Запад-Восток №2

Название:

Запад-Восток №2

Номер:

2

Год:

2009

Дата публикации на сайте:

2015-11-13 11:35:12

Полный журнал в PDF:

Array
(
    [0] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 25
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => К ВОПРОСУ О ПРАВОВЫХ АСПЕКТАХ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ РИМА С МАВРЕТАНО-НУМИДИЙСКИМИ ЦАРСТВАМИ В КОНЦЕ III – ВТОРОЙ ТРЕТИ I ВВ. ДО Н.Э.
            [annotation_ru] => Поражение Карфагена во II Пунической войне (218–201 гг. до н.э.) изменило по-
литическую карту Северной Африки. При поддержке Рима здесь возникло обширное
Нумидийское царство под управлением Масиниссы. В период между второй и треть-
ей пуническими войнами молодое царство разрослось за счет территорий карф а-
генского государства и сопредельных образований. Западные границы пролег ли по
р. Мулуха, на востоке его территории простирались до Киренаики. После разрушения
Карфагена Сципионом Младшим в 146 г. до н.э. на бывших пунических землях была
образована римская провинция Африка, что привело к появлению общей римско-ну-
мидийской границы.
            [text_ru] => Поражение Карфагена во II Пунической войне (218–201 гг. до н.э.) изменило по-
литическую карту Северной Африки. При поддержке Рима здесь возникло обширное
Нумидийское царство под управлением Масиниссы. В период между второй и треть-
ей пуническими войнами молодое царство разрослось за счет территорий карф а-
генского государства и сопредельных образований. Западные границы пролег ли по
р. Мулуха, на востоке его территории простирались до Киренаики. После разрушения
Карфагена Сципионом Младшим в 146 г. до н.э. на бывших пунических землях была
образована римская провинция Африка, что привело к появлению общей римско-ну-
мидийской границы.
В конце II в. до н.э. в ходе Югуртинской войны (111–105 гг. до н.э.) римляне ус-
тановили отношения с правителем другого местного образования – мавретанским
царем Бокхом I (Старшим). В течение двух третей I в. до н.э., в результате ряда по-
ражений нумидийских царей в проримских выступлениях, земли Нумидии оказались
разделенными между римскими и мавретанскими территориями.
В историографии признается зависимость местных царств от средиземноморской
державы, однако степень и формальное обоснование этой зависимости понимаются
по-разному. Одни исследователи считают, что мавретано-нумидийские царства самим
своим существованием были обязаны, по большей части, стандартной римской поли-
тике вмешательства в дела зависимых государств и, помимо прочего, мерам по ко-
оптированию племенных вождей для улучшения контроля над ситуацией. 1 Соот-
ветственно, верховенство Рима было изначальным и безоговорочным, местные
правители выступали лишь послушными исполнителями чужой воли. Другие отме-
чают, что зависимость местных царств усиливалась постепенно, превращение же их
в фактические владения Рима, возглавляемые марионеточными правителями, пр о-
исходило в результате и по итогам каких-либо рубежных событий: Югуртинской
войны, по мнению Т. Котули2, изменения ситуации к эпохе Октавиана – Ф. Леве3.
Обобщенность выводов в немалой степени объясняется тем, что вопрос, зачастую,
рассматривается исследователями применительно к мавретано-нумидийским царст-
вам в целом. Для подкрепления выводов используется материал по истории Нумидии,
более обширный и лучше сохранившийся. Также привлекаются источники по исто-
рии Мавретанского царства нумидийской династии (25 г. до н.э. – 40 г. н.э.), положе-
ние которого в корне отличается от ситуации с мавретанскими образованиями ука-
занного периода; либо проблема освещается ретроспективно, с противопоставлением
царства Юбы II4 предшествующей эпохе. Все это затрудняет понимание специфики
положения собственно мавретанских царств в рассматриваемое время.
Внешне и нумидийские, и мавретанские цари изначально выступали самостоя-
тельными правителями. Они заключали договор с римской державой на равноправ-
ных началах, получая в обмен на конкретные заслуги звание «царя, друга и союзника
римского народа». Из античных авторов Флор, едва ли не единственный, применительно к концу II в. до н.э. говорит о клиентских отношениях Республики и Нуми-
дийского царства (Flor., I, XXXVI, III, 1, 3). Другие авторы не пользуются подобной
терминологией, поэтому судить однозначно о сути взаимоотношений Рима с ливий-
скими царствами в этот период затруднительно. Однако вплоть до эпохи нумидий-
ской династии в Мавретании нет оснований считать мавретано-нумидийские царства
и их правителей клиентами Рима.
Вопрос о степени зависимости местных правителей от римской державы напря-
мую связан с вопросом об их возможностях распоряжаться своей властью и террито-
рией. Французский исследователь Ф. Леве поддерживает мнение, что формальная
правовая зависимость от средиземноморской державы характеризовала лишь поло-
жение Мавретанского царства нумидийской династии, и применительно к образова-
ниям предшествующей эпохи в трудах античных авторов является анахронизмом5.
Тем не менее, уже во II в. до н.э., когда римляне, по праву победителя в пуниче-
ских войнах, являлись арбитрами в спорах Масиниссы и Карфагена, когда Сципион
делил наследство нумидийского царя между его сыновьями, а позже сенат проводил
границы между Югуртой и Адгербалом, Рим выступал высшей инстанцией, по мень-
шей мере, фактическим распорядителем властных полномочий местных правителей,
а также земель Нумидийского царства.
Полибий (в письме Сципиона к Пруссию – Pol., XXI, 11, 6–9) отмечал, что Ма-
синиссу, как и некоторых других правителей в цари, из слабых и малозначащих
фигур возвели римляне, и, в другом месте (речь Эвмена в сенате – Pol., XXI, 21, 2),
что царем над большей частью Ливии его поставили римляне. Здесь очевидны за-
явления по поводу изначальной принадлежности власти и территорий царей Нум и-
дии Риму.
В I в. до н.э. вопрос о верховном праве собственности римского народа на нуми-
дийские территории актуализировался в связи с социально-экономическими про-
блемами в римском государстве и соответствующим направлением развития пр о-
винциальной политики. Он неоднократно поднимался на обсуждениях и в сенате,
и в народных собраниях. В январе 63 г. до н.э. в своей второй речи по поводу проекта
земельного закона П. Сервилия Рулла Цицерон прямо говорил, что нумидийский
царь Гиемпсал II владеет землями римского народа, добытыми Сципионом Африкан-
ским6. Позднее в 49 г. до н.э. народным трибуном Г. Скрибонием Курионом был вне-
сен законопроект о включении царства Юбы I в состав римского государства (Caes.,
B.C., II, 25)7.
По всей видимости, на ситуацию также оказали влияние особенности развития
ливийского сообщества, находящегося на стадии классообразования и политогенеза.
По мнению К.Р. Виттакера, местные предводители осуществляли свою власть не по-
средством владения землей, а в результате контроля определенных областей8. В силу
неразвитости в местной среде понятия частной собственности на землю ливийские
цари придавали большее значение реально существующему положению, чем далеким
от местной жизни нормам римского права. Поэтому на первоначальных этапах, пока
Рим претендовал на верховное право владения, но мало вмешивался в дела ливий-
ских царств непосредственно, конфликтных ситуаций не возникало. Только позднее,
с углублением римско-нумидийских отношений и вхождением царства в средизем-
номорскую систему международных отношений, по мере активизации связанных
с этим процессов внешнего и внутреннего развития Нумидии, перед царями со всей
очевидностью встал вопрос о праве распоряжаться собственными территориями,
о сохранении власти и получении гарантий от римского вмешательства, которое даже
в мирное время могло обернуться потерей царства.
Римляне же изначально обращали особое внимание именно на вопросы правового
оформления9. Аннексируя в результате военных конфликтов территорию Нумидий-
ского царства, с юридической точки зрения они рассматривали это как возврат при-
надлежавших Риму по праву войны с Сифаком10 и Карфагеном земель11, которые бы-
ли предоставлены во временное пользование дружественным царям и отбираются
у тех правителей, которые заняли враждебные римлянам позиции12.
Таким образом, сложно согласиться с Ф. Леве и однозначно рассматривать указа-
ния на верховное право Рима в отношении нумидийских земель в качестве допущен-
ных античными авторами анахронизмов. Даже если понятие о верховном праве Рима
на нумидийские земли сформировалось в окончательном виде лишь ко второй поло-
вине I в. до н.э., предпосылки этого процесса, представление о зависимости власти
нумидийских царей от римлян существовали намного раньше, с создания единого
Нумидийского царства и раздела Сципионом наследства и властных полномочий Ма-
синиссы. Именно в широком озвучивании этого права в различных кругах римского
общества, кроется, вероятно, объяснение того, что данный вопрос нашел отражение
в трудах последующих авторов.
С другой стороны, применительно к мавретанским правителям до прихода нуми-
дийской династии (25 г. до н.э. – 40 г. н.э.) в источниках не встречается утверждений
о верховном праве римлян на территорию их царств13. Это свидетельствует об отли-
чии, в рассматриваемый период, положения мавретанских и нумидийских царств
с точки зрения римской правовой системы. Исконные мавретанские земли к западу
от реки Мулуха не были римской собственностью, полученной в результате войны.
Местные правители, даже находясь в зависимости от воли Рима, не были обязаны
ему своей властью.
Между тем, в результате ряда политических событий конца II – середины I вв.
до н.э. (Югуртинская, гражданские войны и др.), западные земли Нумидийского цар-
ства при попустительстве Рима постепенно переходили под власть мавретанских ца-
рей. Это можно объяснить, вероятно, не только слабым еще интересом римлян к тер-
риториям будущей Цезарейской Мавретании, трудностями их освоения, но также
хищническими планами мавретанских царей и более реальными, с их стороны, воз-
можностями контроля этих земель.
Политическое расширение мавретанского региона в восточном направлении,
появление, в конечной перспективе, мавретанско-римской границы, укрепление ав-
торитета и рост значимости мавретанских царей не могли не тревожить римлян. Од-
нако в рассматриваемое время Рим не располагал эффективными средствами воздей-
ствия на ситуацию в западных частях Северной Африки. Римлянам приходилось
ограничиваться общими напоминаниями о своем праве на западнонумидийские тер-
ритории, а также декларативными подтверждениями за мавретанскими правителями
фактически реализуемого ими права пользования захваченными землями (Sall., Jug.,
111, 1; App., B.С., IV, 54; Cass. Dio, XLIII, 45, 3).
В то же время, заявление верховных прав на бывшие территории Сифака в пер-
спективе могло послужить поводом для установления контроля за деятельностью
восточномавретанских царей. Последние, таким образом, становились формальными
пользователями принадлежащих Риму земель масесилов. Подобная позиция давала
возможность с точки зрения римского права и политики сблизить положение нуми-
дийских династов и правителей восточной Мавретании.
Чувствуя, вероятно, шаткость такой постановки вопроса, римляне не озвучивали
ее публично. К тому же, ею оставались неохваченными западные, собственно мавр-
ские земли. В этой связи следует обратить внимание на активность Рима в локальных, казалось бы, событиях, произошедших в Мавретании в 38 г. до н.э. (Cass. Dio,
XLVIII, 45).
