и продуктами. Военнопленные добивались облегчения условий своей жизни в плену. По ряду моментов власти шли им на встречу. Так, в конце декабря 1917 года в приказе по Казанскому военному округу были обнародованы правила, устанавливающие особые льготы для военных поляков: более сво-бодное содержание, большая свобода передвижения, объединения и др. Дан-ные правила распространялись также на военнопленных чехов, словаков и украинцев. На основании этих льгот военнопленные всех национальностей вскоре начали через своих представителей добиваться большей свободы содержания. Наряду с общими заявлениями военнопленных поступали и за-явления отдельных лиц с конкретными просьбами. Например, Г.И. Кириллов приводит заявление подпоручика Вильгельма Марковича, поданное в нача-ле 1918 года, в котором говорилось следующее: «Я, нижеподписавшийся австро-венгерский военнопленный офицер, прошу уважаемое начальство мне срочно разрешить сочетаться с браком на здесь живущую австрий-скую незамужнюю подданную именно Анну Хэйнрих. Одновременно про-шу мне позволить жить после заключения брака в частной квартире...»22.
Охрана лагерей была ослаблена, и военнопленные получили возмож-ность относительно свободного выхода из мест содержания, в лагерях воен-нопленные создавали свои выборные комитеты, которые занимались вопро-сами их быта, трудоустройства и т.д. Постепенно размывалось само понятие «плен», хотя значительно увеличилось и число побегов. Вследствие тяжелого продовольственного положения в России ухудшилось и снабжение пленных. Они превращались в «нежелательных едоков». Так, по данным И.Н. Нови-ковой, в июне 1917 года в городе Або (Турку) был задержан немецкий унтер-офицер Роберт-Хельмут Циннерт. На допросе он сообщил, что вместе с при-мерно 200 военнопленными был отправлен на строительство Мурманской железной дороги. Через пять недель работы подвоз продовольствия совер-шенно прекратился. Пленные устроили бунт, в результате чего местное ру-ководство, не в силах обеспечить всех сносным питанием, распустило их «на все четыре стороны»23. В марте 1918 года между Россией и Германией был подписан Брест-Литовский мирный договор, которым предусматривалось освобождение воен-нопленных противоборствующих сторон. После подписания договора, преду-сматривавшего обмен военными и гражданскими пленными, Советское пра-вительство стало принимать меры к наведению порядка в отношении учета пленных, соблюдения общих правил их содержания. В поступавших распо-ряжениях содержались указания о принятии мер против побегов военно-пленных и их самовольных переходов с места на место.
Таким образом, в литературе достаточно подробно освещены некоторые стороны пребывания военнопленных в России. Исследования российских ученых по этой теме единичны, что связано, на наш взгляд, не только с не-достаточной источниковой базой, но и с неоправданной непопулярностью самой темы в предшествующие годы. И хотя в последнее время появилось несколько трудов, посвященных данной проблеме первой мировой войны, вне поля зрения авторов оказалось много вопросов. Недостаточное освеще-ние получило описание правовых и организационных проблем пребывания военнопленных на территории России, их отношения с местным населени-ем, не известными оказались и судьбы австро-венгерских и немецких пленных после окончания первой мировой войны.
Примечания
1 Мировые войны XX века: в 4 кн. Кн. 1: Первая мировая война: исторический очерк. – М., 2005. – С. 629.
2 Новикова И.Н. Россия – страна контрастов, и нигде это свойство не проявляется так ясно, как в плену... // Военно-исторический журнал. – 2006. – № 2. – С. 55.
3 Мировые войны XX века: в 4 кн. Кн. 1: Первая мировая война: исторический очерк. – М., 2005. – 581 с.
4 Люкшин Д. Да за нашими бабами вьются. Военнопленные в крестьянской России // Родина. – 2002. – № 10. – С. 24-27.
5 Кириллов Г.И. Австро-германские военнопленные в уездном Царевококшайске (1915-1918 гг.) // Марийский археографический вестник. – 1995. – № 5. – С. 30-44.
6 Новикова И.Н. Россия – страна контрастов, и нигде это свойство не проявляется так ясно, как в плену... // Военно-исторический журнал. – 2006. – № 2. – С. 55-58.
7 Крючков И.В. Военнопленные Австро-Венгрии, Германии и Османской империи на территории Ставропольской губернии в годы Первой мировой войны / И.В. Крючков. – Ставрополь: 2006. – 144 с.
8 Люкшин Д. «Да за нашими бабами вьются». Военнопленные в крестьянской России // Роди-на. – 2002. – № 10. – С. 24.
9 Там же. – С. 24.
10 Кириллов Г.И. Австро-германские военнопленные в уездном Царевококшайске (1915-1918 гг.) // Марийский археографический вестник. – 1995. – № 5. – С. 32.
11 Там же. – С. 36.
12 Люкшин Д. Да за нашими бабами вьются. Военнопленные в крестьянской России // Родина. – 2002. - № 10. – С. 26.
13 Там же. – С. 26.
14 Там же. – С. 25.
15 Новикова И.Н. Россия – страна контрастов, и нигде это свойство не проявляется так ясно, как в плену... // Военно-исторический журнал. – 2006. – № 2. – С. 55.
16 Люкшин Д. Да за нашими бабами вьются. Военнопленные в крестьянской России // Родина. – 2002. – № 10. – С. 25.
17 Новикова И.Н. Россия – страна контрастов, и нигде это свойство не проявляется так ясно, как в плену... // Военно-исторический журнал. – 2006. – № 2. – С. 56.
18 Там же. – С. 56.
19 Там же. – С. 57.
20 Там же. – С. 57.
21 Кириллов Г.И. Австро-германские военнопленные в уездном Царевококшайске (1915-1918 гг.) // Марийский археографический вестник. – 1995. – № 5. – С. 37.
22 Там же. – С. 40.
23 Новикова И.Н. Россия – страна контрастов, и нигде это свойство не проявляется так ясно, как в плену... // Военно-исторический журнал. – 2006. – № 2. – С. 58.
            [name_en] => THE PROBLEM OF PRISONERS OF WAR IN THE FIRST WORLD WAR
            [annotation_en] => The First World War of 1914-1918 - one of the most tragic events in the history of mankind, which has set in motion millions of people. It surpassed in scale all the wars that had occurred before that. The scale of military operations, the use of new types of weapons and tactics of combat, all this led to a sharp increase in the number of prisoners of war on both sides compared with previous wars. One of the problems that became very acute during the events of 1914-1918 was the problem of prisoners of war. During the years of the First World War, about 8 million soldiers and more than 200,000 civilians were captured. In Russia, more than 2 million prisoners of war of the German, Austro-Hungarian, Turkish, Italian, Bulgarian and other armies of the countries-enemies of the Entente were concentrated.
            [text_en] => The First World War of 1914-1918 - one of the most tragic events in the history of mankind, which has set in motion millions of people. It surpassed in scale all the wars that had occurred before that. The scale of military operations, the use of new types of weapons and tactics of combat, all this led to a sharp increase in the number of prisoners of war on both sides compared with previous wars. One of the problems that became very acute during the events of 1914-1918 was the problem of prisoners of war. During the years of the First World War, about 8 million soldiers and more than 200,000 civilians were captured. In Russia, more than 2 million prisoners of war of the German, Austro-Hungarian, Turkish, Italian, Bulgarian and other armies of the countries-enemies of the Entente were concentrated.
            [udk] => 
            [order] => 11
            [filepdf_ru] => 11_ru.pdf
            [filepdf_en] => 11_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => А.Г.  КУГУЕЛОВ
                            [author_en] => A. G. Kuguelov 
                        )

                )

        )

    [11] => Array
        (
            [id_section] => 2
            [id] => 12
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ВЕТЕРАНЫ 6-Й НЕМЕЦКОЙ АРМИИ О ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ В ОКРУЖЕНИИ В 1942-1943 ГГ.
            [annotation_ru] => Сталинградская битва – значимое событие не только в истории Великой Отечественной войны, но и в тысячелетней истории Российского государ-ства. Для нас – это неоспоримый символ мужества нашего народа, стойко-сти и героизма русского солдата. В 1943 году для большинства стран мира разгром немцев на Волге прозвучал как торжественный победный набат. Его слышали и ему радовались в Британии, поэтому английский король по-дарил жителям Сталинграда символ чести и мужества – меч. Весть о побе-де разжигала надежду даже в сердцах китайских партизан: узнав эту но-вость, будущий «великий кормчий» сказал, что отныне разгром Японии стал делом времени.
Победный набат для антигитлеровской коалиции превратился в похо-ронный звон для Германии. Это была катастрофа немыслимых для страны масштабов, даже нацистский режим не смог скрыть произошедшего. В од-ночасье рухнула немецкая картина мира, в плен «русским варварам» сда-лась целая армия во главе со своим фельдмаршалом. 6-я армия вермахта, самый совершенный в мире механизм, просто прекратила свое существова-ние по воле «дикарей».
            [text_ru] => Сталинградская битва – значимое событие не только в истории Великой Отечественной войны, но и в тысячелетней истории Российского государ-ства. Для нас – это неоспоримый символ мужества нашего народа, стойко-сти и героизма русского солдата. В 1943 году для большинства стран мира разгром немцев на Волге прозвучал как торжественный победный набат. Его слышали и ему радовались в Британии, поэтому английский король по-дарил жителям Сталинграда символ чести и мужества – меч. Весть о побе-де разжигала надежду даже в сердцах китайских партизан: узнав эту но-вость, будущий «великий кормчий» сказал, что отныне разгром Японии стал делом времени.
Победный набат для антигитлеровской коалиции превратился в похо-ронный звон для Германии. Это была катастрофа немыслимых для страны масштабов, даже нацистский режим не смог скрыть произошедшего. В од-ночасье рухнула немецкая картина мира, в плен «русским варварам» сда-лась целая армия во главе со своим фельдмаршалом. 6-я армия вермахта, самый совершенный в мире механизм, просто прекратила свое существова-ние по воле «дикарей». Со временем боль поражения утихла, прусский дух, столетиями культивировавшийся в стране, получил более тяжелые травмы. Однако трагедия окруженных осталась, так как бедствия, пережитые по-павшими в «котел», по своим масштабам и трагичности не имеют аналогов в истории современной Германии.
Источниками для данной статьи явились личные дневники, протоколы допросов немецких военнопленных, солдатские письма на родину, мемуары выживших очевидцев событий, приказы и донесения советского командова-ния. Использование такого спектра источников позволило взглянуть на со-бытия, во-первых, с различных позиций – от мнения рядового солдата до точки зрения генерала, а во-вторых, давало возможность критически оце-нить и взаимодополнить различные виды документов, особенно мемуары, написанные через годы, а то и десятки лет после войны. В целом, разнооб-разный круг источников позволил взглянуть на Сталинградскую битву глазами ее немецких участников. Обращение к свидетельствам из первых уст было обусловлено ростом интереса к истории быта и истории ментальности.
Трагедия 6-й армии генерала Фридриха Паулюса началась с первых зал-пов операции «Уран». Красная армия прорвала немецкую оборону, через два дня советские механизированные корпуса встретились в г. Калач и замкнули кольцо окружения. Первый блицкриг по-русски состоялся.
После окружения 6-я армия зажила своей особой жизнью. Занимаемая ею территория превратилась в немецкий остров, волею советских войск все дальше отдалявшийся от Третьего рейха. Если командование еще поддер-живало связь с большой Германией, то для подавляющего большинства окруженных мир за пределами «котла» стал чем-то эфемерным. У них сра-зу появились особые, малопонятные остальной Германии проблемы.
Первой и основной из них, от которой исходили все последующие труд-ности, стало плохое снабжение окруженной группировки. При составлении списков необходимого 6-й армии имущества, которое немцы могли доста-вить по воздушному мосту, в первую очередь пожертвовали боеприпасами для полевой артиллерии. В итоге на вес золота оказался каждый снаряд. По свидетельству военнопленного К. Вильникера, в его подразделении «был даже составлен акт по поводу произведенного из орудия выстрела без осо-бого указания, и на командира батареи было наложено взыскание»1. В пись-мах домой артиллеристы признавались в собственном бессилии перед про-тивником. Так, унтер-офицер Г. Злотт писал: «С боеприпасами у нас обстоит дело очень плохо – получаем очень мало. Если бы имели 100-200 снарядов, тогда пусть бы русские приходили»2. Но это было далеко не самое страш-ное в сложившейся для 6-й армии обстановке.
Положение с продовольствием гораздо сильнее сказалось на состоянии немецких войск. Первые недели блокированная армия доедала запасы со скла-дов, оказавшихся на территории окружения. Однако уже в первые недели декабря, по свидетельству казначея санитарной роты О. Рюле, переживше-го окружение, «наши солдаты впервые узнали, что такое голод: все запасы были съедены до последнего грамма»3. Правда, голодали не все. Многие ав-торы мемуаров отмечают, что полевые жандармы, охранявшие аэродром, выглядели здоровыми до последних дней. О голоде не пишут и штабные офицеры. Основную тяжесть окружения вынесли на себе линейные части, хотя и среди них были исключения. Так, в мемуарах О. Рюле есть упоми-нание о том, что «некоторые части, как, например, 71-я пехотная дивизия, которой удалось захватить зерновой силос и сохранить его только для себя, были в несколько лучшем положении»4.
Основой продовольственного пайка окруженных немецких солдат был хлеб. Того количества, что выдавалось, хватало лишь для поддержания жизни. «200 граммов – это ведь слишком мало для жизни и слишком много, чтобы умереть»5, – читаем в письме ефрейтора К. Бекка. В некоторых ча-стях не было и хлеба. Например, К. Вильникер рассказывал на допросе: «Единственное, что мы получали за эти дни – вечером котелок похлебки на троих»6. В такой обстановке было естественным, что солдаты искали до-полнительные источники питания. Довольно быстро солдаты перешли на ко-нину – для многих в «котле» это мясо стало единственной пищей, которую они могли раздобыть. Из письма ефрейтора П. Замма: «Я так слаб, что еле мо-гу держаться на ногах. Если мне удастся раздобыть кусочек конины, я чрез-мерно счастлив»7. Окруженные немцы даже достигли некоего профессио-нального мастерства в добывании этого продукта. В одном из донесений НКВД цитируются такие строки из письма немецкого солдата: «С какой быстротой люди здесь разделывают тушу – этого ты представить себе не сможешь»8. Правда, немцам под Сталинградом не повезло даже с кониной. До того, как 6-я армия была взята в кольцо русских войск, большинство лошадей были выведены на зимние пастбища и оказались за чертой окружения. Поэтому немецкие солдаты действительно съели всех собак в Сталинграде. Из пись-ма Отто Зехтага: «Тут в Сталинграде я зарезал трех собак. Можете думать что хотите, главное то, что мясо вкусное. Я сварил себе сороку. Могу ска-зать, что она имеет вкус курицы, – суп был такой желтый» 9.
Неудивительно, что главной темой писем на родину у солдат вермахта стал голод и мольба о хлебе. Еда стала и основной темой разговоров, ду-мать о чем-то другом, не получалось. «Не надо ничего, кроме одного един-ственного кусочка хлеба»10; «мы сидим в дзотах и думаем только о хорошей еде. Не проходит часа, чтобы мы не вспомнили о хорошем хлебе и колба-се»11 – вот типичные строки из писем немецких солдат. Постоянное недо-едание приводило к дистрофии, солдаты стали мало на что способны в ка-честве бойцов: «У двадцатилетних дистрофиков общее паталого-анатомическое состояние оказалось настолько отрицательным, что можно было подумать, будто это глубокие старики»12. Даже в штабах не хватало продовольствия, и вороны, кормившиеся трупами немецких солдат, вызы-вали несказанное раздражение штабных работников. «Досыта кормилось лишь воронье – эти гнусные птицы, которые на Восточном фронте всегда казались мне вестниками грядущей близкой беды»13, – писал в своих вос-поминаниях немецкий офицер И. Виддер.
Все, что оставалось большинству немцев, это греться в своих укрытиях, благо Красная Армия не проводила против них серьезных наступательных операций. Такое положение даже давало повод для самоиронии: «Единствен-ное что у нас еще осталось – это теплый блиндаж. От еды мы потихоньку отвыкаем»14. Выходить наружу не стоило, во многих частях зимнего обмун-дирования не получили. «Войска в подавляющем большинстве своем встре-тили убийственные русские морозы, почти не имея зимней одежды»15, – вспоминал прошедший через окружение И. Виддер. Имеющаяся униформа зачастую не отвечала условиям русской зимы: «Солдаты сильно страдают от холода, т.к. кроме комбинированных серо-белых брюк и френчей, мы ни-чего не получили»16. И это на второй год войны в России! После того, как год назад под Москвой солдаты вермахта вымерзали целыми дивизиями!
Несколько лучшее положение было в танковых частях и подразделени-ях люфтваффе. По свидетельству военнопленного К. Шмалера, «все солда-ты 16 танковой дивизии получили теплое белье, ватные брюки и куртки или теплые дополнительные шинели, валенки»17. Оснащение же служащих в люфтваффе вызывало у пехотинцев озлобление и зависть. Из мемуаров офицера вермахта В. Адама: «Понятно, что настроение моих пехотинцев не могло улучшиться, когда они увидели все эти груды шуб, меховых жи-летов, меховых шапок, валенок, зимних теплых рукавиц, подбитых ватой маскировочных костюмов, которыми были снабжены солдаты военно-воз-душных сил, находившиеся под покровительством Геринга»18. Итогом недо-статка зимнего обмундирования стали случаи массового обморожения в окруженных войсках. По словам О. Рюле, «в лазарете лежали десятки сол-дат и офицеров с обморожением третьей степени, у некоторых от ног и рук остались одни кости, но их не отправляли на самолетах. Для них не находилось места»19. Об обморожениях первой и второй степени медики не упо-минали вовсе, видимо, это было уже нормой.
Еще одной бедой окруженной армии стали болезни. Участник Сталинград-ской битвы писал об этом: «Дизентерия и тиф напрочно поселились в «котле», вши заедали нас, смерть гуляла вдоль и поперек»20. Это не удивительно, если учитывать те антисанитарные условия, в которых находились солдаты. Один из них вспоминал, что «…пару белья я, не сменяя, носил четверть го-да»21. Множество страданий причиняли вши, которые стали чуть ли не глав-ным бедствием на войне. Об этом говорилось, часто с долей иронии, почти в каждом солдатском письме: «Моим вшам живется отлично, питаются они вдоволь. Это видно по их количеству, их столько, что опасаешься, что они перегрызут тебе шею»22; «вши… – это очень милые и преданные маленькие животные»23; «если бы мы за каждую вошь, что имеем, получали один грамм хлеба, у нас бы было приличным куском хлеба больше»24.
К физическим страданиям добавлялись моральные, прежде всего – от-сутствие связи с родным домом. Ввиду нестабильной работы авиации плохо работала почта. «В прошлом месяце, – читаем в письме Г. Вельца, – я по-лучил одно единственное письмо и знаю, что жена пишет мне ежедневно. Ужасно, еще будучи живым, медленно умирать для внешнего мира»25. Если первое время была еще надежда на то, что положение с письмами улуч-шится, «и можно будет рассчитывать на нормальную работу почты»26, то ближе к новому году стало понятно, что проблема не будет решена. Для выживших отсутствие связи с домом было одним из самых горестных вос-поминаний: «Теперь же почты, судя по всему, ждать больше не приходи-лось. Казалось, оборвались последние нити, связывавшие нас с родиной и семьями. Солдатская дружба, сколь бы крепка она ни была, не могла больше заглушить растущего чувства полного и беспросветного одиноче-ства»27. Находившиеся в «котле» оказались в положении заживо погребен-ных. Для своих родных они фактически были потеряны. Наверное, ими овладевало чувство дикого одиночества, если они упрекали своих близких в том, что те ничего не знают об их судьбе: «Вы там, на родине, не имеете никакого представления о том, что мы тут переносим и что нам предстоит пережить»28. Такие настроения не могли не сказаться отрицательно на бое-вом духе немецких солдат.
В окружении намного трагичнее ситуация складывалась для раненых солдат. Ко всем бедам добавлялись раны, тем более что в вермахте тради-ционно раненые снабжались хуже солдат на передовой. Так, старший еф-рейтор К. Мюллер писал: «Лежу раненый в блиндаже, без почты, без пра-вильного ухода и голодать приходится немало»29. Полевые лазареты просто не справлялись с потоком раненых солдат и офицеров, так как «принимали раненых в десять раз больше положенного»30. Не хватало буквально всего: помещений, медикаментов, квалифицированного персонала, продовольствия, дров для обогрева. В результате раненых привозили в госпиталь, чтобы они там спокойно умирали. Так, основной госпиталь 6-й армии в Гумраке, по сло-вам его бывшего казначея, «был своеобразным массовым лагерем смерти»31.
Особой страницей в жизни сталинградского «котла» стало Рождество 1942 года. Несмотря на то, что национал-социализм зачастую выступал против христианской церкви, Рождество для немцев так и осталось главным празд-ником в году. Этот день не остался без внимания солдат и офицеров 6-й ар-мии. В стремлении скрасить беспросветное существование на всех уровнях этот праздник пытались отметить как можно лучше. Из обзора писем немецких солдат, находящихся в окруженной группировке, составленного для советского командования, видно, что солдаты искали дополнительное продовольствие: «…На рождество от знакомого солдата из Шпандау я за 2 папиросы и добрые слова получил 2 хлеба на 6 человек. Этот хлеб казался нам рождественским пряником»32. Главной мыслью на время стало обу-стройство праздника. О. Рюле вспоминал, как «ломал себе голову над тем, чем еще скрасить наш рождественский вечер»33. Правда, по воспоминани-ям И. Виддера, «традиционно праздничного настроения не было ни у кого, но подлинный смысл Рождества согрел нас и рассеял окружавший нас мрак»34. И все же Рождество – семейный праздник, и оно невольно стало еще одним поводом, чтобы вспомнить о доме. Офицер Г. Вельц позднее так вспоминал памятный рождественский вечер 1942 года: «Разговор то и дело замирает, смотрят на горящие свечи, вдыхают сосновый запах, отодвига-ются к стене в полутьму за спину соседа, а мысли уходят далеко, устрем-ляются к дому»35. Для многих праздник не оправдал даже самых крохот-ных надежд. По свидетельству одного солдата, «в качестве рождественского подарка мы получили по 6 папирос и больше ничего»36, по признанию другого, «могу честно сказать, что в этом году я провел самое грустное рождество»37.
В Советском Союзе главным праздником давно уже стал Новый год, и Красная Армия не забыла напомнить об этом к ужасу немецких солдат. Новогодняя ночь запомнилась им отнюдь не праздничной атмосферой, а сильнейшим артиллерийским обстрелом. В письме обер-ефрейтора Руди Зерга читаем: «На Рождество у нас было довольно спокойно, но в ночь под Новый год с 22.00 до 23.00 начался ад»38. Советское командование вообще, жалея личный состав, предпочитало действовать артиллерией и авиацией. Такая тактика в определенной мере приносила свои плоды. «Ущерб от ар-тиллерийских налетов просто обескуражил нас»39, – признавал О. Рюле. Хотя, с другой стороны, это давало повод, по крайней мере для некоторых солдат, усомниться в боевой мощи противостоящих им советских войск: «Рус-ские хотят нас взять измором, но сил у них для этого не хватает»40. Однако, когда русская армия переходила в наступление, эти сомнения пропадали, и немцам оставалось только молиться. Из письма ефрейтора Райнголдта Вакке-ра: «Тяжелы русские продолжительные атаки. Слава богу, до сих пор по-зиции удерживаются, хотя и ценой больших потерь»41. При нехватке бое-припасов, физическом истощении, по признанию немцев, «что они могли противопоставить ударным частям русских с их многочисленными танками, реактивными установками, орудиями и минометами, их досыта накормлен-ными солдатами в теплом зимнем обмундировании?»42. Все сравнения с вы-читанными из книг описаниями мясорубок Первой мировой войны бледнели на фоне происходящего: «Мы ведем теперь войну, какую никогда до сих пор не знали. Я читал в книгах про битвы в мировую войну, но вижу, что здесь еще хуже»43.
При всем этом немецкие солдаты и офицеры продолжали держаться и оказывать упорное сопротивление. Мотивы такого мужества и стойкости были различны. Иногда причиной была злость на противника («Мне пока еще доставляет удовольствие дать хорошую очередь по русским»44, – фраза из письма ефрейтора Х. Диттмара), а чаще – выработанная годами привычка повиноваться приказу («Вскоре мы уже вели тяжелый бой, от-ражая мощную атаку советских танков. Забыты все разговоры, сомнения, заботы. Я думал только о задаче, стоявшей передо мной как командиром полка»45, – строки из воспоминаний офицера Р. Петерсхагена). Таким об-разом, несмотря ни на что, 6-я армия продолжала сохранять остатки бое-способности.
Еще один фактор играл немаловажную роль в поддержании духа и бое-способности войск – безграничная вера в своего вождя – Адольфа Гитлера. Что бы ни писали немцы после войны об аполитичности вермахта, во многих письмах есть фразы о том, что фюрер не может бросить своих солдат. Из письма ефрейтора Карла Вольфа: «За то время, что мы здесь сидим в этом котле, мы уже очень много испытали и пережили, но у всех нас есть крепкая надежда, что фюрер постарается сделать все возможное, чтобы нас освободить, как только позволит погода»46. В принципе причин сомне-ваться у них не было, до сих пор все свои обещания Гитлер выполнял. При этом даже немало пожившие, несомненно, неглупые люди, искренне счита-ли, что можно оставаться одновременно национал-социалистом и человеком. К примеру, командир 384-й пехотной дивизии Э. Габленц писал родным: «Я думаю, что можно быть и национал-социалистом, не беря греха на свою душу, если занимаешь такую незначительную и специфически узкую долж-ность как командир дивизии»47. Причем, веру в своего вождя сохраняли в окружении не только солдаты. Даже офицеры штабов, где, собственно, хорошо знали, что нечего питать никаких иллюзий на освобождение, и то ждали какого-то чуда. «В конце концов, ведь каждому солдату в окружении были хорошо известны слова Гитлера о том, что он вызволит их из котла. А ведь до сих пор этому человеку все удавалось»48, – такие настроения царили среди солдат и офицеров.
Еще одним фактором, тесно связанным с именем фюрера и позволяв-шим немецким солдатам держаться, была надежда на то, что помощь все-таки придет. «Увижу ли я вас всех снова – это еще вопрос, – писал стар-ший солдат Йозеф Хюнерконф. – Я с нетерпением ожидаю, будем ли мы освобождены. Долго мы этого не выдержим»49. Уже было известно, что 4-я танковая армия разбита, как, впрочем, все итальянские, румынские и вен-герские дивизии группы армий «Б», что Красная Армия продвигается на запад. Зная все это, в солдатах 6-й армии «еще жила крошечная искорка надежды. Она помогала огромной массе окруженных, измученных и полуго-лодных солдат быть в состоянии боевой готовности»50. А еще кто-то из сол-дат продолжал считать, что сражается под Сталинградом за Великую Гер-манию. «Могу сказать, что если бы не наша сила воли, желание жить, воодушевление борьбой за Германию, – то дело уже давно было сломле-но»51, – читаем в письме одного из солдат окруженной группировки. Другие вспоминали, что победным маршем дошли до самой Волги и «не должны грустить и отчаиваться, ибо мы знаем, что в истекшем году были достигну-ты прекрасные успехи»52. Некоторые до сих пор считали, что русские мо-гут хорошо воевать лишь зимой, а летом немецкая армия непобедима. Из письма ефрейтора Йозефа Шмидта: «Но и эта зима пройдет, и тогда мы покажем русским, что немецкий солдат может все»53. Так или иначе, но немецкие солдаты находили для себя причины держаться. Кроме того, в головы солдат было вбито, что плен – это смерть. Как писал один из них, «…плен означает или выстрел в спину, или пожизненную каторгу в Сиби-ри»54.
Однако, если на фюрера еще молились, то остальные вожди Третьего рейха начинали раздражать. Напыщенные речи министра пропаганды там, под Сталинградом, были пустыми: «Геббельс говорил сегодня вечером, но какая польза от этого? Нам этим не поможешь»55. Еще одной пропагандист-кой уловкой, которая вызвала всеобщее возмущение в 6-й армии, стало по-нятие «Сталинградская крепость». Его изобрел сам Гитлер, считая, что тем самым он поднимал дух окруженных солдат и вселял уверенность в граждан Третьего рейха. Эта фраза стала распространенной в Германии и пущена в ход в первых приказах главного командования сухопутных сил. Однако в окруженной армии под Сталинградом ее просто не оценили и «восприни-мали как горькую иронию, а подчас и как издевательство»56.
Невыносимые условия жизни, целые поля, усеянные мертвыми, – все это заставляло задуматься о Боге. Немецкая армия в своей основной массе оставалась христианской. Капелланы шли вместе со своей паствой, пыта-лись по мере своих сил облегчить положение солдат. Однако, глядя на про-исходящее, окруженным трудно было верить в милосердного и всемогущего Бога. По признанию одного из них, «солдаты перестали верить священнику. Трудно увязать все эти страшные события бытия с верой в слово божье»57. У большинства же окруженных вера в Бога оставалась единственным уте-шением и надеждой. «Я уже хорошо знаю мир, – писал домой один из сол-дат 6-й армии. – Это – долина скорби. Один бог может дать нам счастье»58. У многих еще теплилась надежда на какое-нибудь улучшение в положе-нии, ведь «хуже, чем сейчас, слава богу, быть не может»59. Но условия, в которых оказались солдаты и офицеры 6-й армии, были настолько тяже-лы, что всякое желание жить у многих просто пропадало. Майор Г. Вельц так писал о состоянии своих подчиненных во время боя: «Инстинкт самосо-хранения притупился. Сторонний наблюдатель покачал бы головой: он или поразился бы нашей выдержке под огнем противника, или счел бы ненор-мальными. Скорее последнее»60. Даже приводившие немецких солдат в свя-щенный ужас «катюши» не казались столь страшны, поскольку «апатия так велика, что это уже не причиняет беспокойства»61. Люди потихоньку лома-лись от пережитых страданий и безысходности бытия. Уже будучи в совет-ском плену, О. Рюле так описывал свое тогдашнее состояние: «За шесть недель окружения во мне что-то треснуло, надломилось, и я чувствовал, что склеить меня уже невозможно»62. Пожалуй, определенный смысл для многих немцев во всех этих страданиях существовал – только пройдя их, у многих спадала с глаз пелена лжи и пропаганды. «Как прекрасна была бы жизнь, если бы не было этой проклятой войны. Я вынужден шататься по этой вшивой России неизвестно за что»63, – написал в письме обер-ефрейтор А. Беец. И еще: несмотря на все надежды, стойкость и упорство, предан-ность Германии, в души солдат начала прокладывать дорогу неуверенность в исходе войны. Из протокола допроса военнопленного К. Шмалера: «Бое-вой дух германских солдат последними неудачами подорван очень сильно. Многие из числа до последнего времени веривших в победу Германии ста-ли теперь сомневаться в этом»64.
На долю немцев, попавших в сталинградский «котел», выпали неисчис-лимые страдания. Они оказались заложниками упрямства Гитлера и жела-ния его окружения выслужиться перед фюрером. Возможности сопротив-ления немецких войск постоянно падали. Красная Армия до конца января 1943 г. не предпринимала серьезных наступательных операций, и немед-ленной катастрофы 6-й армии под Сталинградом не произошло. Для окру-женной группировки противника гораздо более страшным врагом стал голод. Отсутствие зимнего обмундирования привело к постепенному вымерзанию 6-й армии. Ко всему этому добавились вши, нехватка медикаментов и потеря очень важного для солдат психологического момента – связи с домом. Все это вместе привело к быстрой деградации окруженной армии как еди-ного механизма, психологическому и физическому истощению большинства защитников «Сталинградской крепости».
В современной Германии говорится о солдатах 6-й армии как о мучени-ках, заложниках нацистского режима и «дикой России». Думается, такой под-ход не достаточно верен. Ведь немцы страдали не у себя на Рейне, а у нас на Волге, до которой дошли, прокладывая себе дорогу огнем и мечом. Там умирали те, кто присягнул на верность нацистскому режиму, те, кто в большинстве своем верил в фюрера и его идеи.
Примечания
1 Донесение ОО НКВД ДФ в УОО НКВД СССР с протоколом допроса военнопленного К. Виль-никера // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 301.
2 Из письма унтер-офицера Готтлиба Злотта // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 326.
3 Рюле О. Исцеление в Елабуге / О. Рюле. – М., 1969. – С. 18.
4 Там же. – С. 39.
5 Из письма ефрейтора Конрада Бекка // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 340.
6 Донесение ОО НКВД ДФ в УОО НКВД СССР с протоколом допроса военнопленного К. Виль-никера // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 301.
7 Из письма ефрейтора Пауля Замма // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 314.
8 Донесение ОО НКВД ДФ военному совету ДФ с обзором писем немецких военнослужащих // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 333.
9 Из письма солдата Отто Зехтага // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 315.
10 Из письма вахмистра Отто Зебера // Там же. – С. 326.
11 Донесение ОО НКВД ДФ военному совету ДФ с обзором писем немецких военнослужащих // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 335.
12 Рюле О. Исцеление в Елабуге / О. Рюле. – М., 1969. – С. 59.
13 Виддер И. Катастрофа на Волге / И. Виддер. – М., 1965. – С. 67.
14 Из письма обер-ефрейтора Эриха Абисфельда семье Эрихе Купке в Берлин // Сталинград-ская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 350.
15 Виддер И. Катастрофа на Волге / И. Виддер. – М., 1965. – С. 53.
16 Донесение ОО НКВД ДФ в УОО НКВД СССР с протоколом допроса военнопленного К. Вильникера // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 303.
17 Донесение ОО НКВД СТФ в УОО НКВД СССР с протоколом допроса военнопленного К. Шмалера // Там же. – С. 316.
18 Адам В. Трудное решение / В. Адам. – М., 1972. – С. 191.
19 Рюле О. Исцеление в Елабуге / О. Рюле. – М., 1969. – С. 31.
20 Виддер И. Катастрофа на Волге / И. Виддер. – М., 1965. – С. 84.
21 Донесение ОО НКВД ДФ военному совету ДФ с обзором писем немецких военнослужащих // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 333.
22 Обзор писем немецких солдат, находящихся в окруженной Сталинградской группировке // Там же. – С. 330.
23 Из письма унтер-офицера Йозефа Шумахера // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 315.
24 Из письма старшего ефрейтора Капплера // Там же. – С. 339.
25 Вельц Г. Солдаты, которых предали / Г. Вельц. – М., 1965. – С. 197.
26 Из письма старшего ефрейтора Бергарда Гебгардта // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 325.
27 Виддер И. Катастрофа на Волге / И. Виддер. – М., 1965. – С. 78.
28 Из письма солдата Альфреда Рера // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 349.
29 Из письма старшего ефрейтора Карла Мюллера // Там же. – С. 315.
30 Рюле О. Исцеление в Елабуге / О. Рюле. – М., 1969. – С. 48.
31 Там же. – С. 80.
32 Обзор писем немецких солдат, находящихся в окруженной Сталинградской группировке // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 330.
33 Рюле О. Исцеление в Елабуге / О. Рюле. – М.,1969. – С. 24.
34 Виддер И. Катастрофа на Волге / И. Виддер. – М., 1965. – С. 80.
35 Вельц Г. Солдаты, которых предали / Г. Вельц. – М., 1965. – С. 167.
36 Из письма ефрейтора Фрица Линова // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 338.
37 Обзор писем немецких солдат, находящихся в окруженной Сталинградской группировке // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 331.
38 Из письма обер-ефрейтора Руди Зерга семье Карла Якоба в Берлине // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 378.
39 Рюле О. Исцеление в Елабуге / О. Рюле. – М., 1969. – С. 18.
40 Донесение ОО НКВД ДФ военному совету ДФ с обзором писем немецких военнослужащих // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 333.
41 Из письма ефрейтора Райнголдта Ваккера // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 349.
42 Виддер И. Катастрофа на Волге / И. Виддер. – М., 1965. – С. 81.
43 Донесение ОО НКВД ДФ военному совету ДФ с обзором писем немецких военнослужащих // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 334.
44 Из письма ефрейтора Х. Диттмара семье Диттмар в Гауминген // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 363.
45 Петерсхаген Р. Мятежная совесть / Р. Петерсхаген. – М., 1958. – С. 20.
46 Из письма ефрейтора Карла Вольфа Елизавете Вольф // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 349.
47 Перевод письма командира 384-й пехотной дивизии Э. Габленца // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 292.
48 Рюле О. Исцеление в Елабуге / О. Рюле. – М., 1969. – С. 41.
49 Из письма старшего солдата Йозефа Хюнерконфа // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 325.
50 Рюле О. Исцеление в Елабуге / О. Рюле. – М., 1969. – С. 33.
51 Обзор писем немецких солдат, находящихся в окруженной Сталинградской группировке // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 330.
52 Из письма старшего ефрейтора Карла Партенсгаммера // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 338.
53 Из письма ефрейтора Йозефа Шмидта // Там же. – С. 339.
54 Рюле О. Исцеление в Елабуге / О. Рюле. – М., 1969. – С. 53.
55 Из письма унтер-офицера Франца Арнольда // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 348.
56 Виддер И. Катастрофа на Волге / И. Виддер. – М., 1965. – С. 45.
57 Петерсхаген Р. Мятежная совесть / Р. Петерсхаген. – М., 1958. – С. 19.
58 Обзор писем немецких солдат, находящихся в окруженной Сталинградской группировке // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 332.
59 Там же. – С. 331.
60 Вельц Г. Солдаты, которых предали / Г. Вельц. – М., 1965. – С. 249.
61 Штейдтеле Л. От Волги до Веймара / Л. Штейдтеле. – М., 1975. – С. 220.
62 Рюле О. Исцеление в Елабуге / О. Рюле. – М., 1969. – С. 37.
63 Из письма обер-ефрейтора Арно Бееца // Сталинградская битва. – М., 2002. – Т. 2. – С. 315.
64 Донесение ОО НКВД СТФ в УОО НКВД СССР с протоколом допроса военнопленного К. Шмалера // Сталинградская эпопея. – М., 2000. – С. 316.
            [name_en] => VETERANS OF THE 6TH GERMAN ARMY ON THE EVERYDAY LIFE IN THE BLOCKADE IN 1942-1943
            [annotation_en] => The Battle of Stalingrad is a significant event not only in the history of the Great Patriotic War, but also in the thousand-year history of the Russian state. For us - this is an indisputable symbol of the courage of our people, steadfastness and heroism of the Russian soldier. In 1943, for most countries of the world, the defeat of the Germans on the Volga sounded like a solemn victory alarm. It was heard and rejoiced in Britain, so the English king gave the citizens of Stalingrad a symbol of honor and courage - a sword. The news of the victory roused hope even in the hearts of the Chinese partisans: after learning this news, the future "great helmsman" said that from now on the rout of Japan became a matter of time. The victory alarm for the anti-Hitler coalition turned into a death knell for Germany. This was a catastrophe of inconceivable scale for the country, even the Nazi regime could not conceal what had happened. Suddenly the German picture of the world collapsed, an entire army, headed by its field marshal, surrendered to the "Russian barbarians". The 6th Wehrmacht army, the most perfect mechanism in the world, simply ceased to exist at the behest of the "savages".
            [text_en] => The Battle of Stalingrad is a significant event not only in the history of the Great Patriotic War, but also in the thousand-year history of the Russian state. For us - this is an indisputable symbol of the courage of our people, steadfastness and heroism of the Russian soldier. In 1943, for most countries of the world, the defeat of the Germans on the Volga sounded like a solemn victory alarm. It was heard and rejoiced in Britain, so the English king gave the citizens of Stalingrad a symbol of honor and courage - a sword. The news of the victory roused hope even in the hearts of the Chinese partisans: after learning this news, the future "great helmsman" said that from now on the rout of Japan became a matter of time. The victory alarm for the anti-Hitler coalition turned into a death knell for Germany. This was a catastrophe of inconceivable scale for the country, even the Nazi regime could not conceal what had happened. Suddenly the German picture of the world collapsed, an entire army, headed by its field marshal, surrendered to the "Russian barbarians". The 6th Wehrmacht army, the most perfect mechanism in the world, simply ceased to exist at the behest of the "savages".
            [udk] => 
            [order] => 12
            [filepdf_ru] => 12_ru.pdf
            [filepdf_en] => 12_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Татьяна Геннадьевна  НЕФЕДОВА
                            [author_en] => Tat’yana G. Nefedova 
                        )