Невозможность для экономически развитого средиземноморского города жить
в зависимости от, в сущности, местного вождя была, вероятно, основной причиной
недовольства Тингиса, открыто проявляемого во времена внутренних смут14. Волне-
ния в этом городе дали повод к вмешательству восточномавретанского царя Бокха
Младшего и римлян – сторонников Октавиана. В 38 году был свергнут правитель
западной Мавретании Богуд II и образовано единое царство. Тингис получил права
римского самоуправления15, что исключало возможность повторения подобной си-
туации уже в царстве Бокха II16.
Очевидно, что дарование городу Тингису римского (или латинского, ученые рас-
ходятся здесь во мнении) права, как один из итогов произошедших событий, имело
целью создание плацдарма в западной Мавретании. Эта необходимость была тем
очевиднее, что в других мавретанских городах, в отличие от нумидийских, не было,
по всей вероятности, значительного контингента римских поселенцев, при чьей под-
держке Рим мог бы оказывать влияние на внутреннюю политику местных царей17.
По-видимому, опора на Бокха Младшего в этой войне также не случайна. Нумиз-
матические данные показывают большую проримскую ориентацию Богуда II18. Од-
нако, Октавиан не старался переманить его на свою сторону, но предпочел ориенти-
роваться на Бокха Младшего. Причиной могло быть положение Бокха II. Это царь
восточной Мавретании, земли которой формально были переданы мавретанским пра-
вителям Римом, а не являлись их историческими территориями, как районы западнее
реки Мулухи. Также это царь, возможно, оказывавший помощь помпеянцам и сра-
жавшийся с наместником Октавиана в Испании19. Соответственно, дискредитиро-
вавший себя Бокх II скорее мог отвечать интересам Рима, чем более последователь-
ный в своей политической репутации Богуд II20.
События вокруг восстания Тингиса и появления единого мавретанского царства
потворствовали желанию Рима укрепиться на западных территориях не только с по-
зиций силы, но и в плане юридического оформления правоты собственных действий.
Военное вмешательство предоставляло зыбкое обоснование права войны на фор-
мально независимые западномавретанские территории. Образование единого Мавре-
танского царства под управлением восточномавретанского царя могло послужить
поводом для более поздних заявлений о получении местными правителями власти
и территорий из рук Рима.
Таким образом, очевидны различия правовых положений нумидийских, восточ-
ных и западных мавретанских царств в их юридически обо снованной зависимости
от римской державы. Статус нумидийских царств с точки зрения Рима не вызывал
сомнений. Это были территории, владение которыми осуществлялось на основе пра-
ва войны. Дарование права пользования местным царям – «друзьям римского наро-
да» – подразумевало сохранение высшей власти Рима, верховного права собствен-
ности и распоряжения территорией.
Относительно мавретанских царств, даже восточных, расположенных на бывших
нумидийских землях, ситуация представала в ином свете. Здесь обоснование права
верховной собственности Рима было более зыбким. В результате, римскими правя-
щими кругами предпринимается ряд усилий для сближения позиций мавретанских
и нумидийских царей в этой области21. Не будучи увереными в направлении даль-
нейшего развития ситуации, не имея значимого представительства своих поселенцев
в мавретанских городах, не обладая твердыми юридическими основаниями для
предъявления прав на западные территории и не располагая в рассматриваемое время достаточными возможностями, римляне могли стремиться к созданию любых, хотя
бы чисто формальных, обоснований своих претензий на мавретанские земли.
Примечания
1 См., напр., Brett M., Fentress E. The Berbers. Oxford, Cambridge (USA), 1996. P. 47–48, 50.
2 Kotula T. Afryka Polnocna w starozytnosci. Wroclaw, 1972. P. 124–126.
3 Leveau Ph. La fin du royame Maure // BACTHS. Nouvelle serie. № 17. Fasc. B. Paris, 1984. P. 316–317. В ходе
постепенного перехода римской политики во II–I вв. до н.э. от системы косвенного к системе прямого
подчинения (по этому вопросу см., Егоров А.Б. Римское государство и право. СПб., 2006. С. 57).
4 Юба II (годы правления – 25 г. до н.э. – 23/24 г. н.э.) – первый представитель нумидийской династии,
поставленной римлянами в воссозданном в последней трети I в. до н.э. Мавретанском царстве.
5 Leveau Ph. La fin du royame Maure // BACTHS. Nouvelle serie. № 17. Fasc. B. Paris, 1984. P. 316–317.
6 Cic., De agr., II, XXII, 58. В консульство Г. Аврелия Котты (75 г. до н.э.), добавляет Цицерон, была сдела-
на попытка укрепить права нумидийского царя посредством заключения соответствующего договора.
Однако этот договор не был утвержден решением народа.
7 С наибольшей определенностью в этот период вопрос верховенства Рима был сформулирован, вероятно,
Саллюстием в речи Адгербала к римскому сенату. – Sall., Jug., 14, 1–2; 8.
8 Whittaker C.R. Land and labour in North Africa // Whittaker C.R. Land, city and trade in the Roman Empire.
Aldershot, 1993. P. 334, 340–341.
9 Об этом, как о характерной черте в действиях римлян, пишет Ф. Леве – Leveau Ph. La fin du royame Maure //
BACTHS. Nouvelle serie. № 17. Fasc. B. Paris, 1984. P. 320.
10 Сифак – соперник Масиниссы, правитель масесилов. Во время II Пунической войны в конечном итоге
поддержал Карфаген, был пленен римлянами, территории его царства составили западные районы объеди-
ненной Нумидии.
11 По римскому праву, вся земля и имущество побежденных становились римской общественной собст-
венностью. Даже в случае добровольной сдачи и подписания мирного договора часть имущества и земель
побежденного государства оказывалась подвластной Риму. См.: Альвар Х. Поверженные испанцы. Отно-
шение римлян к побежденным // ВДИ. 2005. № 2. С. 97, 100; Егоров А.Б. Римское государство и право.
СПб., 2006. С. 56–59; Колосовская Ю.К. Паннония в I–II веках. М., 1973. С. 58; Kotula T. Afryka Polnocna
w starozytnosci. Wroclaw, 1972. S. 112; Leveau Ph. La fin du royame Maure // BACTHS. Nouvelle serie. №
17. Fasc. B. Paris, 1984. P. 318.
12 В более поздний период, на рубеже эр, подобным образом описывает ситуацию Страбон. – Strab., XVII, 3, 12.
13 См.: Strab., VI, 4, 2; Tac., Ann., IV, 5.
14 Тингис активно участвовал в междоусобицах II в. до н.э. – Plut., Sert., IX, 3.
15 Cass. Dio, XLVIII, 45, 3. По-видимому, такая мера указывает также на существенное количество римских
граждан, проживавших в этом важном портовом городе. После получения римского права надписи на моне-
тах Тингиса становятся латинско-финикийскими (билингвами) либо чисто латинскими. – Mazard J. CNNM,
№№ 612–625.
16 Волнения в Тингисе начались в 40 г. до н.э., когда Богуд II с войском находился на Иберийском полуост-
рове с целью поддержки сторонников Антония. После потери царства он окончательно примкнул к против-
никам Октавиана, участвовал в битве при Акции, бежал и был убит в Мессении Агриппой (Strab., VIII, 4, 3;
Cass. Dio, L, 11, 3). Плутарх путает его с Бокхом II (Plut., Ant., LXI, 1).
17 В Цирте, столице Нумидии, уже во время Югуртинской войны число римских граждан было настолько
велико, что они смогли отбить атаку Югурты на город (Sall., Jug., 26, 2), а община так влиятельна, что
позднее принудила Адгербала открыть противнику городские ворота (Sall., Jug., 26, 1–2).
18 Монеты этого правителя (согласно классификации Ж. Мазара – №№ 103–106) чеканились в италийских
мастерских и содержат надписи на латыни, тогда как монеты, приписываемые Бокху Младшему (№№ 107–
117), были по всей вероятности выбиты в его честь местными городами. – Mazard J. Corpus nummorum
Numidiae Mauretaniaeque. Paris, 1955. P. 61–65.
19 По-видимому, Бокх II действительно отличался двойственной позицией. Не случайно многие помпеянцы
после поражения при Тапсе бежали в земли восточной Мавретании, и там оказывались в руках Публия
Ситтия (Cass. Dio, XLIII, 9, 5; 12, 2). Позднее же царь для поддержки помпеянцев послал на Иберийский
полуостров войска во главе с сыном (Cass. Dio, XLIII, 36, 1). В то же время, указание Аппиана на военную
помощь Бокха Младшего в борьбе с Карриной, испанским наместником Октавиана, может быть ошибоч-
ным (App., B.С., V, 26). Не исключено, что автор путает его с западномавретанским царем.
20 В 43 г. до н.э. Богуд II предоставляет убежище квестору Бальбу, присвоившему часть золота и сереб-
ра из испанских доходов казны (Cic., Fam., X, 32, 1). То есть, западномавретанский царь позволял себе
вольности, которые были бы недопустимы для Бокха II, которому следовало заботиться о восстановлении
своей репутации в мнении правящих кругов Рима.
21 Отражением этого процесса и следует, видимо, считать подчеркивание в литературных источниках,
начиная с «Югуртинской войны» Саллюстия (Sall., Jug., 14, 1; 111, 1), права собственности римлян на за-
воеванные земли (соответственно, права распоряжаться ими по своему усмотрению) и ограниченности
права пользования зависимых царей дарованными им территориями.
Список сокращений
App., B.C. – Аппиан. Гражданские войны.
Caes., B.C. – Цезарь. Записки о гражданской войне.
Cass. Dio – Дион Кассий. Римская история.
Cic. – Цицерон.
Ager. leg. II – Вторая речь о земельном законе народного трибуна Публия Сервилия Рулла.
Fam. – Письма к близким.
Flor. – Флор. Две книги эпитом римской истории.
Plut. – Плутарх. Сравнительные жизнеописания.
Sert. – Жизнеописание Сертория.
Ant. – Жизнеописание Антония.
Pol. – Полибий. Всеобщая история.
Sall., Jug. – Саллюстий. Югуртинская война.
Strab. – Страбон. География.
Tac., Ann. – Тацит. Анналы.
BACTHS – Bulletin archeologique du comite des travaux historiques et scintifiques.
Mazard J. CNNM – Mazard J. Corpus nummorum Numidiae Mauretaniaeque.
            [name_en] => ABOUT THE LEGAL ASPECTS OF THE RELATIONSHIP OF ROME WITH MAURITIAN NUMIDIAN KINGDOMS IN THE END OF III – THE SECOND THIRD OF I CENTURY. B.C.
            [annotation_en] => The defeat of Carthage in the II Punic War (218-201 BC) changed the political map of North Africa. With the support of Rome, there arose a vast Numidian kingdom under the leadership of Massinissa. In the period between the second and third Punic wars, the young kingdom grew at the expense of the territories of the Carthage state and contiguous territories. The western borders ran along the river Moulouya, in the east its territory stretched to Cyrenaica. After the destruction of Carthage by Scipio the Younger in 146 BC, on the former Punic lands was formed the Roman province of Africa, which led to the emergence of a common Roman-Numidian border.
            [text_en] => The defeat of Carthage in the II Punic War (218-201 BC) changed the political map of North Africa. With the support of Rome, there arose a vast Numidian kingdom under the leadership of Massinissa. In the period between the second and third Punic wars, the young kingdom grew at the expense of the territories of the Carthage state and contiguous territories. The western borders ran along the river Moulouya, in the east its territory stretched to Cyrenaica. After the destruction of Carthage by Scipio the Younger in 146 BC, on the former Punic lands was formed the Roman province of Africa, which led to the emergence of a common Roman-Numidian border.
            [udk] => 
            [order] => 1
            [filepdf_ru] => 25_ru.pdf
            [filepdf_en] => 25_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Роман Владимирович  ВОРОБЬЁВ
                            [author_en] => Roman V. Vorob’yov 
                        )

                )

        )

    [1] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 26
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => ГУСИТСКАЯ ЭПОХА В ЗЕРКАЛЕ ОДНОЙ СУДЬБЫ («РУССКИЙ ГУСИТ» КНЯЗЬ ФРИДРИХ ОСТРОЖСКИЙ)
            [annotation_ru] => Князь Фридрих Острожский, «известный гуситский партизан», как его метко
охарактеризовал польский историк XIX века1 – персонаж, по-своему заметный в ис-
тории гуситской эпохи, его имя вскользь упоминается на страницах специальных
и популярных исторических трудов. Специального исследования о нем нет, но име-
ется ряд пристрастных и идеологически окрашенных оценок. Для одних он – наи-
более примечательная, исключительная фигура среди русских участников гусит-
ской революции, воплощение якобы существовавшей уже в XV в. славянской
солидарности, искренне верующий православный человек, глубоко переживавший
несправедливое осуждение Яна Гуса и Иеронима Пражского2. С его именем связа-
но возникновение курьезной легенды о неком моравском «Сталинграде», в которой
освобождение осажденного Бржецлава таборитским войском в 1426 г. изображается
как решающая битва, обеспечившая гуситам контроль над всем моравским марк-
графством.
            [text_ru] => Князь Фридрих Острожский, «известный гуситский партизан», как его метко
охарактеризовал польский историк XIX века1 – персонаж, по-своему заметный в ис-
тории гуситской эпохи, его имя вскользь упоминается на страницах специальных
и популярных исторических трудов. Специального исследования о нем нет, но име-
ется ряд пристрастных и идеологически окрашенных оценок. Для одних он – наи-
более примечательная, исключительная фигура среди русских участников гусит-
ской революции, воплощение якобы существовавшей уже в XV в. славянской
солидарности, искренне верующий православный человек, глубоко переживавший
несправедливое осуждение Яна Гуса и Иеронима Пражского2. С его именем связа-
но возникновение курьезной легенды о неком моравском «Сталинграде», в которой
освобождение осажденного Бржецлава таборитским войском в 1426 г. изображается
как решающая битва, обеспечившая гуситам контроль над всем моравским марк-
графством. При этом большой ключ на бархатной подушке вручил Прокопу Голому
сам командир защитников – князь Фридрих3. А для других он – продажный наемник,
«восточный князь с пустыми карманами», из корыстных соображений сотрудничав-
ший с гуситами4.
Действительно, князь Фридрих из Острога прошел через историю гуситской Че-
хии и соседних стран таким замысловатым зигзагом, что прежде чем проследить этот
головокружительный слалом, когда его имя то появляется в источниках, то исчезает
на многие годы, а затем вновь всплывает, но уже в иной роли, на другой стороне бар-
рикады или в третьем государстве, необходимо, хотя бы в грубом наброске, пред-
ставить себе основные вехи развития гуситского движения и чешской реформации
в контексте центрально-европейских реалий 20–30-х гг. XV столетия. 
Гуситская революция и чешская реформация выросли из затяжного кризиса позд-
несредневековой Европы XIV–XV вв., вызванного комплексом экономических, со-
циальных, политических, культурно-исторических факторов и нашедшего наиболее
яркое проявление в упадке церковной организации западного христианства и в стрем-
лении ее реформировать на базе евангельских принципов. В официальных церков-
ных структурах к началу XV в. возобладало представление о том, что реформу церк-
ви «во главе и членах» призван осуществить собор, т.е. форум представителей
церковных институтов, интеллектуальной и политической элиты европейского духо-
венства, перед авторитетом которого должна была склониться папская власть. Со-
борное движение представляло собой модель реформы церкви «изнутри», поскольку
исходило из того, что право принимать решения о путях реформы может только
духовенство, в определенной степени учитывающее интересы светской власти,
представленной римским императором и другими христианскими монархами.
Чешская реформация также зародилась в рамках «ученой критики церкви». Одна-
ко за сравнительно короткий период гуситское понимание реформы, сформулиро-
ванное магистрами Пражского университета Яном Гусом и Якоубеком из Стржибра,
получило мощный отклик во всех слоях чешского общества. Краеугольным камнем
гуситской теории стал принцип «божьего закона», изложенного в Библии, который
на практике означал следование примеру Христа и возвращение к «апостольским»
нормам, которыми руководствовалась раннехристианская церковь. Главная причина
упадка римской церкви и социального кризиса усматривалась в светской власти ду-
ховенства и церковной собственности. При этом гуситские идеологи не испытывали
иллюзий относительно способности духовенства добровольно отказаться от власти
и имущества. Право и обязанность осуществить реформу возлагались на государя
и дворянство, а при определенных условиях, и на население города и деревни. Не слу-
чайно нарастающее гуситское движение спонтанно избрало своим символом чашу
причастия. Причащение мирян под обоими видами (хлебом и вином из чаши), теоре-
тически обоснованное Якоубеком из Стржибра, было главным признаком, который
объединял гуситов всех направлений и одновременно отличал их от католиков, при-
чащавшихся только хлебом. По своей сути «чаша» выражала нарастающий процесс
секуляризации: при богослужении мирянин уравнивался в правах со священником.
Понятно, что отмеченные принципы гуситской теории и практики создавали
предпосылки для реформы церкви «извне» и широкого социально-активного дейст-
вия, катализатором которого стала гибель Яна Гуса и Иеронима Пражского, сожжен-
ных на костре по приговору Констанцского собора. Летом 1419 г. гуситское движе-
ние переросло в революцию.
При этом чешское общество раскололось по всей шкале социальной структуры на
два параллельных блока: гуситов и католиков. Важно подчеркнуть, что поляризация
произошла не между отдельными сословиями, социальными слоями и группами,
а внутри них. Поэтому было бы существенным упрощением объяснять непосредст-
венные мотивы участия в гуситском движении только экономическими и политиче-
скими интересами. Конечно, их нельзя сбрасывать со счетов, но определяющим было
внутреннее убеждение индивидуума, его понимание христианской веры и осознание
необходимости реформы.
Несомненно, что в исторической ретроспективе, с многовековой дистанции си-
туация выглядит несколько иначе. Гуситская революция имела широкую социальную
базу, но объективно ее программа наиболее отвечала интересам бюргерства. Ее ве-
дущей силой были королевские города, которые стремились получить доступ к поли-
тической власти. Высшее и низшее дворянство привлекал секуляризационный аспект гуситской программы. Часть панства стремилась избавиться от амбициозного конку-
рента в лице духовенства и добиться решающей роли в управлении государством.
Многочисленная низшая шляхта также добивалась участия в общественной жизни
королевства, и именно в напряженной революционной атмосфере пришло ее время.
Земане, паноши и владыки получили возможность продемонстрировать свои полити-
ческие и военные способности, реализовать личные амбиции как в рядах гуситов, так
и на стороне католиков. Естественно, что наиболее преданных сторонников и пламен-
ных проповедников идея реформации нашла среди чешского духовенства: универси-
тетских интеллектуалов, части приходского клира, беглых монахов и «священническо-
го пролетариата», которому нечего было терять в процессе секуляризации. Наконец
и зависимые крестьяне со значительными симпатиями отнеслись к идеалам реформы
и прямо участвовали в гуситском движении. Впервые в чешской истории крестьянст-
во выступило как активная социальная сила.
Итак, гуситская революция в 1419–1420 гг. вступала в свою кульминационную
фазу как движение социально разнородное и внутренне сложно структурированное.
Тем не менее, на Чаславском сейме 1421 г. произошло объединение всех гуситских
сил на базе общей программы «Четырех пражских статей», которая постулировала
«божий закон» в качестве не только высшей религиозной, но и светской нормы
в сфере государства, права, политики, культуры и морали, обязательной для всех без
различия пола, происхождения, сословия и имущественного положения. Конкретные
требования программы предусматривали свободную проповедь слова божьего, при-
чащение мирян под обоими видами, как необходимого условия спасения души, секу-
ляризацию церковного имущества и ликвидацию светской власти духовенства, а также
бескомпромиссное искоренение всех «смертных грехов», т.е. отступлений от еван-
гельских принципов в гуситском понимании «божьего закона».
Эту программу гуситы намеревались реализовать не только на территории Чеш-
ского королевства, но и во всем христианском мире. Идеи чешской реформации из-
начально имели наднациональный, универсалистский характер, что не исключало,
однако и выраженного чешского мессианизма, представления о том, что именно чехи
являются тем избранным народом, которому Бог открыл истинные правила христи-
анской жизни.
Хотя Четыре пражские статьи в суммарном виде отражали основные принципы
чешской реформации, но их интерпретации внутри гуситского лагеря существенно
варьировались, поскольку гуситы в ходе революции разделились на несколько глав-
ных конфессионально-политических направлений, которые при необходимости со-
трудничали, но одновременно и соперничали в борьбе за гегемонию. В конце 20 –
начале 30-х гг. XV в. политическая сцена несколько стабилизировалась, и расстанов-
ка сил выглядела следующим образом.
На левом фланге находились радикальные гуситские объединения: табориты и си-
роты, которым принадлежала решающая роль в жизни страны. Таборитский союз был
весьма последовательным в религиозной сфере, стремился приблизить повседневную
жизнь к библейскому образцу, подверг существенной ревизии догматику и литурги-
ческую практику в соответствии с критериями «божьего закона» и создал собственную
церковную организацию, практически независимую от римской церкви. Влиятел ь-
ные позиции в жизни союза принадлежали гуситскому духовенству, выдвинувшему
группу идеологов во главе с Микулашем Бискупцом из Пельгржимова, взгляды к о-
торых представляли собой симбиоз учения Яна Гуса и Якоубека из Стржибра с н а-
родным еретичеством. Политические лидеры Табора, среди которых доминировала
личность Прокопа Голого (Великого), в своей тактике отдавали предпочтение комби-
нации военного и политического давления. Территориально сфера влияния таборитов охватывала в основном южную и юго-
западную Чехию, при этом они контролировали и ряд стратегически важных пунктов
в других чешских краях, в Моравии, Силезии и на словацких территориях Венгерско-
го королевства. Структурно таборитский союз представлял собой своеобразную кон-
федерацию, отдельные элементы которой сохраняли значительную самостоятель-
ность и соперничали между собой. В частности, значительное место в рамках союза
принадлежало собственно городу Табор, но под его прямым контролем находилась
только ближайшая округа. Автономное положение занимало объединение королев-
ских городов с центром в Писеке. Союзниками Табора выступали, по убеждению или
против своей воли, многие представители южно-чешского панства и низшей шляхты.
В любом случае, союзнические отношения с таборитами, давали им возможность
сохранить свои владения и с выгодой для себя участвовать в военных походах.
Наиболее влиятельной военной и политической силой таборитского союза явля-
лась «полевая община», сформировавшаяся в 1424–1426 гг. Во главе полевого брат-
ства стоял в качестве «духовного администратора» выдающийся политик и дипломат
священник Прокоп Голый. Ядро братства образовывало постоянное войско (4000–
6000 воинов), подчиненное верховному гетману. Под прямым контролем полевой
общины находился ряд городов Чехии и гарнизонов в соседних странах.
Почти таким же мощным был и восточно-чешский гуситский союз, созданный
Яном Жижкой, за которым после его смерти закрепилось название сиротского брат-
ства. Если табориты отличались радикализмом в религиозной сфере, то конфессио-
нально более консервативные сироты были бескомпромиссны в политическом отно-
шении. Их вожди отдавали безусловное предпочтение насильственным действиям и,
по примеру Жижки, оставляли за собой право карать каждого, кто, по их мнению,
отступал от «истин» Четырех пражских статей.
Сфера влияния сиротского союза находилась в восточной и северо-восточной Че-
хии (Градец Кралове, Часлав, Колин и другие города; с 1429 г. – Новое Место Праж-
ское). Главная заслуга в ее создании и расширении принадлежала постоянному поле-
вому войску, насчитывавшему от 2000 до 4000 воинов. Во главе полевого братства
стояли так же, как у таборитов «духовный администратор» и верховный гетман. Си-
роты также имели гарнизоны в Чехии, Моравии и Словакии.
Подобно таборитскому объединению, восточно-чешский союз являлся конфеде-
рацией городов и дворянства при решающей роли полевого братства, но в отличие от
Табора здесь позиции шляхты были существенно сильнее, а влияние гуситского ду-
ховенства значительно меньшим.
На начальном этапе революции наиболее влиятельным гуситским объединением
был пражский союз, с которым сотрудничала значительная часть гуситского дворян-