                    [1] => Array
                        (
                            [author_ru] => Алексей  ОГОРОДНИКОВ
                            [author_en] => Aleksey Ogorodnikov 
                        )

                )

        )

    [12] => Array
        (
            [id_section] => 2
            [id] => 13
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ПРЕВЕНТИВНАЯ ПОЛИТИКА В АНТИТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ СТРАТЕГИИ ПРАВИТЕЛЬСТВА КАНЦЛЕРА Г. ШРЁДЕРА (2001-2004 ГГ.)
            [annotation_ru] => Объединение Германии повысило международный статус страны. В со-ответствии с этим в течение 90-х годов ХХ века вплоть до 2005 года снача-ла правительство Г. Коля, а затем коалиционное правительство Г. Шредера, последовательно продолжали и вновь выстраивали основные направления ее внешней политики, придерживаясь концепции самоутверждения, прин-ципов «преемственности и развития». Преемственность выражалась в сохра-нении трех приоритетных стратегических составляющих: европейская инте-грация, трансатлантические связи и многостороннее сотрудничество. Развитие предполагало углубление, совершенствование, обновление и приспособление традиционных и новых элементов внешней политики к реалиям постоянно меняющейся мировой и европейской обстановки. В этой связи следует отме-тить, что после прекращения «холодной войны» эти изменения коснулись и облика потенциальных угроз международной и национальной безопасно-сти.
            [text_ru] => Объединение Германии повысило международный статус страны. В со-ответствии с этим в течение 90-х годов ХХ века вплоть до 2005 года снача-ла правительство Г. Коля, а затем коалиционное правительство Г. Шредера, последовательно продолжали и вновь выстраивали основные направления ее внешней политики, придерживаясь концепции самоутверждения, прин-ципов «преемственности и развития». Преемственность выражалась в сохра-нении трех приоритетных стратегических составляющих: европейская инте-грация, трансатлантические связи и многостороннее сотрудничество. Развитие предполагало углубление, совершенствование, обновление и приспособление традиционных и новых элементов внешней политики к реалиям постоянно меняющейся мировой и европейской обстановки. В этой связи следует отме-тить, что после прекращения «холодной войны» эти изменения коснулись и облика потенциальных угроз международной и национальной безопасно-сти. По общему признанию в странах Запада и в России теперь их пред-ставляла взаимосвязанная триада: распространение оружия массового уни-чтожения, транснациональная преступность и международный терроризм. Но, к сожалению, за осознанием угроз не последовало столь же действенных шагов по формированию единых представлений о сути и причинах этих явлений, и что не менее важно о стратегии и тактике противодействия им.
11 сентября 2001 г. в США мировое сообщество столкнулось с одной из этих опасностей. В этот день она заявила о себе тысячами жертв мирных граждан и стала трагическим свидетельством незащищенности мира перед лицом новых вызовов. Речь идет о международном терроризме, по сути своей воплощавшем в себе всю триаду.
Данное явление, учитывая его многоликость и разнообразие, существо-вало и ранее, но в виде региональных и внутринациональных проблем. Те-перь же оно приняло глобальный характер. Его масштабы, широкое приме-нение насилия и непредсказуемая, вызывающая опасения во многих странах политика, потребовали от международного сообщества и государств пере-смотра, разработки и совершенствования стратегии и тактики, адекватных мер, направленных на создание новой системы международной безопасно-сти и глобальных механизмов противодействия террору.
Предшествующий опыт и глобальность вставших задач подтвердили тот факт, что в одиночку в борьбе против международного терроризма успеха не добиться никому. Одна из причин этого, по мнению К.П. Боришполеца, в том, что «современный терроризм проявляет высокую способность адап-тации к новым условиям глобальной экономики и международной среды». Результатом адаптации стал структурный «переход от жестко организо-ванных локальных террористических групп к свободно структурированным международным сетям террористических сообществ»1. С точки зрения Л. Робертсона, занимавшего в то время пост генерального секретаря НАТО, терроризм – это «феномен с множеством особенностей», поэтому и борьба с ним также требовала «многообразной реакции», в процессе которой «не-возможно будет отказаться от военных средств»2.
Вполне естественно, что в этих условиях встал вопрос о возможностях германской внешней политики отвечать соответствующим образом на новые угрозы и вызовы. Проблема состояла и в том, будет ли и дальше внешняя политика Германии ориентироваться на превентивные меры и мирные сред-ства или, сообразуясь со своей «новой ответственностью», коалиция «крас-но-зеленых» внесет в нее определенные коррективы. Например, сочтет возможным использовать и военную составляющую в борьбе против терро-ризма в рамках солидарности с США.
Как показала практика, основные элементы внешнеполитической стра-тегии Германии 90-х годов сохранились и в условиях проведения антитер-рористических мероприятий как «гражданского», так и военного характера. Главное отличие состояло в том, что их развитие осуществлялось теперь с точки зрения борьбы с международным терроризмом и в контексте анти-террористической деятельности государств. С первых же шагов Германия выступила за согласование своей стратегии с США, союзниками по НАТО и Европейскому Союзу и высказала заинтересованность в оптимизации процесса формирования европейской политики в сфере безопасности и обо-роны с учетом новых угроз со стороны международного терроризма.
Статья – это одна из точек зрения на опыт Германии по использова-нию превентивной политики, как фактора противодействия международ-ному терроризму в рамках антитеррористической коалиции3. Она никоим образом не претендует на исчерпывающую полноту в освещении данной проблемы.
Отношение в Германии к терроризму до 11 сентября
ФРГ, вместе с другими государствами Запада, пережила пик террори-стических проявлений во второй половине 60-х – 70-е годы ХХ в. По стране прокатилась волна «молодежного бунта», в виде движения «внепарламент-ской оппозиции», поставившего под сомнение идеалы государства благосо-стояния. Полиция и спецслужбы столкнулись с использованием различны-ми левацкими террористическими структурами («Роте армее фракцион» (РАФ), «Движение 2 июня») насильственных методов и террора для дости-жения поставленных целей и оказались не в полной мере готовы к адек-ватным действиям. По мнению К. Бёллинга, одного из ведущих публици-стов Германии, терроризм группы РАФ, в решающем плане оказался схож с терактом 11 сентября. «Террористы были в некотором роде религиозными фанатиками. Ульрих Майнхоф, центральная фигура в РАФ, левая идеа-листка и интеллектуалка, выдвинула лозунг, согласно которому члены РАФ могли стрелять в полицейских чиновников, не испытывая при этом ни-каких угрызений совести»4. Реализация этой установки привела к много-численным жертвам, а некоторые убийства не раскрыты до сих пор.
Но еще более напряженными для ФРГ стали 70-е годы ХХ века. Взры-вы и нападения на различные объекты, террористический акт против олим-пийской команды Израиля в Мюнхене (1972 г.), серия убийств чиновников высокого ранга (1977 г.) – далеко не полный перечень проявления левацких террористических угроз. Данные события потребовали обеспечения немед-ленной координации действий всех ответственных за безопасность служб как внутренних (федеральных и земельных), так и внешних (международ-ных и европейских).
В 70-80-е гг. ХХ века «по горячим следам» власти ФРГ приняли ряд пра-вовых документов, составивших юридическую основу по организации борьбы с терроризмом. В основу этой практики «малая коалиция» (СДПГ и СвДП) положила методы ограничения и расширения полномочий. Наиболее зна-чимым из них был «Указ об экстремистах», одобренный 28 января 1972 г. на совместном заседании федерального канцлера В. Брандта и премьер-министров земель. В соответствии с ним чиновники при приеме на государ-ственную службу должны были представить доказательства своей лояль-ности к германскому государству. В тоже время согласно изменениям, внесенным в Основной закон ФРГ, (вступили в силу в июле 1972 г.) феде-ральные и земельные органы исполнительной власти расширили свои пра-ва по координации действий в случае актов террора или насилия со сторо-ны противоправных организаций.
В результате применения жестких правовых норм к террористам и мер профилактического воздействия к радикально настроенным элементам, правительство федерального канцлера Г. Шмидта смогло нейтрализовать РАФ и заставило террористов сдаться. Концепция «обороноспособной демократии» оказалась эффективной и была охарактеризована как «решитель-ная и осмотрительная». Решительная, поскольку не поощряла терроризм, и осмотрительная, поскольку жесткая реакция государства не допустила солидаризации населения с террористами. При этом государство, против основ которого они выступали, сохранило свои принципы, закрепленные в Основном законе ФРГ, и не капитулировало перед фанатиками. Но меж-ду событиями 70-х годов и международным терроризмом начала ХХI века есть и существенное различие. РАФ, с ее идеологией и криминальной прак-тикой, не получила поддержки среди западных немцев, чего нельзя сказать о современных террористах-фанатиках, тесно связанных с различными слоя-ми исламского и западного общества.
В 1981-1983 гг. в ФРГ рабочая группа экспертов-специалистов опубли-ковала четырехтомный сборник трудов «Анализ терроризма». Аналитиче-ские материалы сборника раскрывали существенные изменения в мотива-ции и действиях первого и последующих поколений западногерманских террористов и стали основой для разработки стратегии и тактики борьбы с терроризмом в дальнейшем.
Такой шаг был сделан в декабре 1986 г. правящим кабинетом христиан-ских демократов во главе с канцлером Г. Колем. В ФРГ был принят текст первого «Закона о терроризме», дополненный в 1989 г. новыми положения-ми, упрощавшими процедуру рассмотрения в суде правонарушений, свя-занных с террористическими акциями5. Существенное значение в этом плане имела также конференция западногерманских экспертов в Мюн-хене (1987 г.), в документах которой признавалось, что предшествовавшие «формальные оценки фактов и споры о квалификации действий террори-стов, не вносили ясности в стратегию борьбы с терроризмом». Качественно новый этап в изучении этого явления связывался с исследованием «причин, истоков и механизма развития терроризма», с установлением его политиче-ской мотивации. Идеологическая мотивация, приоритетная ранее, теперь, по мнению участников, отошла на второй план и нужна была только для обос-нования уже совершенного действия.
В конце 80-х – начале 90-х годов под влиянием глобализации терроризм начал набирать силу. Бурные события, а еще в большей степени их послед-ствия, связанные с «афганским синдромом», новым витком «холодной вой-ны», а затем с бархатными революциями в Восточной Европе, прекращени-ем «холодной войны», объединением Германии, распадом СССР, обострили вопросы противодействия терроризму. Все чаще в СМИ появлялся термин «исламский фактор», в центре которого стоял арабо-израильский конфликт. Однако политические круги западных стран, включая и Германию, явно опаздывали с оценкой новой угрозы и координацией своих усилий по ее предотвращению. Одной из причин явилось «увлечение» политикой «двой-ных стандартов» по отношению к террористическим организациям, режимам и движениям, которые в зависимости от ситуации выступали то «друзьями», то «врагами» западного общества. Наглядным примером тому стало участие Германии в «талибанизации» Афганистана, когда на протяжении десятка лет германское антитеррористическое подразделение GSG-9 вместе с аме-риканцами обучало «борцов за веру», а самолеты Бундесвера доставляли для них «гуманитарные грузы» в Пешавар6.
Как показала практика основной смысл осуществления данной полити-ки – достижение США и их союзниками вполне определенных глобальных политических целей, но, к сожалению, без достаточного анализа возможных последствий таких шагов, как для себя, так и для других государств и ре-гионов, с чем и столкнулось мировое сообщество в настоящее время.
Определенную роль в несвоевременной оценке новых угроз сыграло и то, что научные круги, в том числе имеющие выходы в «большую политику», высказывали различные точки зрения на проблему терроризма. Одни ис-следователи еще до 11 сентября рассматривали расширение масштабов терро-ристических актов как «новую» угрозу, перед которой стоит человечество. Они же предупреждали об опасности конфронтации между исламом и западным миром и призывали к «диалогу культур»7. Данная точка зрения во многом от-ражала внешнеполитическую позицию Германии и других европейских государств. С другой стороны, в 90-е годы получила распространение тео-рия С. Хантингтона. Его вывод о неизбежности противостояния между му-сульманской и христианской цивилизацией попытались использовать в 2001 году, чтобы объяснить новый всплеск терроризма. В результате после терактов не только прозвучал призыв к «крестовому походу», но и реально-стью стала политика «превентивных ударов» по странам, подозреваемым в причастности к терроризму. Вместе с тем имели место и суждения другого рода. Так Я.В. Хонинг в статье «Концептуальные рамки» отмечал, что но-вые сферы конфликтов периода, последовавшего за окончанием «холодной войны», не представляют собой фундаментальных угроз для безопасности Запада. Терроризм оценивался как тип конфликта незначительной интен-сивности, с которым Запад может легко справиться даже в случае его эска-лации8.
И все-таки к середине 90-х годов мировое сообщество сделало важные шаги по осознанию угрозы со стороны современного терроризма. 9 декабря 1994 года Генеральной Ассамблеей ООН была утверждена «Декларация о ме-рах по ликвидации международного терроризма». При этом отмечалось, что пресечение актов терроризма, в том числе с участием государств, является одним из важнейших элементов поддержания мира и безопасности9.
Последующие события на Балканах и на территории России свидетель-ствовали об эскалации террористической угрозы, которая заявила о себе новой волной «суверенизации» и стремления «выйти из-под контроля». Все это сопровождалось проявлениями терроризма, принявшего каче-ственно новую религиозно-политическую окраску. Несомненно, на эти со-бытия мировое сообщество не могло не реагировать, поскольку акции тер-рористов приводили к многочисленным жертвам среди гражданского населения и разрушали инфраструктуру экономики и общества.
Большое значение в этой связи имело принятие 30 июля 1996 г. на Па-рижском совещании министров «восьмерки» пакета из 25 мер, направлен-ных на повышение эффективности противодействия терроризму. Особое внимание обращалось на «обеспечение прочного урегулирования нерешен-ных конфликтов», «противостояние условиям, способствующим развитию терроризма», совершенствование национального законодательства, реши-тельно пресекавшего подобную деятельность. В сфере международного со-трудничества приоритет был отдан правовым, административным и инфор-мационным мерам противодействия терроризму.
Но, к сожалению, воплощение политических решений в практические действия не обошлось без «двойных стандартов» для государств, ставших объектом глобальной политики. В результате США и их союзники снова создали прецедент, допустивший нарушение норм международного права модернизации, с массой социально-экономических, политических, этнонациональных проблем и высоким уровнем конфликтно-сти. Это было свидетельством того, что существующий миропорядок не удо-влетворял многие страны и народы, так как своими «благими намерениями» государства «золотого миллиарда» не только не исключали, а нередко и обостряли действие целого ряда факторов, которые сохраняли условия для возрождения и трансформации терроризма.
Сложившаяся ситуация коснулась и ФРГ, что потребовало от властей более конкретной ее оценки и прогнозирования последствий в связи с обострением опасности со стороны исламского фундаментализма. Еще в начале 1997 г. глава Федерального ведомства по охране конституции П. Фриш предупреждал, что исламские фундаменталисты могут стать «для Германии проблемой номер один в области безопасности». В следующем сто-летии, добавил он, эта проблема «по всей вероятности, будет волновать орга-ны безопасности в первую очередь». Одновременно П. Фриш напомнил о со-кращении штатов в Федеральном ведомстве по охране конституции (ФВОК), Федеральном управлении уголовной полиции в Висбадене и Федеральной разведывательной службе (БНД)10. С другой стороны, к концу 90-х годов международное сообщество уже испробовало различные средства борьбы с исламскими фундаменталистами. Это были военные, экономические, полити-ческие и гуманитарные акции, в которых в той или иной степени участво-вала и Германия. На этом фоне сложилось ее осторожное и осмотрительное восприятие мусульманского мира, где по-прежнему сохранялось множество нерешенных проблем. Поиск дополнительных конструктивных решений при-вел политические и общественные круги Германии к осознанию необходи-мости развития культурного диалога между Западом и исламом. Несмотря на дискуссии, скептицизм и негативные оценки, «диалог культур» рассмат-ривался в качестве важного условия для установления взаимопонимания между народами, а в перспективе и для решения более глобальных задач.
До событий 11 сентября в рамках ООН и Совета Безопасности (1998, 1999 гг.) было принято еще несколько конвенций, резолюций и соглашений, осуждавших все акты, методы и практику терроризма и определявших ос-новные направления антитеррористической деятельности государств. Осно-ву ее составляли меры по предотвращению и пресечению терактов всеми законными средствами. Они включали: отказ в убежище, арест, судебное преследование и выдачу лиц, связанных с планированием, финансировани-ем и совершением терактов; обмен информацией и сотрудничество судеб-ных и административных органов11. 20 октября 1999 г. в Заявлении мини-стров стран «восьмерки», проходившей в Москве, еще раз подчеркивалось: «…Всем государствам следует использовать законодательные и практиче-ские средства в рамках международных стандартов в области прав челове-ка и норм международного права для предотвращения террористических актов и наказания лиц, виновных в их совершении», а также «предотвра-щать и пресекать на своей территории действия по подготовке и финанси-рованию террористических актов»12.
Однако усилия стран по пресечению деятельности террористических лиц и групп оказались недостаточными. По мнению многих исследователей, террористам удалось использовать в своих целях преимущества открытого общества, правового государства, конституционные права и свободы граж-дан западных государств, в том числе и в Германии. Руководствуясь этими же принципами, государство терпимо относилось к исламистам. Достаточно сказать, что 3 из 19 террористов, задействованных в терактах в США, яв-ляясь «законсервированными агентами», жили, учились и проходили спе-циальную подготовку в Гамбурге и Бохуме.
После трагических событий 11 сентября, когда потребовалась корректи-ровка антитеррористической стратегии, велось расследование терактов и го-товилась операция «Несокрушимая свобода» в Афганистане, Германия снова оказалась в центре событий. Во-первых, государством и обществом, в каче-стве альтернативы силовой реакции на терроризм, оказался востребованным предыдущий опыт по борьбе с терроризмом и концепция «обороноспособной демократии». И, во-вторых, в Германию вели нити подготовки терактов в США, что предопределило принятие правительством активных шагов по защите страны от угроз исламских фундаменталистов. Уже 19 сентября 2001 года серией мер оно отменило налоговые привилегии для любых религиозных объединений, рассматривая их как вероятный канал финансирования тер-рористических групп; ввело судебные разбирательства в случае задержа-ния на ее территории членов террористических организаций, действующих на территории другого государства; и приняло решение о пересмотре по-рядка выдачи виз13.
По этому поводу канцлер Г. Шредер заявил, что в борьбе с терроризмом «не может быть никаких сомнительных компромиссов» и все решительные действия соответствующих структур по защите наших ценностей будут осуществляться только в соответствии с нормами правового государства14.
Реакция, оценки, основные принципы противодействия терроризму
С позиции мировой и европейской политики внешнюю реакцию Герма-нии на теракты в США можно определить как «неограниченная солидар-ность», сдержанность, ответственность, справедливое наказание и, по мнению профессора политологии Г. Хельманна, стремление сохранить «германские приоритеты по приданию цивилизованного характера международным от-ношениям»15.
Внутри страны ответственные за безопасность структуры приступили к разработке мероприятий по противодействию терроризму, которые нашли отражение в пакетах мер безопасности I и II. По признанию мини-стра внутренних дел О. Шили, государство способно защитить граждан пу-тем принятия законов. Однако меры, нарушавшие баланс между безопасно-стью, правами человека и индивидуальной свободой, вызвали критику представителей ряда партий (ХДС, ПДС, Союз 90 / Зеленые) и правозащит-ных организаций и не были включены в окончательный текст мер, по-скольку в них увидели опасные шаги на пути «к государству всеобщего контроля».
Определяя свое участие в антитеррористических мероприятиях, герман-ские политики, несомненно, учитывали, что в глобализирующемся мире по-нятия внешней (мировой, европейской) и национальной безопасности стано-вятся практически неотделимыми.
Правительство канцлера Г. Шредера, представлявшее «красно-зеленую коалицию», и население Германии незамедлительно отреагировали на терро-ристические акты в США волной солидарности с Америкой. В Берлине прошла акция протеста «Нет террору», собравшая 200 тысяч человек. На Бран-денбургских воротах: символе свободы немцев, развевался черный транспорант: Wir trauern – our deepest sympathy.
Федеральный канцлер Г. Шредер уже в первые часы после терактов не-двусмысленно дал понять, что это «объявление войны цивилизованному миру» ни в коей мере не является «борьбой культур, а борьбой за культуру во все более срастающемся мире» и совершенные теракты не приведут к взя-тию под подозрение одной из крупнейших мировых религий или к дискри-минации мусульман. «…Мы не находимся в состоянии войны с исламским миром. Террористы объявили нам войну, и они будут привлечены к ответу за это. Теракты в Нью-Йорке и Вашингтоне не имеют ничего общего с ре-лигией», – заявил Г. Шредер16. Такое заявление вполне оправданно в стране, где проживало около 3,5 млн верующих мусульман, являющихся законопослушными гражданами, а афганская диаспора насчитывала 80 ты-сяч человек. По этой же причине Г. Шредер, государственные и политиче-ские деятели Германии, как и деятели других государств, выступили про-тив тезиса американца С. Хантингтона, по поводу неизбежного столкновения религий. Аналогичную позицию высказал 27 сентября 2001 г. председатель Европейской комиссии Романо Проди, собравшимся в одной из брюссельских мечетей муллам: «Мы все равны, у нас одинаковые права, общая история. Я абсолютно осуждаю любые заявления, согласно которым группы, ответственные за недавние ужасные террористические атаки, оли-цетворяют ислам»17.
Вместе с тем, американская пресса вину за теракты сразу же возложи-ла на бен Ладена, ссылаясь на анонимные «израильские спецслужбы». СМИ других стран (канадская газета Toronto Star, швейцарская Le Soir, немец-кая Rheinische Post и др.) заняли примерно одинаковую позицию: ставили под сомнение необходимость борьбы с «невидимкой» и «выражали опасе-ния, что реакция Штатов может оказаться куда катастрофичнее, чем сами теракты». Более откровенно по этому поводу высказалась немецкая Sudku-rier: «Европе война не нужна, а под союзничеством понималось нечто иное, нежели совместное участие в военных действиях»18.
Эта позиция свидетельствовала о том, что Германия и ЕС, несмотря на ре-шительную поддержку США, все-таки проявили осмотрительность и сдер-жанность и не разделили заявление Дж. Буша, «неосторожно призвавшего» к «крестовому походу» против террористов и их покровителей. Кроме того, вскоре после трагедии 11 сентября в штате Нью-Йорк был принят закон, позволяющий казнить террористов. Однако правительства и народы стран Европейского Союза, выразив свою скорбь и продемонстрировав взаимопо-нимание по поводу терактов, не потребовали «ответной крови» и не подда-лись эмоциям ненависти в отношении всех арабов и исповедующих ислам19.
Поэтому, разрабатывая стратегию обеспечения безопасности и противо-действия терроризму, важно было добиться ее эффективности, но, при этом соблюсти соразмерность предпринимаемых действий, не отступать от тра-диционных системных ценностей, не отказываться от толерантности, свобо-ды и прав человека. Как отметил федеральный канцлер Г. Шредер: «В борь-бе с терроризмом мы ни на йоту не поступимся ценностями, на которых зиждется наш мир: свободой, солидарностью и правовой защищенностью»20. Аналогичную мысль высказал и министр иностранных дел ФРГ Й. Фишер, подчеркнув, что политическим и государственным деятелям «…придется найти новый баланс между индивидуальными свободами и потребностью общества в безопасности. Нельзя допустить, чтобы фанатики прикрывались привилегиями открытого общества в целях их уничтожения. Ни в США, ни в Германии, ни где бы то ни было»21.
Кроме того, политическое руководство учитывало приобретенный в 90-е годы опыт «гражданской» внешней политики Германии по урегулированию кризисов в нестабильных регионах, опыт превентивной дипломатии на Бал-канах и «невоенного участия» в миротворческих операциях под эгидой ООН. Однако особенность ситуации 2001 г. состояла в том, что демонстрация трансатлантической солидарности и общности подходов происходила в мо-мент, когда США при поддержке союзников по НАТО, готовились исполь-зовать всю свою военную мощь против любых проявлений международного терроризма.
В Германии отнеслись неоднозначно к американской стратегии «военного упреждения». С точки зрения «зеленых», она была не совместима с между-народным правом. «Совершенно очевидно: эта теория вызывает угрозу того, что государства снова начнут присваивать себе полномочия на использова-ние военной силы, что было бы равносильно возврату в ХIХ век». В тоже время часть ответственности Р. Бютикофер возлагал и на европейцев, «ко-торые достаточно поздно занялись данными угрозами и отдали приоритет США». «Тот, кто не хочет заниматься военным упреждением, говорил фе-деральный лидер «зеленых», должен прийти к альтернативной стратегии упреждения», а именно к превентивной политике в рамках «расширенного понятия безопасности»22.
Многие политики и общественные деятели Германии также не считали панацеей применение только военных методов в борьбе с международным терроризмом, поскольку «ни во Вьетнаме, ни в Персидском заливе военны-ми методами не удалось добиться устойчивого решения проблем». Данную позицию разделял и канцлер Г. Шредер, отмечавший в своих выступлениях, что «немцы привыкли проявлять сдержанность по поводу использования во-енной силы». После терактов в США им неоднократно проводилась мысль о большей политической ответственности Германии за происходящее в мире. Эти шаги могли быть реальными, если Германия преодолеет ограничения, которые на нее наложила «холодная война» и ограниченный суверенитет. Поэтому, формулируя суть политики «неограниченной солидарности», канц-лер включил в качестве ее составляющей и «предоставление соответствую-щих военных возможностей для борьбы с международным терроризмом»23.
В октябре 2001 г., возвращаясь в Берлин после визита в США, Г. Шре-дер обратился к сопровождавшим его журналистам с разъяснением тех «фундаментальных изменений», которые произошли в мировой политике и, прежде всего, роли Германии в этой политике. «Ни одному правительству до нас не приходилось принимать за столь короткое время таких далекои-дущих решений», – заявил канцлер. «О том, что сейчас выносится на обсуж-дение, – участие германских солдат в военных операциях вне зоны ответ-ственности НАТО, – 3 года назад нельзя было и подумать»24. Вместе с тем Г. Шредер и его союзники по коалиции не считали, что новая ответ-ственность Германии и борьба с терроризмом должны ограничиваться только военными аспектами. С их точки зрения основными приоритетами европейской и германской внешней политики в равной мере являлись «но-вый мировой порядок демократии и прав человека, справедливости и устойчивого развития на основе многостороннего сотрудничества, мирного разрешения конфликтов, их предотвращения и соблюдения международного права»25. Однако, акцент канцлера Г. Шредера на «новой роли бундесве-ра» в операциях по поддержанию безопасности и стабильности, позволяет считать именно этот факт существенным изменением во внешней политике Германии.
Германская политика «расширенного понимания безопасности» в Афганистане
Германия в 90-е годы, участвуя в миротворческих операциях в регионах с различным уровнем политического, этнического, национального и военно-го противостояния, накопила определенный опыт мирного урегулирования конфликтов и обеспечения стабильности за счет проведения превентивной политики. Позитивные результаты этой политики ФРГ попыталась развить в Афганистане. Сущность превентивной политики в ликвидации причин не-стабильности и условий, создающих питательную базу для международного терроризма. Превентивная политика – это сотрудничество во всех обла-стях, начиная от экономики и социальной сферы до оказания помощи в восстановлении государственных структур и формировании гражданского общества. Практическая ценность данной политики состоит в стимулирова-нии самостоятельного развития государства на основе его традиций, демо-кратии и прав человека. Основным элементом концепции расширенной без-опасности является приоритет мирного разрешения конфликтов и предупреждение применения силы.
Афганистан расположен в достаточно сложном регионе, в котором не-редки скрытые и открытые конфликты, складывается центр производства и торговли наркотиками, а негосударственные структуры пытаются объ-единиться на основе радикального ислама. Поэтому безопасность здесь – это не углубление конфронтации с данными странами, а обеспечение усло-вий их вхождения в мировое сообщество в качестве полноправных членов. Не исключая военную составляющую борьбы, не следует принижать роль по-литических, экономических, культурных и других не менее важных средств обеспечения и поддержания стабильности в этой части евразийского про-странства. Р. Бютикофер, федеральный лидер партии «зеленых», считает, что «безопасность – это нечто большее, чем-то, что можно обеспечить воен-ными средствами. Понятие безопасности охватывает демократию и права человека, безопасность – это справедливые отношения, безопасность – это борьба с бедностью, безопасность – это защита от природных катаклизмов. Поэтому с европейской точки зрения ответственность за мир во всем мире – это, прежде всего, не политика мирового господства, а «политика мировых проблем»26. Именно по инициативе «зеленых» политика мирного урегулиро-вания конфликтов была взята на вооружение федеральным правительством и успешно реализована в деятельности «Центра международных миротворче-ских операций» и «Плана действий по предупреждению кризисов». Отсюда стремление коалиции «расширять практику мирного предупреждения и раз-решения конфликтов, подкрепляя ее финансовыми средствами, соответству-ющими ее значимости» и поддерживать стратегию ЕС в области граждан-ских возможностей. К сожалению, сложилось не совсем обоснованное предубеждение относительно эффективности деятельности тех континген-тов, которые направлялись ЕС для участия в миротворческих и полицей-ских миссиях ООН. Кстати, по численности, они значительно превосходили аналогичные силы США27. Вряд ли следует ставить их на второй план и сбра-сывать со счетов их действия по предупреждению конфликтов, поддержанию порядка и стабильности, участию в восстановлении экономической и поли-тической жизни. Ниспровержение недемократических режимов, безусловно, важнейший, но не единственный шаг в борьбе с международным террориз-мом, имеющим различные основания для своего возрождения.
Стратегия участия ФРГ в афганских делах начала определяться прави-тельством еще до начала американских бомбардировок. Это было связано с тем, что в 2001 году Германия выполняла функции председателя в «Группе поддержки Афганистана» (ГПА). 27 сентября по ее инициативе в Берлине состоялось специальное заседание стран-доноров. Но сохранение напря-женности в стране и отсутствие легитимной власти выступили сдержива-ющим фактором, не позволившим начать оказание помощи на этом этапе.
В рамках действий антитеррористической коалиции, после начала 7 ок-тября 2001 года в Афганистане военной акции против «Аль-Каиды» прави-тельство Г. Шредера в соответствии с «новой ролью бундесвера» предоставило США 3900 военнослужащих для защиты от оружия массового поражения, обеспечения морских коммуникаций, эвакуации раненых и воздушных пе-ревозок. Параллельно Германия поддержала на встрече глав государств в Генте основные положения итогового заявления по проблеме Афганистана и выступила за создание в этой стране стабильного правительства, пред-ставляющего все афганское население, а также соблюдающее права чело-века и развивающее отношения со всеми странами28. Федеральное прави-тельство немедленно приняло решение о выделении специальных средств на восстановление Афганистана. Часть из них была направлена в трастфонд Программы развития ООН. Другая часть передана на подготовку двусто-ронних проектов соответствующими отделами МИДа, Федерального мини-стерства экономического сотрудничества и развития и Федерального мини-стерства внутренних дел.
Важным этапом практической реализации германской превентивной по-литики стала Петерсбергская международная конференция (5-6 декабря 2001 г., ФРГ), предопределившая позитивный поворот в афганском проти-востоянии. Здесь под эгидой ООН состоялась четырехсторонняя встреча между представителями противоборствующих сил Афганистана по мирному урегулированию ситуации в стране. Этим жестом доброй воли федеральное правительство Германии выразило готовность поддерживать наметившийся процесс политического урегулирования и восстановления Афганистана.
Дело в том, что германо-афганские отношения имеют давние традиции. Они всегда были ориентированы, исключая сложные периоды в жизни обо-их государств, «на партнерство в целях модернизации». Плодотворно разви-валось сотрудничество в 1920-е годы при афганском короле Амануллой-хане, а в 1960-е гг. – при премьер-министре Юсуфе. Сохраняя сложившиеся тра-диции, но уже с учетом новых задач, стоящих и перед Германией, и перед Афганистаном, канцлер Г. Шредер еще раз обратил внимание на возмож-ности превентивной политики в вопросах обеспечения стабильности и без-опасности. «Помогая создавать структуры правового государства, продви-гать вперед дело национального примирения и содействовать экономическому подъему, мы проводим активную политику мира», – заявил он29. В равной степени эта политика формировала условия и для реализа-ции современной концепции «партнерства с целью модернизации». Здесь же в Петерсберге государства согласовали важнейшие вопросы: о разме-щении на территории Афганистана международных сил по поддержанию безопасности (ИСАФ) и определили состав переходного правительства, без которых невозможно было решать гуманитарные, гражданские и политиче-ские задачи. ФРГ проявляла заинтересованность во включении в состав афганского переходного правительства лиц, дружественно расположенных к Германии. Поэтому германские политические круги с удовлетворением встретили назначение А. Ферханга, бывшего преподавателя в «Институте исследования и планирования» Рурского университета, на должность мини-стра по делам восстановления. Это решение и назначение ЕС 10 декабря германского дипломата К.-П. Клайбера первым специальным уполномочен-ным по вопросам восстановления, открывали перспективы для межгосудар-ственного взаимодействия в различных областях на постоянной основе и обеспечивали присутствие стран Евросоюза в данном регионе.
После конференции в Петерсберге и прекращения военной акции (нача-ло 2002 г.) возросла интенсивность контактов ЕС и Германии с Афганиста-ном. Петерсбергское соглашение стало основой по оказанию помощи в по-литическом урегулировании в Афганистане и продвижении страны по пути демократизации. Речь шла о разработке и принятии конституции, форми-ровании избирательной системы, адаптации и приспособлении традицион-ных форм политической жизни к современным условиям и процессам де-мократизации, создании управленческих, полицейских и судебных структур. Как отметил Х.-Й. Дерр, уполномоченный германского МИДа по Афгани-стану, особые надежды по стабилизации афганского общества связывались с изменением положения женщин. Первым шагом в этом направлении ста-ла реализация с 15 января 2002 г. одного из проектов федерального прави-тельства – зимней школьной программы для 10000 школьниц Кабула, кото-рым режим талибов запрещал получать образование. Германский МИД только на этот проек
            [name_en] => PREVENTIVE POLICY IN THE ANTI-TERRORIST STRATEGY OF THE GOVERNMENT OF CHANCELLOR G. SCHROEDER (2001-2004)
            [annotation_en] => The reunification of Germany has increased the international status of the country. In accordance with this, during the 90-ies of the XX century until 2005, first the government of Kohl, and then the coalition government of G. Schroeder, consistently continued and again built the main directions of its foreign policy, adhering to the concept of self-affirmation, the principles of "continuity and development". Continuity was expressed in the preservation of three priority strategic components: European integration, transatlantic relations and multilateral cooperation. Development involved deepening, improving, updating and adapting traditional and new elements of foreign policy to the realities of the ever-changing global and European environment. In this regard, it should be noted that, since the end of the cold war, these changes have also affected the appearance of potential threats to international and national security.
            [text_en] => The reunification of Germany has increased the international status of the country. In accordance with this, during the 90-ies of the XX century until 2005, first the government of Kohl, and then the coalition government of G. Schroeder, consistently continued and again built the main directions of its foreign policy, adhering to the concept of self-affirmation, the principles of "continuity and development". Continuity was expressed in the preservation of three priority strategic components: European integration, transatlantic relations and multilateral cooperation. Development involved deepening, improving, updating and adapting traditional and new elements of foreign policy to the realities of the ever-changing global and European environment. In this regard, it should be noted that, since the end of the cold war, these changes have also affected the appearance of potential threats to international and national security.
            [udk] => 
            [order] => 13
            [filepdf_ru] => 13_ru.pdf
            [filepdf_en] => 13_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Тамара Ивановна  ИВАНОВА
                            [author_en] => Tamara I. Ivanova 
                        )