ства. В отличие от таборитской и восточно-чешской «федераций», Прага строила
свой городской союз на централистском принципе, узурпировав права короны, но
внутренняя борьба постепенно снижала его значение. Падение диктатуры пражских
радикалов во главе с Яном Желивским в 1422 г. привело к власти консервативных
гуситов, идеологически представленных частью университетских магистров, которые
признавали Четыре пражские статьи, но при этом стремились к достижению быстро-
го консенсуса с римской церковью и были готовы идти на принципиальные отступ-
ления от гуситской программы. Политическая стабилизация режима правого крыла
была связана с именем князя Зигмунда Корибута (Корибутовича), племянника ве-
ликого князя литовского Витовта, впервые появившегося в Чехии в апреле 1422 г.
в рамках дипломатических шагов, связанных с попытками реализовать идею пол ь-
ско-литовской кандидатуры на чешском троне. В июле 1424 г. Корибут по собственной инициативе вновь прибыл в Чехию с польско-литовско-русской дружиной и встал
во главе пражского гуситского союза. Дрейф консервативного пражского крыла к бло-
ку с католическим лагерем привел к перевороту в апреле 1427 г., который вернул
столицу королевства в руки умеренных гуситов. В политическом отношении это при-
вело к фактическому распаду союза и долговременному отказу от самостоятельной
политической линии. Новое Место примкнуло к сиротам, а староместские лидеры
стремились опереться на поддержку таборитского полевого братства. Однако в рели-
гиозной сфере Прага сохранила самостоятельность, что являлось безусловной заслу-
гой магистра Яна Рокицаны, главного идеолога «центристского» направления в гу-
сизме. Рокицана прочно стоял на позициях Четырех пражских статей в умеренной
трактовке. Он стремился к компромиссу с католической церковью, но при условии
взаимных уступок и сохранения основного ядра гуситской программы. С другой
стороны, выступая непримиримым критиком радикальной идеологии, он был готов
к политическому взаимодействию с таборитами и сиротами. Такая политика долгое
время обеспечивала тесное и успешное сотрудничество левого крыла и гуситского
«центра».
Католический лагерь в Чешском королевстве к началу 30-х гг. XV в. находился
в затяжной и глубокой «обороне», хотя католикам и удавалось удерживать компакт-
ные территории на западе страны (Пльзеньский край) и в южной Чехии (владения
Ольдржиха из Рожмберка и Ческе Будейовице). Ситуация в других землях Чешской
короны выглядела иначе. Верхняя и Нижняя Лужицы, большинство силезских кня-
жеств и королевский город Вроцлав заняли однозначно антигуситскую позицию,
признавая Сигизмунда Люксембургского законным чешским королем и главой зе-
мель Чешской короны. Большой сложностью отличалась обстановка в Моравии.
Крупнейшие города маркграфства (Брно, Оломоуц, Зноймо, Иглава), в которых пре-
обладало немецкое население, активно выступили на стороне католического лагеря.
Крестьянско-плебейское течение осталось в истории моравского гусизма лишь крат-
ким эпизодом, а его специфику определило доминирующее положение дворянства.
При этом одна часть гуситской шляхты действовала совместно с чешскими ради-
кальными союзами и их гарнизонами в Моравии, а другая сотрудничала с католика-
ми в местных органах власти, установленных Сигизмундом Люксембургом и Альб-
рехтом Габсбургом. Ситуацию осложняла своеобразная, действовавшая на свой страх
и риск группа «иноземных» гуситов литовского, польского, русского, а в последствии
и словацкого происхождения, большинство из которых появилось в чешских землях
вместе с Зигмундом Корибутом.
Так или иначе, предложенная упрощенная схема показывает, что при всех успехах
гуситам не удалось полностью подчинить своему контролю даже территорию чеш-
ского королевства, не говоря уже о других землях короны святого Вацлава. Гуситы
были убеждены в самоочевидности «спасительных истин» Четырех пражских статей
и уделяли большое внимание пропаганде своих идей, неустанно добивались органи-
зации авторитетной публичной дискуссии, в которой они намеревались доказать
свою правоту всему христианскому миру. Но в условиях враждебного окружения
и непримиримого отношения католической церкви к «чешским еретикам» стало оче-
видным, что судьба революции неизбежно будет решаться на поле боя.
В 1420–1422 гг. объединенные гуситские силы успешно отразили внешнюю ин-
тервенцию. Стратегия насильственной реализации общеобязательного вероучитель-
ного кодекса продемонстрировала свою эффективность, и приверженцы «закона
божьего» превратились в «божьих воинов», без колебаний проливавших свою и чу-
жую кровь за открывшиеся им истину и идеалы.
Последовали ожесточенные столкновения с чешскими противниками чаши, кото-
рые обеспечили распространение гуситской программы на большей части королевст-
ва. Затем нараставшие противоречия привели к вооруженному конфликту внутри
гуситского лагеря, победителями которого к концу 1424 г. стали радикальные тече-
ния, опиравшиеся на постоянные войска полевых братств. В июне 1426 г. объеди-
ненные войска гуситских союзов одержали убедительную победу над войсками като-
лических интервентов из Саксонии и Мейсена в битве при Усти-над-Лабем. Летом
1427 г. был организован третий крестовый поход против «чешских еретиков», но па-
ническое бегство крестоносцев от Тахова заставило католическую Европу надолго
отказаться от попыток вооруженным путем подавить гуситское движение.
Гуситы переходят в наступление и переносят боевые действия за пределы чешского
королевства. Первые заграничные походы были предприняты уже в 1425–1426 гг.,
но регулярный характер приобрели с 1428 г. Цели продуманной и систематической
стратегии зарубежных рейдов, творцом которой вероятно был вождь таборитского
полевого братства Прокоп Великий, не были однозначными. С одной стороны, это
были превентивные военные операции с целью предотвратить вторжения иностран-
ных армий в Чехию и создать опорные пункты на территории противника. Нельзя
сбрасывать со счетов идеологические и пропагандистские мотивы: распространение
гуситского учения, стремление силой принудить католическую церковь к перегово-
рам и к публичному обсуждению «евангельских правд». Однако основная причина
перехода к наступательной стратегии крылась в общем военно-политическом и эко-
номическом положении, главной проблемой которого стало содержание профессио-
нальных полевых войск. По самым приблизительным подсчетам на это требовалось
в пересчете от 8 до 15 тонн чистого серебра ежегодно! А кроме полевых войск суще-
ствовали еще дружины гуситских и католических феодалов, а также воинские фор-
мирования отдельных городов. Гуситские союзы просто не располагали такими сред-
ствами, позднесредневековая экономика не давала возможности содержать тысячи
людей, для которых война стала постоянной или временной профессией.
Существовали два возможных выхода из такой ситуации. Можно было по-
прежнему рассчитывать на внутренние ресурсы и еще более обескровить чешскую
экономику, но это противоречило здравому смыслу и вело страну к катастрофе. Осо-
бенно опасной была практика так называемых «гольдов», т.е. насильственных рек-
визиций у крестьян (невзирая на их конфессиональную принадлежность) денег,
продовольствия и фуража, которая грозила поставить сельское население против ре-
волюции. Поэтому гуситские политики избрали иной вариант и решили организовать
заграничные военные походы, которые должны были обеспечить как содержание
полевых войск за счет противника, так и прорыв экономической блокады.
В январе-мае 1428 г. табориты и сироты при поддержке пражских и моравских от-
рядов предприняли большой поход в Силезию. Пройдя через Моравию, они вторглись
на словацкие территории венгерского королевства, сожгли предместья Прессбурга
(Братиславы), а затем повернули на север, неожиданно появившись в Силезии. Ис-
пользуя фактор внезапности, гуситы захватили ряд городов, осадили Вроцлав и с бо-
гатой добычей вернулись в Чехию.
Под рождество 1429 г. началась крупнейшая заграничная экспедиция соединен-
ных гуситских армий. Пятью колоннами Прокоп Голый повел войска через Мейсен,
Франконию в Верхний Пфальц к Нюрнбергу. Имперские города и князья, не решаясь
вступить в бой, уплачивали огромные суммы выкупов. Курфюрст Фридрих Гогенцол-
лерн заключил перемирие с гуситами в замке Бехаймштайн и обязался организовать
свободную дискуссию о гуситской программе в Нюрнберге. В феврале 1430 г. побе-
доносные гуситские войска возвратились в Прагу.
мирное решение чешского вопроса. Впервые
в истории католическая церковь была вынуждена пойти на равноправные переговоры
с закоренелыми еретиками.
Тем временем (октябрь–ноябрь 1431 г.) табориты и сироты вторгаются в Слова-
кию. При разделе добычи возникли противоречия, и табориты во главе с Прокопом
Голым возвратились в Чехию. Сиротский гетман Ян Чапек из Сан продолжал опера-
ции в Поважье и в конечном итоге попал в безвыходную ситуацию. Полевые войска
сирот в тяжелых арьергардных боях были практически разгромлены венгерской ар-
мией, потеряв две трети воинов.
В 1432–1433 гг. проходят сложные, и пока безрезультатные переговоры между
представителями гуситских союзов и Базельским собором. В истощенной многолет-
ней войной Чехии явное преобладание получают мирные настроения, но заграничные
экспедиции радикальных братств продолжаются с роковой неизбежностью, которая
обуславливалась самим фактом существования профессиональных полевых войск.
Весной и летом 1433 г. табориты предпринимают вторжение в северную Слова-
кию, захватывая богатые спишские города, а сироты успешно воюют на службе
у польского короля против Тевтонского Ордена. Тем не менее, полевые войска ока-
зываются во все более усиливающейся политической изоляции, являясь главным
препятствием мирного урегулирования отношений с католической Европой. Созда-
ется коалиция умеренных гуситов и чешских католиков, которая наносит радикаль-
ным братствам решающее поражение в битве у Липан 30 мая 1434 года5.
Липанами не завершилась гуситская эпоха и не закончилась история чешской ре-
формации. Решающие позиции в стране заняло умеренное гуситское крыло, которое
через два года добилось компромиссного соглашения с императором Сигизмундом
и Базельским собором и сумело отстоять основные завоевания гуситской революции.
Впереди была «Подебрадская эпоха» и Кутногорский религиозный мир 1485 г., а также
последующая эволюция гусизма в его утраквистской и чешско-братской версиях
вплоть до исторической встречи с европейской Реформацией XVI столетия.
Нет необходимости останавливаться подробно на этих процессах и событиях, по-
скольку они не имеют прямого отношения к нашему герою, авантюрные похождения
которого будут теперь, надеюсь, более понятными, хотя сложности возникают уже
просто при употреблении его имени. Существует устойчивая тенденция называть
князя Фридриха Федором. Например, П. Чорней, пишет о князе Федоре из Острога,
которого «в Чехии и Моравии, кто знает почему, называли Фридрихом, а в землях
польско-литовской унии Федько»6. Действительно, немецкое имя для русского по про-
исхождению кажется необычным, но это не должно нас смущать. Имя «Фридрих»,
хотя и не часто, но встречается в русско-литовской генеалогии7. Как увидим, в источ-
никах любого происхождения он всегда выступает как Fridrich (Fredericus, Fridericus,
Fryderyk), и сам всегда так подписывается. Здесь приведем только один пример. Хро-
ника Яна Длугоша четко различает князя Русского Фридриха и Федька (Теодора)
из Острога8. Это два разных человека. Их отождествление, хотя и выглядит заманчи-
во, поскольку они были современниками и использовали сходные предикаты («Ост-
рожский», «из Острога»), но ведет по ложному пути. Упомянутый Федько из Острога – весьма загадочный персонаж, в представлениях о котором царит полный хаос. Поль-
ские и часть украинских историков считают, что речь идет о князе Федько Несвиж-
ском, а в кругах специалистов по генеалогии десятилетия не утихает затяжной спор
о правомерности отождествления Федька Несвижского с литовским князем Федором
Корибутовичем – родным братом известного Зигмунда Корибута!9 Наконец, сопос-
тавление хронологии упоминаний в источниках позволяет хотя бы в одном случае
констатировать, что потенциальные «сиамские близнецы» одновременно находились
в разных местах. В апреле–мае 1434 г., когда Фридрих Острожский предпринял по-
ход на Дунаец и Липтов, Федько с татарскими отрядами готовился в очередной раз
вторгнуться на русско-литовское Подолье10.
Неправомерным представляется и бытующее до сих пор мнение, отождествляю-
щее Фридриха Острожского с крупным волынским магнатом князем Федором Да-
ниловичем Острожским, права которого на Острог были закреплены Владиславом
Ягелло в 1386 г. В тридцатые годы XV в. ему было уже под семьдесят лет – возраст,
едва ли соответствовавший авантюрным похождениям в Чехии, Словакии и Польше,
которые связаны с именем князя Фридриха. Федор Данилович умер глубоким стар-
цем в киевском монастыре и был причислен к лику святых православной церкви. Это
заманчивый сюжет для исторического романа, но в реальности наш кондотьер вряд
ли мог надеяться на канонизацию11.
Думаю, что есть все основания в дальнейшем называть этого русского князя именно