                )

        )

    [13] => Array
        (
            [id_section] => 2
            [id] => 14
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => СОВЕТСКИЙ ВУЗОВСКИЙ УЧЕБНИК ПО НОВОЙ ИСТОРИИ СТРАН АЗИИ И АФРИКИ: ИСТОРИЯ И ИСТОРИОГРАФИЯ
            [annotation_ru] => Востоковедение в России имеет не столь продолжительную историю. До начала ХХ в. оно не получило заметного развития, несмотря на значи-тельные коллекции различных материалов – книг, рукописей, монет и т.д., собранных в музеях и библиотеке Петербургской академии наук. В это время, как признают все исследователи истории науки, отмечается значи-тельное развитие востоковедения в Европе. «Не осталась в стороне от этого процесса и Россия: в 1803 г. был принят новый «Регламент» Петербургской академии наук, по которому в ней восстанавливались гуманитарные науки, в том числе и востоковедение»1.
            [text_ru] => Востоковедение в России имеет не столь продолжительную историю. До начала ХХ в. оно не получило заметного развития, несмотря на значи-тельные коллекции различных материалов – книг, рукописей, монет и т.д., собранных в музеях и библиотеке Петербургской академии наук. В это время, как признают все исследователи истории науки, отмечается значи-тельное развитие востоковедения в Европе. «Не осталась в стороне от этого процесса и Россия: в 1803 г. был принят новый «Регламент» Петербургской академии наук, по которому в ней восстанавливались гуманитарные науки, в том числе и востоковедение»1. Необходимо отметить, что на протяжении всего XIX в. проекты по ор-ганизации востоковедения в России так и не были реализованы. Интерес к странам Востока имел значительную практическую составляющую ввиду активизации данного направления во внешней политике нашего государ-ства. Особое значение придавалось изучению языков, обычаев и т.д. Пер-выми преподавателями востоковедения были именно филологи. Революционные события 1917 г. коренным образом изменили приоритеты исторической науки. Для историков-марксистов основными темами работ стали классовая борьба в странах Востока, проблемы эксплуатации местно-го населения иностранными державами, перспективы революционной борь-бы против них и т.д. Таким образом, весь спектр тем изучения Востока вновь не был затронут. Марксистское востоковедение в России зародилось в начале XX века. В отличие от дореволюционного востоковедения, которое занималось в ос-новном изучением древней и средневековой истории, марксистская исто-рическая наука сосредоточила свои усилия на анализе первых буржуаз-ных азиатских революций и антиколониальных выступлений в странах Востока. Таким образом, «марксистское востоковедение в России в отличие от буржуазной историографии и утверждений ряда европейских социал-демократов придерживалось той точки зрения, что азиатские революции были порождены всем внутренним ходом социально-экономического раз-вития стран Востока и по своим объективным задачам были одновременно антифеодальными и антиимпериалистическими»2. Еще одно значимое по-ложение данного направления – это мировое единство революционного про-цесса, т.е. союзником всех угнетенных масс стран Азии и Африки является европейский пролетариат. Залог успехов азиатской революции в том, что она сливается с социалистической революцией Европы3. Большое внимание марксистское востоковедение уделяло и проблеме движущих сил процесса «пробуждения Азии». Ученые считали, что в их состав входили крестьяне, рабочие, мелкая буржуазия, национальная буржуазия и либеральные поме-щики. Гегемона революционного движения на Востоке, ввиду слабости и неразвитости пролетариата, представители марксистского востоковедения видели в лице национальной буржуазии. Эти и другие подобные идеи лег-ли в основу советского востоковедения в самом начале его зарождения.
Советский период развития высшего образования сыграл огромную роль в деле изучения истории стран Азии и Африки, или как тогда говорили зарубежного Востока, и включения ее в качестве отдельной дисциплины в учебный план вузов. «После постановления партии и правительства в 1934 г. о преподавании истории началось чтение курсов по истории стран Востока, стали создаваться учебники по истории зависимых и колониальных стран»4.
Сегодня проблема создания качественных учебников по истории стран Азии и Африки весьма актуальна. Кроме того, перечень самих учебников невелик. Наиболее распространенным является труд авторского коллектива под редакцией профессора А.М. Родригеса по новой и новейшей истории стран Азии и Африки. Он представляет собой сокращенный и несколько измененный в соответствии с новыми веяниями исторической науки текст добротных советских учебников. Весьма востребован учебник Л.С. Василье-ва «История Востока», являющийся прекрасным дополнением к перечис-ленному ранее. На этом список практически обрывается. Опыт преподава-ния показывает, что данной учебной литературы явно недостаточно для ведения полноценного учебного процесса и качество имеющейся литерату-ры оставляет желать лучшего. Проблемы в этой области обусловлены и тем, что вузовский учебник продолжает занимать значительное место в учебном процессе. Во-первых, он представляет собой некий стандарт знаний, необ-ходимых для усвоения студентом вуза. Во-вторых, зачастую остается един-ственной книгой, к которой большая часть студентов обращается для полу-чения знаний во время подготовки к практическим занятиям, коллоквиумам, зачету и экзамену. Именно поэтому качество учебника, как методическое, так и собственно научно-историческое должно быть высоким.
Кроме того, «учебная литература, представляя собой важную основу для формирования ценностных ориентаций и ориентации в настоящем через понимание смыслов прошлого, отражает действующие каноны знаний, со-стояние массового исторического сознания и профессиональной историогра-фии. Учебники также показывают, какие цели обучения достигаются в про-цессе осмысления исторического знания, какие образы и конкретные формы их проявлений идентифицируются сегодня»5.
В связи с этим особую актуальность приобретает изучение опыта созда-ния вузовской учебной литературы прошлых лет. И здесь мы, конечно же, обращаемся к советскому периоду потому, что, как ранее было отмечено, первый учебник по данному курсу появился именно тогда. Кроме того, по прошествии многих лет вузовский учебник ценен для нас, как историогравсего блока вузовской учебной ли-тературы, ввиду большого объема материала. В связи с этим представляет-ся интересным подробнее остановиться на первых учебниках по новой истории стран Азии и Африки.
В связи с тем, что изучение истории Востока в нашей стране долгое вре-мя недооценивалось, в вузах отсутствовали соответствующие курсы. Только в специальных высших востоковедных учебных заведениях читался курс «страноведения», который, в основном, подменял историю социологически-ми обобщениями. Одним из авторов первого учебника для вузов по истории стран Востока был выдающийся советский ученый-историк и деятель высшей школы ака-демик Александр Андреевич Губер. С.Н. Ростовский, один из редакторов учебника, познакомился с ним, когда собирал авторский коллектив. Ростов-ский вспоминал, что уже тогда был заметен у Губера исторический подход, он призывал опираться на факты, что было значимо в то время: историки привыкли оперировать абстрактными категориями, в их трудах не воссозда-валось прошлое. Разделы в учебнике, написанные А.А. Губером, были очень обстоятельны, тщательно продуманы, научно обоснованы. Учебник «Новая история колониальных и зависимых стран» вышел в 1940 году. Он охватывал страны не только Востока, но и Латинской Америки. Разделы по истории Индонезии, стран Индокитайского полуострова и Фи-липпин были написаны А.А. Губером. Впоследствии он участвовал в созда-нии буквально всех учебников и учебных пособий по истории стран Востока для вузов. Подлинно научный анализ материалов – архивных источников, монографий, прессы – обеспечил разделам, написанным Губером, долгую жизнь и по сей день они интересны и полезны. Инициатором создания учебника, предназначенного специально для пе-дагогических институтов и излагающего в книге сравнительно небольшого объема общую картину развития стран Азии и Африки в новое время, также был А.А. Губер. Такой учебник был подготовлен им в соавторстве с А.Н. Хейфецем под названием «Новая история стран зарубежного Восто-ка». Рецензентом первого издания был академик Б.Г. Гафуров6. С течением времени назрела необходимость во втором издании учебни-ка, и Министерство просвещения СССР приняло решение о его подготовке. Под руководством А.А. Губера были намечены основные направления и ха-рактер тех изменений и дополнений, которые следовало осуществить в но-вом издании, учитывая опыт использования учебника в педагогических ин-ститутах и новейшие исследования по истории стран Азии и Африки. Однако безвременная кончина в 1971 г. помешала А.А. Губеру принять личное уча-стие в этой работе. Она была выполнена А.Н. Хейфецем. При подготовке второго издания в соответствии с действующими учеб-ными планами в книгу были включены новые главы по Африке, арабским странам, Монголии, расширен материал по культуре и религиям стран Во-стока, внесен ряд других изменений и дополнений. Были учтены замечания преподавателей педагогических вузов и соображения, высказанные при об-суждении проблем преподавания востоковедческих дисциплин на страницах журнала «Народы Азии и Африки». В соответствии с многочисленными пожеланиями, а также в связи с введением в учебные планы исторических факультетов педагогических институтов курсов историографии второе из-дание учебника было дополнено разделом по дореволюционной русской и советской историографии новой истории Азии и Африки, написанным Г.Ф. Кимом. В процессе отбора материала для второго издания, как и для первого, осо-бое внимание обращалось на те разделы, которые преподаются в средней шко-ле. Это открыло возможность использовать книгу как пособие для учителей. Рассматриваемый учебник является результатом долгого и кропотливого труда коллектива авторов, а также свидетельством развития отечественно-го востоковедения. В нем нашли отражение основные концепции изучения Востока советской исторической науки и взгляды самих авторов.
А.А. Губер убедительно доказывал необходимость изучения стран Во-стока комплексно, в рамках всеобщей истории. Его коллегам и ученикам неоднократно приходилось слышать от него о той великой задаче, которая стоит перед историками: о создании всеобщей истории человечества, от-ражающей единый мировой процесс7. Губер был убежден, что события, возникшие в одних странах, влияют на течение истории в других; идеи, формирующиеся в определенной исторической обстановке, становятся до-стоянием многих народов. С его точки зрения, исторический процесс многообразен. Чтобы хорошо понять его, историк должен ясно представлять, как наряду с социально-эко-номическими процессами развивалась культура, идеология. Вот требования А.А. Губера к историческому исследованию: «Всякое историческое исследо-вание должно быть конкретным, оно должно основываться на проверенных фактах. Оно должно последовательно и систематически излагать ход исто-рического процесса»8, – это были основные установки ученого. Отсутствие хронологической последовательности всегда вызывало с его стороны упрек. Исследователь должен в своей работе использовать все доступные ему источники, как опубликованные, так и обнаруженные им в архивах, мемуары, свидетельства непосредственных участников и очевидцев событий. Он дол-жен изучить все, что было написано его предшественниками: «Вниматель-ное отношение к своим предшественникам, уважение к трудам, даже в тех случаях, когда их авторы по разным причинам не могли использовать всех тех источников, которые привлек он, всегда подкупает. Серьезному учено-му нет нужды становиться в позу первооткрывателя, ибо сам труд его яв-ляется лучшим доказательством, что подлинно новое внесено им в разработ-ку проблемы»9. Тщательный подбор материалов, сжатое и ясное изложение Губер считал непременным условием исследования. Исследователь подчеркивал значение Востока для современной истории человечества и обращал внимание на слабое знание истории Азии и Афри-ки и в высших учебных заведениях, и в школе: «Нам приходится в вузах сталкиваться с таким незнанием в отношении стран Азии и Африки, кото-рое вызывало бы всеобщее возмущение, если бы оно было проявлено в от-ношении любой европейской страны»10. При жизни ученого было несколько изданий учебников для вузов. Инте-ресен его взгляд на место учебника в вузовском учебном процессе. Он гово-рил: «Никакие учебники не могут поспевать за бурным развитием науки»11. Выходом ему представлялось изучение студентами монографий. По его убеждению, разработка любой темы или теоретической проблемы содержа-ла в себе и воспитательную цель: «Когда мы подходим к нашим моногра-фиям и учебникам, мы не можем подходить, абстрагируясь, потому что эти монографии и учебники являются, прежде всего, орудиями воспитания нашего студенчества, наших будущих востоковедов-историков»12. Второе издание учебника было выпущено главной редакцией восточной литературы издательства «Наука» в 1975 г. под названием «Новая история стран Азии и Африки». К сожалению, на данном этапе исследования в нашем распоряжении находится только учебник, изданный в 1982 году. Книга представляет собой третье, переработанное и дополненное издание учебника по новой истории зарубежного Востока для педагогических институтов, выпущенного в 1961 году. Государственным учебно-педагогическим издательством Министерства просвещения РСФСР. В рассматриваемом нами третьем издании по возможности учтены ре-зультаты советских и зарубежных исследований, опубликованные во второй половине 70-х годов. В него внесены также дополнения и изменения в со-ответствии с пожеланиями, содержащимися в рецензиях на второе издание и высказанными преподавателями и студентами. Расширен материал, позво-ляющий понять исторические корни тех традиций афро-азиатских стран, ко-торые влияют и на современное развитие. Приведены новые сведения по ис-тории Вьетнама, Лаоса и Кампучии. Больше внимания уделено характеристике религий и религиозных и идеологических течений в стра-нах Востока, дополнена историография. Приложены сводная хронологиче-ская таблица наиболее важных событий, указатели имен и географических названий. Хронологические рамки учебника – середина XVII в. – 1918 год. Он со-стоит из пяти тематических разделов: страны Азии и Африки в начале нового времени; усиление колониальной агрессии и народные движения се-редины XIX в.; превращение Японии в колониальную державу; Азия и Аф-рика в последней трети XIX – начале XX вв.; пробуждение Азии. Основной материал дополнен историографическим блоком в конце учебника – «Изуче-ние новой истории стран Азии и Африки в дореволюционной России и СССР», что несомненно является положительной стороной данного учебника, т.к. зна-ние историографии изучаемого курса истории – одно из обязательных тре-бований к студентам. Рассмотрев основной советский учебник по новой истории стран Азии и Африки, можно сделать некоторые выводы. В связи с началом препода-вания курса истории Востока в 1930-х гг. появилась необходимость в соот-ветствующей учебной литературе. Учебник, сформировавшийся в это время, на долгое время стал образцом вузовской учебной книги. Основные принци-пы его построения являются основополагающими до сих пор. Рассматрива-емый нами учебник по новой истории вобрал в себя лучшие традиции со-ветской истории и методологии. Необходимо особо отметить наличие историографического раздела, что весьма ценно и полезно в учебном про-цессе, списка литературы и именного указателя. Современный учебник со-держит только основной материал. По сравнению с современными учебниками по новой истории стран Азии и Африки, советский учебник является более основательным с научной точ-ки зрения: обширная фактологическая база, статистические данные и т.д. Вполне понятно, что он излишне политизирован, но в данном случае вопрос идеологии стоит особо и не рассматривается. Более важно принципиальное отношение советских ученых и методистов к содержанию учебной книги. 
Таким образом, советский опыт создания вузовской учебной литературы по истории стран Азии и Африки является первым в отечественной исто-рии и остается актуальным до сих пор.
Примечания 1 Базиянц А.П., Гринкруг И.М. Три проекта организации изучения восточных языков и Восто-ка в России в XVIII-XIX столетиях // Формирование гуманистических традиций отечествен-ного востоковедения (до 1917 года) / под ред. Н.А. Халфина. – М.: Наука, 1984. – С. 33. 2 Чапкевич E.И. К истории становления марксистского востоковедения в России (марксистская публицистика о «пробуждении Азии») // Формирование гуманистических традиций отечествен-ного востоковедения (до 1917 года) / под ред. Н.А. Халфина. – М.: Наука, 1984. – С. 7.
3 Там же. – С. 8.
4 Гневушева Е.И. Академик Александр Андреевич Губер. – М.: Наука, 1987. – С. 107.
5 Бомсдорф Ф., Бордюгов Г.А. Учебники истории: носители стереотипов, памяти о конфликтах или источник для взаимопонимания? // Мир истории. – 2004. – № 1.
6 Губер А.А., Ким Г.Ф., Хейфец А.Н. Новая история стран Азии и Африки. – М.: Наука, 1982. – С. 3.
7 См. подробнее: Гневушева Е.И. Академик Александр Андреевич Губер. – М.: Наука, 1987.
8 Там же. – С. 117.
9 Гневушева Е.И. Академик Александр Андреевич Губер. – М.: Наука, 1987. – С. 120.
10 Там же. – С. 127.
11 Там же.
12 Там же. – С. 126.
            [name_en] => SOVIET UNIVERSITY TEXTBOOK ON THE MODERN HISTORY OF COUNTRIES OF ASIA AND AFRICA: HISTORY AND HISTORIOGRAPHY
            [annotation_en] => Oriental studies in Russia have not so long history. Until the beginning of the twentieth century it did not receive a noticeable development, despite significant collections of various materials - books, manuscripts, coins, etc., collected in museums and in the library of the St. Petersburg Academy of Sciences. At that time, as recognized by all researchers of the history of science, there was a significant development of Oriental studies in Europe. "Russia did not stay away from this process either: in 1803 a new" Regulations "of the St. Petersburg Academy of Sciences was adopted, according to which the Humanities, including Oriental studies, were restored"
            [text_en] => Oriental studies in Russia have not so long history. Until the beginning of the twentieth century it did not receive a noticeable development, despite significant collections of various materials - books, manuscripts, coins, etc., collected in museums and in the library of the St. Petersburg Academy of Sciences. At that time, as recognized by all researchers of the history of science, there was a significant development of Oriental studies in Europe. "Russia did not stay away from this process either: in 1803 a new" Regulations "of the St. Petersburg Academy of Sciences was adopted, according to which the Humanities, including Oriental studies, were restored"
            [udk] => 
            [order] => 14
            [filepdf_ru] => 14_ru.pdf
            [filepdf_en] => 14_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Марина Алексеевна  ШИРОКОВА
                            [author_en] => Marina A. Shirokova 
                        )

                )

        )

    [14] => Array
        (
            [id_section] => 2
            [id] => 15
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ТРАДИЦИОННАЯ СЕМЬЯ: ПРОБЛЕМА ИНФОРМАЦИОННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ*
            [annotation_ru] => Колыбелью личностного развития является семья, которая воспитывает из биологического существа субъекта социальных отношений. Но в настоящее время традиционная семья и ее устои подвергаются ожесточенным напад-кам со стороны средств массовой информации, которые искажают или от-рицают ее социальные функции и ценности. В современном мире, вступаю-щем в эпоху информационного общества, информация является не только набором фактов и сведений о событиях, объекте или субъекте. Она стано-виться мощнейшим орудием (оружием) воздействия на человека, соци-альные институты, даже государства. В связи с этим встает проблема ин-формационной безопасности и, в первую очередь, безопасности личности. Воздействие информационной лавины, которую выплескивают СМИ на че-ловека, справедливо получило название «промывание мозгов», так как огромное количество новых разнородных сведений ломает логику традици-онных ценностей.
            [text_ru] => Колыбелью личностного развития является семья, которая воспитывает из биологического существа субъекта социальных отношений. Но в настоящее время традиционная семья и ее устои подвергаются ожесточенным напад-кам со стороны средств массовой информации, которые искажают или от-рицают ее социальные функции и ценности. В современном мире, вступаю-щем в эпоху информационного общества, информация является не только набором фактов и сведений о событиях, объекте или субъекте. Она стано-виться мощнейшим орудием (оружием) воздействия на человека, соци-альные институты, даже государства. В связи с этим встает проблема ин-формационной безопасности и, в первую очередь, безопасности личности. Воздействие информационной лавины, которую выплескивают СМИ на че-ловека, справедливо получило название «промывание мозгов», так как огромное количество новых разнородных сведений ломает логику традици-онных ценностей. При помощи психотехник в сознание человека внедряют-ся новые модели поведения в определенных житейских и профессиональ-ных ситуациях, подменяется содержание понятий традиционных ценностей (например, польза = выгода). Активная работа СМИ идет по нескольким направлениям, по которым внедряются деструктивные установки и модели поведения. Одним из приоритетных направлений разрушительного воздей-ствия СМИ представляются традиционные супружеские отношения, кото-рые объявляются нецелесообразными и даже старомодными. В качестве альтернативных предлагаются модели гомосексуальных связей, полигиния и полиандрия, групповой брак, вплоть до коммун. В ситуации относитель-ной доступности Интернет-ресурсов СМИ перспективой видят виртуальные
* Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ проект № 06-03-00549а от 02.03.2007 г.
супружеские отношения, не предполагающие общения и взаимодействия «супругов» в реальности. Вся жизнь такой «семьи» интерактивна, с помо-щью многочисленных технических средств может симулироваться даже сексуальное общение «супругов». Но предлагаемые новшества не выполня-ют основных функций супружества: воспроизводство детей, социализация, способствующих выживанию общества как такового, то есть не являются социально приемлемыми. Следующим направлением воздействия СМИ вы-ступают взаимоотношения родителей и детей. В материалах газет, журна-лов, программах телевидения часто встречаются образцы деструктивного поведения детей, которые моделируют и корректируют схему взаимоотно-шений детей с родителями в сторону неуважения и агрессии (мультсериа-лы «Симпсоны», «Гриффины» и т.д.). Еще губительнее последствия влияния на детскую психику «детских» голливудских фильмов («Один дома», «Ден-нис-мучитель», «Трудный ребенок», «Дети шпионов» и т.д.), которые дезин-формируют детей в вопросах адекватного отношение к взрослым. Послед-ние предстают как глупые, злые и жестокие существа, стремящиеся нанести вред ребенку: ограничить его свободу, насоветовать глупостей и принудить к полезному труду. Идеализируются и преувеличиваются реальные интел-лектуальные возможности детей (дети «способны» к сложным мыслитель-ным конструкциям, жесткому логическому анализу ситуации, отсутствию эмоциональных переживаний своих решений – сомнения, неуверенности). Физическая гиперактивность экранных детей направлена на деконструк-цию, разрушение мира взрослых, пропагандируются жестокость (садизм), вследствие чего страдания других людей (живых существ) воспринимаются как развлечение, повод для шутки. Такие матрицы поведения, внедряющи-еся в сознание ребенка, снимают с него ответственность за подобные по-ступки в реальном мире, поэтому за последние двадцать лет, как в России, так и в других странах, наблюдается рост тяжких преступлений, совер-шенных детьми. Подросток, находящийся под информационным давлением СМИ, предпочитает скорее следовать новым веяниям и тенденциям, чем проверенному временем и родителями опыту. Эрих Фромм, анализируя за-падный социум, пришел к выводу, что «родители больше не распоряжают-ся: они советуют, чтобы ребенок «захотел» сделать то или иное. Но родите-ли старше и поэтому не в курсе «новейших» веяний; вот почему, они зачастую узнают от детей, какая установка требуется»1. Такая направлен-ность межпоколенных отношений актуальна и для современного российско-го общества, но не является характерной. Для России национальные обычаи семьи и стиль поведения домочадцев многие века определялись Домостро-ем: почитание старших, добродетельность, совестливость, трудолюбие, уважение к традициям, служение семье, общине, государству. Патриар-хальность семьи была нормой жизни, которая эффективно регулировала межличностные и межпоколенные отношения, практически исключала межпоколенные конфликты, стабилизировала институт семьи изнутри.
Анализ повседневного общения с молодежью показывает, что старшее по-коление, а особенно люди пожилого возраста, воспринимаются в деловой сфере как конкуренты, необоснованно занимающие место, в частной жизни – как обуза и источник постоянных нравоучений. Этому немало способствуют СМИ, где образ человека среднего и старшего поколений значительно ис-кажен. Человек среднего поколения представлен как недовольный собой, ищущий омоложения и исцеления от всех болезней (реклама), обременен-ный семьей и проблемами на работе (сериалы, фильмы), имеющий проблемы в интимной сфере (ток-шоу, печатные СМИ, фильмы) субъект, которо-му либо некогда радоваться жизни, либо не из-за чего. Представитель старшего поколения наделяется следующими типичными чертами: физиче-ская дряхлость, недееспособность, отсутствие интереса к жизни, сварли-вость, некомпетентность в вопросах морали, политики, экономики, культу-ры («отсталость» от жизни), старческая глупость. Поэтому социологические опросы в США и России выявили тенденцию негативного отношения к лю-дям среднего и старшего возраста со стороны молодежи, отсутствие моти-вации для межпоколенного общения.
Эта ситуация, на наш взгляд, может привести к катастрофическим для личности и общества последствиям. Люди среднего и старшего поколения являются носителями и трансляторами ценностей, жизненных ориентиров и опыта, многих навыков и умений, знаний, моделей коммуникации. Именно эти ценности, модели поведения, знания и навыки позволили им выжить, сохранить и развить личностный потенциал, добиться определенного поло-жения в социуме и в целом, сохранить государство и общество как таковые. Оскудение информационного потока между поколениями уже сейчас при-водит к тому, что молодое поколение движется преимущественно к рыноч-ным жизненным ориентациям: создание и накопление материальных средств, обладание определенным набором вещей, эгоцентризм и т.д. Духовная со-ставляющая жизни оттесняется или исключается вовсе. СМИ и массовая культура стимулируют эти процессы вместо того, чтобы пресекать. Э. Фромм заметил по этому поводу: «Основное зло современной культуры состоит именно в том, что она раскалывает на отдельные части различные жизнен-ные сферы. Путь к оздоровлению общества – в преодолении этого раскола, в движении нового единения и интеграции общества и индивида»2.
Дезориентация человека средствами массовой информации по вопросам семьи и брака касается не только проблем межпоколенной коммуникации, но и мотивации вступления в брак, моделей супружеских взаимоотноше-ний. По результатам анализа телепрограмм (сериалов, фильмов), а также материалов периодической печати России нами были выявлены следующие мотивы вступления в брак, представленные СМИ в виде норм (выстроены в иерархической последовательности): 1) сексуальная совместимость, про-веренная сожительством различной продолжительности; 2) материальная заинтересованность одного или обоих партнеров; 3) любовь одного из парт-неров к другому; 4) взаимная любовь. Исходя из мотивов заключения брака взаимоотношения супругов могут развиваться по различным сценариям. Се-риалы и фильмы любовной и семейной тематики, транслируемые ведущими российскими телеканалами дают богатый материал по этой проблеме. Анализ показывает, что преобладающей моделью телесемейных отношений является традиционная семья в стадии разрушения (развода), которая характеризу-ется холодностью супругов друг к другу, адюльтером, постоянными сканда-лами и неудовлетворенностью. Чаще всего неудовлетворенностью сексуаль-ной, т.к. представляется, что секс в браке пресный, скучный и является пресловутой супружеской обязанностью (сериалы «Санта-Барбара», «Дина-стия», «Возвращение в Эдем», «Отчаянные домохозяйки» и другие). В проти-вовес внебрачные и добрачные сексуальные отношения окружаются орео-лом романтики, праздника и эмоциональной насыщенности (сериалы «Любовь и тайны Сансет Бич», «Саша + Маша», «Секс в большом городе», фильм «Дневник Бриджит Джонс 1, 2»). Очень редко адюльтер предстает в свете негативной моральной оценки. А ведь адюльтер – это измена, а измена – это грехов в христианской традиции, на фундаменте которой стоит европейская цивилизация. Вся классическая литература дает пример осуждения адюльтера и возмездия за него (древнегреческие мифы о Зевсе и Гере, произведения У. Шекспира, О. де Бальзака, Л.Н. Толстого…), супру-жеская верность предстает как одна из высших ценностей брака. В наши дни идеал супружеской верности оттесняется призывом к свободе отношений, бесконечному поиску подходящего по всем параметрам партнера (супруга).
Часто в сериалах изображаются неполные семьи («Моя прекрасная ня-ня», «Кто в доме хозяин?»), в которых с легкостью решаются проблемы воспитания и посторонние люди (няня, домохозяин) включаются в состав семьи. Здесь присутствует идеализация жизни неполной семьи, которая также является в определенной мере дезинформацией. Пропагандируются так называемые гражданские браки, пробные браки – если дать объектив-ное название – сожительство (сериалы «Друзья», «Саша + Маша», «Татья-нин день», фильм «Питер FM» и т.п.), в которых законный брак партнеров возможен только после проверки друг друга на совместимость в бытовых условиях, сексуальных предпочтениях.
На наш взгляд, современные СМИ ведут себя некорректно по отноше-нию к семье и личной жизни человека, стремятся вынести наружу все со-кровенные тайны и перипетии взаимоотношений людей. Здесь возникает еще одна немаловажная проблема – соотношение частной и публичной жизни, и границы их освещения в СМИ.
Частная жизнь, полагает Арнольд Гелен, есть «сфера непосредственного общения людей»; главное ее прибежище – это семья, «единственный противо-вес всякой публичности» в современном обществе3. По мнению историка част-ной жизни Ж. Дюби, публичное – государственные институты, а также то, что открыто и доступно всем; приватное – это дом и семья, то, что сокрыто от посторонних, принадлежит частному лицу4. А как выделить личную жизнь из частной? На мой взгляд – личная жизнь – это состояния человека, связан-ные с эмоциональными переживаниями своего внутреннего мира, мира, скон-струированного собственным сознанием; частная жизнь – состояния чело-века, связанные с межличностным взаимодействием в кругу близких, родных и друзей; публичная жизнь – состояния человека, связанные с его профессиональной, общественной деятельностью, с осуществлением им со-циальных функций и это сфера формальных взаимоотношений людей, их социальных ролей.
Анализ современной информационной ситуации в России показывает, что частная и публичная жизнь поменялись местами. Мы отлично осведом-лены о том, какие проблемы существуют в семьях известных людей, какого размера они носят одежду, какие скандалы и на какой почве возникают в среде шоу-бизнеса, кто, когда и с кем вступал в интимные взаимоотно-шения и чего ему за это было, какие пристрастия и слабости они питают, в каком ночном клубе были вчера и т.д. Но замалчиваются успехи в дело-вой и профессиональной сфере, если они не связаны со скандалом, обще-ственная деятельность и упорный труд для достижения положительных результатов, наличие искренней дружбы между известными людьми и т.п. Создается впечатление, что вся творческая интеллигенция и представители шоу-бизнеса только отдыхают и прожигают жизнь, сплетничают, ходят по магазинам и салонам красоты. Нет сомнения в том, что определенная часть богемы так и делает и она, к сожалению, диктует моду на такой об-раз жизни. Это один срез проблемы.
Другим аспектом является вынесение на суд общественности сферы, ко-торая всегда была окружена табу и возрастным цензом, – сексуальных взаимоотношений. В традициях отечественной культуры вопросы пола ис-следовались в работах В.С. Соловьева «Смысл любви», Н.А. Бердяева «Ме-тафизика пола и любви», В.В. Розанова «Уединенное», но они не были агрессивны и не уходили в вопросы физиологии. В современных СМИ все запреты сняты, так как ограничивают свободу слова, поэтому даже в изда-ниях, которые по определению являются общедоступными, семейными, по-являются откровенные фотографии или целые колонки, посвященные теме секса. На телевидении сексуальную подоплеку имеют многие программы прайм-тайма (ток-шоу, сериалы, фильмы, реалити-шоу) и, конечно же, реклама (от средств для улучшения потенции, дезодорантов до шоколада и бытовой техники). Также на некоторых общедоступных каналах еже-дневно или еженедельно выделяется время для трансляции передач эроти-ко-порнографической направленности (ТНТ, РЕН-ТВ, ДТВ).
Интернет-ресурсы содержат массу информации по этому вопросу, до-ступ к которой не ограничен ничем, кроме надписи «Если вам нет 18 лет – немедленно покиньте этот сайт». Все попытки общественности воззвать к морали тщетны, наталкиваются на псевдодемократические лозунги сво-боды слова и печати, которые законодательно закреплены в нашей стране. Отметим, что в Америке свобода слова по вопросам секса значительно ограничена. Журналам, газетам, Интернет-ресурсам, телеканалам, содер-жащим такую информацию, присваивается маркировка «только для взрос-лых», доступ регламентируется внесением дополнительной платы и предъ-явлением документа, удостоверяющего личность и возраст потребителя. Эти меры были приняты после того, как на Америку лавиной обрушились негативные последствия сексуальной революции: детская проституция, ранний сексуальный опыт, детская беременность, распространения венери-ческих заболеваний, СПИДа среди детей и подростков, рост преступлений на сексуальной почве и т.д. В современной России наблюдаются сходные «постреволюционные» процессы, так как частная жизнь людей напрямую зависит от социума и его устоев.
На наш взгляд, препарирование СМИ частной жизни человека ведет к духовному обнищанию, потере человеком жизненных ориентиров и утрате индивидуальности. Все тайны взаимоотношений полов известны с мла-денчества и стремиться к знаниям и житейскому опыту не имеет смысла. Выступая в роли нравственных наставников и учителей, СМИ забывают о гражданской ответственности, которую они должны нести за каждое сло-во, каждый кадр. Представляется, что это связано не только с понижением уровня нравственности в журналистской среде, но и с коммерциализацией СМИ, увеличивающейся дистанцией между журналистом и обществом, борьбой за рейтинг любыми средствами.
Важно отметить, что, дезинформируя население о семье как социальном институте, СМИ разрушают общество и государство изнутри, способствуют разобщению населения (традиционно родственные связи являются самыми прочными), ухудшению демографической ситуации, прямо и косвенно сти-мулируют случаи подросткового насилия на сексуальной почве, развивают агрессивность. Если эту проблему не решать сейчас, то можно упустить еще несколько поколений, которые будут находиться в таком же дезориентированном состоянии, как и современные молодые люди 15-25 лет, кото-рые попали в сходную ситуацию в начале 1990-х годов. На наш взгляд, это можно объяснить политическими интригами части элиты страны и проник-новением западного капитала в индустрию СМИ. Прозападная ориентация некоторых чиновников способствует распространению негативных тенден-ций в сфере семейно-брачных отношений, насаждению нехарактерных для России ценностей семьи. В первую очередь, необходимо выделить гипер-трофированное внимание к материальной обеспеченности супругов, возве-дение в доминанту сексуальных отношений (т.н. сексуальной совместимо-сти), а также сведение всех функций семьи только к одной – социализации. Все эти компоненты важны в семейной жизни, но их влияние на супругов не столь велико. В русских семейно-брачных традициях, основанных на До-мострое, одними из главных элементов-ценностей семьи (дома) были: лю-бовь (к Богу, друг другу, ко всем людям), уважение, терпение, смирение и кротость, забота, взаимопомощь, дети. В Домострое семья сама по себе вы-ступала как ценность. А материальная (хозяйственная) сторона семейной жизни упоминается лишь как работа, средство поддержания физического существования членов семьи, а не в качестве смысла и цели брачного союза.
Опыт повседневной жизни подтверждает второстепенность материаль-ной сферы семейной жизни, когда число неудачных браков в среде матери-ально обеспеченных людей неуклонно растет. Причем именно такие исто-рии СМИ воспринимают с большим энтузиазмом и злорадством, публикуя материалы под заголовками «Богатые тоже плачут» и т.п. Некоторые неудавшиеся жены и невесты олигархов даже получают коммерческую вы-году, публикуя скандальные мемуары или руководства для невест (О. Роб-ски, К. Собчак и т.д.). Многие процессы разрушения традиционной семьи, национального менталитета, оскудения культуры и духовной жизни в Рос-сии вызваны еще и пропагандой доктрины «золотого миллиарда», где Рос-сия выступает как сырьевой придаток. Такая ситуация должна спровоци-ровать ответную защитную реакцию. Необходимо выработать четкую программу совместных действий общества, государства и СМИ. Единая ли-ния поддержки традиционной семьи должна быть на всех уровнях власти.
На наш взгляд возможным решением проблемы был бы следующий комплекс мер по обеспечению информационной безопасности традицион-ной культуры семейных отношений:
– повышение уровня ответственности СМИ за предоставляемые читате-лям, слушателям, зрителям и пользователям материалов, касающихся се-мьи и частной жизни, вплоть до введения уголовной ответственности за по-пытку манипуляции общественным мнением, сознанием;
– тесное сотрудничество СМИ и государственных структур, а также об-щества в целях решения проблем традиционной семьи (например, через Об-щественную палату);
– СМИ должны вести внутренний контроль над содержанием материалов, представляемых различным возрастным категориям граждан, оправдано бу-дет применение общественной цензуры, а также необходимо возрождать «нравственный кодекс» журналиста. Недопустимо в детских и подростковых программах, материалах печати использование сексуальной символики, физиологической конкретики и намеков, так как это наносит непоправимый ущерб детской и подростковой психике, формирует нездоровый прежде-временный интерес к проблемам пола. К тому же, разбуженный раньше времени сексуальный инстинкт у детей и подростков не находит должного выхода и трансформируется в агрессию и деструктивное поведение. Это напрямую отражается на уровне детской и подростковой преступности, ко-торый за последнее десятилетие вырос многократно;
– создать платные кабельные каналы для взрослых, где возможна транс-ляция программ эротико-сексуального содержания.
Таким образом, в современной России назрела проблема информацион-ной безопасности традиционной семьи, межпоколенного взаимодействия, ре-гулирования отношений между СМИ и обществом. По мере возрастания влияния СМИ на повседневную жизнь человека, претензиями на общедо-ступность информации, СМИ должны пропорционально повышать уровень ответственности за представляемые аудитории материалы, чего в настоя-щий момент не происходит. Вмешательство СМИ в частную жизнь людей ведет к редукции духовных и нравственных событий, сведению их к удовле-творению естественных потребностей, что способствует возникновению ду-ховного вакуума. Человеку некуда спрятаться от общественности, он ощущает себя в качестве экспоната на всемирной выставке, где каждый его шаг, любая мысль, чувство, действие мгновенно превращаются в повод для (психо)анализа, суждения, аналогии и т.д. (например, реалити-шоу «За стек-лом»). Раньше прибежищем служила семья, где человек мог найти утеше-ние, покой, внимание к его внутренней сущности. Но и этот последний приют человека отнимают и разрушают СМИ, «освобождающие» человека от неполной информации, осуществляющие свободу слова, а точнее «слово-блудие».
Представляется, что нападки на семью не обоснованы с точки зрения ло-гики, антропологии и этики. Традиционная семья защищает развивающуюся личность от разрушающих влияний, формирует здоровую матрицу взаимо-отношений и препятствует развитию патологий в области психики. Тради-ционная семья способствует трансляции ценностей и моделей поведения, функционирующих в обществе, обеспечивает конструктивную межпоколен-ную коммуникацию, передачу опыта и не препятствует развитию гармони-чески развитой личности. Делом государства и общества, если оно нацелено на развитие, а не на регресс, должно стать формирование положительного образа традиционной семьи в сознании людей, всемерная поддержка этого института в деятельности СМИ.
Примечания
1 Фромм Э. Здоровое общество. Догмат о Христе. – М., 2005. – С. 179.
2 Фромм Э. Здоровое общество. Догмат о Христе. – М., 2005.
3 Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового време-ни/ под ред. Ю.Л. Бессмертного. – М., 1996. – С. 13.
4 Человек в кругу семьи. – М., 1996. – С. 21.
            [name_en] => TRADITIONAL FAMILY: THE PROBLEM OF INFORMATION SECURITY
            [annotation_en] => The cradle of personal development is a family that educates a subject of social relations from a biological being. But at the present time the traditional family and its foundations are subjected to fierce attacks by the media, which distort or deny its social functions and values. In the modern world, entering the era of the information society, information is not only a collection of facts and information about events, object or subject. It becomes the most powerful tool (weapon) of influence on the person, social institutions, even the states. In this regard, the problem of information security arises, and, first of all, of the security of the individual. The impact of the information avalanche, which the media pours out on a person, has rightly been called "brainwashing", as a huge amount of new heterogeneous information breaks the logic of traditional values.
            [text_en] => The cradle of personal development is a family that educates a subject of social relations from a biological being. But at the present time the traditional family and its foundations are subjected to fierce attacks by the media, which distort or deny its social functions and values. In the modern world, entering the era of the information society, information is not only a collection of facts and information about events, object or subject. It becomes the most powerful tool (weapon) of influence on the person, social institutions, even the states. In this regard, the problem of information security arises, and, first of all, of the security of the individual. The impact of the information avalanche, which the media pours out on a person, has rightly been called "brainwashing", as a huge amount of new heterogeneous information breaks the logic of traditional values.
            [udk] => 
            [order] => 15
            [filepdf_ru] => 15_ru.pdf
            [filepdf_en] => 15_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => А.В.  АРТАМОНОВА
                            [author_en] => A. V. Artamonova 
                        )

                    [1] => Array
                        (
                            [author_ru] => Галина Михайловна  ПУРЫНЫЧЕВА
                            [author_en] => Galina M. Purynycheva 
                        )

                )

        )

    [15] => Array
        (
            [id_section] => 3
            [id] => 16
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => АКТУАЛЬНЫЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
            [annotation_ru] => В начале XXI века проблемы взаимосвязи философии, методологии и исторической науки обрели новые формы и качества, главным образом, потому, что появилась возможность реализации скрытого эвристического и методологического потенциала философского знания в условиях его осво-бождения от идеологического принуждения. Философия, выступая как наибо-лее общая форма самопознания культуры, вырабатывает мировоззренческие принципы исследования, рационализирует феномены социальной реальности в абстрактно-логическом выражении, создает новый понятийный и катего-риальный аппарат, прогнозирует направления научного исследования.
Рост научного знания, сложность его структурных уровней, введение аб-стракций, идеальных моделей, обращение к новым способам обоснования знаний требуют от ученого зрелой методологической позиции.
            [text_ru] => В начале XXI века проблемы взаимосвязи философии, методологии и исторической науки обрели новые формы и качества, главным образом, потому, что появилась возможность реализации скрытого эвристического и методологического потенциала философского знания в условиях его осво-бождения от идеологического принуждения. Философия, выступая как наибо-лее общая форма самопознания культуры, вырабатывает мировоззренческие принципы исследования, рационализирует феномены социальной реальности в абстрактно-логическом выражении, создает новый понятийный и катего-риальный аппарат, прогнозирует направления научного исследования.
Рост научного знания, сложность его структурных уровней, введение аб-стракций, идеальных моделей, обращение к новым способам обоснования знаний требуют от ученого зрелой методологической позиции.
Проблемы исторической науки оказались в центре острых философских и политических дискуссий современности, в которых представлены прак-тически все направления и научные школы.
Давая оценку состояния современной исторической науки, анализируя ее наиболее актуальные проблемы, мы с необходимостью сталкиваемся с из-вестными трудностями. Сама оценка невозможна без определенных мето-дологических оснований, а они до некоторых пор оказались «размытыми», поставленными под сомнение.
Представляется возможным соединение классических традиций анализа с элементами неклассических и постнеклассических подходов по принципу дополнительности при условии тщательной экспертизы социального объекта.
Попытаемся выделить наиболее актуальные методологические проблемы социально-исторического знания.
В структуре логико-гносеологических проблем выделяется классифика-ционная проблема (предложены теоретический и прагматический подходы к обоснованию классификаций, идеи естественной классификации, в соци-ально-гуманитарное знание пришли машинные методы, отсутствует единый критерий выбора). Проблема теоретизации в современной науке – не ме-нее дискуссионна, так как существуют многочисленные подходы и опреде-ления самого понятия «теория», по-разному трактуются функции теории: объяснение, предсказание, понимание, систематизация. Идет поиск образца наиболее развитой теоретической дисциплины.
Г. Риккерт (1863-1936 гг.) обосновывал специфику исторических дисци-плин через их ориентированность главным образом на духовную жизнь че-ловека. Вслед за Гегелем он причислил историю к «наукам о духе» и пред-ложил метод отнесения к ценности1.
Для современного этапа развития науки проблемы аксиологии стали особенно значимыми: модернизируется предмет аксиологии, изучается мето-дологический потенциал ценностного подхода, механизмы обмена, трансляции, смены систем ценностей, их природа и значение, многообразие ценностей и их классификаций. Представляется возможным говорить о возникающих контурах теории ценностей в целом, хотя в существующей исторической литературе многие авторы выглядят неуверенно, когда пишут о ценностях и их приложениях, идет смешение подходов, понятий, возникают ошибки в суждениях о референте ценности (материальный он или идеальный и т.д.).
формами человеческой жизнедеятельности, с процессом производства (конституирования) культур-ных значений, текстов. Особенно активные дискуссии о предметных грани-цах велись между историками и социологами. В настоящее время многие со-глашаются с тем, что предмет истории – прошлое, а социологии – настоящее.
Тенденции антропологизации знания во второй половине XX века проникли и в историческое познание, сделав «человека в истории» предметом анализа. Человеческая деятельность, люди, их сознание, отношения между ними ста-новятся для истории подлинной реальностью, пересматривается роль личности в истории. «Маленький человек из толпы вытесняет великую историческую личность». Представляется важной целостность исторической предметно-сти – она требует объединить «общество» и «человека». Предмет истории – общественный человек в меняющемся времени, люди, переживающие свою историю. И, наверное, самой популярной точкой зрения на предмет истории является обращение к «прошлому» как предмету исследования. В эпоху Возрождения была обнаружена темпоральность человеческого и обще-ственного бытия, проникающая в прошлое и открытая будущему. Гумани-сты стали различать далекое и близкое прошлое. В Новое время пытались с рационалистических позиций сформулировать закономерности истории, ко-торые бы объясняли прошлое и настоящее, помогали предвидеть будущее. Вплоть до XIX века история выполняла функцию социальной памяти.
В современной исторической науке существуют методологические труд-ности с определением понятий: «прошлое», «прошлое человека», «событие», «исторический факт», «историческое состояние», «образы исторической ре-альности». В сознание современного историка все чаше входят философские категории: «свобода», «развитие», «прогресс», «социальные пространство и вре-мя», «общество» и др. Посредством механизма сопоставления систем понятий философской, социологической и исторической наук выявляется их продук-тивность для исторического исследования – образуются новые понятийные ряды. Методы компаративистики, возникшие в философской методологии – сравнительный анализ, аналогии, параллели, диалог, полилог – все чаще применяются историками и дают интересные результаты. Современная фи-лософская культура характеризуется стилями мышления: сциентистским, антропологически-мировоззренческим, метафизическим, диалектико-мате-риалистическим, критико-рационалистическим, религиозным, иррационали-стическим, что, безусловно, влияет на позиции историков.
История, как гуманитарная наука, имеет дело с описанием, объяснением, пониманием. Поэтому методологический потенциал герменевтики требу-ет всестороннего осмысления историческим сообществом. Историк истолко-вывает, интерпретирует литературные и другие («ушедшие», в этом смысле «умершие») памятники прошлого. Герменевтика, как особый метод гумани-таристики, широко используется в западной науке. Ф. Шлейермахер пред-метом герменевтики считал, прежде всего, тексты. Они отделены от исследователя большой временной, исторической, культурной дистанцией. Это исторические источники, памятники далекой и чужой исследователю куль-туры. Их надо осваивать, преодолевая «барьеры» для понимания, умело пере-водить, комментировать, интерпретировать. С точки зрения Ф. Шлейерма-хера (1768-1834 гг.) герменевтика обеспечивает понимание субъективной («факт мышления») и объективной («факт языка») сторон памятника взаи-мобытием этих двух моментов. Провозглашенный Шлейермахером принцип «лучшего понимания» призван помочь исследователю глубже познать мир автора текста, его содержание. В трудах В. Дильтея (1833-1911 гг.)2 герме-невтическая методология обогатилась психологическими приемами, с помо-щью которых обнаруживалось в текстах «невидимое», ментальное, «скрытые пласты информации». Г.-Г. Гадамер3 ввел в герменевтику понятия: «пред-понимание», «традиция», «предрассудок», «горизонт понимания» и сформу-лировал основной вопрос исторической герменевтики: в чем состоит причи-на законности предрассудков, то есть где граница между навязанными историей и современным обществом стереотипами и оправданными предва-рительными сведениями. Надо признать герменевтику общим методом ис-следования текстов, языков, оценить ее нацеленность на раскрытие смыс-лов в вещах, событиях, действиях людей, понять ее значение в развитии взаимопонимания между народами, культурами, между традициями и со-временностью.
Высока эффективность типологического метода в истории, впервые при-мененного М. Вебером4. Историческое понятие функционирует в качестве типа, то есть результата типологизации. Тип – это способ абстрагирования – нахождения основных форм, отражающих реальные процессы.
М. Вебер, исследуя природу исторических понятий, предложил, что для успешного изучения истории они должны содержать в себе элементы об-щего и индивидуального. Вебер назвал такое понятие «идеальным типом» и определил его содержание как конструкцию мышления, предназначенную для измерения и систематического рассмотрения индивидуальных связей (например, европейский феодализм, капитализм, христианство). Теория «иде-альных типов» как адекватных методологических средств социально-истори-ческого познания Макса Вебера предложила использовать в исторической науке исследовательскую мыслительную модель, которая конструируется теоретически и только в качестве логической нормы соотносится с эмпири-ческой реальностью. В ходе методологических поисков М. Вебер обозначил границу между знанием и оценкой, суждениями о фактах и суждениями о ценностях. Он отстаивал идею ценностной нейтральности социально-ис-торического научного знания.
Остается актуальной проблема исторической реальности, ибо картина всемирной истории носит, безусловно, творческий, опосредованный харак-тер. Для историка важно осмыслить как соотносятся объекты исторической науки с их теоретическими конструкциями. Идут интересные дискуссии. Исследователь, который заглушил собственное Я, имеет дело не с истори-ей, а с бессмысленной массой разнородных исторических фактов. Чаще всего исторический материал, с которым имеет дело ученый, уже оценен, интерпретирован. Нельзя смешивать определенное понимание историче-ской действительности с самой действительностью – с реальной историей. Важную роль в понимании играет воображение, оно дает нам целостное понимание. Внешние события – лишь повод для воображения историка. Из понимания проистекает истолкование. Историк воспроизводит картину прошлого, переживая его заново, воссоздавая его как живое, и прошлое пе-реносится в настоящее во всей индивидуальной целостности. Так, история, по мнению В. Дильтея (1833-1911 гг.) – такая область знания, которая ле-жит в пределах внутреннего переживания, принципиально отличного от внешнего мира природы5. Историческое познание в толковании В. Дильтея сближается с искусством, с художественным творчеством, ибо целостность исторических образований рассматривается сквозь призму целостности ис-торической личности. Вероятно, когда Коллингвуд пишет о единственной исторической реальности – имеется ввиду реальность сознания историка. Отметим, что по вопросу о природе исторической реальности сложились две точки зрения: реализм и конструктивизм. Реалисты полагают, что ис-торическая реальность должна непосредственно представать перед исследо-вателем, быть наблюдаемой, существовать в реальности. Марксисты в целом разделяли позиции реализма, ссылаясь на «объективную историческую ре-альность», которая лежит в основе исторического познания и обеспечивает его объективность. Представители конструктивизма указывали на опосре-дованность исторической реальности временем, историческим источником, на ее ненаблюдаемость. Они считали, что с помощью набора методологиче-ских средств и механизмов возможно реконструировать исторические со-бытия, хотя их знание и не предстанет в «чистом» виде. Умеренный кон-структивизм – допустимая методологическая модель исторического познания, и он ближе к истине при условии, что ученый осмысленно дей-ствует, применяя различные мыслительные, семиотические и иные кон-струкции. Каждый исследователь создает, конструирует исторический предмет в соответствии со своими средствами и методикой познания.
В работах по теории истории историческая реальность трактуется чаще как предметно-субстанциональный фон, понятие, тождественное «прошло-му». Так, историческая реальность определяется как данность, реконструи-руемая на основе источников в ее феноменологическом разнообразии6.
Философия истории – ведущее научное направление философского познания, сосредоточенное на феноменах человеческой истории. Оно име-ет свою историю как череду попыток ответить на вопросы: как возможна история? Кто является ее творцом? Умопостигаема ли история? Есть ли у нее начало и конец? и др. Термин «философия истории» ввел Вольтер, однако уже в древности в рамках философской традиции появляются от-дельные идеи, исследующие исторические события. Слово «история» в ран-них греческих работах означало кропотливый труд, «расспрос», собирание сведений, рассказов о делах людей прошлых времен и настоящих. История представлялась как совокупность «сырых фактов» и пересказов этих фак-тов, в чем еще нет науки, нет знания. Позднее история у древнегреческих мыслителей приобретает умопостигаемую форму. Ею становится прежде всего форма циклического развития, в котором историческое бытие челове-ка оказывается представленным как совокупность вечно повторяющихся фаз в трансформации общественного устройства, в частности, форм госу-дарственного правления. Эти идеи можно считать прототипами схем объяс-нения всемирной истории европейскими мыслителями Нового времени.
Циклический характер истории утверждал Дж. Вико. Позднее цикличе-ские концепции опирались на идеи конечности цивилизационного развития.
Русский историк XIX века Н.Я. Данилевский циклы в развитии обще-ства связал с изменениями культурно-исторических типов, а в XX веке английский историк А. Тойнби выделил цивилизации. 
Идею прогресса развивали М. Кондорсе, И.О. Гердер, Гегель, К. Маркс.
К. Ясперс предложил концепцию осевого времени истории, то есть однотип-ного, формирующего некую ось развития достижений в разных частях Земли.
Философия истории способна построить масштабные картины человече-ской истории, по выражению Ф. Лиотара, создать «Большие рассказы». Философия истории может претендовать на роль теории в историче-ском познании. Однако анализ литературы показывает, что из-за своей «метафизичности», то есть оторванности от конкретно-исторической эмпи-рии, из-за абстрактности и бездоказательности философия истории не вос-принимается работающими историками как необходимая составляющая научно-исторического знания. А. Данто считает, что прошлое – это только фрагмент истории, история принципиально не завершена, «осмысленность нашей речи об исторических событиях придает именно ограничение речи «конечной точкой» – нашим настоящим»7.
Критики философии истории как теории истории указывают на невоз-можность ее эмпирической проверки. Так, здесь действует «эффект Эдипа», делающий невозможным предсказание8, кроме того в отношении историче-ских законов не действуют контрфактуальные суждения (они устанавливают стандартный научный закон).
Представляется, что историософские теоретические схемы (философия истории) нуждаются в процедурах эмпирических интерпретаций для уста-новления связей с конкретной историей. Решение этой методологической задачи обеспечит доверие историков к философским исследованиям.
Характеристика современного состояния проблем методологии истории не может быть полной без анализа постмодернизма, как философии и ме-тодологии. Хотя многие ученые не признают постмодернизм как методоло-гию, все же некоторые его идеи отражают социокультурную реальность, выражают «дух времени» в искусстве, социологии, философии, науке, эко-номике, политике, истории9.
Постмодернизм зародился на почве неприятия стандартизации, одно-типности, монотонности массового сознания, формирующихся под влиянием СМИ. Эта методология мыслится как способ противостояния унификации. Познание реальности осуществляется в постмодернизме путем ее субъек-тивного представления. Мир выступает как текст, наполненный множе-ством смыслов. Как на «свободный поток сознания», на этот текст не рас-пространяется единый принцип структурности. Значение текста определяется контекстами, а потому бесконечно изменчиво. Читатель сво-боден в интерпретациях от авторского замысла, от других читателей и критиков. Идея деконструкции наиболее известная в постмодернизме. Она включает в себя деструкцию (разрушение) текста и конструкцию – созда-ние нового смысла данного текста. Эта процедура имеет целью достижение понимания текста через его критическое прочтение. В ней главную роль играет философствующий читатель, а не автор. Р. Барт в работе «Смерть автора» провозглашает: «рождение читателя оплачивается смертью авто-ра».
Постмодернистский метод деконструкции направлен не против смысла как такового, а против смысла «принесенного» историко-культурной тради-цией. Он нацелен против историзма, линейности и прогрессизма, то есть против всего принятого классикой (модерном).
Применение метода деконструкции к социокультурной реальности поро-дило концепцию симуляции Ж. Бодрийяра (р. 1929 г.), суть которой состоит пассивный, малорациональный способ защиты.
Сфера применимости постмодернистского подхода к исследованию исто-рических феноменов остается неопределенной, хотя уже сейчас фиксиру-ется использование этой плюралистичной методологии в работах по поли-тической истории, например.
К сожалению, на основе принятия идеи «исчезновения социального» не-которые историки и политологи активно переписывают историю, делая ее события объектом рекламы, деформируя смыслы, создавая исторические образы, имеющие весьма отдаленное отношение к реальности. Оказывается весьма сложным делом разобраться в этих новых интерпретациях истории, провести грань между собственно исторически реальным и всего лишь фик-тивным, между знанием действительным и вымыслом.
Один из основателей славянофильства, философ-энциклопедист, богослов, историк А.С. Хомяков (1804-1860 гг.) в работе «О смысле исторической науки и творчестве историка» стремился осмыслить методы и средства ис-торического исследования, обращал внимание на личностные качества уче-ного, его духовность, внутреннюю интуицию в познании «мрака древности». Он был убежден в том, что «все настоящее имеет свои корни в старине; даже самое неожиданное и странное явление, будучи хорошо исследовано, приводит вас к своему зародышу, которой есть не что иное, как плод про-шедшего времени…»10. Эти идеи, безусловно, заслуживают внимания ны-нешнего поколения ученых.
«Дело историка было всегда весьма трудным… Звание историка требует редкого соединения качеств разнородных: учености, беспристрастия, много-объемлющего взгляда, Лейбницевской способности сближать самые далекие предметы и происшествия, Гриммова терпения в разборе самых мелких по-дробностей и пр.»11.
Историков, как и представителей других наук, всегда интересовала про-блема ценностей научного исследования, нормы научной профессии, вопросы гражданской и социальной ответственности, ценностные ориентации и нрав-ственный кодекс ученых.
С.Л. Яки характеризует современную науку как нравственно несостоя-тельную и инертную12. Представляется, что данная оценка уместна и в от-ношении исторической науки. Научное сообщество историков не смогло воз-выситься над общим уровнем нравственности общества, допустило большие деформации в историческом сознании, практически заново (уже в который раз!) переписало историю Отечества, проявив нравственную глухоту в от-ношении традиционной культуры прошлых поколений, стремясь к стерео-типам социального успеха. Историческая реальность ставит каждого иссле-дователя перед нравственным выбором. Выбор не предопределен, бремя свободы не может быть снято с человека. Но общественная ситуация может влиять на выбор, предлагая спектр возможных решений, шкалу мораль-ных и гражданских оценок. При этом важно, чтобы, обобщая исторический опыт, вступая в диалог с разными формами духовной и практической жиз-ни людей, учась на своих поражениях и победах, ученый утверждал цен-ность истинного познания и самопознания, реализовывал высшие идеалы Истины, Добра и Красоты.
Примечания
1 См. об этом: Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре / пер. с нем., под ред. С. Гессе-на. 2-е изд. – СПб., 1911.
2 См.: Дильтей В. Собр. соч. Т. 1. – М., 2000; Описательная психология. – М., 1994; Возникно-вение герменевтики // Собр. соч. Т. IV. – М., 2001.
3 Гадамер Г.-Г. Истина и метод. – М., 1988; Актуальность прекрасного. – М., 1991.
4 См.: Вебер М. Избр. произведения. – М., 1990. – С. 459, 495-497, 503-506.
5 См.: В. Дильтей. Введение в науки о духе. Опыт полагания основ для изучения общества и ис-тории // Собр. соч. Т. 1. – М., 2000. – С. 271-272.
6 См.: Хвостова К.В., Финн В.К. Проблемы исторического познания в свете современных меж-дисциплинарных исследований. – М., 1997. – С. 18.
7 См.: Данто А. Аналитическая философия истории. – М., 2002. Гл. 1. Субстантивная и анали-тическая философия истории.
8 См.: Поппер К. Нищета историцизма. – М., 1993; Данто А. Аналитическая философия исто-рии. – М., 2002. – С. 19.
9 См.: Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. – М., 1996. – С. 201.
10 См.: Хомяков А.С. Соч. в 2 т. – Т. 1. – М., 1994. – С. 34.
11 Там же. – С. 40.
12 См.: Яки С.Л. Спаситель науки. – М., 1992. – С. 220.
            [name_en] => ACTUAL METHODOLOGICAL PROBLEMS OF SOCIO-HISTORICAL SCIENCE
            [annotation_en] => At the beginning of the 21st century, the problems of the interconnection of philosophy, methodology and historical science acquired new forms and qualities, mainly because it became possible to implement the latent heuristic and methodological potential of philosophical knowledge in conditions of its liberation from ideological coercion. Philosophy, acting as the most general form of self-knowledge of culture, develops worldview principles of research, rationalizes the phenomena of social reality in abstract logical expression, creates a new conceptual and categorical apparatus, predicts the directions of scientific research. The growth of scientific knowledge, the complexity of its structural levels, the introduction of abstractions, ideal models, an appeal to new ways of substantiating knowledge require the scientist a mature methodological position.
            [text_en] => At the beginning of the 21st century, the problems of the interconnection of philosophy, methodology and historical science acquired new forms and qualities, mainly because it became possible to implement the latent heuristic and methodological potential of philosophical knowledge in conditions of its liberation from ideological coercion. Philosophy, acting as the most general form of self-knowledge of culture, develops worldview principles of research, rationalizes the phenomena of social reality in abstract logical expression, creates a new conceptual and categorical apparatus, predicts the directions of scientific research. The growth of scientific knowledge, the complexity of its structural levels, the introduction of abstractions, ideal models, an appeal to new ways of substantiating knowledge require the scientist a mature methodological position.
            [udk] => 
            [order] => 16
            [filepdf_ru] => 16_ru.pdf
            [filepdf_en] => 16_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ И ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Галина Михайловна  ПУРЫНЫЧЕВА
                            [author_en] => Galina M. Purynycheva 
                        )