Фридрихом и отказаться от стремления «русифицировать» его имя.
С родословной Фридриха связана еще одна проблема. Со времен Ф. Палацкого
однозначно принято считать, что он происходил из известного волынского рода кня-
зей Острожских12. Однако ситуация не так проста, как кажется. В последние годы на
Украине опубликованы фундаментальные труды по генеалогии княжеских династий
восточной Европы IX–XVI вв., в том числе и Острожских13. При их внимательном
изучении становится ясным, что для князя Фридриха практически нет места в генеа-
логическом древе Острожских. Стремление представить его как сына уже упоминав-
шегося Федора Даниловича выглядит неубедительно и ведет к появлению в генеалоги-
ческих таблицах фантастической «гибридной» фигуры Федора-Вацлава Острожского
или все к тому же, хотя и слегка затушеванному, отождествлению Фридриха с Федь-
ко Несвижским14. Дело в том, что генеалогическое изучение истории Великого кня-
жества Литовского связано с большими трудностями. Состояние источниковой базы
таково, что украинские ученые правомерно жалуются на «имперсональность» ли-
товско-польского периода своей истории15. Применительно к Острожским внимание
специалистов естественно концентрируется на фигурах крупнейших представителях
династии конца XV – XVI вв. – «некоронованных королей Руси», выдающихся полко-
водцев, меценатов и защитников православия. В то же время ранняя история рода
находится на уровне довольно туманных гипотез. Даже по поводу происхождения
Острожских существует несколько конкурирующих концепций. Одна из них выводит
их истоки от Галицкой ветви Рюриковичей через волынских Мономаховичей – Рома-
новичей, наследников Романа и Даниила Галицких (это соответствует родовой тра-
диции Острожских, так считал и Ф. Палацкий). Другая концепция говорит, что их
предками были турово-пинские Рюриковичи–Изяславичи, а третья настаивает на том,
что основатель рода Даниил из Острога (умер около 1366 г.) происходил из династии
литовских князей и был правнуком Гедимина16. Поэтому вполне возможно, что в хо-
де дальнейших исследований Фридрих Острожский обретет свое место в генеалогии
этой славной семьи. Тем более, что тому имеется ряд косвенных и прямых под-
тверждений. Не вызывает сомнений его княжеский титул. При этом очевидно, что речь идет о владетельном удельном князе: Фридрих часто подписывается как «божьей
милостью (dei gratia) князь Русский»17 (выделено – А.Р.). Именно Волынь представ-
ляла собой своего рода конфедерацию удельных княжеств, а многочисленный слой
титулованной аристократии, с присущей ему ментальностью «государей милостью
божьей», являлся носителем идеи суверенной государственности18. Сохранилось и прак-
тически бесспорное свидетельство принадлежности князя Фридриха к династии во-
лынских Острожских. В 1438 г. он выдал польскому королю Владиславу расписку
с печатью, на которой ясно виден герб князей Острожских19. Тем не менее, некото-
рые сомнения остаются. В источниках Фридрих почти всегда именуется «князем
Русским», «из Руси», и лишь в некоторых случаях к этому добавляется «Острож-
ский» или «из Острога». Сам титул «князь Русский» выглядит странно, поскольку
Острожские его не использовали. Геополитическое понятие «Русь» в это время отно-
силось скорее к Галиции (княжество или королевство Русское), вошедшей в состав
польских коронных земель, а не к Волыни, принадлежавшей Великому Княжеству
Литовскому. На титул «князя Русского» могли претендовать венгерские и польские
короли, боровшиеся за контроль над Галицией, но не удельный Острожский князь20.
Обращает на себя внимание и тот факт, что в документах к основному титулу Фрид-
риха иногда добавляется название владений, которые он в данный момент контр о-
лировал или которые находились у него в держании, например , «Фридрих, божьей
милостью князь из Руси, пан на Весели», «dux de Silina» и др.21. Поэтому не может
быть окончательно отброшено предположение Ладислава Госака, что титул «Ост-
рожский» следует выводить от моравского Острога, который определенное время
находился у Фридриха в держании22.
Много неясностей связано также с обстоятельствами и мотивами появления
Фридриха Острожского в Чехии. Длугош пишет, что он долгое время жил там, пере-
няв «образ жизни, язык и обычаи чешские». При этом вряд ли следует особенно до-
верять утверждению о том, что Фридрих бежал с родины из-за «разных преступле-
ний»23. Хорошо известно, что труд Я. Длугоша, при всех своих достоинствах, во
многих случаях отличается предвзятостью и необъективностью, переходящей в н е-
нависть ко всему «гуситскому». В тогдашней католической Европе сложился негатив-
ный стереотип «чешского еретика-гусита», в котором заметное место принадлежало и
представлению о том, что гуситская Чехия стала убежищем всевозможных крими-
нальных элементов24. Думаю, что у Фридриха могла быть более серьезная и реальная
мотивация, связанная, например, со спецификой наследственного права в русских
землях Литвы и Польши. Утратив в силу тех или иных причин право наследования,
князь становился «изгоем». Князь-изгой полностью выпадал из системы структури-
рованного общества, что означало для него личную катастрофу25. Не исключено, что
именно поэтому Фридрих не фигурирует в генеалогии Острожских. Свою роль могла
сыграть также целенаправленная политика литовских и польских государей по лик-
видации удельных княжеств, а также усиливающееся неравноправие православных
аристократических родов26.
Общепринято, что Фридрих Острожский прибыл в Чехию вместе с князем Зиг-
мундом Корибутом (имеется в виду второй период его активной деятельности в стране
1424–1427 гг.)27. Иногда его считают одним из «близких соратников» литовского
принца28. Действительно, логика событий с трудом допускает, чтобы русский князь
мог появиться в чешских землях иным путем. Безусловно, Зигмунд и Фридрих
вращались в одном кругу и лично знали друг друга29. Настораживает, однако то,
что источники практически не дают сведений о них и их сотрудничестве. Деятель-
ность Корибута в гуситской Чехии по преимуществу связана с Прагой, а Фридриха – с радикальными братствами. Очевидно, что Фридрих Острожский не имел отноше-
ния к ключевым для Сигизмунда Корибута событиям. Мы ничего не знаем о его уча-
стии в известных событиях 1427 г., связанных с неудавшейся попыткой переворота
в Праге, предпринятой Корибутом. Он никак не проявил себя в польско -чешских
контактах в тридцатые годы XV в., активным посредником в которых выступал князь
Зигмунд. Они не участвуют совместно в военных походах. Наконец, Фридрих не был
с Зигмундом в роковой для последнего битве у Вилькомира 1435 г. Единственная
специальная монография, посвященная Зигмунду Корибутовичу, не приносит ника-
ких новых данных в этом отношении30. Принятое ранее мнение об участии князя
Русского в составе войск Корибута в битве при Усти 1426 г. в свете новейших иссле-
дований может быть поставлено под сомнение31. Сохранилось, правда, не совсем яс-
ное упоминание в письме Альбрехта Австрийского к польскому королю от 1428 г.
о том, что «Зигмунд и Фридрих, князья литовские», объединились с чешскими ерети-
ками и вновь укрепились в некоторых местечках по соседству с маркграфством мо-
равским32. Но это сообщение не является доказательством о совместной военной экс-
педиции. Эти обстоятельства, а также, как увидим, весьма специфические отношения
Фридриха из Острога с королем Сигизмундом Люксембургом и его окружением, дают
некоторые основания говорить о возможности его появления в Чехии через Галицию
и Червонную Русь, где у венгерских королей были вполне конкретные интересы33.
Так или иначе, но первое достоверное упоминание о нем в чешских источниках
относится к 1424 г. и содержится в городской книге Чешского Брода. Фридрих Ост-
рожский мог быть некоторое время гетманом в этом городе или в принадлежавшем
к сиротскому братству Чаславе34.
Здесь мы впервые сталкиваемся с характерной для русского князя особенностью
быть одновременно в нескольких местах. Известно, что в южно-моравском городе
Бржецлаве в 1426 г. стоял гуситский гарнизон, который в августе был осажден авст-
рийским эрцгерцогом Альбрехтом Габсбургом. Табориты Прокопа Голого в ноябре
этого года пришли на помощь осажденным, а затем перенесли военные действия
на территорию Австрии35. При этом в источниках Фридрих Острожский упоминается
в качестве одного из гетманов бржецлавского гарнизона наряду с известным табо-
ритским священником Бедржихом из Стражнице36. Но в знаменитой «Песне о битве
при Усти» (Pìseň o bitvě před Ústìm) также говорится, что «князь Фридрих Русский»
был активным участником этого сражения в июне 1426 года37. Ряд исследователей,
исходя из этого, совершенно логично полагали, что Фридрих не мог находиться
в Бржецлаве до битвы у Усти над Лабем, а, скорее всего, пришел позже вместе с та-
боритами и был назначен на гетманскую должность непосредственно Прокопом Го-
лым38. Однако весьма убедительная гипотеза П. Чорнея о позднем происхождении
«Песни» (в последней трети XVI в.) ставит под сомнение ее достоверность как исто-
рического источника, в том числе и конкретные имена участников битвы, которыми
изобилует этот памятник и которые больше соответствуют политическим реалиям
периода борьбы за «Чешскую конфессию», чем эпохе гуситской революции39. Если,
таким образом, единственное свидетельство об участи Фридриха Острожского в бит-
ве при Усти утрачивает репрезентативность, следовательно он вполне мог находить-
ся в Бржецлаве уже с момента его захвата гуситами (начало 1426 г.). Фридрих вместе
с Бедржихом из Стражнице принимал участие в тайных контактах с земским марша-
лом Нижней Австрии графом фон Майссау, которые начались еще до взятия Бржец-
лава гуситскими войсками и способствовали неудаче операций Альбрехта Габсбург-
ского в Моравии. В 1427 г. Альбрехт предал маршала суду по обвинению в тайном
сговоре и пособничестве Бедржиху из Стражнице и Фридриху из Острога. Сохранилось свидетельство о том, что оба гуситских гетмана были крайне обеспокоены аре-
стом маршала40. Примечательно также, что в период гетманства Фридриха Острож-
ского все окрестности Бржецлава и даже некоторые нижнеавстрийские земли были
охвачены системой так называемых «holdů», которая давала достаточные финансо-
вые средства на содержание бржецлавского гарнизона41.
Весной 1428 г. Фридрих еще был гетманом в Бржецлаве и принимал активное
участие в походе гуситских войск в Словакию и Силезию, являясь одним из «стар-
ших войск таборских и сиротских». В этом качестве он подписывает как «Fredericus
dei gracia dux Russie alias Ostroch» охранную грамоту, выданную представителям го-
рода Мюнстерберга 22 марта 1428 года42. Однако вскоре князь резко меняет ориента-
цию и оказывается на службе у короля Сигизмунда!
Согласно сохранившимся записям
            [name_en] => THE HUSSITE ERA IN THE MIRROR OF ONE FATE ("THE RUSSIAN HUSSITE" PRINCE FRIEDRICH OSTROGSKY)
            [annotation_en] => Prince Friedrich Ostrozhsky, the "famous Hussite partisan", as he was aptly described by a Polish historian of the 19th century - a character that is very noticeable in the history of the Hussite era, whose name is casually mentioned in the pages of special and popular historical works. There is no special research about him, but there are a number of biased and ideologically colored assessments. For some, he is the most remarkable, exceptional figure among the Russian participants of the Hussite revolution, the embodiment of a Slavic solidarity, allegedly existing in the 15th century, a sincerely believing Orthodox man deeply experiencing the unjust condemnation of Jan Hus and Jerome of Prague. His name is associated with the appearance of a curious legend about a certain Moravian "Stalingrad," in which the liberation of the besieged Břeclav by the Taborish army in 1426 is portrayed as a decisive battle that provided the Hussites with control over all the Moravian margrave.
            [text_en] => Prince Friedrich Ostrozhsky, the "famous Hussite partisan", as he was aptly described by a Polish historian of the 19th century - a character that is very noticeable in the history of the Hussite era, whose name is casually mentioned in the pages of special and popular historical works. There is no special research about him, but there are a number of biased and ideologically colored assessments. For some, he is the most remarkable, exceptional figure among the Russian participants of the Hussite revolution, the embodiment of a Slavic solidarity, allegedly existing in the 15th century, a sincerely believing Orthodox man deeply experiencing the unjust condemnation of Jan Hus and Jerome of Prague. His name is associated with the appearance of a curious legend about a certain Moravian "Stalingrad," in which the liberation of the besieged Břeclav by the Taborish army in 1426 is portrayed as a decisive battle that provided the Hussites with control over all the Moravian margrave.
            [udk] => 
            [order] => 2
            [filepdf_ru] => 26_ru.pdf
            [filepdf_en] => 26_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Александр Валентинович  РАНДИН
                            [author_en] => Aleksandr V. Randin 
                        )