                )

        )

    [16] => Array
        (
            [id_section] => 3
            [id] => 17
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ЕСТЕСТВОИСПЫТАТЕЛЬ В МЕЖСУБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ В ПОЗНАНИИ ПРИРОДЫ (историко-философский анализ)
            [annotation_ru] => Познавательная деятельность, подобно любой человеческой деятельности, имеет социальную природу и не существует вне общественных отношений. Являясь репрезентацией как освоенных человечеством форм деятельности, так и предполагаемых ее форм, познание включает в себя многообразие социальных взаимодействий. В рецепции знаний природы следует выделить воздействие на этот процесс социальных взаимодействий в широком и уз-ком смыслах. Первые детерминированы их общечеловеческой природой, присущи любой деятельности. Вторые представлены социальными взаимо-действиями узкопрофессионального характера, обусловлены спецификой про-изводства естественнонаучных знаний.
            [text_ru] => Познавательная деятельность, подобно любой человеческой деятельности, имеет социальную природу и не существует вне общественных отношений. Являясь репрезентацией как освоенных человечеством форм деятельности, так и предполагаемых ее форм, познание включает в себя многообразие социальных взаимодействий. В рецепции знаний природы следует выделить воздействие на этот процесс социальных взаимодействий в широком и уз-ком смыслах. Первые детерминированы их общечеловеческой природой, присущи любой деятельности. Вторые представлены социальными взаимо-действиями узкопрофессионального характера, обусловлены спецификой про-изводства естественнонаучных знаний.
Деятельность человека по освоению природы в формах знания вторична и следует за освоением природы в формах организации предметных струк-тур практики: «Люди, развивающие свое материальное производство и свое материальное общение, изменяют вместе с этой своей действительностью также свое мышление и продукты своего мышления»1. Подобно усложне-нию отношений между людьми в процессе развития материального произ-водства происходят прогрессивная эволюция, совершенствование межсубъ-ектных отношений в процессе духовного производства знаний.
Исторически этот процесс представлен переходом от производства зна-ний, вплетенного в материальное производство, к профессиональной дея-тельности по освоению природы в знаниях. Соответственно, были преодоле-ны нерегулируемые отношения между исследователями природы путем их замены организацией форм их взаимодействия. В генезисе структур, реа-лизованных в соответствующих формах организации межсубъектных от-ношений в познании, необходимо выделить следующие этапы:
1) этап простейших форм организации, характеризующийся индивиду-альным, кустарным обучением и обменом информацией исследователей природы (единичные коммуникации);
2) этап создания специализированных для обучения и обмена информацией учреждений: пифагорейский кружок, «Академия» Платона – в античную эпо-ху; школы и университеты – в средневековье (особенное в коммуникации);
3) этап систематической координации исследовательской деятельности ученых путем обмена произведенной информацией о природе в рамках ор-ганизованного научного сообщества. Получившее наименование общения, оно выступает высшей формой межсубъектных отношений с его существен-ным отличием от иных информационных отношений когерентностью и взаи-мосогласованностью мышления естествоиспытателей2.
На всех этапах в познавательную деятельность и в ее результат вклю-чен общечеловеческий контекст, общечеловеческие ценности. Достигнутый уровень человеческой культуры входит в осмысление исследуемых объек-тов природы. Первому этапу предшествует осмысление природы в форме недостоверного предзнания путем создания фантастических мифологем и их включения в интерпретацию образов исследуемого. Как показано в трудах выдающегося исследователя Л. Леви-Брюля, сознание первобытного человека находится целостно во власти коллективистских представлений3. В таких представлениях, во-первых, познавательный, интеллектуальный элемент как бы растворен, слит в эмоциональном элементе; во-вторых, мир дан первобытному человеку как сплошное, целостное, в котором естественное и сверхъестественное, обыденное и мистическое неразличимы одно от дру-гого; в-третьих, сознание подчиняясь закону партиципации (сопричастности), оказывается пралогическим или дологическим. Захлестнутое эмоциональной волной, мышление не в состоянии достичь дифференцированного отражения природы и обнаружить противоречивость бытия. Первобытное мышление уко-ренено в бытии социальных отношений мистического характера.
Развитием практического отношения к природе обусловлено расширение сферы жизнедеятельности человека, подключение к нему, вначале робкое, природных, реальных связей. Распад и разложение первоначальных синте-зов, предассоциаций коллективистских представлений обусловлены жизне-деятельностью, опытом, вследствие которого устанавливаются взаимосвязь объектов и овладение логикой взамен фантастической сопричастности. Преодоление абсолютизации мыслительных ассоциаций фантастического толка, постепенное подключение к ним природных связей обусловливает начало дифференцированного отражения объектов. Познание природы обре-тает возможность обмена полученной информацией о ней, обусловливаю-щее становление межсубъектных отношений для реальной информацион-ной связи в процессе этой деятельности. Особым видением бытия, выделением в нем синкретического единства мистических и природных свя-зей детерминированы социальные отношения людей этого этапа исследова-ния природы. Имевшее место в первобытном обществе пралогическое мыш-ление дополняется логическим, вследствие чего эмоционально-фантастическая форма взаимоотношений людей дополняется межсубъект-ными отношениями коммуникации. Прежний фантастический «довесок» преодолевается преобразованием в форму монотеистического существа, способствующего духовному единению исследователей природы в различ-ные формы их организации для кооперативного производства знаний. В условиях отсутствия познавательных норм и правил, религиозная вера в творца становится и «моралью», и основанием единения естествоиспытате-лей в некоторое сообщество, выполняя функцию предрассудка в этом еди-нении. Им обусловлен постепенный переход от монологичности обмена ин-формацией в процессе коммуникации к диалогичности форм, в единстве которых реализуется кооперация естествоиспытателей.
Третий этап развития межсубъектных отношений характеризуется ко-герентностью и взаимосогласованностью мыслительных действий исследо-вателей природы. Выделенным в процессе взаимодействия с естественной природой общего предметного содержания, установлением ценностного от-ношения к природе детерминировано общее в мыслительной деятельности естествоиспытателей. Форма социальной организации естествоиспытателей в целях совместного, взаимосогласованного способа производства знаний исходит из общего в ценностном содержании их мыслительной деятельно-сти. Единство их модельных действий с идеалом и нормативностью в про-изводстве знаний согласуется формами сознательного целеполагания и ин-теллектуальными ориентациями. Этими чертами характеризуется высшая форма взаимоотношений исследователей природы, называемая общением.
Основанием общения становится форма познавательной жизни субъекта, функционирующая независимо от эмпирической составляющей процесса познания. Не частным качеством субъекта, а обретенной формой, присущей естествоиспытателю с мыследействием в закрытом социокультурном кон-цептуальном пространстве, определяется тип производимых знаний. Форма познавательной жизни естествоиспытателя в этом пространстве оказывает-ся идентичной форме жизни другого, становится надсубъектной характери-стикой познавательного процесса. Ею определяется тип используемых по-знавательных ценностей, реализованных в субъективной вере в достижение успеха в познании природы.
Надсубъектным характером формы жизни естествоиспытателей согла-сованы их мыслительные действия в рецепции знаний, с выходом на новое качество межсубъектных отношений в исследовательской деятельности. Возможностью не только эпизодического обмена информацией, а взаимообу-словленного, взаимосогласованного, взаимодополнительного использования информации в сущностно новой форме межсубъектных отношений обуслов-лено формирование коллективного субъекта. Производство знаний обретает форму сотворчества, а их мыслительные действия новую характеристику – когерентность. Интерсубъективность, кооперация исследователей природы поднимается на высшую форму их взаимоотношений – общения, а сам коллективный субъект обретает форму научного сообщества.
Общение исследователей природы в рамках закрытого концептуального пространства исходит из единой цели – конструирования мыслительных моделей, детерминируемых формой жизни естествоиспытателей. Их мыс-лительные действия регулируются, контролируются исходящими из нее интеллектуальными ориентациями, парадигмами и проблематиками. Наличием общего в способе мыслительных действий, целенаправленно-стью модельных действий естествоиспытателей обусловлено становление прототипа производимых знаний. Представленная этими действиями схема метода исследования в конечном счете исходит из предельно общей схемы исследуемой сферы – научной картины мира.
Единой формой жизни членов научного сообщества, объективацией еди-ной социально-познавательной их природы определяется тип мыслительных модельных действий. Эти действия закономерно ведут к конституированию социальных по своей сущности познавательных норм, что нами рассматрива-ется аналогично производству капитала. Именно «капитал не может возник-нуть из обращения и так же не может возникнуть вне обращения. Он дол-жен возникнуть в обращении и в то же время не в обращении»4. Таково и конституирование познавательных норм: они невозможны вне научного сообщества, но невозможны и без наличия некоторых объективных условий освоения естественной природы, исходных из постоянства ценностного от-ношения к ней. Установление познавательных норм достигается общением исследователей природы в рамках научного сообщества при осмыслении научной проблематики сообразно правилам, детерминируемым единством познавательных ценностей. Нормативностью мыслительных действий ис-следователей природы этап теоретического естествознания сущностно от-личается от предшествующей науки.
Функционирование коллективного субъекта естественнонаучного позна-ния – научного сообщества стало предметом исследования социологов во вто-рой половине XX века. Среди многообразных аспектов социологической мысли следует выделить критический анализ содержания теоретического развития науки в контексте и терминах окружающей социальной структу-ры и ценностей. Научный поиск социологов науки направлен на выявление социальных, экономических и религиозных факторов в воздействии на ор-ганизацию науки с соответствующим определением ее роли и места в об-ществе. Это направление представитель западной «социологии науки» Бэн-Дэвид определяет как институционалистское, отличая его от исследования взаимодействующего (interactional) аспекта. Исследования социологов науки во втором направлении включают в себя анализ и нахождение закономер-ностей взаимоотношений групп ученых, рассмотрение коммуникационных сетей в науке и природу структурирования взаимоотношений в специфи-ческом поле науки. Сдвигом науки от лабораторных групп исследователей к коммуникационным сетям различных научных направлений представлена новая ориентация науки на деятельность научного сообщества5. В деятель-ности научного сообщества как коллективного субъекта познания есте-ственной природы социальный контекст выделен триединством гносеологи-ческого, аксиологического и социологического аспектов науки.
Западными исследователями социального контекста функционирования науки первыми были подняты проблемы, связанные с формированием, функционированием и развитием форм и способов социальной организации научной деятельности. Впервые вопросы бытия науки и научной деятельно-сти как социального института, внутринаучных социальных механизмов бы-ли поставлены Т. Куном в книге «Структура научных революций». Введени-ем понятий «нормальная наука», «парадигма», «научное сообщество» им был обозначен круг внутрисоциальных проблем функционирования науки.
Конституирование «социологии науки» в качестве научной дисциплины в западном ее исполнении происходило путем конкретизации общесоциоло-гических разработок к исследовательской деятельности и сформированных, прежде всего, в концепции структурно-функционального анализа. В част-ности, при ее формировании были взяты на вооружение идеи эманацион-ной теории (emanationist theory) развития науки П. Сорокина, в которой наука рассматривалась как следствие и результат реализации системы культурных ценностей. В развитии этой науки особая заслуга принадле-жит Р. Мертону. «Основные достижения этой науки являются результатом его пятидесятилетнего труда» – подчеркивает Н. Сторер6. В «Социологии науки», согласно ее репрезентации западными представителями, научное познание рассматривается как функция социальной активности исследова-телей природы путем рационального определения выявленных проблем, исходящих из познавательных ценностей7. Слабости этой науки, в нашем понимании, проистекают из внеисторического абстрактного рассмотрения познавательных ценностей, из априорного их представления, чем обуслов-лено как неадекватное понимание причин активности субъекта в познании, так и формирования научного сообщества.
При конкретно-историческом рассмотрении социального аспекта научно-го познания феномен научного сообщества появляется как продукт опреде-ленного этапа исторического развития науки. Мы считаем его появление связанным с устойчивостью мировоззренческой установки субъекта и воз-никновением высшей формы взаимоотношений ученых – общения. Форми-рование научного сообщества в качестве коллективного субъекта познания природы является объективным процессом реализации исторической тен-денции к повышению эффективности труда в производстве знаний путем ее оптимизации как фактора, способствующего их росту.
Формированию научного сообщества предшествовали этапные достиже-ния в осмыслении коллективного фактора в науке в форме «Я мыслю» Р. Де-карта, трансцендентального субъекта И. Канта, «Я» И.Г. Фихте. Выделением надэмпирической и надличностной их сущности подчеркнуто кардинальное отличие выдвинутых ими субъектов от индивидуального субъекта.
Из форм ценностей, способствующих естествоиспытателю рецепции знаний определенного типа, возвышается идеал в качестве исторического прообраза решения научных проблем. Он способствует самоидентификации члена научного сообщества с другими благодаря самоидентификации субъ-екта со сформированной социоприродной реальностью. Самоидентификация и самоопределение в качестве характеристик общения осуществляются об-ретением естествоиспытателем ценностного сознания как компонентом об-щественного сознания. Таким подходом мы считаем недопустимым как отождествление общения с коммуникацией с общением, так и абсолютиза-цию коммуникации в качестве единственного способа существования соци-ального механизма науки8.
Общение является высшей формой в исторической эволюции взаимоот-ношений исследователей природы и в таком качестве способствует форми-рованию социального механизма функционирования науки лишь на этапе теоретического естествознания. В обосновании такого воззрения мы соли-даризируемся с М.С. Каганом, выделившем отличительные черты общения от любой коммуникации9:
1) общение имеет и практический, материальный и духовный, информа-ционный, и практически духовный характер, коммуникация же (если не иметь в виду другого значения этого термина, когда он употребляется во множе-ственном числе и обозначает пути сообщения, средства связи) является чи-сто информационным процессом – передачей тех или иных сообщений;
2) общение характеризуется субъект-субъектным отношением, а комму-никация выступает как субъект-объектное отношение; получающий инфор-мацию субъект функционирует в нем в качестве объекта; 
3) общение симметрично, разнонаправленно в межсубъектных взаимодей-ствиях, коммуникация асимметрична и однонаправленна;
4) общение диалогично, а коммуникация монологична;
5) общению соответствует увеличивающаяся информация, а процессу ком-муникации – убывающая.
Человекоразмерным подходом нами предложены дополнения приведенных характеристик общения следующими чертами, не свойственными коммуни-кации: – общение нуждается в самоидентификации естествоиспытателя; – общение опирается на структурирование самосознания естествоиспытате-ля; – общение характерно внутренне-субъектным оперированием информа-цией; – общению присуще сотворчество; – общение исходит из воспитания социально-познавательных качеств; – общение специфично оперированием образцами мышления.
Общение и коммуникация дополняют друг друга на различных этапах формирования научного сообщества: если коммуникации принадлежит ве-дущая роль при становлении научного сообщества, то общению – в процессе его функционирования. Это так потому, что межсубъектные отношения при коммуникации сводятся к передаче информации и к пассивному ее воспри-ятию, а в процессе общения познающий субъект выступает сотворческой личностью. Соответственны и методы достижения поставленных целей: в коммуникации – передачей информации путем обучения, а в общении – воспитанием естествоиспытателя, активным процессом формирования лич-ностного параметра с соответствующей предынформацией для производ-ства знаний.
Западной «социологии науки» присущ позитивистский подход в обосно-вании формирования и функционирования социальных механизмов в по-знании природы. Например, согласно мнению одного из ее представителей М. Рихтера, необходимым условием формирования научного сообщества становится выделение стандартов, образцов мыслительной деятельности, позволяющей науке обрести нормативность.
В нашем понимании, нормативность связана с теоретическим освоением природы. На дотеоретическом и преднаучном (prescientific) этапах познания природы выделение культурно-познавательной системы с соответствую-щими образцами мышления возможно лишь через предположения типа ad hoc10. В этих системах неизбежны эмпирические знания. Им не присуща функция самоорганизации. На этапе теоретического естествознания форми-рованию самоорганизующейся культурно-познавательной системы (без эм-пирических дополнений) сопутствует социальный механизм познания приро-ды – научное сообщество. Функционирующее путем межсубъектного общения, научное сообщество базируется на нормативности и культуре. По М. Рихтеру, обретение познанием «культуры» включает в себя: 1) требование доктри-нального совершенства, выражающееся в ограниченной рационализации приемлемых систем; 2) требование практической используемости абстракт-ных систем; 3) неуязвимость выделенных абстрактных систем к эмпириче-ским неподтверждениям; 4) конкретность эмпирического вопроса11.
Эти характеристики присущи лишь познавательной сигнификативной системе с типологическим единством знаков. Н. Сторер в духе социологиче-ских взглядов Р. Мертона в качестве характеристики обретения познанием культуры с институализацией науки выделяет становление ценностей и нор-мативности познавательного процесса12. 
Начало социологического «видения» науки Р. Мертон связывает с введе-нием в оборот Р. Бойлем (XVII век) термина «невидимый коллега» (invisible college) для представления группы исследователей природы одной ориента-ции осмысления эмпирических данных13. Словом «невидимый» Р. Бойль подчеркнул неявную согласованность действий естествоиспытателей в ис-следовательском процессе. Они вовлекаются в кооперацию, в структуру ее организации, в нашем обосновании, не декларативно, не документаль-но, а путем их самоорганизации в коллектив на основе сформированного единого ценностного сознания. Непосредственное формирование этой науки, по мнению Р. Мертона, происходило с 1930 по 1950 год в общем русле разви-тия социологической мысли. Ее вдохновители Сен-Симон, О. Конт и К. Маркс, как утверждает он, выделили проблематику этой науки, введя понятие «па-радигма» для идентификации базисных концепций, теоретических предпо-ложений в естественнонаучных исследованиях. В качестве ядра парадигмы Р. Мертон выделяет фокус взаимоотношений социальных структур и ко-гнитивной структуры вообще и структуры научного знания в частности. Введение парадигмы позволило связать идентификацию и соответствую-щую оценку основных форм мыслительной деятельности с социально-куль-турными основаниями науки.
«Социология науки» претерпела эволюцию: от первоначально рассмат-риваемых ею интеллектуальных ориентаций, парадигм и проблематики к исследованию профессиональной идентичности путем институализации для исследований и воспитания естествоиспытателей, выпуска журналов для распространения научной информации. К перспективным для «социо-логии науки» Р. Мертон относит исследования проблем о взаимоотношении в производстве научных знаний научного сообщества и окружающего обще-ства, о процессах распределения интеллектуальных интересов. В творческой эволюции самого Р. Мертона С. Блюм отмечает переход «от рассмотрения науки как обусловленной внешними общественными условиями к детально-му исследованию социальных процессов, сопровождающих научные откры-тия и развитие науки»14.
В решении социологических проблем Р. Мертон исходит из идеи норма-тивности структуры науки, из исследования динамики норм путем рас-смотрения связей и зависимостей познавательных целей и формирования общественных институтов, воздействия на познание внутринаучных и внеш-них социальных факторов.
«Социология науки» имеет свою предысторию. Как своеобразную точку отсчета для становления социологических идей мы рассматриваем выдвину-тую В. Уэвеллом концепцию совпадения индукций (consilience of inductions): «… случаи, в которых индукции классов различных фактов совершаются в виде совместных прыжков, принадлежат лишь наилучшим образом устро-енным теориям, имеющимся в истории науки. И я имею случай отразить эту черту в ее очевидности как свободу описания особой фразой, и ее термин будет совпадением индукций»15. Представлением индукции в виде предпо-ложительного процесса В. Уэвелл радикально изменил традиционное ее по-нимание, представленное перечисляющей и элиминирующей ее разновид-ностями Ф. Бэкона и Д.С. Милля. Для проверки ее достоверности им развита выдвинутая Д. Гершелем идея независимой или дополнительной поддержки успешного предсказания явлений природы. Гипотезы, которые успешно пред-сказывают прежде неизвестные (или удивительные) процессы становятся достоверными. Такой успех он связывает с внутренним шифром интеллекту-ального действия.
Подобным представлением индукции В.Уэвелл внес свой вклад в разви-тие знания индукции. Согласно его представлению, новая концепция вво-дится не случайно, не неожиданно, не вследствие ее очевидности, а исходит из достигнутой ступени всеобщности абстракции и возможности генерали-зации. Достоверность индукции обеспечивается успешной связью фактов с соответствующей им концепцией. По В. Уэвеллу, индукции совпадают: 1) если гипотеза в состоянии объяснить два и более известных класса фак-тов; 2) если гипотезой предсказываются случаи, отличные от тех, которые уже были осмыслены в форме этой гипотезы; 3) если гипотеза обеспечива-ет успех в рассмотрении явлений, не объяснимых на основе прежнего зна-ния. Совпадение индукции он считает необходимым и достаточным крите-рием их истинности. В. Уэвелл рассматривает формирование гипотезы как дешифровку неизвестного языка, о чем следует судить по энергии (power) успешного предсказания. Включение свидетеля, полагает он, есть важный момент процедуры проверки совпадения, и что с включением двух незави-симых свидетелей уверенность в истинности гипотезы увеличивается. Про-цедура совпадения индукций им рассматривается как критерий формиро-вания подлинной науки о природе. Этой процедурой он характеризует становление индуктивной эпохи в познании. Прекращение совпадений ин-дукций означает исчерпание исследовательскими традициями своего статуса.
В таких чертах исследовательского процесса, как признание шифра ги-потезы, необходимость ее независимой поддержки, утверждение всеобщно-сти абстракции для проведения процедуры индукции, мы усматриваем кон-струирующие характеристики его организации. В этом В. Уэвелл испытал влияние идеи Д. Юма о единообразии природы как необходимого условия проведения процедуры индукции. Придавая познавательной деятельности предположительный статус, В. Уэвелл рассматривает науку как процесс и результат социальной активности познающего субъекта. Достоверность мыс-ледействий естествоиспытателя достигается включением независимого свиде-теля. Таким подходом В. Уэвелл предвосхитил прообраз научного сообще-ства. Основная слабость его учения во внеисторическом абстрактном подходе к исследованию социологического аспекта науки, исходящего из игнориро-вания исследования оснований активности исследователя природы.
В предыстории «социологии науки» как особое «звено» (на что обращено внимание Р. Мертоном) следует выделить концепцию «предположительного» знания К.Р. Поппера. Мы рассматриваем концепцию К.Р. Поппера как свое-образный мост, соединяющий концепцию совпадения индукций В. Уэвелла с непосредственными идеями «социологии науки». Философия К.Р. Поппера была подвергнута глубокому критическому анализу со стороны отечествен-ных исследователей методологических проблем науки16. В формировании «социологии науки» концепция «предположительного» знания К.Р. Поппера сыграла позитивную роль, рассмотрев науку как результат интеллектуаль-ной активности. Из этого исходит его критика неопозитивистской формы обоснования эмпирической проверки теоретических положений, отождеств-ления логики научного открытия с индуктивной логикой17. Он обосновал правомерность дедуктивного метода в науке, в котором присутствует и ир-рациональное в виде творческой интуиции. К таким взглядам К.Р. Поппер подошел анализируя специфику научных предложений как ингредиентов причинного объяснения: 
– универсальные предложения включают в себя содержание гипотез о ха-рактере естественных законов;
– в единичных предложениях представлены частные вопросы, рассмат-риваемые им в качестве начальных условий.
По утверждению К.Р. Поппера, «из универсальных предложений в конъюнкции с начальными условиями мы дедуцируем единичные пред-ложения»18. Универсальные предложения характеризуются им как про-блематичные суждения; как результат выбора они представляют собой до-гадку, предположения, в принципе опровержимые. Принципиальная опровержимость или фальсифицируемость выдвигается К.Р. Поппером в ка-честве критерия научной достоверности: «Только в случае фальсифицируе-мых систем, согласных с нашими правилами эмпирического метода, возмож-но их противопоставление конвенционалистским стратагемам»19. Согласно его воззрению, теории эмпиричны, если они опираются на единичные базисные предложения, дедуцируемые из этих теорий: «Теория должна быть названа эмпирической или фальсифицируемой, если она делит класс всех возмож-ных базисных предложений недвусмысленно на следующие два непустых класса: 1) класс тех базисных несовместимых предложений (или тех, кото-рые запрещены), представляющих класс потенциальных фальсификаторов теорий; 2) класс базисных непротиворечивых предложений (или тех, кото-рые разрешены). Можно сказать кратко: «Теория фальсифицируема, если класс ее потенциальных фальсификаторов не является пустым»20. Классом потенциальных фальсификаторов предопределяется, по терминологии К.Р. Поппера, ступень суровости проверки теории. Соответственно, достовер-ность теории недостижима и следует стремиться лишь к их правдоподо-бию, ибо в них функционируют и универсальные предложения с их пред-положительной сущностью. Поэтому знание постижимо «только как специальный вид мыслительной сущности, или как предрасположение, или как специальный вид веры, характеризуемой, например, историей или от-ношением к другим верам»21. Его вывод: постижение знания есть психоло-гическая проблема, означающая, что необходимо «путем повторения пред-ставить или вообразить регулярность в себе, что и приводит к воображению регулярности в мире»22. Ее решение – в сфере активной деятельности в форме предположений и опровержений, в применении метода проб и оши-бок.
К.Р. Поппер обосновывает достижимость выделения рационального из ир-рационального: «Наука должна начинаться с мифов и с критики этих ми-фов; но не с совокупности наблюдений или включения экспериментов, а путем обсуждения мифов или логических приемов. Научная традиция достижима из ненаучной»23. В различении рациональной или научно-теоре-тической конструкции от ненаучных (фантастических, мифологических и т.д.) К.Р. Поппер исходит из принципа фальсификации. По его мнению, в целях достижений рациональности необходимы:
1) демаркация науки и примитивной магии: «мы должны отбросить точ-ку зрения, что вера в науке иррациональна, как вера в примитивной прак-тике магии»24;
2) критическое осмысление науки путем включения в ее анализ наблю-даемых данных;
3) исследование рациональности теоретической конструкции для науч-ных и практических целей.
Признав возможность достижения рациональной веры в научных иссле-дованиях, он, в силу методологических убеждений, не в состоянии ее тео-ретически обосновать. А именно, в правдоподобном представлении научного знания своеобразно выражен определенный его скептицизм относительно самого результата познавательной деятельности исследователей природы.
Этот скептицизм реализован выдвинутой им концепцией «третьего ми-ра», рассматриваемой как некий идеал для эволюционного приближения к объективному знанию путем предположений и опровержений. «Третий мир» представлен К.Р. Поппером как логическое содержание теорий: «об-разцами объективного знания являются теории, опубликованные в журнала и книгах и хранимые в библиотеках»25. Объективное знание рассматривает-ся им в качестве своеобразной парадигмы для теоретического знания. «Третий мир» – это как бы независимо функционирующая совокупность идей и концепций, в которой выражен идейно-мыслительный потенциал человеческого общества. Специфика «третьего мира» в том, что это неза-планированный продукт человеческой деятельности, имеющий как бы ав-тономный статус. Этот «мир» активно воздействует на производство науч-ных знаний, определяя их типологическую окраску. Так, активный процесс производства научных знаний, представляя собой результат духовного опредмечивания второго или субъективного мира, покрыт «зонтиком пони-мания» в форме отношения к объектам «третьего мира»: «Мой централь-ный тезис состоит в рассмотрении любой интеллектуальной активности в понимании как зависимой в основном, если не в полном смысле слова, от предшествующего анализа нашего восприятия структурных целостностей «третьего мира»«26. «Третий мир» становится мерой оценки понимания, определяющего формирование научного сообщества. Функционирование научного сообщества – следствие и результат бытия «третьего мира».
Выдающаяся заслуга Т. Куна – в выдвижении идей для формирования западной «социологии науки». Как подчеркивают Р. Мертон и Л. Лаудан, настоящим идеологом этой науки следует считать Т. Куна27. Для обоснова-ния функционирования социального механизма научно-познавательной дея-тельности Т. Куном выдвинута идея существования нормальной науки и ано-малий в научных исследованиях. Нормальная наука характеризуется им как период относительно спокойного развития науки. В это время исследо-ватель при решении естественнонаучных проблем исходит из парадигмы: «Под парадигмой я подразумеваю признанные научные достижения, кото-рые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решения»28. Известна критика парадигмы29. Мы же отметим мировоззренчески-информационную сущность парадигмы. В каче-стве репрезентанта определенности мировоззрения ею информационно ре-гулируется, управляется процесс производства естественнонаучных зна-ний. Исследователь, воспринявший некоторую парадигму, неявно и стихийно участвует в формировании научного сообщества, ибо придерживается в научном творчестве одних и тех же методологически-мировоззренческих установок при решении научных проблем. Этим обеспечивается сотворче-ство членов коллективного познающего субъекта – научного сообщества. Отметим, что нечеткостью и многозначностью парадигмы обусловлены за-труднения в понимании методологии ее формирования и соответственно раскрытия взаимосвязи функционирования научного сообщества с опреде-ленной парадигмой.
Трудами В. Уэвелла, К.Р. Поппера были созданы предпосылки формиро-вания «социологии науки» путем научного обоснования философско-гносео-логического аспекта этой науки. Заслуга Т. Куна – непосредственная поста-новка социологических проблем научного познания с основными положениями и очертаниями содержания «социологии науки». Обоснованием соответству-ющего этой науке предмета исследования, определением круга исследуе-мых проблем характеризуются труды Р. Мертона, М. Рихтера, Л. Лаудана, Д.М. Займана и др. Ими признано, что основное содержание «социологии науки» вытекает из исследования деятельности субъекта в естественнона-учном познании, его активности в производстве научных знаний. «Наука есть мастерство человека по производству окружающего его мира», – утверждает Д.М. Займан30. Р. Мертон и Д. Гастон рассматривают ее в каче-стве науки, занимающейся интердисциплинарной, социальной стороной изучения науки или науки о науке31. «Наука представляет собой актив-ность по разрешению проблем», – заявляет Л. Лаудан32. По справедливому замечанию Д. Займана, активность в науке, в противоположность искусству и религии, не может стать деятельностью одиночек типа Робинзона: «Ис-следуя природу науки, мы должны рассмотреть условия, которые объеди-няют ученых: как они организованы и как информация проходит между ними»33.
Западная социология науки представлена двумя подходами в объяснении роста знания. Рациональной версии его интерпретации придерживаются И. Лакатос, К. Поппер, Л. Лаудан и др. Наиболее видной фигурой ирраци-онального понимания роста знаний является Т. Кун. По мнению выдающе-гося представителя рационалистического направления Л. Лаудана, наука нацелена на решение проблем, что зависит от теоретического видения ми-ра, от принятых методологических норм. Поэтому субъективными предпо-ложениями о сущности исследуемой реальности и, соотвественно, о методах теоретического решения выявленных проблем определяются ис-следовательские традиции. Их эволюцией он объясняет рост знаний. В ка-честве основного социологического вопроса Л. Лауданом выдвинута пробле-ма согласия ученых в исследовательской деятельности. Им намечен путь ее решения иерархической моделью познавательного процесса с тремя взаи-мосвязанными уровнями: фактов; методологический; аксиологический.
В достижении согласия, по Л. Лаудану, необходимы: во-первых, согласие относительно исследуемых фактов путем их селекции и отделения ценных от неценных; во-вторых, преодоление методологических расхождений пу-тем использования лишь определенных приемов и процедур в исследова-тельской деятельности; в-третьих, выработка согласия относительно позна-вательных намерений и целей. Существенно, что Л. Лаудан выработке целей и намерений придал первичную функцию по отношению к методоло-гии и выделению фактов, ибо в его воззрении в аксиологическом уровне представлены фундаментальные цели и ценности научного познания. Таким подходом он неявно придает субъекту решающую роль в познании. Выбором целей и ценностей обусловлена теоретическая активность субъекта и мето-дологическая рефлексия. Аксиологическим содержанием определяется це-лостность познания и рост знания. Парадигма Т. Куна – синтез аксиологии, методологии и теоретического знания.
Иерархической моделью Л. Лаудан разрешает противоречие между К. Поппером с его «третьим миром» и Т. Куном с его парадигмой. Однако, как отмечено им, «не существует в природе познавательных целей, придающих им внутренний иммунитет критицизму и модификации»34. По его мнению, эти цели не поддаются рациональному обоснованию, что приводит к возможности постановки научной общественностью утопичных целей и их противопоставления настоящим рациональным мыслительным ценностям.
Итак, формирование «социологии науки» представляет своеобразное зер-кало, отражающее достижение наукой культуры, наступление цивилизо-ванного этапа производства научных знаний в теоретических изысканиях. Историчес
            [name_en] => NATURALIST IN INTERSUBJECTIVE RELATIONS IN NATURE COGNITION (historical-philosophical analysis)
            [annotation_en] => Cognitive activity, like any human activity, has a social nature and does not exist outside of social relations. Being a representation of both the forms of activity mastered by mankind and its supposed forms, cognition includes a variety of social interactions. In the reception of knowledge of nature, one should single out the impact on this process of social interactions in a broad and narrow sense. The former are determined by their universal nature, inherent in any activity. The latter are represented by social interactions of a narrowly professional nature, due to the specifics of the production of natural scientific knowledge.
            [text_en] => Cognitive activity, like any human activity, has a social nature and does not exist outside of social relations. Being a representation of both the forms of activity mastered by mankind and its supposed forms, cognition includes a variety of social interactions. In the reception of knowledge of nature, one should single out the impact on this process of social interactions in a broad and narrow sense. The former are determined by their universal nature, inherent in any activity. The latter are represented by social interactions of a narrowly professional nature, due to the specifics of the production of natural scientific knowledge.
            [udk] => 
            [order] => 17
            [filepdf_ru] => 17_ru.pdf
            [filepdf_en] => 17_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ И ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Юрий Петрович  КУЛЬКОВ
                            [author_en] => Yury P. Kul’kov 
                        )