                )

        )

    [2] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 27
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => КАТОЛИЦИЗМ И «ПРОТОНАЦИОНАЛИЗМ» ВО ФРАНЦИИ КОНЦА XVI ВЕКА (ПАМФЛЕТ Ф. ПИЖЕНА «ОСЛЕПЛЕНИЕ И НЕРАЗБОРЧИВОСТЬ ПОЛИТИКОВ»)
            [annotation_ru] => Задача этой статьи – рассмотреть как в католической мысли раннего Нового време-
ни взаимодействовали христианские и «протонациональные» дискурсы. Мы это сде-
лаем на примере одного из характерных сочинений консервативно-католического
лагеря во Франции в конце XVI века (сторонники католической Лиги, а еще точнее –
так называемой «испанской Лиги») – сочинения Франсуа Пижена «Ослепление и не-
разборчивость Политиков» («L‟aveuglement et grande inconsidérаtion des Politiques»)1.
Автор (?–1590) был священником, доктором теологии, кюре известного парижского
прихода св. Николая-на-Полях (Saint-Nicolas-des-Champs) в 1588–1590 гг., одним из
самых заметных проповедников радикальной католической партии, захватившей
власть в Париже в 1588 году2. Памфлет был опубликован в Париже, видимо, в 1589
году3. Исследований, посвященных именно Ф. Пижена и данному его сочинению,
кажется, не существует. Однако есть довольно многочисленные исследования о той
группе французских публицистов и религиозных деятелей, которую он представлял4.
            [text_ru] => Задача этой статьи – рассмотреть как в католической мысли раннего Нового време-
ни взаимодействовали христианские и «протонациональные» дискурсы. Мы это сде-
лаем на примере одного из характерных сочинений консервативно-католического
лагеря во Франции в конце XVI века (сторонники католической Лиги, а еще точнее –
так называемой «испанской Лиги») – сочинения Франсуа Пижена «Ослепление и не-
разборчивость Политиков» («L‟aveuglement et grande inconsidérаtion des Politiques»)1.
Автор (?–1590) был священником, доктором теологии, кюре известного парижского
прихода св. Николая-на-Полях (Saint-Nicolas-des-Champs) в 1588–1590 гг., одним из
самых заметных проповедников радикальной католической партии, захватившей
власть в Париже в 1588 году2. Памфлет был опубликован в Париже, видимо, в 1589
году3. Исследований, посвященных именно Ф. Пижена и данному его сочинению,
кажется, не существует. Однако есть довольно многочисленные исследования о той
группе французских публицистов и религиозных деятелей, которую он представлял4.
Но ни в одной из известных мне работ5 тексты, подобные памфлету Пижена, не раз-
бираются с той точки зрения того вопроса, который поставлен в данной статье. Во-
обще проблема потенциального (или актуального) конфликта между христианством
и дискурсами национальной и прото-национальной идентичности не ставится во фран-
цузской историографии, и этому есть объяснение: историки принимают как данное,
что в европейских культурах Средних веков представления о «нациях» складываются
как бы спонтанно, не вступая в противоречие с христианством. Однако сравнение
западного опыта с данными об аналогичных процессах в Византии и на Руси застав-
ляет задуматься, почему представления о христианских nationes органичны для като-
лических культур и не кажутся органичными для культур византийско-православного
круга6.
Ф. Пижена писал свой памфлет в остро кризисной ситуации, созданной религиоз-
ными войнами, гибелью Генриха III и переходом в протестантизм Генриха Наварр-
ского, единственного вполне легитимного наследника французской короны. В спорах о престолонаследии в католическом лагере сложились две группы: «рьяные католи-
ки», которые во имя сохранения чистоты веры отказывались признать права Генриха
Наваррского, и католики-политики», которые были готовы к компромиссу во имя
прекращения фактической гражданской войны. Одна из дилемм «рьяных католи-
ков» – это выбор между королем-протестантом (но – французом!) и королем-ка-
толиком (но – испанцем!)7. Иначе говоря, они столкнулись с проблемой выбора между
конфессиональной и «национальной» идентичностью страны8. Памфлет Ф. Пижена –
пример того, как эту проблему решали самые завзятые сторонники неприкосновен-
ности католической идентичности Франции.
Проблема, которая стоит за обращением к данной теме и данному сочинению, со-
стоит в следующем. Во-первых, нельзя считать оконченным спор о том, сложились
ли дискурсы модерного и современного национализма9 в XIX веке или они более или
менее органично продолжают средневековые традиции. И тут стоит обратить внима-
ние на «цену вопроса». Если все-таки окажется, что современные национализмы ге-
нетически и исторически восходят вовсе не к славной эпохе Французской револю-
ции, а к пользующимся дурной репутацией Средним векам, то нужно будет признать,
что современный мир, для которого немыслимо отказаться от идеи «национального»
государства, остается в этом отношении по-прежнему миром средневековым. Во-
вторых, если правы ученые, констатирующие, что национализм – это специфически
«европейский продукт» (Д. Лангевише)10, то нужно будет сделать и следующий шаг,
сравнивая «латинско-католическую» и «греческо-православную» Европу, а именно:
попробовать объяснить, почему в православных культурах прото-национальные дис-
курсы развивались не так, как на Западе11. В-третьих, обращение к сравнительным
аспектам предыстории национализма и генезиса национальных дискурсов показыва-
ет, что для того, чтобы понять, почему Европа (или, скорее, лишь «латинская» часть
Европы) породила «нации» и «национальные» государства, необходимо принять во
внимание то, как протонациональные дискурсы взаимодействовали с христианством
в западных и не-западных европейских культурах.
Таким образом, наша узко-частная задача – анализ взглядов Ф. Пижена на фран-
цузскую монархию, на католицизм, на Францию как natio – тесно связана с решением
большого научного вопроса о происхождении и природе современных национальных
и националистических дискурсов, как и с вопросом об отличии, в этом отношении,
российского исторического опыта от западноевропейского.
Чтобы выявить основные элементы и логику рассуждений французского публи-
циста, представим своего рода синопсис сочинения Ф. Пижена. Важные для нашего
анализа термины и понятия будут выделены курсивом.
В обращении к читателю Пижена говорит, что «грехи наши» привели к тому, что
ересь распространяется, вера убывает, церковь потрясена, королевство разлагается,
«народ» разорен12.
Первая глава открывается декларацией о том, что право и власть управлять той
или иной страной дается Богом, который – через «глас народный»! – поставляет пра-
вителя. И никакая власть не происходит не от Бога13. Примером этого правила явля-
ется и судьба Франции и французов: покуда «французы» (les François) сохраняли на-
божность, они имели и хороших королей; развратившись же и погрузившись во зло,
они обрели и скверных правителей14.
Однако Господь может и прервать линию наследования трона, новые правители
могут быть поставлены вместо прежних, и они будут «носить титул и имя королей
набожного народа, который есть их «избранный народ» («peuple special»)15. Примером
могут послужить библейские короли, выходцы «из низов» – Саул и Давид, и именно Бог «переносит диадемы и скипетры от одной нации к другой», как это было с мо-
нархией вавилонян, персов, греков и римлян16. Равным образом Господь может пере-
дать скипетр от одного рода («race») к другому, как это было с Меровеем, чья корона
перешла к Карлу Великому, а у рода Каролингов была отнята в результате тираниче-
ских действий в 988 году. Теперь (в условиях династического кризиса после убийства
Генриха III) корона Франции должна быть передана Карлу, герцогу Лотарингскому,
«подлинному и законному наследнику» французского престола17. И тут Пижена при-
водит очень характерный библейский аргумент, ссылаясь на Еккл 10, 8 («Regnum
a gente in gentem transfertur propter iniustitias»), и употребляет выражение «transport
de Couronne de race en autre, et de nation en nation»18. Те наследники, которые выгля-
дят законными (с точки зрения Салической правды, как легко понять, – М.Д.), поте-
ряли права на корону по причине «обмана, тирании и насилия», и эта тема развита
Пижена с неизбежными ссылками на Ветхий Завет19.
Из чего же видны права Лотарингского дома на французскую корону? Пижена
приводит единственно возможный, как кажется, и очень характерный аргумент: воля
Божия выражается «гласом народным», решением «народа»20.
Далее прослеживается генеалогия Лотарингского дома и Капетингов, приводятся
дополнительные ссылки на Ветхий Завет и делается заключение, что «народное из-
брание», как и в ветхозаветную эпоху, есть непременное выражение и подтверждение
Божьей воли. Очень показательно при этом, что собрание «народа Израиля» в Сихе-
ме напрямую сравнивается с французскими Генеральными штатами21. Приводит Пи-
жена и другие ветхозаветные примеры «народного избрания» монархов22, как и при-
меры из истории Рима (с точки зрения Тита Ливия, Тарквиний – тиран, так как занял
престол не получив «народного» одобрения)23. И – более того! – в этих примерах он
находит обоснование мысли, что воля «самой здоровой и лучшей части народа» вме-
сте с Божьим помазанием – выше, чем решение сословий24.
Кто же эти люди – «лучшая и самая здоровая часть» народа? Легко догадаться,
что это – католики («дети Божии», «дети Бога-отца», «enfants du Père»), и их голос
и есть «глас народный» как «глас Божий»25.
Прежде чем перейти к следующим частям сочинения Ф. Пижена, отметим: а) ничто
не мешает при чтении памфлета видеть в слове «народ» (peuple, populus) эквивалент
«нации» (nation, natio); б) понятие «народ» (nation, peuple, nation, populus) – базовое
для выраженной здесь позиции (дискурса); в) «народ» стоит выше сословий; г) все
соответствующие рассуждения прочно укоренены в ветхозветном контексте.
Вторая глава сочинения Ф. Пижена развивает тему, заявленную в названии: «Пра-
витель-еретик никогда не был, и никогда не должен быть королем Франции», и аргу-
менты черпаются прежде всего в Ветхом Завете. Народ Израиля – пример народа,
окруженного «нациями неверных», и поэтому ему было запрещено брать коро-
лей/царей из другой нации/народа, чтобы избежать деградации26. Допустить такое –
значило бы совершить по отношению к французам то же самое, что случилось с иу-
деями под властью Антиоха, с первыми христианами – под властью Юлиана-отступ-
ника27. Церковь должна сопротивляться такому правителю, говорит Пижена, и мы
видим, что только при ясно выраженном одобрении Господа правители могли пра-
вить «Израильским народом»28. Аналогичным образом церковь, «с согласия народа,
или его представителей», или подтверждает власть короля, или может его прогнать
и освободить «чад Израилевых, народ верных» («les enfans d‟Israël, et le peuple
fidèle») от обязанности повиноваться, если правитель не хранит верности Богу29. Это
право неповиновения «народа верных» предполагает и право сопротивляться коро-
лю-еретику, и даже право взяться за оружие30.
Подводя промежуточный итог по этой части сочинения, обратим внимание, что
понятие народ-нация здесь еще более центрально, чем в предшествующих разделах,
и «народ» как едва ли не суверенный носитель полученной от Бога власти имеет пра-
во и даже обязан не подчиниться королю-еретику.
Третья глава сочинения Пижена развивает тему «народ/нация имеет право отка-
зать в мандате королю-еретику…», потому что интересы и полномочия королевства
выше личного интереса и выше личной власти короля, чьи полномочия переданы ему
«народом», «общиной». Соответственно, Римский папа имеет право низложить коро-
ля (и на эту тему приводится множество примеров) и передать право наследования
короны Лотарингскому дому31. С точки зрения Пижена, иное решение вопроса проти-
воречило бы и «естественному праву», согласно которому «Regnum non propter Regem,
sed Rex propter Regnum», и «сила и власть» сосредоточены «прежде всего в королев-
стве и в сообществе [la communauté], а не в том, кто король, – ибо если народ [сооб-
щество] передало ему свою свободу, почему бы оно [сообщество] не лишило бы его
этой свободы в том случае если, по попущению Божиему, [правитель] злоупотреб-
ляет ею»32. Обосновывая этот, на первый взгляд, очень «модерный» тезис, Пижена
упоминает среди многочисленных примеров низвергнутых королей и императоров
и Генриха Валуа как одного из тех, кто поддерживает «турок, женевцев, англичан
и вальденсов»33. С другой стороны, снова заявляет Пижена, Лотарингский дом имеет
право наследовать французскую корону.
В четвертой главе рассматривается право папы как носителя высшей светской
власти, низложить короля, так как папа есть монархический глава всего «христиан-
ского народа» («Prince éstably sur tout le peuple Chréstien») и всех отдельных «народов
и королевств», подобный Моисею. Закон любви велит ему заботиться о благе людей,
а «успокоение республики» есть высшее проявление любви. В данном случае это
значит, что он должен добиться единения правителя и соответствующего народа, низ-
лагая правителя, злоупотребившего властью или примкнувшего к иной, чем религия
народа, религии, как это оказалось в случае с «беарнцем»34, ибо правитель и народ
должны быть объединены «единством и единообразием религии»35. Пижена предла-
гает ряд аргументов в обоснование права папы низлагать королей36 и, развивая тезис
о сосредоточении в руках папы и духовной, и светской власти, снова ставит его в па-
раллель с Моисеем как главой «народа израильского»37. Соответственно папа, имея
власть даже большую, чем ветхозаветные первосвященники, имел право отобрать
французскую корону у еретика, и мы, если не желаем также оказаться еретиками,
должны принять решение папы как солдаты принимают решение командующего38.
Вторая часть сочинения Ф. Пижена призвана показать, что поддерживающие «бе-
арнца» суть не только схизматики, но и еретики39. В этом контексте возникает вопрос
об единстве «народа-нации». Как нация связана с королем, королевством, католиче-
ской верой и «христианским народом»? в какое отношение к ней поставили себя
«еретики»? Пижена объясняет, что для понимания сложившейся во Франции ситуа-
ции, нужно осознать, что же такое – это единство католиков40? Есть ли это объедине-
ние всех верующих непременно под руководством папы (и церкви, соответственно),
и выступает ли «единство и единообразие» католиков залогом их спасения41? Ответ
Пижена – строго каноничен: все верующие должны повиноваться папе42. Кроме того,
как евреи объединены обрезанием, так христиане – таинством крещения, и таинство
крещения означает, что христиане обязаны соблюдать то, что предписано Евангели-
ем и церковью. Как Христос есть единственный глава церкви, так и церковь едина,
так Бог желает, чтобы христиане были во всем едины43. Те, кто стоит вне этого «ка-
толического единства», – схизматики и еретики, и две первые главы второй части сочинения Пижена посвящены объяснению того, кто есть схизматик и кто – еретик.
Схизматики – все те, кто, как и «политики», не подчинялись или не подчиняются па-
пе, и Пижена приводит примеры церковных расколов внутри западной Церкви,
а также примеры греков, чехов, лютеран, англичан, анабаптистов, кальвинистов. Соот-
ветственно, многие из схизматиков становились и становятся, из-за своего упорства, –
еретиками. И далее обосновывается мнение, что те, кто хотят привести на престол
еретика Генриха Бурбона – еретики. Следующая глава развивает тему, что таинства
и другие религиозные действия «еретиков» не составляют подлинного таинства и не
несут им спасения, и это касается и духовенства, поддерживающего Бурбона.
В двух последних главах развивается тема отлучения от церкви «беарнцев»,
и именно в этом контексте остро встает вопрос о месте еретиков в «нации французов»,
которые, с точки зрения Пижена, должны непременно быть католиками. Поскольку,
пишет он, схизматики упорствуют, превращаясь тем самым в еретиков, и доказывая
тем самым, что их болезнь неизлечима – с ними должно поступить так же, как Карл
Великий поступал с сарацинами, саксами, гунами, склавинами, баварцами, данами
(датчанами) и ломбардами44. И тут оказывается, что «французскость» «беарнцев»
уже или не признается, или ставится под сомнение – они сравниваются и ставятся
в один ряд с гуннами, саксами, склавинами, сарацинами, происходящими от Сары,
но ей изменившими. И теперь «беарнцы» завоевывают и опустошают Францию как
это делали сарацины в прошлом, и «они должны быть изгнаны из этой страны по-
добно сарацинам»45. Пижена прибегает к сравнению еретиков-беарнцев с головой
статуи Навухудоносора, чью грудь и руки составляют лютеране Германии, а живот
и ляжки – Елизавета Английская. Но даже маленькая искра Божией правды, воскли-
цает Пижена, сокрушит этот храм беззакония46. Снова возникает тема «французов,
ставших предателями, еретиками и безбожниками» («ces traîtres, schismatiques et
ahéistes François»). Оказывается, что это – дегенерировавшая часть «французской ра-
сы», чью голову отрубит, а череп раскрошит меч Карла Великого47, так же как это
случилось с саксами, сарацинами, гуннами, склавинами, баварцами и датчанами. А
вслед за этим представитель «святого, неиспорченного и ни разу не зараженного ере-
сью рода (race)», то есть представитель Лотарингского дома, разобьет голову еретику,
и «благородная лотарингская раса» получит корону Франции, чтобы (буквально!)
«послать к черту» «Беанрца, Немца и Анличанина»48.
Таким образом, виден не только конфликт «национального» и «конфессиональ-
ного», но и, фактически, исключение еретиков из «национальной общности» и при-
равнение их к иностранцам – немцам и англичанам. Оказывается, что «Беарнцы» –
не французы (хотя Пижена так прямо не выражается), потому все французы, непре-
менно, – католики.
Подводя итоги, мы можем констатировать, что, во-первых, «народ-нация» – кон-
ституирующий, структурный элемент дискурса, представленного в трактате Ф. Пижена,
и этот «народ-нация» включает всех «французов», к какому бы сословию они не при-
надлежали. Во-вторых, французский «народ-нация» выступает как одна из nations/
gentes, то есть как категория, которую в научном языке Центральной и Восточной Ев-
ропы принято называть «этносом». В-третьих, дискурс «народа-нации» неотделим
от библейского дискурса и, более того, именно Библия (преимущественно Ветхий
Завет) «форматирует» представления Пижена о «народе» и монархах. В-четвертых,
присутствие двух религий в одном «народе» – мучительная для Пижена проблема,