                )

        )

    [17] => Array
        (
            [id_section] => 3
            [id] => 18
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ГЕРМЕНЕВТИКА И ИСТОРИЧЕСКОЕ ПОЗНАНИЕ*
            [annotation_ru] => Герменевтический подход и его методологические решения, осознанно или нет, применяются практически каждым исследователем-гуманитарием, столкнувшимся с проблемой интерпретации. Имея дело с текстом, истори-ческим источником, мы пытаемся понять автора, его точку зрения и передать ее в культуру современным языком, при этом стремимся понять и рас-крыть историческую обстановку, жизненные реалии, в которых бытийство-вал и формировался автор. Авторское видение событий детерминировано определенной культурной средой, политической ситуацией, нравственной и мировоззренческой позицией. И задача исследователя – «понять» чужое слово. Герменевтика имеет целью «установление ценностных, диалогиче-ских отношений понимания, сознания, сочувствия, соучастия»1.
            [text_ru] => Герменевтический подход и его методологические решения, осознанно или нет, применяются практически каждым исследователем-гуманитарием, столкнувшимся с проблемой интерпретации. Имея дело с текстом, истори-ческим источником, мы пытаемся понять автора, его точку зрения и передать ее в культуру современным языком, при этом стремимся понять и рас-крыть историческую обстановку, жизненные реалии, в которых бытийство-вал и формировался автор. Авторское видение событий детерминировано определенной культурной средой, политической ситуацией, нравственной и мировоззренческой позицией. И задача исследователя – «понять» чужое слово. Герменевтика имеет целью «установление ценностных, диалогиче-ских отношений понимания, сознания, сочувствия, соучастия»1.
Следует отметить, что гуманитарий своими интерпретациями историче-ских текстов берет на себя обязательства точного истолкования, понимания, верных интерпретаций (условно верных, т.к. они никогда не лишены при-знаков субъективных оценок). Так, философские тексты древних мыслите-лей являются важнейшими духовными источниками современной культу-ры. Из них мы узнаем о содержании философских идей, концепций. Без текстов изучать историю философии (и историю науки вообще) просто невозможно. Безусловно, прав профессор Алексеев А.П. обозначивший высо-кий статус философского текста как целостного многоаспектного феномена, реализующего логико-гносеологическую, прагматическую, этическую и эс-тетическую функции2.
Анализ источников и литературы показывает, что механизм истолкова-ния текстов, исторических фактов, событий представлен по-разному раз-ными авторами. В работе А.П. Алексеева путь к тексту пролегает «через аргументацию, рефлексию над философской аргументацией, осознание ограниченного значения собственно аргументации в философии, «обнару-жение» парааргументации и аргументационного ресурса текста, роли идеи как специфического понятийно-высказывательного комплекса, содержащего ценностные, «достижительные» и «инструктивные» составляющие, необхо-димости сравнений и метафор, которые не могут быть низведены до стату-са «неразвернутых аналогий»3.
Ф. Шлейермахер представил герменевтику как универсальную теорию истолкования текста-памятника. Памятники – это тексты, которые отделе-ны от ученого большой временной, исторической, культурной, языковой ди-станцией. Эта дистанция есть барьер в истолковании текста, препятствую-щий освоению смысла памятника. В ситуации непонимания исследователю на помощь приходит герменевтика. Ее приемами текст – эта «застывшая речь», начинает открывать свои тайны, возникает диалог между интерпре-татором и текстом. Важно то, что у Шлейермахера грамматическая ин-терпретация (интерпретация факта языка) и психологическая (интерпре-тация факта мышления) являются «полностью равнозначными», дополняющими одна другую. Шлейермахер считал достижимым понять ав-тора или его текст лучше, чем он понимал себя, когда создавал этот источ-ник («ибо в нем он говорит не только то, что хочет, но и то, чего не хочет»). То, что скрыто от автора, может открыть интерпретатор с позиции новой исторической реальности. Однако фигура интерпретатора должна быть со-размерна фигуре автора, и только в этом случае интерпретатор сможет понять авторский замысел. Ф. Шлейермахер разработал процедуру ин-терпретации: 1 – принцип герменевтического круга; 2 – принцип диалога; 3 – принцип конгениальности.4 Первый принцип заключается в том что, что-бы понять целое надо понять его отдельные части, но для понимания от-дельных частей необходимо иметь представление о смысле целого. Принцип диалога заключается в том, что интерпретатор и текст ведут своеобразный диалог: текст уже содержит ответы и нужно только правильно подобрать вопросы. Последний принцип базируется на таланте исследователя – ин-терпретатора.
Для В. Дильтея герменевтика – это часть грандиозного методологическо-го проекта, цель которого состоит в обосновании значимости историко-гуманитарного познания («наук о духе»). «Понимание» трактуется при этом как та процедура, благодаря которой «жизнь» вообще может быть проясне-на и осмыслена. Согласно Дильтею, операция понимания становиться воз-можной благодаря способности, которой наделено каждое сознание, проникать в другое сознание не непосредственно путем переживания (re-vivre), а опосре-дованно, путем воспроизведения творческого процесса исходя из внешнего выражения.5 В принципе герменевтического круга выделяется и такой ас-пект: понимание текста как проявление жизни творческого индивида воз-можно при условии понимания духовного мира соответствующей эпохи, что в свою очередь предполагает понимание оставленных этой эпохой «жизнепроявлений». Каждый, кто пытается понять, должен учитывать чувства тех людей и их понимания.
Поль Рикер под герменевтикой понимает теорию операций понимания в их соотношении с интерпретацией текста: слово герменевтика означает не что иное, как последовательное осуществление интерпретации. Под по-следовательностью он подразумевает слово. Если истолкованием называть совокупность приемов, применяемых непосредственно к определенным тек-стам, говорит Рикер, то герменевтика будет дисциплиной второго порядка, применяемой к общим правилам истолкования. Понимание – искусство по-стижения значения знаков, передаваемых одним сознанием и воспринимае-мых другим сознанием через их внешнее выражение (жесты, позы, речь). Цель понимания – совершить переход от этого выражения к тому, что яв-ляется основой интуиции знака, выйти вовне через выражение6.
Существенный вклад в развитие герменевтики привнес Г.–Г. Гадамер. Он противопоставил абстрактному мышлению науки здравый смысл, язык, игру, эстетический вкус, сообразительность и образованность. Гадамер ши-роко определяет герменевтику как искусство взаимопонимания между людьми, социальными группами, между настоящим и прошлым и т.д. Про-цесс понимания является, прежде всего, характеристикой языка и протека-ет в форме диалога людей. Разговор это не просто множество монологов, среди которых побеждает наиболее яркий и убедительный. Он также не сво-дится к простому пониманию мысли другого. В разговоре возникает некое общее поле, выражающее суть дела.7 Гадамер пишет об опыте перегово-ров и взаимопонимания, считая важными идеи об опыте и знании Аристо-теля и Платона, принимая во внимание феноменологию духа Гегеля, где опыт связан с сомнением, поворотами сознания, с практическим отноше-нием к миру. Для него опыт есть динамический и рефлексивный процесс, который воздействует на самого себя и на мир. В опыте важна открытость иному, человек с богатым жизненным опытом лучше приспособлен к вос-приятию новых фактов, он готов услышать другого. Подлинный опыт, по Га-дамеру, тот, в котором человек осознает свою конечность, а понимание оказывается формой этического действия. Гадамер искал структуры пони-мания и обратился к опыту искусства и истории. Произведение искусства не удается исчерпать в понятии, и опыт истории неисчерпаем понятиями. Находясь внутри события, мы не знаем, что с нами случается и лишь, оглядываясь назад, понимаем, что произошло. Гадамер выделил предпони-мание – как определяющуюся традицией предпосылку понимания, как усло-вие понимания. Горизонт понимания образуется совокупностью предрас-судков и «предсуждений», обусловленных традицией. Традиция связывает историю и современность. Философ пишет: «Понимание можно мыслить не так, как действие субъективности, а как возвращение к традиции, в кото-рой прошлое и настоящее постоянно содействуют друг другу»8. Гадамера обвинили в консервативности, в попытке возрождения исторических тра-диций и предрассудков.
В западной философии герменевтика уже не воодушевляет исследовате-лей как универсальная методология; она сохраняется как локальная (регио-нальная) практика анализа исторического процесса, как элемент философ-ских методов. Поль Рикер предложил идею дополнительности герменевтики как метода исследования прогрессивного развития культурных смыслов. Альтернативный герменевтике подход предлагает голландский философ Ф.Р. Анкерсмит. Он утверждает необходимость рассмотрения внутреннего мира ученого, его мыслей, чувств, переживаний и их роли в процессе напи-сания истории.
Анкерсмит говорит, что фактически в теоретической сфере историче-ской науки сложилась кризисная ситуация. Все известные на сегодняшний день методы исторического исследования не просто не могут дать историку исчерпывающего знания о прошлом, но вообще лишают его возможности даже прикоснуться к нему. По мнению Анкерсмита, классическая научная традиция утверждает, что историку прошлое недоступно, поэтому истори-ческая теория обессмысливает его деятельность. Если раньше в анализе культурных процессов на первый план выходили исторические тексты, язык исторических сочинений, то Анкерсмит предлагает отказаться от по-мощи языка в интерпретации исторических событий и обратиться к непо-средственному опыту восприятия прошлого. Философские принципы науки, сформулированные в 17-19 вв. привели к тому, что стал невозможен и немыслим контакт с реальностью, не опосредованный разумом, категория-ми рассудка, теорией, правилами и языком. Возникает необходимость в разработке новых методов, при помощи которых субъект может изучать объект и получать истинное знание. Такими методами в гуманитарных науках выступают герменевтика и структурализм. Анкерсмит в своей рабо-те доказывает, что эти методы бесполезны и их без сожаления можно «смело сдать в лавку интеллектуальных древностей»9. Одним из фунда-ментальных положений, формулируемых автором, является мысль, что не существует самого объекта, на исследование которого нацелены герменев-тика, структурализм и другие подобные методики. Эпиграфом к своей ра-боте Анкерсмит взял высказывание Б.Спинозы: «Кроме этих двух родов познания существует, как я покажу впоследствии, еще третий, который будем называть знанием интуитивным. «Этика». Часть вторая. Теорема 40. Схолия II»10.
Основным пороком герменевтики, структурализма, семиотики и других методик Анкерсмит считает «лингвистический трансцендентализм», т.е. пле-ненность проблемой языка. Как ни различны данные методики, их роднит об-щая установка – единственное, что доступно исследователю, это язык и ника-кое соприкосновение с прошлой реальностью невозможно. Автор считает, что значение никогда не следует приписывать самому тексту, как если бы текст состоял из слов, предложений, а сверх этого имелась бы особая вещь – «значение текста». Он убежден, что значение возникает только тогда, когда читатель не просто прочитал, а, скорее, «воспринял» текст и после этого сконструировал репрезентацию текста в соответствии со своим жизненным опытом чтения. Значения текстов существуют только в нас самих.
Работа Франклина Рудольфа Анкерсмита11 еще не стала известной в оте-чественном философском сообществе, т.к. вышла тиражом всего 500 экзем-пляров, однако за рубежом воспринимается как крупное философское про-изведение, некий критический поворот в развитии исторической теории, поэтому представляется необходимым конспективное изложение материа-ла, чтобы позиция Анкерсмита была прояснена. Во введении автор форму-лирует основную задачу книги – реанимировать понятие опыта, исследо-вать и объяснить параллелизм в развитии историописания и философии, показать чему историописание может научить философа. Неожиданно зву-чит тезис, что «существует «интеллектуальный опыт» и что наш разум не хуже, чем наши глаза, уши и пальцы, может работать как вместилище опыта».12 В то же время, автор предупреждает о невозможности редуцировать интеллектуальный к каким-нибудь сложным комбинациям ощущений. Скорее всего, уместно сравнение с предметами интеллектуального опыта К. Поппера в теории «третьего мира – мира идей», в качестве неуловимой, всепроникающей субстанции. Анкерсмит называет свой проект «интеллек-туальным эмпиризмом». Исторический опыт – это то, как мы воспринимаем прошлое и как этот опыт прошлого возникает в момент одновременного раскрытия и восстановления прошлого. «Вначале исторический опыт при-водит нас к раскрытию прошлого как реальности, которая однажды каким-то образом «оторвалась» от безвременного настоящего. В этом заключается «момент утраты». Но вместе с тем исторический опыт стремится к восста-новлению прошлого, снова преодолевая барьеры между прошлым и настоя-щим. И это можно было бы охарактеризовать как «момент желания и люб-ви»… «Возвышенный характер исторического опыта происходит из этого парадоксального союза чувств любви и утраты, то есть из сочетания удо-вольствия и боли, определяющего наше отношение к прошлому»13.
Данная установка порождает некоторые следствия. Так, историописание оказывается «золотой жилой» для философов, «они уйдут от стремлений к истине и займутся рассмотрением опыта» – хотя традиционно опыт рас-сматривается как слуга истины. Кроме того, с необходимостью потребует-ся реорганизация философии истории, ибо современная историософия ба-зируется на достижениях философии языка («нет ничего вне текста»). Анкерсмит критически осмысливает концепции герменевтики, деконструк-тивизма, (пост)структурализма, семиотики. Решительно отвергая теорию, он занимается реабилитацией романтического мира чувств и настроений, определяющих наше отношение к прошлому.
Первые две главы этого объемного труда посвящены реабилитации опы-та через критику лингвистического трансцендентализма Рорти. Это отправ-ная точка. Анкерсмит ставит проблему исторического опыта в контексте современных философских дискуссий. В третьей главе обсуждается поня-тие исторического опыта Хейзинги, а в четвертой – излагаются взгляды на исторический опыт Гете и Гердера, Эйхендорфа, Буркхардта и Бенья-мина. Пятая глава посвящена вопросам современности, которые рассматри-ваются через контекст гадамеровской концепции опыта.
Представляется, что Г.–Г. Гадамер оказался основным собеседником Ан-керсмита и вся аргументация строится вокруг него. Цитируя самого автора, итоги дискуссии сводятся к следующим утверждениям: 1) «для правильно-го отношения к понятию исторического опыта, нам понадобится смелость, чтобы развести между собой истину и опыт»; 2) такая «антикогнитивист-ская концепция опыта» автоматически «снимает вечные колебания между историзмом и универсализмом, вызываемые проблемой объективности»; 3) следует «принять концепцию опыта, которая не предполагает существо-вание субъекта опыта»; 4) «возвышенный исторический опыт с точки зре-ния определенных культурных и цивилизационных контекстов возможен в отсутствие каких-либо субъектов опыта»14.
В шестой главе Анкерсмит вновь обращается к Гадамеру и его работе «Истина и метод», обсуждая соотношение эстетического и исторического опыта. Делается вывод о преимуществе прагматического эстетического опы-та в понимании исторического опыта. Если первые шесть глав являются по характеру теоретическими, то далее Анкерсмит дает практическую иллю-страцию способа обращения с понятиями исторического опыта. Это каприччо Франческо Гварди и орнамент рококо. Эти примеры служат показателем природы исторического опыта. Они пережиты автором, прочувствованы и использованы в качестве аргументации. Далее в книге Анкерсмита (8 гла-ва) показано, как понятие исторического опыта поможет лучше осмыслить природу исторического сознания на Западе, понять «опыт разрыва» с преж-ней идентичностью15.
Голландский философ в своей работе показал кризисные явления, ко-торые в целом характерны для современной науки. Наука, в современном смысле этого слова возникла в 17 веке как противопоставление теологии и схоластике. Ее отличала ориентированность на истину и вера в возмож-ность достижения знания, которое бы соответствовало действительности. Другой важной особенностью науки стал закон достаточного обоснования, т.е. фундаментализм. Ничего не должно браться на веру. Кроме вышена-званного, еще одной специфической особенностью классической науки ста-ло создание эталона научного знания, на который бы равнялись все науки. И, наконец, наука объявила себя самодостаточной областью, не зависящей от социально-экономических, политических, мировоззренческих и других условий.
Интенсивное развитие науки в 19-20 вв. привело к парадоксальным ре-зультатам. Многочисленные экспериментальные данные показали, что ре-альность не укладывается в теорию. Стало очевидно, что философские осно-вания фундаментальной науки абсурдны. Например, теория относительности А. Энштейна, смоделировала такое устройство Вселенной, которое противо-речит здравому смыслу (пространство одновременно ограничено и постоян-но расширяется). В квантовой механике Н. Бора принцип дополнительности допускает принятие за истину два противоположных положения, а в самой точной из наук математике не работает логический закон «исключенного третьего». Обнаружены такие задачи, которые могут иметь не только поло-жительный и отрицательный ответ, но и множество промежуточных. Стало очевидно, что возможности разума ограничены, истины не существует, сле-довательно невозможно доказать философские основания естествознания. Математика и физика перестают быть эталоном для остальных наук. Утра-чивается социокультурная автономия научного знания. Вера, иррациональ-ное начало превращается в науку. В результате ученые вернулись к тому, от чего отказались в 17 веке – к «протонауке» Античности и Средневеко-вья, в которой рациональное и иррациональное неразрывно связаны и определяют друг друга16.
В современной науке существует две мыслительные традиции, одна из ко-торых восходит к рационалистам 17 века и утверждающая, что возможно-сти познания человека безграничны. Другая традиция возникла еще в Ан-тичности, один из ярких представителей которой является Аристотель, который считал, что истинное знание о мире невозможно, так как мир – это материя, пребывающая в процессе постоянного становления. Оконча-тельное знание возможно только о форме, как о чем-то завершенном. Эти две тенденции взаимоисключают друг друга, при этом ни одна не является самодостаточной. Как пишет Анкерсмит, в историописании должна быть золотая середина между опытом и методом. Избыток одного нуждается в дополнительном внедрении другого. Возвышенный исторический опыт – это всего лишь первый этап в творчестве ученого, за которым следует соб-ственно научная деятельность, когда субъект отделяется от объекта и про-цесс познания строго регламентирует методология. 
Примечания
1 Сузи В.Н. Герменевтика: история и концепции. – Петрозаводск, 2005. – С. 3.
2 Алексеев А.П. Философский текст: идея, аргументация, образы. – М.: Прогресс – Традиция, 2006.
3 Там же. – С. 7-8.
4 Вольский А.Л. Фридрих Шлейермахер и его герменевтическая теория.// Шлейермахер Ф. Герменевтика. – СПб., 2004. – С. 13.
5 Поль Рикер. Герменевтика. Этика. Политика. – М., 1995. – С. 4.
6 Поль Рикер. Герменевтика. Этика. Политика. – М., 1995. – С. 3.
7 Гадамер Г.–Г. Язык и понимание // Актуальность прекрасного. – М., 1991. – С. 48.
8 Гадамер Г. –Г. Истина и метод. – М., 1988. – С. 345.
9 Там же. – С. 140.
10 Б. Спиноза. Этика, доказанная в геометрическом порядке / Спиноза Б. Изб. соч. – Минск: «Поппури», 1999. – С. 399.
11 Анкерсмит Ф.Р. Возвышенный исторический опыт. – М.: Европа, 2007.
12 Анкерсмит Ф.Р. Возвышенный исторический опыт. – М.: Европа, 2007. – С. 27.
13 Там же. – С. 29-30, С. 489-490.
14 Ф.Р. Анкерсмит. Возвышенный исторический опыт. – М.: Европа, 2007. – С. 34-35.
15 См. об этом там же. – С. 479.
16 Кезин А.В. Классический и современный идеалы научности // Ценности познания и гума-низация науки. – М. 1992. – С. 10-16.


            [name_en] => HERMENEUTICS AND HISTORICAL KNOWLEDGE
            [annotation_en] => The hermeneutical approach and its methodological decisions, consciously or not, are applied by practically every researcher-humanitarian who faced the problem of interpretation. In dealing with the text, the historical source, we try to understand the author, his point of view and pass it on to culture in a modern language, while striving to understand and reveal the historical situation, the life realities in which the author existed and formed. The author's vision of events is determined by a certain cultural environment, political situation, moral and ideological position. And the researcher's task is to "understand" someone else's word. Hermeneutics aims to "establish value, dialogical relations of understanding, consciousness, compassion, complicity"
            [text_en] => The hermeneutical approach and its methodological decisions, consciously or not, are applied by practically every researcher-humanitarian who faced the problem of interpretation. In dealing with the text, the historical source, we try to understand the author, his point of view and pass it on to culture in a modern language, while striving to understand and reveal the historical situation, the life realities in which the author existed and formed. The author's vision of events is determined by a certain cultural environment, political situation, moral and ideological position. And the researcher's task is to "understand" someone else's word. Hermeneutics aims to "establish value, dialogical relations of understanding, consciousness, compassion, complicity"
            [udk] => 
            [order] => 18
            [filepdf_ru] => 18_ru.pdf
            [filepdf_en] => 18_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ И ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Марина Юрьевна  БИЛАОНОВА
                            [author_en] => Marina Y. Bilaonova 
                        )

                )

        )

    [18] => Array
        (
            [id_section] => 3
            [id] => 19
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => МЕТОДОЛОГИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ КУЛЬТУРЫ, ЧЕЛОВЕКА И ГРАНИЦ ЕГО БЫТИЯ В РОССИЙСКОМ ГУМАНИТАРНОМ ЗНАНИИ
            [annotation_ru] => В начале XIX в. гуманитарное познание формировалось как самостоя-тельное направление российской науки. Выступая зачинателями отече-ственной философии истории и культуры, русские исследователи были вы-нуждены заимствовать методологический арсенал у западных ученых. При этом они успешно осваивали важнейшие тенденции западной философско-гуманитарной мысли, глубоко вникая в ее методологическую сущность. Для многих из них заимствования не стали препятствием в разработке соб-ственных оригинальных позиций1.
Отечественные исследователи стремились подойти к разным направле-ниям анализа западной философии избирательно, отвергая одни познава-тельные установки и преобразуя другие. Выступая сторонниками объектив-ного знания, они не могли ограничиться рассудочно-понятийным аппаратом.
            [text_ru] => В начале XIX в. гуманитарное познание формировалось как самостоя-тельное направление российской науки. Выступая зачинателями отече-ственной философии истории и культуры, русские исследователи были вы-нуждены заимствовать методологический арсенал у западных ученых. При этом они успешно осваивали важнейшие тенденции западной философско-гуманитарной мысли, глубоко вникая в ее методологическую сущность. Для многих из них заимствования не стали препятствием в разработке соб-ственных оригинальных позиций1.
Отечественные исследователи стремились подойти к разным направле-ниям анализа западной философии избирательно, отвергая одни познава-тельные установки и преобразуя другие. Выступая сторонниками объектив-ного знания, они не могли ограничиться рассудочно-понятийным аппаратом. В ходе своих исследований они углубляют аксиологический подход к куль-туре и человеку, отстаивая правомерность мировоззренческих пристрастий, религиозных и нравственных установок самого аналитика.
Для русских исследователей главной в анализе была интеграция разума, религиозной веры и мировоззрения в процессе получения объективного знания. При этом они преодолевали односторонности рациональной логики, эмпирической очевидности, теологических установок. Им важнее было рас-крытие внутреннего смысла бытия культуры, интуитивное «схватывание» целостных культурных форм, вчувствование в главный объект изучения – в человека. Отсюда – слабое разделение объекта и субъекта познания2.
На Западе познавательные установки такого рода также существовали, например, среди философов романтического направления, позже – среди экзистенциалистов. Однако в целом на протяжении XIX-XX вв. эти пози-ции так и не стали определяющими в гуманитарном познании. В России, напротив, позитивистские и сциентистские подходы в течение длительного времени не приобретали зрелых форм. В отечественной гуманитарной мыс-ли XIX в. они существовали скорее в смягченной, романтизированной форме, нежели как серьезное стремление исследователей выработать точное знание о культуре и человеке, опираясь на методы естественно-научного знания.
Однако познавательные установки, свойственные дореволюционным рус-ским ученым, которые снижали рационально-логический потенциал их ана-лиза, восполнялись другими сторонами исследований, которые обуславли-вались самобытным взглядом на мир, особым типом эвристики. Кроме того, русские исследователи нередко превосходили западных по масштабности исследования, по целостности охвата и глубине проникновения в явления общественной и культурной жизни, в человеческое бытие. Отечественные исследователи в большей степени сосредотачивались на разработке смыс-ложизненых аспектов культуры, на исследовании процессов целостного жиз-нетворчества народа. Сама личность становится для многих русских фило-софов тем центром, вокруг которого формируется анализ культуры, что придает отечественным гуманитарным исследованиям антропоцентристский характер. Импульсы культурной эволюции русские аналитики связывали преимущественно не с политико-юридическими, экономическими или соци-альными обстоятельствами, а с взаимодействиями иного плана – с Божьей благодатью, всечеловеческим пониманием, с осознанием нравственных и эс-тетических планов бытия3.
Отечественные мыслители охотнее ставили перед собой познавательные, культурологические, нравственные цели, в то время как утилитарно-прагма-тические или экспериментальные проблемы не попадали в фокус их анали-тического внимания. Неприятие рассудочно-рационалистических принципов анализа, олицетворявших в то время науку в целом, не помешало предста-вителям отечественной гуманитарной мысли создавать оригинальные тео-рии, прогностические проекты, выдвигать мироустроительные идеи. Более того, именно отечественными аналитиками исследуемого периода были по-ставлены такие проблемы, значимость которых для выживания мировой культуры оказалось возможным осознать только в настоящее время4.
Начиная с первой трети XIX в., отечественная методологическая база разрабатывалась в практике анализа культуры и человека на религиозно-православном мировоззренческом фундаменте. Вместе с тем, данная мето-дология не приобрела узкотеологической направленности. Иными словами, она развивала принципы не православного вероучения, а философского зна-ния, которое базировалось на православном мировоззрении, оставаясь мир-ским по своему характеру. В этом ряду следует сделать исключение для воззрений П.А. Флоренского, зрелого С.Н. Булгакова, которые развивали как светское, так и религиозно-философское направление анализа культуры5.
Отечественные философы того периода связывали свой анализ с поис-ками истины, которая мыслилась не отчужденной от многообразия мира, истории и познающего человека, а слитой с ним. Русские философы шли по пути выявления универсальности культуры и общества не посредством усредненных представлений о разных народах и культурах, а через рас-крытие ключевой роли их духовных основ: нравственного, религиозного, художественно-эстетического потенциала, реализуемого в жизнетворчестве любого народа. Все это позволяет говорить о том, что в отечественном гу-манитарном познании в то время царил особый тип научно-философской рациональности, неотделимой от сущности культуры и человека6.
Универсальные черты, способные интегрировать разные народы, отече-ственные философы связывали с христианско-православной культурой, в то время как в разных этнических сообществах они видели, прежде всего, са-мобытные черты, культурное несходство которых, по их мнению, благотворно воздействует на развитие человечества в целом. Подобное видение сущно-сти универсального и уникального в культуре заметно отличалось от евро-поцентристской трактовки соотношения в ней всеобщего, особенного и ин-дивидуального в области культурного развития мира.
Методологической вехой отечественного гуманитарного познания стали воззрения Вл. Соловьева, чей вклад в углубление отечественной филосо-фии культуры трудно переоценить. Базирование культурфилософской ме-тодологии Соловьева на религиозной основе особым образом пересекалось с идеями не только славянофилов, но и неоплатоников, пантеистов, отчасти эволюционистов и дарвинистов. Вместе с тем Соловьев не принимал пози-тивистский рационализм как метод7.
Сам философ стремился снять границы между рациональным мышлени-ем и мистическим духовидением. Так, он развивал идеи важности продуци-рования «цельного знания», которое дает возможность отвечать на вопрос о смысле человеческого существования, о последней цели космического и ис-торико-культурного процесса. Эта идея позже получает развитие у пред-ставителей русского космизма, а также у С. Франка, который использовал представление о трансрациональности, т.е. о непостижимости всех проявле-ний бытия как нераздельного единства рациональности и иррациональности.
Для отечественной философии и теологии культуры весьма важной ока-залась выдвинутая Соловьевым религиозная концепция всеединства. Фи-лософ понимал всеединство как единство во множественности, как становле-ние мировой души, стремящейся соединиться с Божеством. Мировой процесс развития человеческой культуры рассматривается им как борьба Боже-ственного слова и адского начала за власть над мировой душой. Рано или поздно, согласно Соловьеву, борьба завершится победой единства над рас-падом и враждою (в этом можно усмотреть аналогию с будущими пред-ставлениями П. Тейяр де Шардена о завершении истории, также носящими христианский характер). Подобное единство Соловьев усматривает в бого-человеческой личности Христа. На его взгляд, именно в личности Христа явлен синтез религиозно-созерцательного начала, свойственного религиям Востока, и начала личного, человеческого, развивавшегося в лоне западной культуры8.
Понимание Соловьевым всеединства задавало такой масштаб познава-тельной универсальности, что с помощью данной категории можно было анализировать надмировой уровень, природную стихию, историко-культур-ный и индивидуально-психологический срез человеческого бытия, а также обращаться к изучению гносеологических, этических, антропологических, религиозных и иных аспектов мирового развития9.
На рубеже XIX-XX вв. культурфилософские идеи Соловьева в той или иной форме развивали С.Н. И Е.Н. Трубецкие, Н.О. Лосский, С.Л. Франк, С.Н. Булгаков, П.А. Флоренский, Н.А. Бердяев, Л.П. Карсавин и др. Теоре-тико-методологическая база исследований давала возможность развивать разные аспекты его воззрений применительно к культуре, что его последо-ватели использовали в полной мере.
Главной задачей своей жизнедеятельности Флоренский считает нахождение путей к цельному мировоззрению, понимаемому в духе русской философской традиции как синтез веры и разума, интуиции и рас-судка, богословия и философии, искусства и науки. Культура у Флорен-ского – не первичная и самодавлеющая ценность, религиозный культ – ценность высшая, ибо он представляет собой единство трансцендентного и имманентного, чувственного и рационального, духовного и телесного.
В центре философского творчества Н.А. Бердяева стояли проблемы лич-ности, религиозно мистические проблемы. Бердяев стремился синтезиро-вать христианство и язычество, западную и восточную культуры в их цер-ковных и секулярных аспектах.
Философская мысль Карсавина движется в русле российской метафизи-ки всеединства, основы которой были заложены Вл. Соловьевым и А. Хо-мяковым, а также продолжает традиции европейской спекулятивной ми-стики Плотина, Кузанского, Гегеля. Все бытие представляет собой сложную онтологическую структуру. Бог есть выражение личного образа бытия – именно к Божеству, а не к человеку прилагается понятие личности.
Особую роль в формировании методологических концепций изучения культуры сыграли русские писатели-символисты, и в особенности, Д.С. Ме-режковский. В трилогии «Христос и Антихрист» писатель хотел выразить свои философские взгляды на историю и будущее человечества. Основная идея неохристианского религиозного учения Мережковского состояла в утверждении полярности мировой жизни, в которой всегда борются две правды – земная и небесная, дух и плоть, Христос и Антихрист. Первая проявляется в стремлении духа к самоотречению и слиянию с Богом, вто-рая – в стремлении человека к самоутверждению, владычеству индивиду-альной воли. В истории эти два потока могут разъединяться, но дух по-стоянно стремится к их высшему слиянию, которое станет венцом исторической завершенности. «Переломные» этапы человеческой истории наиболее ярко отражают столкновение противостоящих сил.
В XIX-XX вв. отечественный анализ культуры и человека развивался не только с религиозно-философских позиций, но и в рамках научно-фило-софской мифологической школы, культурно-исторического подхода, психолого-культурологических, лингвистических, фольклорно-мифологических изысканий.
В настоящее время теоретико-методологические проблемы отечествен-ного гуманитарного анализа подвергаются новому осмыслению, однако до сегодняшнего дня остаются малоисследованными10. Это можно объяснить как парадигмальной и мировоззренческой дезориентацией, так и субъек-тивными факторами.
Гносеологические установки русских исследователей обладают более ши-роким аналитическим охватом, нежели те, которые развивались в рамках европоцентристских прогрессистских теорий общественного познания. По-знавательные установки русских аналитиков позволяют адекватно иссле-довать, во-первых, самобытные качества любой культуры, во-вторых, тра-диционные сообщества без опасения недооценки в них наиболее важных признаков, в-третьих, заметно разнящиеся, несхожие между собой куль-турные формы. В большей степени методология русской аналитики ориен-тирована на выявление места каждой культуры в Божественном универсу-ме, в космо-планетарном пространстве, а также на анализ традиционных сообществ при их столкновении с динамичной культурой Запада.
Примечания
1 Аванесова Г.А. Методология анализа культуры, общества и человека в отечественном гума-нитарном познании XIX-XX вв // Социально-гуманитарные знания. – 2005. – №5. – С. 83.
2 Аванесова Г.А. Указ. соч. – С. 85.
3 Философия русского космизма. – М., 1996. – С. 34.
4 Ионов И.Н. Российская цивилизация и истоки ее кризиса. IX – начало XX вв. – М., 1994. – С. 7.
5 Пути и миражи русской культуры. – СПб., 1994. – С. 5.
6 Аванесова Г.А. Указ. соч. – С. 87.
7 Славянофильство и современность. – СПб., 1994. – С. 127.
8 Асоян Ю., Малафеев А. Открытие идеи культуры (опыт русской культурологии середины XIX – начала XX веков). – М., 2001. – С. 38.
9 Аванесова Г.А. Указ. соч. – С. 91.
10 См., например, Стрельцов А.С. Философия и культура в русской гуманитарной мысли XIX-XX вв. – М., 2002.
            [name_en] => METHODOLOGY OF RESEARCH OF CULTURE, HUMAN AND BORDERS OF ITS BEING IN RUSSIAN HUMANITARIAN KNOWLEDGE
            [annotation_en] => At the beginning of the 19th century, humanitarian knowledge was formed as an independent direction of Russian science. Acting as initiators of the national philosophy of history and culture, Russian researchers were forced to borrow the methodological arsenal from Western scholars. At the same time, they successfully mastered the most important trends in Western philosophical and humanitarian thought, deeply penetrating into its methodological essence. For many of them, borrowing did not become an obstacle in the development of their own original positions. Domestic researchers sought to approach different direction of analysis of Western philosophy selectively, rejecting some cognitive attitudes and transforming others. Acting as advocates of objective knowledge, they could not confine themselves to the rational-conceptual apparatus.
            [text_en] => At the beginning of the 19th century, humanitarian knowledge was formed as an independent direction of Russian science. Acting as initiators of the national philosophy of history and culture, Russian researchers were forced to borrow the methodological arsenal from Western scholars. At the same time, they successfully mastered the most important trends in Western philosophical and humanitarian thought, deeply penetrating into its methodological essence. For many of them, borrowing did not become an obstacle in the development of their own original positions. Domestic researchers sought to approach different direction of analysis of Western philosophy selectively, rejecting some cognitive attitudes and transforming others. Acting as advocates of objective knowledge, they could not confine themselves to the rational-conceptual apparatus.
            [udk] => 
            [order] => 19
            [filepdf_ru] => 19_ru.pdf
            [filepdf_en] => 19_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ И ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Юлия Сергеевна  ОБИДИНА
                            [author_en] => Yuliya S. Obidina 
                        )

                )

        )

    [19] => Array
        (
            [id_section] => 4
            [id] => 20
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ВЛАСТЬ И ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ: АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ О СУДЬБЕ ПРОФЕССОРА Н.В. НИКОЛЬСКОГО (1878-1961)
            [annotation_ru] => Н.В. Никольский – выдающийся представитель первого поколения чу-вашской интеллигенции, оставивший заметный след в истории отечествен-ной тюркологии и регионалистики. Тюркологи Н.А. Баскаков и А.Н. Кононов характеризуют его как крупного исследователя тюркских языков Повол-жья1. Современные чувашские ученые считают Н.В. Никольского первым профессиональным чувашским историком, этнографом, фольклористом, лек-сикографом, который «был и остается центральной фигурой среди исследо-вателей дореволюционного периода Чувашии»2. Марийские исследователи отмечают его роль в изучении угро-финских народов3.
            [text_ru] => Научные интересы Н.В. Никольского сформировались в период учебы в Казанской духовной академии. В 1899-1903 гг. он обучался на миссионер-ском отделении в татарской группе. Здесь особое внимание уделялось изу-чению языков, религии и этнографии тюркских и монгольских народов России. Одновременно Н.В. Никольский посещал занятия профессоров Казанского университета – Н.Н. Фирсова (русская история), И.Н. Смирнова (этногра-фия), Н.Ф. Катанова (тюркские языки).
Происхождение (чуваш), влияние академических и университетских пре-подавателей определили интерес Н.В. Никольского к языкам, истории, этно-графии и культуре нерусских народов Среднего Поволжья, главным обра-зом, чуваш.
Период 1903-1917 гг. – время становления Н.В. Никольского как педагога и ученого. Н.В. Никольский преподавал чувашский язык и соединенные с ним предметы на миссионерских курсах при Казанской духовной академии (1903-1917) и в Казанской духовной семинарии (1907-1917), историю – в Казан-ской учительской инородческой семинарии (1906-1910). В 1915 г. он был утвержден в должности приват-доцента Казанского университета и читал здесь курс по «истории христианского просвещения инородцев Поволжья». За все это время Н.В. Никольским было опубликовано около сорока научных работ. Среди них такие фундаментальные труды как «Конспект по этногра-фии чуваш» (1908, 190 с.), «Русско-чувашский словарь» (1909, 640 с.), «Христи-анство среди чуваш Среднего Поволжья в XVI-XVIII веках: Исторический очерк» (1912, 416 с.), «Наиболее важные статистические сведения об ино-родцах Восточной России и Западной Сибири, подверженных исламу» (1912, 322 с.).
Работы получали положительные отзывы казанских исследователей (Н.В. Никольский был принят в действительные пожизненные члены Об-щества археологии, истории и этнографии при Казанском университете) и столичных ученых4.
Таким образом, к 1917 году Н.В. Никольский был высокопрофессиональным преподавателем и ученым, известным в российских научных кругах. О том, как складывались отношения Н.В. Никольского и советской власти свиде-тельствуют его личное дело из архива Марийского педагогического института (МГПИ) и архивные материалы Управления Федеральной службы без-опасности Российской Федерации по Республике Татарстан (УФСБ РФ по РТ).
Из личного дела профессора кафедры истории МГПИ Никольского вид-но, что до 1931 года он продолжал заниматься активной преподаватель-ской и организационной работой в высшей школе. Чтобы прожить, особенно в годы нэпа, Н.В. Никольский преподавал сразу в четырех вузах. Присут-ствующие в личном деле профессора Никольского противоречия в датах и названиях вузов следует объяснять бесконечными реорганизационными реформами высшей школы, слиянием и переименованием институтов, имев-шие место в 1920-1930-е годы.
До 1922 года профессор Никольский продолжал преподавать в Казан-ском университете историю и этнографию народов Поволжья. Одновременно этот же курс он читал в Казанском педагогическом институте. С 1919 по 1922 год Н.В. Никольский – профессор Северо-Восточного археологического и эт-нографического института. После реорганизации института в 1920 и 1922 годах – профессор Восточной академии, затем – Восточного педагогическо-го института. Здесь он работал до 1931 года. В 1920-1922 годах Н.В. Николь-ский – профессор и директор Восточной консерватории5.
Наряду с преподаванием Н.В. Никольский продолжал свои научные ис-следования. В 1919-1929 годах он опубликовал более двадцати работ. Среди них: «Конспект по истории народностей Поволжья» (1919), «Сборник исто-рических материалов о народностях Поволжья» (1920), «История мари» (1920), «Конспект по истории народной музыки народов Поволжья» (1920), «Краткий курс этнографии чуваш» (1928).
1931-1946 годы – особый период в биографии ученого. В 1948 году Н.В. Никольский подал заявление о зачислении штатным профессором в Ма-рийский государственный педагогический институт. Отвечая на вопрос ан-кеты «основная профессия», Н.В. Никольский написал «исследователь». Да-лее он пояснил, что с 1931 года «в качестве научного исследователя работал в научно-исследовательских институтах Казани, Саранска, Чебоксар, Йош-кар-Олы, институте истории, этнографии и языка АН СССР»6. Следова-тельно, у профессора Н.В. Никольского в 1931-1946 годы не было официаль-ного постоянного места работы. Это было связано с арестами и начавшейся идеологической травлей.
15 января 1931 года Н.В. Никольский был арестован по делу академика Платона, т.е. в связи с начавшимися арестами среди казанского духовенства и преподавателей Казанской духовной академии. На допросах Н.В. Николь-ский утверждал, что его связи с казанским духовенством носили служеб-ный характер, а после Октябрьской революции были потеряны, «т.к. я ра-ботаю в качестве профессора советских вузов»7.
Хотя арест был недолгим и 11 марта 1931 года Н.В. Никольский был от-пущен, он положил начало открытой идеологической травле ученого. Это было время, когда погромная критика старой профессуры являлась условием продвижения наверх. В 1931 году в связи с открытием в Чебоксарах Чу-вашского государственного педагогического института было закрыто чуваш-ское отделение Восточно-педагогического института в Казани. Профессор Н.В. Никольский представлял реальную опасность для молодых выдвижен-цев. В 1931 году в журнале «Советская этнография» появились разгром-ные статьи С.С. Кутяшова. Они нарушали нормы не только научной этики, но и элементарной порядочности. Тенденциозно, в недопустимой форме кри-тиковались работы Никольского «Краткий курс этнографии чуваш» и «Народная медицина у чуваш». Они характеризовались как не имеющая особой ценности «идеалистическая пошлятина». Сам Н.В. Никольский был назван «видным апостолом воинствующего миссионерства», «псевдо-ученым», «мистиком» и «агентом жандармско-полицейского самодержа-вия»8. Единственное с чем можно согласиться в критике С.С. Кутяшова, это то, что Н.В. Никольский не приспосабливался к марксистской исторической науке и сохранял старые научные взгляды.
Арест 1931 года и открытый разгром трудов Н.В. Никольского создали вокруг него особую атмосферу. Он не мог устроиться на работу и был вы-нужден уйти на пенсию. В 1933 году последовал новый арест как члена ор-ганизации «Братство святителя Гурия». В постановлении о предъявлении обвинения утверждалось, что «Группа… являвшихся в прошлом активными деятелями монархического-руссификаторской организации «Братства св. Гу-рия», создав определенную организацию повела к/р деятельность с распро-странением ее на целый ряд районов Татарии … направляла свою деятель-ность на разложение колхозов, срыв хозяйственно-политических кампаний проводимых партией и Соввластью, с каковой целью разжигала и исполь-зовала религиозные чувства населения, преимущественно из национали-стов…»9. Роль Н.В. Никольского определялась следующим образом: «Ни-кольский Н.В. – сам инородец, олицетворение связи с инородцами в Казани и навещавший их на местах»10.
Из следственных материалов видно, что уполномоченных ОГПУ интере-совали связи Н.В. Никольского с казанским духовенством. Физические ме-ры к нему не применялись, сам он держался достойно. Знакомство с обви-няемыми (епископом Андреем Ухтомским и Р.П. Даулеем) объяснял своей научной и преподавательской деятельностью, утверждал, что к моменту аре-ста потерял с ними всякую связь11.
Н.В. Никольский отрицал обвинение и в том, что его труды являлись «орудием миссионерства» и «лили воду на мельницу миссионеров»12. В ок-тябре 1933 года Н.В. Никольский был отпущен под подписку о невыезде.
Преследование и травля не сломили ученого, но и не позволили реали-зоваться полностью. Не имея возможности занимать штатные должности, он работал по поручениям национальных НИИ. Так по поручению Мордов-ского НИИ ЯЛИ Н.В. Никольский написал «Историю мордвы». Значитель-ная часть выявленных им документов вошла в многотомное издание «До-кументы и материалы по истории Мордовской АССР»13. Но основная масса материалов, собранных Н.В. Никольским в 1930-1940-е годы, не была изда-на и составляет многотомное рукописное наследие, хранящееся в архивах Марийского Научно-исследовательского института и Чувашского государ-ственного института гуманитарных наук.
ФСБ ПРИЛОЖЕНИЕ
Архив УФСБ РФ по РТ. Архивно-следственное дело 2-2527. Т. 1.
1.Л.1-2.
«Утверждаю»
Зам. ПП ОГПУ по АТССР /Невернов
Постановление
/о предъявлении обвинения и избрании меры пресечения/
1933 года, марта 25 дня, я, уполномоченный III-го отделения СПО ПП ОГПУ ТР – Каменьщиков, рассмотрев имеющийся материал на священни-ка Дружинина А.И., бывшего миссионера Даулея Р.П., архимандрита Бузо-ва Тихона, б. торговца Пчелинцева А.Я. и других всего в числе 20 человек –
Нашел
Группа последователей епископа Андрея, б. князя Ухтомского, в составе перечисленных служителей культа, бывших помещиц, купчих и проч. эле-мента – являвшихся в прошлом активными деятелями монархического-руссификаторской организации «Братства св. Гурия», создав определенную организацию повела к/р деятельность с распространением ее на целый ряд районов Татарии. Конкретно организация эта по имеющимся материалам с достаточной полнотой уличается в том, что направляла свою деятельность на разложение колхозов, срыв хозяйственно-политических кампаний про-водимых партией и Соввластью, с каковой целью разжигала и использова-ла религиозные чувства населения, преимущественно из националистов, распространяла к/р воззвания епископа Андрея.
На основании изложенного и руководствуясь 128, 143-147, 158 ст ст. УПК –
Постановил:
Привлечь к делу в качестве обвиняемых за вышеизложенное, с предъ-явлением обвинения, предусмотренном 58-II ст. УК СФСР и избрать мерой пресечения содержание под стражей в Казанском Центр. изоляторе следу-ющих лиц:
1. Дружинина Алексея Ивановича, священника, проживающего в с. Уса-ды Казанского р-на ТР.
2. Даулея Романа Павловича, преподавателя, проживающего в г. Казани по ул. Ленина, дом 44 кв. 2.
3. Бузова Тихона архимандрита, проживающего в г. Казани – Поп. Стен-ная дом 15.
4. Пчелинцева Андрея Яковлевича, ювелира – г. Казань Университет-ская дом 4 кв. 20.
5. Никольского Николая Васильевича, без определенных занятий, ул. Бай-мана, 49, кв. 2 (ход со двора).
6. Никольской Александры Владимировны, зуб. врача, ул. Баймана 49 кв. 2.
7. Кузнецовой Александры Владимировны, домовладелицы – г. Казань.
8. Васильева Александра Васильевича без определенных занятий, Поп. Академическая, дом 4 кв. 2.
9. Разумовского Михаила Михайловича, быв. белого офицера – г. Казань. Поп Горшечная, 17 кв. 2.
10. Гладышевой Зои Александровны, домовладелицы, Привольная ул. 6.
11. Гладышевой Татьяны Александровны, – то же.
12. Кузьминой Елизаветы Александровны, домовладелицы, Солдатская ул. дом 24.
13. Румянцевой Евдокии Григорьевны, домовладелицы – Суконная сло-бода. Песчаная ул., 23 кв. 1.
14. Волынцева Никиты – иеромонаха, Суконная Слобода.
15. Анциферовой Евгении Николаевны, домовладелицы, ул. Лесгарта, 14 кв.
16. Крупенниковой, Надежды Александровны, б. купчихи, Казань, Копе-ративная 2 кв. 2.
17. Сапожниковой Софьи Степановны, домохозяйки, ул. Милославского, дом 3 кв. 1.
18. Ярыгиной Елизаветы Александровны, домохозяйки, г. Казань.
19. Десницкой Нины Константиновны, быв. помещицы, ул. Ленина, 43 кв 1.
20. Марковой Пелагеи Ивановны, Казань, ул. Баумана, 51/9.
Копию для постановления препроводить для сведения прокурору ТР и УСО ПП ОГПУ ТР.
Уполном. III-го Отд. СПО /Каменьщиков
«Согласен» Нач. III-го Отд. СПО /Джакупов
Нач. СПО /Эпштейн
2. Л.56-57 об.
О.Г.П.У.
Протокол допроса
1933 г. Марта мес. 26 дня я, оперуполномоченный III-го отд. СПО Виясов допросил в качестве обвиняемого
1. Фамилия Никольский
2. Имя и отчество Николай Васильевич
3. Возраст и год рождения 1878 г. 55 л.
4. Происхождение (откуда родом, кто родители, национальность, граж-данство или подданство) Крестьянин д. Юрмикейкино Чуваш респ.
5. Место жительства (постоянное и последнее) Казань Баумана дом 49 кв. 2.
Родители крестьяне. Чуваш. Гражданин СФСР
6. Род занятий (последнее место службы и должность) профессор
Сотрудник академии наук
7. Семейное положение (перечислить близких родственников, их имена, фамилии, адрес, род занятий до революции и в последнее время) женат
Племянники: 1) Николай Изосимович Николький. Д. Юрмикейкино Чуваш. республ. До и после революции кр-вал.
2) Сергей Изосимович Никольский
3) Агния Изосимовна Никольская
Живут там же. Ныне колхозники
8. Имущественное положение (до и после революции, допрашиваемого и его родственников) Из имущества кроме домашнего обихода ничего не имею.
9. Образовательный ценз Высшая, окончил 1903 г. Духовную акаде-мию, университет, сельхоз ин-т
10. Партийность б/п
11. Сведения об общественной и революционной работе Руков. чув. кружка
15. Показания по существу дела) В 1931 года с 15 января по 11-го марта находился под стражей в ОГПУ. по информации Михеева в связи с акаде-миком Платоном о составлении карты Поволжья, т.к. …к этой платонов-щине не подлежал и ничего общего не имел в силу чего меня выпустили на свободу. В последнее время я работал в В.П.И. качестве профессора фольклора и этнографии.
Во время моей работы после революции никакого отношения с духовен-ством не имею, было время когда-то до революции имел служебные связи с казанским духовенством и как-то с Ухтомским Андреем который являл-ся начальником курса по подготовке духовенства для нерусских приходов, а я был временным лектором чув. языка в этом курсе в порядке обязатель-ного поручения от епархиальной власти, за обучение в духовной академии.
После Октябрьской революции потерял всякое отношение с духовен-ством т.к. я работаю качестве профессора советских вузов.
Общество братство «святителя Гурьево» существовало до самого послед-него дня Октябрьской революции. Руководителем и возглавляющим это общество являлась епархиальная власть, я в этом кружке состоял, работал в качестве техническим экспертом по переводу наиболее трудных русских духовных учебников на чувашский язык.
Все это общество в конечном счете ставило цель угнетение мелких народностей, …в этом кружке руководящей должности не имел.
…знаю Ухтомского Андрея, Яблокова Андрея, которого уже нет навер-ное в живых. Так же не знаю жив ли Ухтомский. Переписки с ним не имею, также не слыхал от других.
Цель моего посещения в церковь исключительно послушать хор. пение, а других целей у меня нет, со священниками я никогда не встречался как на квартире и также на улице.
3. Л.58, об.-59.
О.Г.П.У.
Протокол допроса
1933 г. марта мес. 27 дня. Я, оперуполномоченный III-го отд. СПО Виясов допросил в качестве обвиняемого
1. Фамилия Никольский
2. Имя и отчество Николай Васильевич
15. Показания по существу дела) Окончил Казанскую духовную акаде-мию в 1903 г. получил звание кандидата богословия и стал преподавателем миссионерских курсов в течении пяти лет – лектором чувашского языка. Одновременно преподавал в женской учительской школе.
Взгляд мой на систему Ильминского таков: он первый открыл окно раз-вития национальных языков и этим националисты мелких народностей ста-рались воспользоваться. В том числе и я приложил все свои силы на изуче-ние мелких народностей, их языка, этнографии и главным образом чуваш с целью выявления творческих способностей этих народностей и решения вопроса о последующем культурном и политическом их развитии.
На мои работы я получал хорошие отзывы крупных научных работни-ков, как академиков Самойловича, Маара, Зеленина и др.
Многие мои работы (как словари) известны за границей и выписывались у меня; так на книгу «История народной музыки у народов Поволжья» (изд. 1929 г.) имелись хорошие отзывы профессоров Римского университета, Берлинского университета, Лондонского университета, фамилии которых не помню.
Переписки с ними не имел и писем от них не получал.
В обществе «братства святого Гурия» я стал работать с 1908 г. и работал до его органического прекращения – 1914 г. в качестве технического экс-перта по просмотру со стороны языковой первоначальных учебников рус-ского языка для нерусских, словарей и русской истории. Работая в этом обществе я имел возможность получать материалы от членов общества для своей научной деятельности в области этнографии и фольклора.
В настоящее время из деятелей «братства святого Гурия» никого не знаю и ни с кем ни какой связи не имею.
Эльменя Д.С., Петрова Д.П. (Юман) я знаю первого по работе в Нарком-наце РСФСР Казанского отделения. Петрова Д.П. знаю лично и по его ка-лендарю, поэмам. Переписку с ними не имею.
4. Л.81
Протокол продолжения допроса от 29 марта 1933 г.
гр-на Никольского Николая Васильевича
В 1906 г. я сам лично с января месяца по июнь в Казани на свои сред-ства издавал еженедельно чувашскую газету «Хыпар», с целью показать чувашам, что газета и на чувашском языке возможна и что дело их самих развить и расширить это дело. В издании газеты участвовали сельские учителя и грамотные крестьяне. Тираж шестьсот (600) экземпляров. В этой газете идеи ни какой партии не проскальзывали, она была беспартийная и надклассовая т.к. я выступал и был противником всякой партии. Поэтому совершенно неверны мнения о том, что «Хыпар» был органом кадетско-эсэровской партии и я в этой партии не состоял. В июне месяце того же года эту газету отобрала группа молодежи чуваш, исключенная из Симбир-ской чувашской учительской школы за «бунт». В их руках она стала рево-люционной и в январе 1907 г. ее закрыли за «вредные и противоправитель-ственные действия».
Историей религии вообще я стал заниматься с 1903 г. в целях дачи окон-чательных выводов путем сравнительного метода относительно чувашских религиозных верований. Но окончательные выводы в свет еще не вышли.
Материалистический взгляд на религию у меня появился с 1916 года, а до этого у меня был лишь исторический взгляд – в сущности идеали-стический.
5. Л.87-88, об.
Продолжение допроса Никольского Н.В. от 29/3 – 33 г.
Сам я с момента вступления в научную деятельность ни к какой религии не принадлежу и недаром меня в старое время называли нигилистом. От-дельные места в моих работах, в частности «Кратком конспекте» изд. 1911 г. носили религиозный характер. Теоретически обосновывали закономерность существования на небе бога, на земле царя и подчинение ему чувашина, как например, «На небе бог – хозяин, на земле – царь, поэтому чувашин-охотник, когда захотел перейти к земледелию, идет к царю, просит у него земли; обязуется за последнюю платить натурой, отдельные редакционные приписки священника-профессора Малова давали определенное руководство священникам в деле развития богослужения, как средства просвещения, но все же я уверяю, что мои книги хотя бы и объективно не являлись ору-дием миссионерства и не могли лить воду на мельницу миссионеров, потому что они были распространены в очень ограниченных количествах и среди самостоятельно мыслящих людей, главным образом среди учителей.
….в церковь я хожу редко лишь в тех случаях, когда обещается вы-ступление хора. В основном бываю в Богоявленском храме, где служит ар-хиепископ Афанасий, которого я знаю с 1916 г., когда он приезжал в Чу-вашию по назначению своей епархиальной власти и взял у меня русско-чувашский словарь.
Сейчас с Афанасием никаких связей не имею. Так же бываю и в Петро-павловской церкви, где служит Протопович, которого я не знаю и думаю, что и он меня не знает.
Жена моя Александра Владимировна Никольская – дочь попа, окончила высшие зубо-врачебные курсы и на дому работает зубным врачом. В церк-ви она бывает редко и лишь в целях музыкальных. Посетителей у нее бы-вает мало – два-три человека в день, которых она лечит по 10 дней. Лечат-ся у нее главным образом городские – интеллигенция, и иногда приезжают из районных местностей, главным образом, учительницы и врачи.
Даулея Романа Павловича я знаю как сослуживца по Казанской учитель-ской семинарии, где он был преподавателем русской словесности, а я препо-давателем истории с 1906 по 1910 г. Он там работал по 1916 г., после чего его перевели в Уфу.
После я его видел в 1928 г. в Казани; тогда он говорил, что работает пре-подавателем рабфака. С тех пор я видел его раза два, но не раскланивались.
Васильева Александра Васильевича я знал из газет, где после револю-ции обзывались о нем, как о негодном директоре училища по своим старым методам управления, старым правилам и традициям.
Лично я его узнал в 1925 г в археологической экспедиции проф. Смолина для раскопок курганов чувашей, где он был членом экспедиции. С тех пор я его ни разу не видал и никакого разговора с ним не имел. Сейчас даже не знаю, где он работает.
На квартире у меня из посторонних никто не бывает т.к. и сами ни куда не ходим и никого не принимаем.
6. Л.118-118 об.
Протокол дополнительного показания от 15 апреля 1933 г.
Никольского Николая Васильевича
…Из деревень к нам в гости никто не посещает, а бывают только паци-енты – лечить зубы к жене.
Возможно, что бывала Ксения Степановна и священник Аронов, но мне жена об них ничего не говорила и я их не знаю. Надежду Боровицкую, Александру Григорьевну и иеромонаха Феодосия я не знаю; так же допус-каю, что они может и были у жены с зубами, но я о них ничего не слышал и никого из них не знаю.
Кузьмину Елиз. Ал. не знаю и жена об ней мне ничего не говорила.
По поводу предъявленного обвинения сообщаю, что я ни к какой группе последователей епископа Андрея не принадлежал и не принадлежу, даже не знаю где он живет и этим не интересовался. Против колхозов я никогда не думал даже выступать, а наоборот, сам я и мои родные состоят членами колхоза. Я еще при царизме (в1906 г.) написал книжку «как жить, чтобы богатым быть», где я проповедовал идею коллективизации бедноты.
7.Л.260
Копия с копии
Выписка
из донесения Казанского полицмейстера Салова в департамент полиции
«о братстве св. Гурия»
«…учрежденное в 1867 г. преимущественно в целях национализации и ру-сификации туземного инородческого населения и воспитания этого населения в духе монархической государственности «братства святителя Гурия» за 50 лет своего исторического существования проделали в Казани и Ка-занской губ. Большую и особо политическую работу.
В своей деятельности оно ориентировалось, главным образом, на сель-ские местности б/Казанской губ., в самой же Казани имело как бы свой штаб и в особенности своего рода школы кадров, в виде крещено-татарских школ, миссионерского отделения Казанской академии, кружков сестер со-трудниц и т.д.
В числе главных учредителей «братства» был начальник 7-го округа корпуса жандармов, генерал-майор Селезкин.
До последних дней епископ Андрей быв. князь Ухтомский из духовенства протоирей Яблоков, протоирей Дружинин…, из мирян М.Г. Иванов (г. Томск); Н.В. Никольский и Р.П. Даулей. Дружинин А.И. один из секретарей «брат-ства», напечатавший для него ряд программных статей; Никольский Н.В. – сам инородец, олицетворение связи с инородцами в Казани и навещавший их на местах и, наконец, всего более ценный Даулей Р.П. секретарь «брат-ства», открывавший лично с еп. Андреем миссионерскую Покровскую общи-ну, активный участник, даже кружка сестер сотрудниц «братства». В числе сестер сотрудниц были: Крупенникова Н.А., Десницкая Нина Константи-новна и др.»
Копия с копии верна:
Пом. Уполномоченного 3-го отд. СПО
ПП ОГПУ по РТ /Блинов
8. Л.261
«Утверждаю»
Полномочный Представитель (В. Гагарин)
ОГПУ Татарской АССР
11 октября 1933 г.
Постановление
1933 года, октября 10-го дня я, пом. уполномоченного III-го отделения СПО Блинов, рассмотрев следственное дело № 4513 в отношении обвиняемых: Никольского Николая Васильевича, Даулея Романа Павловича и Дружинина Алексея Ивановича, принимая во внимание, что нахождение их на свободе повлиять на ход следствия по данному делу не может
Постановил
Ранее избранную в отношении гр-н: Никольского, Николая Васильевича, 1878 г. рождения, чувашина, с высшим образованием, б/п; Даулея, Романа Павловича, 1873 г. рождения, татарин, педагог, с высшим образованием, б/п; Дружинина, Алексея Ивановича, 1886 г. рождения, русский, б/п, свя-щенник, с высшим образованием, – меру пресечения содержание под стражей изменить, освободить их из под стражи под подписку о не выезде.
Копией сего уведомить Прокурора ТР для сведения и УСО ОГПУ ТР – для исполнения.
9. Архивная справка УФСБ РФ по РТ
Никольский Николай Васильевич, 1878 года рождения, уроженец д. Юр-микейкино Чувашской республики…, из крестьян, чуваш, гражданин СССР, образование высшее, беспартийный, профессор, сотрудник Академии Наук…
25 марта 1933 года арестован как член организации «Братство святого Гурия». Виновным себя не признал. 11 октября 1933 года вынесено поста-новление ПП ОГПУ ТАССР об освобождении Никольского Н.В. из-под стра-жи под подписку о не выезде. Решения по его делу не принято. Сведений о дальнейшей судьбе Никольского Н.В. не имеется.
9 июня 1999 года по Закону РФ от 18 октября 1991 года «О реабилита-ции жертв политических репрессий» Никольский Н.В. реабилитирован.
Основание: архив УФСБ РФ по РТ. Архивно-следственное дело 2-2527. Т1, 4.
Справку составила:
Референт УФСБ РФ по РТ /Хафизова С.С.
И.о. начальника подразделения /Кадикова Р.Г.
Примечания
1 Баскаков Н.А. Введение в изучение тюркских языков. – М., 1969. С. 40-49; Кононов А.Н. Биобиблиографический словарь русских тюркологов: Дооктябрьский период / под ред. и с введ. А.Н. Кононова. – М., 1974. – С. 215.
2 Леонтьева А.М. К вопросу об исторических взглядах Н.В. Никольского // Уч. записки ЧувНИИ. – Чебоксары, 1966. – Вып. 31. – С. 310-320; Дмитриев В.Д. Н.В. Никольский – уче-ный, педагог, общественный деятель: учеб. пособие. – Чебоксары, 2002; Проблемы изучения научного наследия Н.В. Никольского. Материалы конференции, посвященной 120-летию со дня рождения ученого. – Чебоксары: ЧГИГН, 2002.
3 Николай Васильевич Никольский: материалы к библиографии ученого. Сост. Г.Н. Айплатов. – Йошкар-Ола, 1993.
4 Рец. на книгу «Наиболее важные статистические сведения об инородцах Восточной России и Западной Сибири, подверженных ислама»: Бартольд В.В. // Мир ислама. – 1912. №4. – С. 587-596; К-ский П. // ЖМНП. Новая серия. – 1912. Июль. – XL. – С. 83-93.
5 Архив МГПИ. Личное дело профессора Н.В. Никольского. Оп. 1. Е.х. 901.
6 Там же. – Л. 3-4, 20-21, 27.
7 Архив УФСБ РФ по РТ. Архивно-следственное дело 2-2527. Т. 1. Л. 56-57 об.
8 С.С. Кутяшов. Против национализма в чувашской этнографии // Советская этнография – 1931. – №1-2. – С. 43-63. Он же. Против национал-демократического уклона в анализе религии чуваш //Советская этнография. – 1931. – №3-4. – С. 19-43.
9 Архив УФСБ РФ по РТ. Архивно-следственное дело 2-2527. Т. 1. Л 1.
10 Там же. – Л 260.
11 Архив УФСБ РФ по РТ. Архивно-следственное дело 2-2527. Т. 1. Л. 59, 88-88 об., 118-118 об.
12 Там же. – Л. 87.
13 Дмитриев В.Д. Н.В. Никольский – чувашский ученый, просветитель, общественный деятель. – Чебоксары, 1993. – С. 55.
            [name_en] => POWER AND INTELLIGENTSIA: ARCHIVAL MATERIALS ABOUT THE PROFESSOR N. V. NIKOLSKY DESTINY (1878-1961)
            [annotation_en] => N.V. Nikolsky is an outstanding representative of the first generation of the Chuvash intelligentsia, which left a notable mark in the history of the national Turkology and regional studies. Turkologists N.A. Baskakov and A.N. Kononov described him as a prominent researcher of the Turkic languages of the Volga region. Modern Chuvash scientists believe N.V. Nikolsky was the first professional Chuvash historian, ethnographer, folklorist, lexicographer, who "was and remains the central figure among the researchers of the pre-revolutionary period of Chuvashia." Mari researchers note his role in the study of the Finno-Ugric peoples.
            [text_en] => N.V. Nikolsky is an outstanding representative of the first generation of the Chuvash intelligentsia, which left a notable mark in the history of the national Turkology and regional studies. Turkologists N.A. Baskakov and A.N. Kononov described him as a prominent researcher of the Turkic languages of the Volga region. Modern Chuvash scientists believe N.V. Nikolsky was the first professional Chuvash historian, ethnographer, folklorist, lexicographer, who "was and remains the central figure among the researchers of the pre-revolutionary period of Chuvashia." Mari researchers note his role in the study of the Finno-Ugric peoples.
            [udk] => 
            [order] => 20
            [filepdf_ru] => 20_ru.pdf
            [filepdf_en] => 20_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => ПУБЛИКАЦИЯ МАТЕРИАЛОВ
            [section_en] => PUBLICATION OF MATERIALS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Елена Владимировна  КОЛЕСОВА
                            [author_en] => Elena V. Kolesova 
                        )

                )

        )