и поэтому возникает (имплицитно и эксплицитно) вопрос: не оказываются ли «ерети-
ки» вне «народа»? Конфликт «национального» и конфессионального проходит ост-
ро, но «национальное» никак не растворяется в конфессиональном; очень характерно в этом отношении, что «беарнцы-еретики» объявляются Пижена дегенерировав-
шей частью французской нации-народа. Оказывается, что к концу XVI века в пред-
ставлениях даже одного из самых ярых противников протестантизма, для которого
ценности католицизма безусловно выше «национальных», дискурс «французскости»
уже вполне отчетливо отделен от дискурсов конфессиональной принадлежности, «про-
то-национальное» отделено от религиозного.
Примечания
1 [Pigenat F.]. L'aveuglement et grande inconsidération des politiques, dicts Maheustres, lesquels veulent introduire
Henry de Bourbon, iadis Roy de Navarre, à la Couronne de France, à cause de sa prétendue succession. Paris,
1592 (экземпляр Национальной библиотеки Франции, Париж).
2 Boucher J. Pigenat, François // Jouanna A., Boucher J., Biloghi D., Le Thiec G. Histoire et dictionnaire des guerres
de Religion. Paris: Laffont, 1998 (coll. Bouquins). P. 1205–1207.
3 Используемое в данной статье издание 1592 года, видимо, было вторым или третьим, так как Ф. Пижена
умер в 1590 году; первое издание состоялось, скорее всего, в 1589 году, вскоре после встр ечи Генриха
III с Генрихом Наваррским в Плесси-ле-Тур. См.: Boucher J. Op.cit. P. 1206.
4 Barnavi E. Le parti de Dieu. Étude sociale et politique des chefs de la Ligue parisienne, 1585–1594. Louvain:
Nauwelaerts, 1980; Barnavi E., Descimon R. La Sainte Ligue, le juge et la potence. Paris: Hachette Litteratures, 1985;
Baumgartner F. Radical Reactionnaries: the Political Thought of the French Catholic League. Geneve: Droz, 1975;
Benedict Ph. Rouen during the Wars of Religion. Cambridge Univ. Press, 1981; Boucher J. Société et mentalités
autour d‟Henri III. Vol. 1–4. Lille: Centre d‟édition des thèses, 1981; Bourquin L. Les nobles, la ville et le roi.
L‟autorite nobiliaire en Anjou pendant les guerres de Religion. Paris: Belin, 2001; Brunet S. «De l‟Espagnol dedans le
ventre!». Les catholiques du Sud-Ouest de la France face à la Réforme (vers 1540–1589). Paris: Honoré Champion,
2007; Cassan M. Le temps des guerres de Religion. Le cas du Limousin (vers 1530 – vers 1630). Paris: Publisud,
1996; Champion P. Paris au temps des guerres de Religion. Paris: Calmann-Levy, 1938; Champion P. Paris au
temps d‟Henri III. Paris: Calmann-Levy, 1942; Constant J.-M. Les Guise. Paris: Hachette Litteratures, 1984; Constant
J.-M. La Ligue. Paris: Fayard, 1996; Crouzet D. Les Guerriers de Dieu: la violence au temps des troubles de
religion, vers 1525 – vers 1610. Vol. 1–2. Paris: Seyssel, Champ Vallon, 1990; Descimon R. Prises de parti, appartenance
sociale et rélations familiales dans la Ligue parisienne // Les réformes. Enracinement socioculturel. Ed.
par B. Chevalier et R. Sauzet. Paris: La Maisnie, 1985. P. 123–136; Descimon R. Qui étaient les seize? Mythes et
réalités de la Ligue parisienne, 1585–1594. Paris, 1983; Diedendorf B.S. Beneath the Cross: Catholics and
Huguenots in the XVItn century Paris. New York-Oxford, 1991; Drouot Y. Mayenne et la Bourgogne, 1587–1596.
Vol. 1–2. Paris: Picard, 1937; Gal St. Grenoble au temps de la Ligue. Étude politique, sociale et religieuse d‟une
cité en crise (vers 1562 – vers 1598). Grenoble: Presses universitaires de Grenoble, 2000; Jouanna A., Boucher J.,
Biloghi D., Le Thiec G. Histoire et dictionnaire des guerres de Religion. Paris: Robert Laffont, 1998 (coll. Bouquins);
Jouanna A. La France du XVIe siecle. 1483–1598. Paris: PUF, 2006. P. 601–618: «Zeles» contre Politiques
(1589–1594); Kaiser W. Marseille au temps des troubles, 1559–1596. Morphologie sociale des factions, 1559–1596.
Paris: EHESS, 1992; Larcade V. Les capitaines gascons à l‟époque des guerres de Religion. Paris: Éditions Christian,
1999; Lebigre A. La Révolution des curés. Paris, 1588–1594. Paris: Albin Michel, 1980; Mariéjol J. La
Réforme et la Ligue. L‟Édit de Nantes (1559–1598). Paris: Hachette, 1904 (= Histoire de la France. Sous la dir. de
E. Lavisse, t. VI); réédition: Paris: Tallandier, 1983; Pallier D. Recherches sur l‟imprimérie à Paris pendant la
Ligue (1585–1594). Paris, 1975; Pernot M. Les guerres de Religion en France, 1559–1598. Paris: SEDES, 1987;
Richard P. La papauté et la Ligue francaise. Pierre d‟Epinac, archévêque de Lyon (1573–1599). Paris–Lyon, 1901;
Salmon J.H.M. The Paris Sixteen, 1584–1594: The Social Analysis of a Revolutionary Movement // Salmon
J.H.M. Renaissance and Revolt: Essays in the Intellectual and Social History of Early Modern France. Cambridge,
1987; Venard M. Le catholicisme à l‟épreuve dans la France du XVIe siècle. Paris: CERF, 2000; Vivanti C. Guerre
civile et paix religieuse dans la France d‟Henri IV.Traduit de l‟italien par L.-A. Sanchi. Paris: Editions Desjonquères,
2006.
5 Исключение составляет статья М. Ярдени: Yardeni M. Religion et sentiment national en France aux XVIe et
XVIIe siècles // Le sentiment national dans l‟Europe méridionale aux XVIe et XVIIe siècles. Études réunies et
présentées par A. Tallon. Madrid : Casa de Velázquez, 2007. P. 323–344).
6 К этой проблеме обращен международный исследовательский проект «Confessiones et nationes» (информация –
на сайте Центра украинистики и белорусистики Исторического факультета МГУ: www.hist.msu.ru / Labs/
UkrBel), первые результаты которого представлены в частности в книге: Религиозные и этнические
традиции в формировании национальных идентичностей в Европе. Средние века – новое время / под ред.
М.В. Дмитриева (Religion et ethnicité dans la formation des identités nationales en Europe. Moyen Âge – époque
moderne. Sous la dir. de Mikhaïl V. Dmitriev). М.: Индрик, 2008.
7 См., например: Венар М. (университет Париж – X Нантерр): «Добропорядочные французы» и «ревностные
католики» во французских религиозных конфликтах конца XVI века (1584–1594 гг.) // Религиозные и этнические традиции в формировании национальных идентичностей в Европе. Средние века – новое вре-
мя / под ред. М.В. Дмитриева (Religion et ethnicité dans la formation des identités nationales en Europe. Moyen
Âge – époque moderne. Sous la dir. de Mikhaïl V. Dmitriev). М.: Индрик, 2008. С. 71–86.
8 О складывании национального (или прото-национального) сознания во Франции позднего средневековья
и раннего нового времени см.: Asher R.E. National Myths in Renaissance France. Edinburgh University Press,
1993; Beaune C. Naissance de la nation France. Paris: Gallimard, 1985; Bell D. Recent Works on Early Modern
French National Identity // Journal of Modern History. 68 (1996). P. 84–113; Chaunu P. La France. Histoire de la
sensibilité des Français à la France. Paris: Robert Laffont, 1982; Contamine Ph. Mourir pour la patrie, Xe –
XXe siècles // Les lieux de mémoire. Sous la dir / de P. Nora. II. La Nation. Paris: Gallimard, 1986. P. 11–43;
Contamine Ph. Qu‟est-ce qu‟un «étranger» pour un Français de la fin du Moyen Âge? Contribution à l‟histoire de
l‟identité française // Peuples du Moyen Âge. Problèmes d‟identification. Dirigé par Claude Carozzi et Huguette
Taviani-Carozzi. Aix-en-Provence, 1996 (séminaire»Sociétés, idéologies et croyances au Moyen Âge»). P. 27–43;
Crouzet D. Mystique royale et «sentiment national»? Les visions du frère Fiacre de Sainte-Margerite // Le sentiment
national dans l‟Europe méridionale aux XVIe et XVIIe siècles. Études réunies et présentées par A. Tallon. Madrid:
Casa de Velázquez, 2007. P. 295–322; Dupont-Ferrier G. Le sens des mots patria et patrie en France au Moyen
Âge et jusqu‟au début du XVIIème siècle // Revue historique, 188 (1940). P. 89–104; Dubost J.-F. Enjeux
identitaires et politiques d‟une polémique. Français, Italiens et Espagnols dans les libelles publiés en France en
1615 // Le sentiment national dans l‟Europe méridionale aux XVIe et XVIIe siècles. Études réunies et présentées par
A. Tallon. Madrid: Casa de Velázquez, 2007. P. 91–122; Heller H. Anti-Italianism in Sixteenth-Century France.
Toronto: University of Toronto Press, 2003; Holt M. P. Burgundians into Frenchmen: Catholic Identity in 16th
century Burgundy // Changing Identities in Early Modern France. Duke University Press, 1997. P. 345–370;
Kemp W. L‟introduction et la diffusion de patrie en français au seizième siècle // Interpreting the history of
French. A Festschrift for Peter Rictard on the occasion of his eightieth birthday / ed. by R. Samson and W. Ayres-
Bennett. Amsterdam; New York: Editions Rodopi b.v., 2002. P. 213–242 ; Nordman D. Frontières de France. De
l‟espace au territoire, XVI–XIXe siècle. Paris: Gallimard,1998 (Bibliothèque des histoires); Schaub J.-F. Le
sentiment national est-il une catégorie pertinente pour comprendre les adhésions et les conflits sous l‟Ancien
Régime? // Le sentiment national dans l‟Europe méridionale aux XVIe et XVIIe siècles. Études réunies et
présentées par A. Tallon. Madrid : Casa de Velázquez, 2007. P. 155–168; Tallon A. Conscience nationale et
sentiment religieux en France au XVIème siècle. Essai sur la vision gallicane du monde. Paris: PUF, 2002;
Yardeni M. La conscience nationale en France pendant les guerres de religion (1559–1598). Paris; Louvain:
Éditions Nauwelaerts, 1971; Yardeni M. Enquetes sur l‟identite de la «nation France». De la Renaissance aux
Lumieres. P.: Champ Vallon, 2004. Для чуть более позднего периода см.: Bell D.A. The Cult of the Nation in
France. Inventing Nationalism, 1680–1800. Harvard University Press, 2001.
9 Термин «национализм», как это принято в англоязычной историографии, употребляется нами в последователь-
но нейтральном смысле – как термин, обозначающий дискурсы и общественно-политические движения, ко-
торые исходят из того, что нации существуют и что каждая нация может претендовать на создание собствен-
ного государства.
10 «Die Vorstellung, jeder Mensch habe Glied einer Nation und Bürger eines Nationalstaates zu sein, ist ein europäische
Geschöpf» (процитировано в: Hroch M. Das Europa der Nationen. Die moderne Nationsbildung im europäischen
Vergleich. Göttingen: Vanderhoeck and Ruprecht, 2005. P. 7).
11 См.: Дмитриев М.В. Проблематика исследовательского проекта «Confessiones et nationes. Конфессиональные
традиции и протонациональные дискурсы в истории Европы» // Религиозные и этнические традиции
в формировании национальных идентичностей в Европе. Средние века – новое время / под ред. М.В. Дмит-
риева (Religion et ethnicité dans la formation des identités nationales en Europe. Moyen Âge – époque moderne.
Sous la dir / de Mikhaïl V. Dmitriev). М.: Индрик, 2008. С. 15–42.
12 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 3 («l‟hérésie est advancée, la foy diminué, l‟Eglise esbranlée, le Royaume
gasté, et le peuple ruiné»).
13 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement… P. 5 («La puissance de regner, nonobstant toute succession, vient de Dieu, qui par la
voix du peuple déclare celuy qu‟il veult, qui commande comme Roy»).
14 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 8.
15 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 9 («portant le tiltre et le nom de Roy sur le peuple fidèle, qui est son peuple
spécial»).
16 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement… P. 9.
17 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 9–10.
18 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 10.
19 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 10.
20 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 13 (Dieu exprime sa volonté «en déclarant par les clameurs du peuple, qu‟ils
sont dignes de commander: et de faict comme ainsi soit que vox populi sit vox Dei, par laquelle Dieu nous nomme
celuy qu‟il nous a conservé pour nous régir»).
21 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 13–14 («…le peuple d’Israel s‟assembla en Sichem, comme l‟on fait aux Estats»).
22 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 14 («je suivray celuy, dit-il, pour Roy, que Dieu, ce peuple et tous les hommes
d‟Israel auront esleu» [2 Regnum 16 et 18]; Osias «esleu par le peuple» [2 Paral, cap. 16]).
23 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 14–15 («…sans avoir esté demandé du peuple»).
24 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 15 («…ou par la plus saine et meilleure partie du peuple avec l‟onction,
comme ont este tous les Rois de France depuis Clovis»).
25 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 17.
26 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 18 («toutes les autres nations circonvoisines estoient infidèles, ayant des
Princes infidèles: et pour ce il leur defend de ne prendre pour Roy un homme d‟une autre nation que de la leur, de
peur qu‟ils ne les gastassent, non poteris inquit alterius gentis hominem Regem facere, qui non sit frater tuus
professione et religione»).
27 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 19.
28 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 35 (sur «le peuple d‟Israël, peuple fidèle»).
29 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 35–36.
30 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 40.
31 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 41 passim.
32 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 44–45.
33 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 46.
34 [Fr. Pigenat]L‟aveuglement… P. 53 («Biarnois hérétique»).
35 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 55 («comme faict et peut faire le Pape reconciliant le prince avec le peuple, ou
le déposant de son authorité quand il en abuse, ou quand il est d‟autre religion que le peuple, comme est le
Biarnois. Car le Prince et le peuple doivent êstre liéz ensemble, par unité et conformité de religion»).
36 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 58 passim. («Tous les Princes chrétiens en tant que fidèles, sont ouailles du
grand pasteur de l‟Eglise, qui est le pape, Prince éstably sur tout le peuple Chréstien, comme dit nostre Seigneur à
S. Pierre: Ego constitui te Principem super plebem meam: ils sont donc subiects à sa corréction. La Principauté
d‟Eglise éstant Monarchique, le S. Père est éstably, super gentes et regna, sur les nations et Royaumes, pour
arracher, déstruire et démolir ... ce qui est nuisible»).
37 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 60.
38 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 61–62.
39 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 63.
40 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 63.
41 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 66.
42 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 65.
43 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 65–66.
44 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 110.
45 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 111–112.
46 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 115–116.
47[Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 117 («…l‟éspée de Charlemagne qui couppera la têste et brisera le cervelle à
ceste schismatique et dégénerée race Françoise»).
48 [Fr. Pigenat]. L‟aveuglement... P. 118 («Aussi un fleuron de sa saincte et saine race qui n‟a jamais ésté infectée
d‟hérésie rompra la têste à l‟hérétique, ou puis sera rendue à la noble race de Lorraine le droict, comme à la plus
ancienne et mieux méritée, de cette belle Couronne de France pour tenir toujours l‟Eglise en bonne asseurance,
avec la justice en juste balance. Et alors nous pourrons dire, s‟ils ne s‟amendent en toute jouissance à Dieu, ou au
diable le Biarnois, Alleman et Anglois»).
            [name_en] => CATHOLICISM AND "PROTONATIONALISM" IN FRANCE OF THE XVI CENTURY (F. PISZHEN'S PAMFLET "BLINDNESS AND PROMISCUITY OF POLITICIANS")
            [annotation_en] => The task of this article is to consider how Christian and "proto-national" discourses interacted in the Catholic thought of the early Modern period. We will do this on the example of one of the characteristic works of the conservative Catholic camp in France at the end of the 16th century (supporters of the Catholic League, and even more precisely of the so-called "Spanish League") - the works of Francois Pienza "Blindness and promiscuity of politicians" ("L’aveuglement et grande inconsidérаtion des Politiques"). The author (? -1590) was a priest, doctor of theology, cure of the famous Paris parish St. Nicolas-des-Champs in 1588-1590, one of the most notable preachers of the radical Catholic party, who seized power in Paris in 1588. The pamphlet was published in Paris, apparently in 1589. Studies devoted specifically to F. Pisène and his given composition do not seem to exist. However, there are quite a lot of research about the group of French publicists and religious figures that he represented
            [text_en] => The task of this article is to consider how Christian and "proto-national" discourses interacted in the Catholic thought of the early Modern period. We will do this on the example of one of the characteristic works of the conservative Catholic camp in France at the end of the 16th century (supporters of the Catholic League, and even more precisely of the so-called "Spanish League") - the works of Francois Pienza "Blindness and promiscuity of politicians" ("L’aveuglement et grande inconsidérаtion des Politiques"). The author (? -1590) was a priest, doctor of theology, cure of the famous Paris parish St. Nicolas-des-Champs in 1588-1590, one of the most notable preachers of the radical Catholic party, who seized power in Paris in 1588. The pamphlet was published in Paris, apparently in 1589. Studies devoted specifically to F. Pisène and his given composition do not seem to exist. However, there are quite a lot of research about the group of French publicists and religious figures that he represented
            [udk] => 
            [order] => 3
            [filepdf_ru] => 27_ru.pdf
            [filepdf_en] => 27_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Михаил Владимирович  ДМИТРИЕВ
                            [author_en] => Mikhail V. Dmitriev 
                        )