    [20] => Array
        (
            [id_section] => 4
            [id] => 21
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => СВИДЕТЕЛЬСТВО ХОЛОКОСТА (из личного архива Л.И. Васильевой)
            [annotation_ru] => Существует ли так называемый «еврейский вопрос»? В мировой науке сомнений нет. В большинстве университетов Европы и США читаются спе-циальные курсы «Еврейские исследования», где изучают историю евреев, их современное положение. В России этот вопрос до сих пор в значитель-ной мере политизирован или табуизирован.
Отношения между русскими и евреями подмечал еще Ф.М. Достоевский. Обращаясь к этой теме более ста лет назад, он уже тогда заметил многие скрытые тенденции, возникавшие в результате взаимоотношений русских и евреев. Он писал: «О, не думайте, что я действительно затеваю поднять “еврейский вопрос”… Поднять такой величины вопрос, как положение ев-рея в России и о положении России, имеющей в числе сынов своих три миллиона евреев, – я не в силах. Вопрос этот не в моих размерах».
            [text_ru] => Существует ли так называемый «еврейский вопрос»? В мировой науке сомнений нет. В большинстве университетов Европы и США читаются спе-циальные курсы «Еврейские исследования», где изучают историю евреев, их современное положение. В России этот вопрос до сих пор в значитель-ной мере политизирован или табуизирован.
Отношения между русскими и евреями подмечал еще Ф.М. Достоевский. Обращаясь к этой теме более ста лет назад, он уже тогда заметил многие скрытые тенденции, возникавшие в результате взаимоотношений русских и евреев. Он писал: «О, не думайте, что я действительно затеваю поднять “еврейский вопрос”… Поднять такой величины вопрос, как положение ев-рея в России и о положении России, имеющей в числе сынов своих три миллиона евреев, – я не в силах. Вопрос этот не в моих размерах».
Почему длительное время в России старались не поднимать «еврейский вопрос»? Считалось, что эту проблему вообще нельзя обсуждать. По мне-нию известного философа и математика И.Р. Шафаревича, «не гуманно опе-рировать такой абстракцией, как “еврейский вопрос” или “еврейство”: этим игнорируется человеческая индивидуальность, одни люди признаются от-ветственными за действия других. Отсюда всего шаг до отправки в лагеря или газовые камеры по классовому или расовому признаку».
Некоторые современные ученые придерживаются мнения, что не суще-ствовало холокоста, и в газовых камерах нацистских лагерей погибали только вши, что гетто организовывали только для проживания мирных граждан. В современной научной литературе и публицистике «холокост» (от древнегреческого Holocaustosis – всесожжение, уничтожение огнем, жерт-воприношение) обозначает политику нацистской Германии, ее союзников и пособников по преследованию и уничтожению евреев в 1933-1945 годах.
Катастрофе евреев в годы второй мировой войны посвящено множество публикаций. Но, несмотря на огромное количество данных, имеющихся в рас-поряжении историков, остается без ясного и четкого ответа важный вопрос о происхождении одного из самых чудовищных преступлений в истории че-ловечества. Отсутствие единого мнения историков по этому вопросу легко объяснимо: письменный приказ уничтожить всех евреев до сих пор не найден.
Также имеют место утверждения, что цифры погибших евреев в годы Великой отечественной войны сильно завышены, что отношение к евреям было такое же, как и ко всем гражданам оккупированных территорий. Ко-нечно, в годы войны погибали мирные жители всех национальностей, но та-кому целенаправленному глобальному истреблению, как евреи, не подвер-гался ни один народ.
Одним из доказательств угнетения и унижения еврейского народа в го-ды второй мировой войны является предсмертное письмо советского врача Владимира Михайловича Хромого. Его сохранила и передала копию ориги-нала в лабораторию гендерных исследований ветеран труда Марийского пе-дагогического института им. Н.К. Крупской, кандидат педагогических наук доцент Лариса Ильинична Васильева (Шафран). Л.И. Васильева много сдела-ла по организации педагогического образования и методике преподавания английского языка в педагогическом институте; до сих пор в сфере обра-зования работают ее многочисленные ученики. Как и большинство евреев, живущих в Республике Марий Эл, Л.И. Васильева переехала в Йошкар-Олу в годы Великой Отечественной войны. Ее семья была эвакуирована вместе с заводом им. 13-летия Октября г. Киева, на котором ее отец Илья Борисо-вич Шафран работал начальником планово-производственного отдела.
Во время учебы в Киевском университете, уже после окончания войны, Л.И. Васильева познакомилась со своим мужем – Михаилом Михайлови-чем Васильевым. Он родился в городе Проскурове (сейчас – г. Хмельники), в большой, интеллигентной семье, в которой было шестеро детей. Вместе с ними жил дедушка Михаила – Владимир Михайлович Хромой (в семье его называли дядя Вилли), он был известным терапевтом и уважаемым че-ловеком на Украине. Как и семья Шафран, семья Хромого-Васильевых должна была эвакуироваться с Украины в самом начале войны, но они са-ми оттягивали свой переезд, не предполагая о последствиях жизни на оккупированной территории. Владимир Михайлович стажировался в Герма-нии, и, несмотря на то, что в Польше уже были концлагеря, он не верил, что немцы будут уничтожать евреев. В итоге, его семья не успела эвакуи-роваться, и судьба всех ее членов была трагична. После оккупации немцами г. Проскурова новые власти разрешили Владимиру Хромому ве-сти медицинскую практику, принимать больных крестьян. Так продолжа-лось до 17 октября 1941 г.: в этот день всем евреям города и округи объ-явили, что их будут переселять в гетто. Владимир Михайлович не захотел такой судьбы для себя и своей семьи и принял решение покончить жизнь самоубийством. Перед тем, как принять морфий, он написал предсмертное письмо, адресованное своей жене, детям и близким друзьям. Это письмо сохранится в личном архиве Л.И. Васильевой, мы его полностью публикуем.
«Мои дорогие, безмерно любимые Мусенька и детки!
Чаша терпения моего переполнилась. Дальше выносить издевательства и тот позор, коим подвергаются пленные, а в особенности еврейский народ со стороны победителей – «культуртрегеров» и их прихвостней – “укрнацио-налистов” то в виде постоянных грубых побоев, то в виде ношения разных пятен на груди и спине, то в виде выселения его в особые, напоминающие средневековье, гетто, то в виде единичных расстрелов, то в виде расстрелов массовых (Каменец-Подольск, Минводы, Кузьмин, Сатанов, Феньштин, Вин-ница, Киев и пр.), – я не в силах. И вот на пороге семидесятого года жизни и сорок пятого года моего врачебного стажа я расстаюсь с жизнью. Мне очень тяжело, очень больно покинуть всех Вас, мои дорогие, как живущих со мною совместно, так и рассеянных по лицу земли русской, но иначе по-ступить я не мог.
Прощайте, мои дорогие, безмерно любимые! Не вините меня! Дать Вам в руки яд я не решался. Крепитесь, а если не сможете, последуйте моему примеру! Свое медицинское имущество и библиотеку завещаю больнице, в коей работал последние 14 лет, а об остальном имуществе, ежели Вас не будет в живых, “позаботятся” вероятно, культуртрегеры и их прихвост-ни так же точно, как они сейчас “заботятся” об имуществе выселенных из домов или замученных евреев. Если Вы решитесь последовать моему примеру, то предварительно распределите имущество между Марией Ни-кифоровной Чеботарёвою, моими сослуживцами – друзьями и моими уче-никами – друзьями. Крепко, крепко целую Вас и Марию Никифоровну. Креп-ко, крепко Вас всех обнимаю.
Моя последняя просьба к друзьям – из сослуживцев моих, учеников и пациентов, не оставляйте семью мою без попечения, а меня похоронить возле моей покойной дочурки Цицил и ежели возможно, то и рядом.
Мое предсмертное проклятье всем угнетателям многострадального ев-рейского народа.
Ваш бесконечно Вас всех любящий и любимый В. Хромой
17.10.1941 г.»
Все члены семьи последовали примеру деда и приняли морфий. Подруге семьи – Марии Никифоровне Чеботарёвой удалось спасти внука Михаила. Но, тем не менее, он вместе с бабушкой, на которую морфий не подейство-вал, оказались в гетто. Как вспоминает Л.И. Васильева, евреев, выселяемых в гетто, охраняли румыны, и их можно было подкупить. Мария Никифоровна выкупила и вывезла Мишу в безопасное место. Бабушке спастись не уда-лось, ее и многих жителей гетто в этом же 1941 г. расстреляли. Отец мальчика М.С. Васильев избежал этой страшной участи, так как еще в 1937 г. был сослан в сталинские лагеря как «враг народа».
В 1942 г. Миша попал в плен к немцам и, как многие юноши и девушки, был отправлен работать на один из заводов Германии. Жизнь ему спасло то, что его высокого и светловолосого, не принимали за еврея. В 1945 г. вместе с другими советскими пленными он был освобожден. Вернувшись из плена, Михаил отслужил в армии, закончил седьмой класс экстерном, учился в техникуме, затем в Кишиневском сельхоз институте, а в 1950-е гг. вместе с женой приехал в Йошкар-Олу, где работал на одном из крупнейших во-енных заводов. Свои воспоминания об ужасах военных лет Михаил Василь-ев рассказал жене лишь однажды, когда вез ее знакомить со своим отцом в г. Лодыжен Пензенской области. Как страшное свидетельство тех воен-ных лет в семье сохранилось предсмертное письмо В. Хромого.
Во время войны в семье Л.И. Васильевой (Шафран) погибло около двадца-ти близких родственников и шесть родственников со стороны мужа. И та-кая судьба – не исключение для большинства семей советских евреев. По-чти каждая из них хранит горькие воспоминания о различных проявлениях холокоста.
            [name_en] => The EVIDENCE of the HOLOCAUST (from the personal archive of L. I. Vasil’yeva)
            [annotation_en] => Is there a so-called "Jewish question"? In the world of science there is no doubt. In most universities in Europe and the US special courses "Jewish Studies" are read, where they study the history of the Jews and their current situation. In Russia, this issue is still largely politicized or tabooed. Relations between the Russians and the Jews were noticed by F.M. Dostoevsky. Turning to this topic over a hundred years ago, he already noticed many hidden tendencies that arose as a result of the relationship between the Russians and the Jews. He wrote: "Oh, do not think that I'm really starting to raise the “Jewish question”... To raise such a question as the position of the Jew in Russia and the situation of Russia, which has three million Jews among its sons, -I can’t. This question is not in my size. "
            [text_en] => Is there a so-called "Jewish question"? In the world of science there is no doubt. In most universities in Europe and the US special courses "Jewish Studies" are read, where they study the history of the Jews and their current situation. In Russia, this issue is still largely politicized or tabooed. Relations between the Russians and the Jews were noticed by F.M. Dostoevsky. Turning to this topic over a hundred years ago, he already noticed many hidden tendencies that arose as a result of the relationship between the Russians and the Jews. He wrote: "Oh, do not think that I'm really starting to raise the “Jewish question”... To raise such a question as the position of the Jew in Russia and the situation of Russia, which has three million Jews among its sons, -I can’t. This question is not in my size. "
            [udk] => 
            [order] => 21
            [filepdf_ru] => 21_ru.pdf
            [filepdf_en] => 21_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => ПУБЛИКАЦИЯ МАТЕРИАЛОВ
            [section_en] => PUBLICATION OF MATERIALS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Светлана Александровна  БАКАНЫЧЕВА
                            [author_en] => Svetlana A. Bakanycheva 
                        )

                )

        )

    [21] => Array
        (
            [id_section] => 5
            [id] => 22
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => БУДУЩЕЕ РОССИЙСКОЙ ВЫСШЕЙ ШКОЛЫ: О КОНФЕРЕНЦИИ «ФОРМИРОВАНИЕ ЕДИНОГО ПРОСТРАНСТВА ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ В РОССИЙСКОЙ ВЫСШЕЙ ШКОЛЕ: ИСТОРИЯ И ПЕРСПЕКТИВЫ»
            [annotation_ru] => 3-5 октября на базе Чувашского государственного университета под эги-дой Российского гуманитарного научного фонда и Российского общества ин-теллектуальной истории прошла всероссийская научная конференция, по-священная памяти Анны Васильевны Арсентьевой (1954-2007), заслуженного работника образования Чувашской Республики, профессора, заведующего кафедрой средневековой и новой истории Отечества, проректора по учеб-ной работе ЧГУ. В работе конференции приняли участие ученые и препо-даватели ВУЗов Москвы, Казани, Нижневартовска, Йошкар-Олы. Конфе-ренция стала первым опытом проведения Всероссийских конференций для Чебоксарского отделения РОИИ, председателем которого является профес-сор Иванова Татьяна Николаевна.
            [text_ru] => 3-5 октября на базе Чувашского государственного университета под эги-дой Российского гуманитарного научного фонда и Российского общества ин-теллектуальной истории прошла всероссийская научная конференция, по-священная памяти Анны Васильевны Арсентьевой (1954-2007), заслуженного работника образования Чувашской Республики, профессора, заведующего кафедрой средневековой и новой истории Отечества, проректора по учеб-ной работе ЧГУ. В работе конференции приняли участие ученые и препо-даватели ВУЗов Москвы, Казани, Нижневартовска, Йошкар-Олы. Конфе-ренция стала первым опытом проведения Всероссийских конференций для Чебоксарского отделения РОИИ, председателем которого является профес-сор Иванова Татьяна Николаевна.
С приветственным словом к участникам конференции обратилась Т.Н. Ива-нова, председатель Чебоксарского отделения РОИИ, Г.П. Чернова, министр образования и молодежной политики ЧР, Н.П. Карачарсков, заслуженный художник Р.Ф., народный художник ЧР, А.П. Аверьянова, управляющая де-лами администрации Порецкого района, заслуженный работник культуры ЧР. Они отметили огромный вклад А.В. Арсентьевой в историю Чувашского университета и всей Чувашии, что в ее жизни и деятельности, как в мик-рокосме, отразились процессы формирования единого образовательного про-странства науки и высшей школы.
Пленарное заседание открылось докладом Л.П. Репиной, зам. директора Института всеобщей истории РАН, председателя Российского общества ин-теллектуальной истории, д-р ист. наук, проф., которая, соотнесла универ-ситетское образование и общественные интересы России, выделив в нем социально-правовой аспект. Проблема, поднятая Л.П. Репиной, получила продолжения на секционных заседаниях.
На секции «Парадигмы российского образования: вызовы XXI века» об-суждались тенденции и перспективы российского образования, возможные социально-культурные последствия процесса глобализации в сфере образо-вания для России, а также проблемы качества образования в Чувашской республике.
Секция «Социокультурный портрет преподавателя высшей и средней школы: общее и специфическое в «столице» и «провинции» сосредоточила свое внимание на проблеме личностных качеств преподавателя и компе-тенции в высшем педагогическом образовании.
В секции «История образования в Чувашии и Поволжье» особое внима-ние привлекли доклады, посвященные региональному компоненту в исто-рии России.
Одной из самых многочисленных оказалась секция «Становление и раз-витие российской высшей школы в конце XVIII – начале XXI вв.». Она со-средоточила свое внимание на проблемах изучения и преподавания исто-рии в конце ХХ – начале XXI вв., глобальных и региональных проблемах в историографической практике.
Самой многочисленной на конференции была делегация Марийского уни-верситета. Это отражает не только высокий уровень научной деятельности преподавателей, но также и тот факт, что на этой конференции марийская делегация впервые выступила «объединенным фронтом» двух вузов – МарГУ и МГПИ им. Н.К. Крупской.
В итоге участники конференции пришли к заключению, что пора при-ступить к выработке новой модели высшего образования, адаптированного к современным условиям, в достаточной степени интегрированного в миро-вую систему образования и науки. С целью реализации сформулированного замысла данную проблематику было предложено обсудить на Десятой (юби-лейной) конференции «Теории и методы исторической науки: шаг в ХХI век», которая состоится в г. Москве 12-14 ноября 2008 года.
            [name_en] => THE FUTURE OF RUSSIAN HIGHER EDUCATION: ABOUT THE CONFERENCE "SHAPING A COMMON SPACE OF EDUCATION AND SCIENCE IN THE RUSSIAN HIGHER EDUCATION SYSTEM: HISTORY AND PROSPECTS»
            [annotation_en] => On October 3-5, the All-Russian scientific conference dedicated to the memory of Anna Vasil’yevna Arsent’yeva (1954-2007), honored worker of education of the Chuvash Republic, professor, head of the department of medieval and new history of Fatherland, Vice-rector for academic affairs of the ChSU, was held on the basis of the Chuvash State University under the auspices of the Russian Humanitarian Scientific Foundation and the Russian Society of Intellectual History. The conference was attended by scientists and teachers of universities of Moscow, Kazan, Nizhnevartovsk, Yoshkar-Ola. The conference was the first experience of holding All-Russian conferences for the Cheboksary branch of the Russian Society of Intellectual History, whose chairman is Professor Ivanova Tatyana Nikolaevna.
            [text_en] => On October 3-5, the All-Russian scientific conference dedicated to the memory of Anna Vasil’yevna Arsent’yeva (1954-2007), honored worker of education of the Chuvash Republic, professor, head of the department of medieval and new history of Fatherland, Vice-rector for academic affairs of the ChSU, was held on the basis of the Chuvash State University under the auspices of the Russian Humanitarian Scientific Foundation and the Russian Society of Intellectual History. The conference was attended by scientists and teachers of universities of Moscow, Kazan, Nizhnevartovsk, Yoshkar-Ola. The conference was the first experience of holding All-Russian conferences for the Cheboksary branch of the Russian Society of Intellectual History, whose chairman is Professor Ivanova Tatyana Nikolaevna.
            [udk] => 
            [order] => 22
            [filepdf_ru] => 22_ru.pdf
            [filepdf_en] => 22_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => ХРОНИКА
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Юлия Сергеевна  ОБИДИНА
                            [author_en] => Yuliya S. Obidina 
                        )

                )

        )

    [22] => Array
        (
            [id_section] => 5
            [id] => 23
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => ОНЛАЙН АРХИВ ЛОНДОНСКОЙ ГАЗЕТЫ «THE TIMES» КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ ВЕЛИКОБРИТАНИИ
            [annotation_ru] => Как пишет Марк Тангейт в своей книге «Медиагиганты», цитируя Ру-перта Мердока, владельца медиаимперии, «многие газеты в мире пользу-ются словом times в своих названиях, но только одна отождествляется с именем The Times». И действительно, «The Times» была первой газетой с таким названием. Основанная 1 января 1785 г. английским типографом Джоном Уолтером, «The Times» стала первой газетой, взявшей себе такое имя. Первоначально название издания было – «Daily Universal Register», с 1788 г. полное название газеты – «The Times – Daily Universal Register», которое позднее было сокращено до «The Times».
Во времена Джона Уолтера занятие журналистикой не являлось при-быльным делом, единственной наградой для издателя могло быть приобре-тение политического влияния. Тиражи британских газет были небольшими, и в 1795 г. тираж «The Times», составивший 4800 экз., считался рекордным.
            [text_ru] => Как пишет Марк Тангейт в своей книге «Медиагиганты», цитируя Ру-перта Мердока, владельца медиаимперии, «многие газеты в мире пользу-ются словом times в своих названиях, но только одна отождествляется с именем The Times». И действительно, «The Times» была первой газетой с таким названием. Основанная 1 января 1785 г. английским типографом Джоном Уолтером, «The Times» стала первой газетой, взявшей себе такое имя. Первоначально название издания было – «Daily Universal Register», с 1788 г. полное название газеты – «The Times – Daily Universal Register», которое позднее было сокращено до «The Times».
Во времена Джона Уолтера занятие журналистикой не являлось при-быльным делом, единственной наградой для издателя могло быть приобре-тение политического влияния. Тиражи британских газет были небольшими, и в 1795 г. тираж «The Times», составивший 4800 экз., считался рекордным.
«Таймс» была первой газетой, которая печаталась по новой технологии – с помощью пара на станке Кенига и Бауера, в отличие от предшественни-ков, которые печатались вручную. Именно использование новейших техно-логий позволило издателю (а в том время это был уже Джон Уолтер – Второй) не только увеличить тираж газеты, но и давать в номер последние новости.
История газеты – история достижений научно-технического прогресса в сфере средств массовой информации. С 1860 г. «Таймс» печатается с двух сторон, благодаря созданию Уолтером новой печатной машины. Именно «The Times» стала первой английской газетой, доставленной 11 декабря 1849 г. в Париж к полудню в день своего выхода из печати.
В 1932 году газетой был создан собственный шрифт – Times New Roman, разработанный для того, чтобы повысить удобство чтения газеты. Позже шрифт стал использоваться для печати дешевых книг в мягких обложках. Сейчас же он является наиболее используемым шрифтом в мире.
В 1831 году «The Times» получила прозвище «Громовержец». Тогда ежедневный тираж издания достиг 60000 экз. (тираж ближайшего конку-рента едва приближался к 6000). Точность и качество репортажей, свое-временность освещения событий, высокий уровень передовиц и аналити-ческих статей, осведомленность в хитросплетениях европейской политики сделали «The Times» ведущим европейским периодическим изданием. Во 1832), который боролся с коррупцией и увеличивал электорат Великобритании с 400000 до 800000 человек (что по-прежнему было небольшим процентом от всего населения). Во время гражданской войны в США «The Times» пред-ставляла точку зрения обеспеченных классов, высказываясь в пользу кон-федератов, но против рабства.
В редакторских колонках, опубликованных в июле 1914 г., главный ре-дактор «The Times» Викхем Стид высказывался за вступление Великобри-тании в Первую мировую войну. 31 июля он назвал попытки сохранить нейтралитет Великобритании «грязной международной еврейско-немецкой финансовой попыткой склонить нас к поддержке нейтралитета».
В мае 1920 г. под его же редакторством на передовице «The Times» под-дельный антисемитский документ «Протоколы сионских мудрецов» был объ-явлен подлинным и евреи были провозглашены главной мировой угрозой. Уже на следующий год корреспондент лондонской газеты в Стамбуле Ф. Грейвс опроверг подлинность документа и опубликовал доказательство на страни-цах «The Times».
В век новых информационных технологий лондонская газета не отсту-пила от своих инновационных традиций, газета имеет отцифрованную вер-сию, а в 2002 г. «The Times» впервые ввела для читателей платный доступ на некоторые страницы своего веб-сайта.
Для всех, кто интересуется историей Великобритании, значительный ин-терес представляет электронный архив «The Times». Все выпуски газеты, начиная с 1785 года и по 1985 год, были оцифрованы и размещены на веб-сайте издания. Архив представлен в виде факсимильных копий выпусков газеты, по которым возможен поиск с использованием ключевых слов.
Так, например, по запросу «Королева Виктория» архив газеты выдает 70441 результат, который включает все упоминания королевы в материа-лах газеты за период с 1785 по 1985 гг. В архиве также существует воз-можность поиска по заданным датам и периодам.
Доступ к онлайн архиву «The Times» платный в том случае, если исполь-зуется поиск по нему. Но, тем не менее, существует возможность бесплатно-го доступа к некоторым материалам газеты. Так в частности, блог архива «The Times» регулярно представляет подборки архивных материалов по раз-личным темам (полный список тем по ссылке http://archive.timesonline.co.uk/ tol/archive/topics/). Все материалы, используемые в подборках, открыты для бесплатного просмотра. Темы разделены по направлениям: войны и револю-ции, катастрофы, открытия и исследования, политика и гражданские права, королевская семья, преступления, культура и общество и спорт. Также от-крыты к просмотру все материалы, ссылки на которые представлены на те-кущей заглавной странице архива.
Архив содержит сведения не только по истории Великобритании, здесь много данных и по мировой истории. Интересным примером могут стать подборки архивных материалов по теме «Убийство Президента Линкольна». В данной публикации ссылки на открытые архивные материалы включают не только статью в «The Times», посвященную непосредственно событию, но и выпуски новостей, письма с соболезнованиями от членов парламента и ра-бочих Лондона. В подборку включена фотогалерея и материалы «The Times», посвященные человеку, признавшемуся в убийстве президента и его казни.
Особенно интересны материалы, посвященные английской королевской семье. Подборка материалов о коронации Елизаветы II – замечательный пример полного архива документов, посвященных событию – начиная от офи-циальных статей и списков гостей и заканчивая расписанием дополнительных поездов и автобусов в день коронации. Подготовка к церемонии, коронацион-ная процессия в Вестминстерском аббатстве, вступление на престол – все эти церемониальные события отражены в архивных материалах «The Times».
Материалы периодической печати – важный источник при проведении исследований того или иного временного периода, события или явления, исследований не только исторических, но и социологических и журналист-ских. Важно понимать, что специфика данного источника не столько в досто-верности исторических фактов (как раз наоборот, истории известно много журналистских материалов, исказивших реальность), сколько в отражении повседневной жизни, а также возможности проследить отношение общества к событиям и явлениям.
Литература
Марк Тангейт. Медиагиганты. Как крупнейшие медиакомпании выживают на рынке и бо-рются за лидерство. – Изд-во: Альпина-Бизнес-Букс, 2006.
            [name_en] => AN ONLINE ARCHIVE OF THE LONDON NEWSPAPER "THE TIMES" AS A SOURCE FOR THE HISTORY OF THE UK
            [annotation_en] => As Mark Tungate writes in his book “Media Monoliths: How Great Media Brands Thrive and Survive”, quoting Rupert Murdoch, the owner of the media empire, "many newspapers in the world use the word times in their names, but only one is identified with The Times." Indeed, “The Times” was the first newspaper with this name. Founded on January 1, 1785 by the English typographer John Walter, “The Times” became the first newspaper to take such a name. Originally the title of the publication was "Daily Universal Register", since 1788 the full name of the newspaper was “The Times - Daily Universal Register”, which was later shortened to "The Times". At the time of John Walter, journalism was not a profitable business, the only reward for the publisher could be the acquisition of political influence. Circulations of British newspapers were small, and in 1795 the circulation of “The Times”, which amounted to 4800 copies, was considered a record.
            [text_en] => As Mark Tungate writes in his book “Media Monoliths: How Great Media Brands Thrive and Survive”, quoting Rupert Murdoch, the owner of the media empire, "many newspapers in the world use the word times in their names, but only one is identified with The Times." Indeed, “The Times” was the first newspaper with this name. Founded on January 1, 1785 by the English typographer John Walter, “The Times” became the first newspaper to take such a name. Originally the title of the publication was "Daily Universal Register", since 1788 the full name of the newspaper was “The Times - Daily Universal Register”, which was later shortened to "The Times". At the time of John Walter, journalism was not a profitable business, the only reward for the publisher could be the acquisition of political influence. Circulations of British newspapers were small, and in 1795 the circulation of “The Times”, which amounted to 4800 copies, was considered a record.
            [udk] => 
            [order] => 23
            [filepdf_ru] => 23_ru.pdf
            [filepdf_en] => 23_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => ХРОНИКА
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Анна Константиновна  РОКИНА
                            [author_en] => Anna K. Rokina 
                        )

                )

        )

    [23] => Array
        (
            [id_section] => 5
            [id] => 24
            [id_journal] => 1
            [name_ru] => РУССКИЕ В ИТАЛИИ: НОВЫЙ ИНТЕРНЕТ-РЕСУРС ДЛЯ ИСТОРИКОВ И ЛИТЕРАТУРОВЕДОВ
            [annotation_ru] => История русской эмиграции в Италии, несмотря на значительность этого явления, до последнего времени была изучена мало. Отечественные иссле-дователи прежде обходили стороной эту тему, и их внимание было обра-щено преимущественно на крупные феномены – «русские» Париж, Берлин, Прагу. Вместе с тем интеллектуальные силы российской эмиграции в Ита-лии были относительно слабы и раздроблены, и здесь, в отличие, скажем, от Франции или США, не появилось сколько-нибудь значительных трудов по истории собственной диаспоры. Что касается итальянских русистов, то они, уделяя внимание отдельным ярким личностям, долгое время не касались в целом эмигрантской темы – из-за ее сложности, малодоступности и рас-пыленности архивов и т.д. Кроме того, в Италии до недавнего времени доминировала так называемая «cultura di sinistra», то есть левая, весьма идеологизированная культура, согласно установкам которой послеоктябрь-ская эмиграция рассматривалась как реакционное, консервативное явление, не заслуживавшее серьезных усилий исследователей.
            [text_ru] => История русской эмиграции в Италии, несмотря на значительность этого явления, до последнего времени была изучена мало. Отечественные иссле-дователи прежде обходили стороной эту тему, и их внимание было обра-щено преимущественно на крупные феномены – «русские» Париж, Берлин, Прагу. Вместе с тем интеллектуальные силы российской эмиграции в Ита-лии были относительно слабы и раздроблены, и здесь, в отличие, скажем, от Франции или США, не появилось сколько-нибудь значительных трудов по истории собственной диаспоры. Что касается итальянских русистов, то они, уделяя внимание отдельным ярким личностям, долгое время не касались в целом эмигрантской темы – из-за ее сложности, малодоступности и рас-пыленности архивов и т.д. Кроме того, в Италии до недавнего времени доминировала так называемая «cultura di sinistra», то есть левая, весьма идеологизированная культура, согласно установкам которой послеоктябрь-ская эмиграция рассматривалась как реакционное, консервативное явление, не заслуживавшее серьезных усилий исследователей.
Для того, чтобы заполнить лакуну в панораме исследований русской эмиграции в Италии и для обеспечения широкого доступа к их результа-там, был создан веб-сайт «Русские в Италии» – www.russinitalia.it, посвя-щенный документам, материалам и свидетельствам, которые позволяют воссоздать целостное представление о феномене.
Проект «Русские в Италии» родился благодаря инициативе группы уче-ных-славистов университетов гг. Милана, Пизы, Салерно и Венеции. Коор-динаторы проекта: Антонелла д'Амелия (университет г. Салерно), Эльда Гаретто (университет г. Милано), Стефано Гардзонио (университет г. Пиза), Даниела Рицци (университет г. Венеции).
В основе проекта лежит идея восстановления полной картины русского присутствия и связей русской культурной эмиграции с итальянской куль-турой и обществом в Италии в первой половине ХХ века. Хронологические рамки проекта, с небольшими отклонениями, охватывают период, начиная с революции 1905 года и кончая Второй мировой войной, когда феномен эмиграции достигает наибольшего роста и носит преимущественно интел-лектуальный характер.
Исследователи инициаторы проекта поставили перед собой следующие задачи:
1) дать подробное описание русской эмиграции в Италии, как феномена исторического и культурного, наблюдаемого как изнутри, так и в соотноше-нии с итальянским обществом той эпохи (аспект, оставленный без должного внимания в исследованиях итальянской культуры ХХ в.);
2) определить роль русской интеллигенции и деятелей искусства в Ита-лии в первой половине ХХ в. в их контактах с итальянской культурой (ли-тературой, искусством, театром), прессой и издательской деятельностью, оказавших большое влияние на распространение и восприятие русской куль-туры в Италии;
3) восстановить данные о численности и культурно-политической дея-тельности русской колонии в Италии в первой половине ХХ в.;
4) воссоздать общую картину феномена, где наряду с важными события-ми и выдающимися личностями (Горький и его entourage на Капри и в Сор-ренто; Вячеслав Иванов, катализатор русского присутствия в Риме; Алек-сандр Амфитеатров и группа русских революционеров на Ривьере Лигурии и т.д.), находят место малоизвестные факты, лица и забытые страницы, восстановление которых возможно только путем скрупулезного исследова-ния многочисленных деталей и новых архивных данных.
Отталкиваясь от уже существующих, многочисленных, но не последова-тельных исследований, было начато составление аккуратного списка следов русского присутствия в публичных и частных итальянских архивах. Преж-де всего были подробно описаны некоторые важные частные русские архи-вы (Иванова, Белобородова, Григоровича, хранящиеся в Исследовательском центре Вяч. Иванова в Риме) и инвентаризирован архив Анджело и Ольги Синьорелли (Фонд Джорджо Чини в Венеции). Отдельные материалы этих двух значительных архивов (фонд Иванова насчитывает 530 дел, состоя-щих из произведений и писем поэта на русском и на итальянском; фонд Синьорелли состоит, главным образом, из эпистолярного материала на разных языках и насчитывает 600 корреспондентов) ранее уже изучались, но не хватало, однако, полного описания обоих и распространения получен-ных данных в научных кругах на международном уровне. Таким образом, проект направлен на сбор архивных материалов, которые до сих пор не при-нимались во внимание при описании и анализе русского присутствия в Италии.
Интерес для исследования представляют как отдельные персонажи, так организации и учреждения (основанные русскими в Италии или итальян-ские с участием русских). Обнаруженные данные были дополнены резуль-татами исследования периодических изданий той эпохи, а также других европейских, русских и американских архивов.
Сайт имеет две языковые версии, итальянскую и русскую, и состоит из следующих разделов:
1. В разделе Архивы приводится список просмотренных архивов, состав-ленные инвентарные описи, а часто и подробное описание некоторых неиз-данных переписок; даются ссылки на другие сайты национальных и зару-бежных архивов.
2. В Словаре русской эмиграции в Италии объединена вся собранная информация о русской интеллигенции, деятелях искусства и политиках, живших и работавших в Италии в первой половине ХХ в. Статьи будут периодически обновляться новыми данными.
3. Русские места в Италии представляет собой первую историко-геогра-фическую карту присутствия русского сообщества c указанием наиболее важных мест.
4. В секции Неизданное будут размещаться фотографии рукописей, не-опубликованные тексты и т.д.
5. В секции Публикации помещается содержание серии «Русско-итальян-ский Архив» и журнала «Еuropa Orientalis», а также статьи, исследования, библиографические обзоры и другие публикации по теме проекта, опубли-кованные исследователями-участниками проекта.
Русская и итальянская версии базы данных в настоящий момент неод-нородны, поскольку значительная часть собранного и размещенного на сай-те материала, находится в процессе перевода на русский язык.
В общем, на наш взгляд, данный сайт является прекрасным источни-ком информации и фактического материала по истории русской эмигра-ции в Италии. И что очень важно – предоставляет возможность широкому кругу людей познакомиться с данным феноменом ближе.
            [name_en] => THE RUSSIANS IN ITALY: A NEW ONLINE RESOURCE FOR HISTORIANS AND LITERARY CRITICS
            [annotation_en] => The history of Russian emigration in Italy, despite the significance of this phenomenon, has been little studied until recently. Domestic researchers had previously avoided this subject, and their attention was drawn mainly to large phenomena - "Russian" Paris, Berlin, Prague. At the same time, the intellectual forces of the Russian emigration in Italy were relatively weak and fragmented, and here, unlike France or the United States, there were no significant works on the history of their own diaspora. As for the Italian Russianists, they, paying attention to certain bright personalities, for a long time did not concern the emigrant theme as a whole - because of its complexity, inaccessibility and dispersion of archives, etc. In Italy, until recently, the so-called "cultura di sinistra" dominated, that was, a leftist, highly ideologized culture, according to which the post-October emigration was considered as reactionary, conservative phenomenon that did not deserve serious research efforts.
            [text_en] => The history of Russian emigration in Italy, despite the significance of this phenomenon, has been little studied until recently. Domestic researchers had previously avoided this subject, and their attention was drawn mainly to large phenomena - "Russian" Paris, Berlin, Prague. At the same time, the intellectual forces of the Russian emigration in Italy were relatively weak and fragmented, and here, unlike France or the United States, there were no significant works on the history of their own diaspora. As for the Italian Russianists, they, paying attention to certain bright personalities, for a long time did not concern the emigrant theme as a whole - because of its complexity, inaccessibility and dispersion of archives, etc. In Italy, until recently, the so-called "cultura di sinistra" dominated, that was, a leftist, highly ideologized culture, according to which the post-October emigration was considered as reactionary, conservative phenomenon that did not deserve serious research efforts.
            [udk] => 
            [order] => 24
            [filepdf_ru] => 24_ru.pdf
            [filepdf_en] => 24_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => ХРОНИКА
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Анастасия Владимировна  КИРИЛЛОВА
                            [author_en] => Anastasiya V. Kirillova 
                        )

                )

        )

)