                )

        )

    [3] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 28
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => ИДЕАЛ СРЕДНЕВЕКОВОГО МОНАШЕСКОГО АСКЕТИЗМА В ИССЛЕДОВАНИЯХ В.И. ГЕРЬЕ
            [annotation_ru] => Изучение истории средневекового католицизма в отечественной историографии
долгие годы сдерживалось различными полулегальными запретами. В дореволюци-
онной России это обуславливалось господством православной идеологии, в совет-
ской науке – атеистической. В ряду исследований, посвященных данной проблеме,
выделяются труды русского историка Владимира Ивановича Герье (1837–1919 гг.),
посвященные выдающимся деятелям средневекового католицизма. Это были одни из первых работ в отечественной историографии, написанные светским ученым как на-
учные труды, основанные на широкой источниковой базе.
Профессор Московского университета В.И. Герье является автором более ста на-
учных исследований по разным проблемам всеобщей истории. Характерным для его
исторической концепции было внимание к истории идей. Так, средневековую исто-
рию он рассматривает как антиномическое взаимодействие политической стороны
средневековой жизни (феодализма) и религиозной (католицизма).
            [text_ru] => Изучение истории средневекового католицизма в отечественной историографии
долгие годы сдерживалось различными полулегальными запретами. В дореволюци-
онной России это обуславливалось господством православной идеологии, в совет-
ской науке – атеистической. В ряду исследований, посвященных данной проблеме,
выделяются труды русского историка Владимира Ивановича Герье (1837–1919 гг.),
посвященные выдающимся деятелям средневекового католицизма. Это были одни из первых работ в отечественной историографии, написанные светским ученым как на-
учные труды, основанные на широкой источниковой базе.
Профессор Московского университета В.И. Герье является автором более ста на-
учных исследований по разным проблемам всеобщей истории. Характерным для его
исторической концепции было внимание к истории идей. Так, средневековую исто-
рию он рассматривает как антиномическое взаимодействие политической стороны
средневековой жизни (феодализма) и религиозной (католицизма).
В одной из лекций профессор так описывает контраст между католицизмом и фео-
дализмом: «Впечатление, производимое историею средних веков подобно впечатле-
нию путешественника, который… видит перед собой здания церкви, построенные
из твердого материала, как будто для вечности; внутри он видит художественную
отделку, роскошь; все это возвышает и облагораживает душу, – пишет Герье. – А кру-
гом прилеплены те же грязные мазанки, где живет население грубое, невежествен-
ное». Величественным зданием называет Герье христианство, а грубыми мазанками –
«политический быт» феодализма1.
Однако внутри «величественного здания» церкви Герье обнаруживает «сущест-
венное самопротиворечие». Это внутренняя дилемма католицизма представляла со-
бой, с одной стороны, идеал аскетизма, воплощенный в монашестве и, с другой сто-
роны, идею теократии, представленной папством. Аскетизм содействовал усилению
церкви, и церковь покровительствовала монашеству и внесла аскетический принцип
в организацию самого духовенства. Но под знаменем аскетизма церковь «шла после-
довательно и решительно к власти над миром и обладанию им», она становилась
«мирским учреждением и, пользуясь ослаблением государства, стремилась к подчи-
нению его себе и сама становилась мировым государством» – сетует Герье2.
Признавая такое «самопротиворечие», Герье решительно не соглашался с мнени-
ем исследователей папства П. Лорана и Г. Эйкена о противоположности и взаимоис-
ключаемости аскетизма и теократии3. В «исходной точке средневекового мировоз-
зрения» в учении Августина этого противоречия не было. «Разлад средневековой
жизни», по мнению Герье, «обуславливается не противоречием между принципами
отречения от мира и завладевания им, но более общим и существенным противоре-
чием или антиномией между идеалом и действительностью, между идеей и учрежде-
нием, между духовным складом личности и ее проявлением в окружающей действи-
тельности»4.
Идеал аскетизма Августина базировался на учении о наследственности первород-
ного греха. Поэтому монашество становилось высшим призванием человека, единст-
венно соответствуя достоинству и высокому предназначению человека. Исследованию
западного монашества Герье посвятил ряд работ, рассматривая «восходящее явление,
то есть ряд попыток осуществить аскетический идеал в возможном совершенстве»5.
По мнению ученого, стремясь уйти от мира, забыть его, монашество, тем не ме-
нее, оказывало громадное влияние на судьбу мира и в духовном, и в хозяйственно-
экономическом отношении. Введение в католицизме целибата произошло под влия-
нием монашества и изменило церковь. Монастыри способствовали росту власти пап-
ства, т.к. добиваясь автономии и от светской власти, и от епископов, они, тем не ме-
нее, подчинялись папе, создав его державу6. В этих условиях учение Августина
нашло свое выражение в представлении о церкви, как о «Божьем царстве уже на зем-
ле». Исторические реалии XI века создали «благоприятные условия для империали-
стической политики римского епископа»7. В это время, считает Герье, монахи, радея
о торжестве аскетизма и в церкви, и в мире, сделались «главными зодчими средневе-
ковой теократии». Эпоха расцвета теократии (вторая половина XI – начало XIII веков) была эпохой «тесного взаимодействия монашества и папства, аскетических и империа-
листических стремлений», она стала «почвой для высокого подвижничества в области
монашества и лучших побед папства над светскою властью и местной иерархией»8.
Герье в своих трудах создает целую галерею «зодчих и подвижников «Божьего
царства». В ее основании – Августин, для которого Божье царство мыслилось не как
государство видимой церкви, а как сонм святых и праведников. Герье считает, что
Августину было чуждо представление о папской власти над церковью и его идеал
«Божьего царства» не совпадал «с идеалами Григориев и Иннокентиев». Возникнув
как этический идеал эпохи кризиса античного мира, учение Августина в дальнейшем
развивалось при условиях, «которые ему совершенно чужды»9.
Далее в галерее исторических портретов Герье присутствуют две взаимодейст-
вующие линии – аскетическая (Бернар Клервоский, Франциск Ассизский и Катарина
Сиенская) и теократическая (Григорий VII и Иннокентий III). Историк считает, что
идеи Августина интерпретировались этими «зодчими Божьего царства» под явным
воздействием «почвы» и «среды» – исторических и культурных условий их жизни.
Так, аскетизм Бернара характерен для эпохи крестовых походов, когда к задаче спа-
сать себя от мира присоединялась другая – спасать мир и саму церковь10, что привело
святого на перепутье между аскетизмом и теократией. В своей суровой борьбе Бер-
нар больше напоминает не евангельского Христа, а ветхозаветного Бога11. Деятель-
ность Франциска определялась теми же историческими условиями, которые привели
к «торжеству теократии» Иннокентия III. Катарине Сиенской пришлось отстаивать
идеал аскетизма в изменившихся в XIV веке условиях падения авторитета папства.
Ее Герье сравнивает с Франциском Ассизским в том, что она «является ярким памят-
ником аскетического идеализма в его воздействии на средневековую теократию»12.
Герье восхищается нравственными качествами аскетов и более критичен к «зод-
чим» теократии. Он считает, что интерпретация идей Августина средневековым
папством была далека от первоисточника, «и настоящий Августин был не всегда
понятен тем, кто ссылался на его авторитет»13. Григорий VII исказил идею «Божьего
царства»: «Для Августина церковь была «община праведников», – замечает Герье, –
для Григория же VII и его преемников она была духовно-светским царством на земле,
обладающим вратами на небо»14. Полемизируя с Е. Трубецким, Герье указывал
на различия в трактовке «Божьего царства» Августином и Григорием VII. И хотя он
признавал, что власть римских пап не была «чистой теократией» в юридическом
смысле, тем не менее он считал возможным применение этого термина к средневеко-
вой церкви15.
Высший подъем теократии Герье связывал с понтификатом Иннокентия III. «Это
совпадение благоприятных для власти епископа условий со вступлением на римский
престол выдающейся личности и создало то, что можно назвать Расцветом папской
теократии»16. По мнению ученого «этот торжествующий над христианским миром
папа» довел материализацию интересов церкви до логического конца: «В средневе-
ковой Европе, еще вполне подчиненной феодальным формам, папство впервые осу-
ществило политический тип централизованной монархии с самодержавным правле-
нием и правильно организованной администрацией, заправлявшей из столицы самыми
отдаленными окраинами»17. «Божье царство» Августина превратилось в «вотчину
святого Петра». По мнению Герье, «требование светского подчинения папе и в свет-
ских вопросах» в дальнейшем привело папство к поглощению светскими интересами,
что предопределило падение его авторитета18.
Иннокентию III Герье противопоставлял Франциска Ассизского, которого считал
ярчайшим воплощением аскетического принципа в истории католицизма. Для изучения его деятельности русский историк провел подробный критический анализ всех
источников о Франциске. При этом наряду с его официальными житиями Герье счи-
тал необходимым использовать легенды о святом, изречения и притчи, «которые за-
пали в душу его учеников». В виду легендарного характера первоисточников Герье
считал, что «мы должны довольствоваться восстановлением личности Франциска
в том виде, как она представлялась первой поколению его последователей под влия-
нием рассказов и воспоминаний первоначальных и самых близких к нему его уч е-
ников»19.
Герье пишет, что «аскетизм со времен Франциска вступает в новый фасис своей
истории». Отречение от мира, истязание плоти, мистическое слияние души с небом –
эти принципы аскетизма, ярко воплощенные в жизни и деятельности Бернара Клер-
восского в учении Франциска приобрели новое звучание. Вместо заточения в мона-
стыре Франциск предлагает проповедь в народных массах: «монах-отшельник заме-
няется апостолом-миссионером, который, отрекшись от внутреннего мира, остается
в мире, чтобы среди него призывать людей к миру и покаянию»20.
Самоистязание у Франциска утрачивает фанатизм и превращается в презрение
к своему телу, которое святой называл «братом ослом, которого нужно подвергать
тяжелой ноше, часто бить и кормить плохим кормом». Осуждение семейного прин-
ципа у Франциска основано не на презрении к браку, а, главным образом, на сообра-
жении, что семья слишком поглощает человека и приковывает его к земным заботам.
Собственность Франциск осуждает потому, что она «мешает любви к Богу и к ближ-
нему». Нищенство для святого и его последователей становится безусловным и при-
обретает значение религиозного служения и нравственного подвига. «И при этом –
замечает Герье, – эта идеализация нищенства находится у Франциска в тесной связи
с милосердием, милостыней и со смирением»21.
Из послушания и смирения Франциска родилось важное гуманистическое начало –
сострадательность к ближнему22. Интересно отметить, что осознание значимости этой
черты деятельности святого отразилось в том, что в своей поздней работе Герье на-
зывает Франциска не просто «апостолом нищеты», как в статье 1892 года, а «апосто-
лом нищеты и любви».
Таким образом, в лице Франциска, по мнению Герье, происходит перелом средне-
векового аскетизма: «Мотивом старого монашества служило стремление к небесному
царствию и убеждение, что противоположный этому небесному царству земной мир
полон зла и нечестия и потому достоин лишь презрения. В лице Франциска аскетизм
приходит к сознанию, что и земной мир есть мир Божий и потому прекрасен […].
Для старого аскетизма вся жизнь была лишь приготовлением к смерти, у Франциска
сама смерть не нарушает радостного настроения: она для него лишь ласковая сестри-
ца, как и все явления мира»23.
Соединение и антиномию принципов аскетизма и теократии в XIII веке Герье об-
разно описывает через встречу Франциска и Иннокентия III, в которой проявилось
«торжество смирения и любви над самоуверенной гордыней и то обаятельное вели-
чие, которое аскетическая идея всегда имела для римской теократии»24.
Таким образом, в своем творчестве Герье проследил эволюцию идеала аскетизма
от Августина Блаженного до Франциска Ассизского. Понимание этого идеала является,
по мнению Герье, важным ключом к пониманию сущности средневековой истории.
Примечания
1 Герье В.И. Новая история. 1876–1877. М.: Изд-во Харахоркин, 1877. C. 3. Это сравнение христианства
с величественным собором Герье позже повторит в статье: Средневековое мировоззрение, его возникнове-
ние и идеал // Вестник Европы. 1891. № 1. С. 172.
царства». Ч. II. Западное монашество и папство. М.: С. Яковлев,
1913. С. 23–24.
9 Герье В.И. Лекции по истории средних веков. 1885/86. М.: Лит. В.В. Чичерина, 1886. С. 628–629.
10 Герье В.И. Зодчие и подвижники «Божьего царства». Ч. II. Западное монашество и папство. С. 24.
11 Герье В.И. Средневековое мировоззрение. Его возникновение и идеал // Вестник Европы. 1891. № 4. С. 511.
12 Герье В.И. Катарина Сиенская (XIV век) // Вестник Европы. 1892. № 10. С. 29, 470.
13 Герье В.И. Зодчие и подвижники «Божьего царства». Ч. II. Западное монашество и папство. С. 148.
14 Там же. С. 22.
15 Трубецкой Е. Религиозно-общественный идеал западного христианства в XI веке. Киев: Тип. С.В. Куль-
женко, 1897. 517 с.; Герье В.И. Григорий VII и Августин // Вестник Европы. 1898. № 8. С. 301–311. В раз-
вернувшейся дискуссии о роли Августина приняли участие также Вязигин А.С. (Личность и значение
Григория VII в исторической литературе. Историческое обозрение. 1892. С. 245–285; и Новгородцев П.И.,
написавший в соавторстве с В.И. Герье статью: «К вопросу о сущности теократии // Вопросы филос о-
фии и психологии. 1899. Кн. 48 (III). С. 304–311.
16 Герье В.И. Зодчие и подвижники «Божьего царства». Ч. II. Западное монашество и папство. С. 16.
17 Там же. С. 18.
18 Там же. С. 479.
19 Герье В.И. Франциск Ассизский, апостол нищеты. XIII век // Вестник Европы. 1892. № 5. С. 87–88.
20 Герье В.И. Франциск – апостол нищеты и любви. М.: Т-во «Печатня С.П. Яковлева», 1908. С. 144.
21 Герье В.И. Франциск Ассизский, апостол нищеты. XIII век. С. 527.
22 Герье В.И. Франциск – апостол нищеты и любви. С. 128.
23 Там же. С. 158.
24 Герье В.И. Франциск Ассизский, апостол нищеты. XIII век. С. 107–108.
            [name_en] => IDEAL OF THE MEDIEVAL MONASTICAL ASKETISM IN THE RESEARCH OF V.I. GUERRIER
            [annotation_en] => The study of the history of medieval Catholicism in Russian historiography for many years was restrained by various semi-legal prohibitions. In pre-revolutionary Russia it was caused by domination of Orthodox ideology, in the Soviet science – of atheistic one. Among the studies devoted to this problem are the works of the Russian historian Vladimir Ivanovich Guerrier (1837-1919), devoted to the outstanding figures of medieval Catholicism. These were one of the first works in Russian historiography written by secular scientist as scientific works based on a wide source base. Professor of Moscow University V. I. Guerrier is the author of more than a hundred scientific studies on various problems of world history. Characteristic of his historical concept was the attention to the history of ideas. Thus, he views medieval history as the antinomic interaction of the political side of medieval life (feudalism) and religious (Catholicism).
            [text_en] => The study of the history of medieval Catholicism in Russian historiography for many years was restrained by various semi-legal prohibitions. In pre-revolutionary Russia it was caused by domination of Orthodox ideology, in the Soviet science – of atheistic one. Among the studies devoted to this problem are the works of the Russian historian Vladimir Ivanovich Guerrier (1837-1919), devoted to the outstanding figures of medieval Catholicism. These were one of the first works in Russian historiography written by secular scientist as scientific works based on a wide source base. Professor of Moscow University V. I. Guerrier is the author of more than a hundred scientific studies on various problems of world history. Characteristic of his historical concept was the attention to the history of ideas. Thus, he views medieval history as the antinomic interaction of the political side of medieval life (feudalism) and religious (Catholicism).
            [udk] => 
            [order] => 4
            [filepdf_ru] => 28_ru.pdf
            [filepdf_en] => 28_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Татьяна Николаевна  ИВАНОВА
                            [author_en] => Tat’yana N. Ivanova 
                        )

                )

        )

    [4] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 29
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => УИЛЬЯМ МОЛИНЬЮКС И ПРОБЛЕМА КОНСТИТУЦИОННЫХ ПРАВ ИРЛАНДИИ В 1690-Х ГОДАХ
            [annotation_ru] => Ирландия с древних времен привлекала внимание иноземцев. С конца VIII века
остров постоянно подвергался набегам скандинавов, затем наступило время англий-
ского проникновения и постоянного британского присутствия. В 1172 году Генрих II
(1133–1189) захватил Дублин и потребовал от ирландских вождей принести присягу
верности, а затем его малолетний сын Иоанн (1167–1216), будущий король Иоанн
Безземельный, был провозглашен ирландским «лордом». В результате завоеватель-
ных походов конца XII века на многие столетия независимая Ирландия оказалась под
скипетром английских королей.
Завоевание «Зеленого острова» сопровождалось ломкой местной хозяйственной
и общественно-политической структуры и дискриминацией коренного населения (гэ-
лов). Ирландская экономика постепенно была переориентирована на потребности
британского ремесла и торговли, наиболее плодородные земли были захвачены и рас-
пределены среди английского дворянства. На присоединенных территориях была
разрушена клановая система и ликвидировано традиционное брегонское право.
            [text_ru] => Ирландия с древних времен привлекала внимание иноземцев. С конца VIII века
остров постоянно подвергался набегам скандинавов, затем наступило время англий-
ского проникновения и постоянного британского присутствия. В 1172 году Генрих II
(1133–1189) захватил Дублин и потребовал от ирландских вождей принести присягу
верности, а затем его малолетний сын Иоанн (1167–1216), будущий король Иоанн
Безземельный, был провозглашен ирландским «лордом». В результате завоеватель-
ных походов конца XII века на многие столетия независимая Ирландия оказалась под
скипетром английских королей.
Завоевание «Зеленого острова» сопровождалось ломкой местной хозяйственной
и общественно-политической структуры и дискриминацией коренного населения (гэ-
лов). Ирландская экономика постепенно была переориентирована на потребности
британского ремесла и торговли, наиболее плодородные земли были захвачены и рас-
пределены среди английского дворянства. На присоединенных территориях была
разрушена клановая система и ликвидировано традиционное брегонское право. Ир-
ландцы превратились в неполноправное население и ущемлялись в гражданских пра-
вах. С началом Реформации и распространением на Британских островах англикан-
ской веры ирландские католики стали подвергаться и религиозным преследованиям.
В период колонизации в Ирландии постепенно формировалась государственно-
правовая система английского типа. В 1297 году в Дублине был созван двухпалат-
ный парламент, депутатами которого стали представители знати Пэйла (the pale –
ограда, изгородь) – английской части Ирландии, защищенной от нападения врагов
системой оборонительных укреплений. С некоторыми оговорками на заселенных
англичанами территориях действовала и «Великая хартия вольностей» (1215).
В конце XIV – первой половине XV века английская монархия провела новую се-
рию реформ, ликвидировавших остатки независимости ирландских политических
институтов. В 1494 году вышел «Закон Пойнингса», разрешавший обсуждать дуб-
линскому парламенту только законопроекты, предварительно согласованные в Вест-
минстере, распространивший действие этих законов не только на Пэйл, но и на гэль-
скую часть острова. С 1541 года страна официально получила статус королевства,
а английские монархи закрепили свои права на ирландский престол1.
Окончательно оформился разветвленный административный аппарат. Королев-
ские интересы на острове стали представлять англичане лорды-наместники, лорды-
лейтенанты либо вице-короли2. Высшим исполнительным органом власти на острове
был признан Тайный совет, состоящий из двадцати знатных светских и духовных
лиц. Местная администрация возглавлялась шерифами, назначаемыми членами Тай-
ного совета. Также под контролем английских чиновников оказалась религиозная
жизнь: в 1637 году по «Акту о супрематии» государственный статус получала ир-
ландская церковь, возглавляемая королем.
В течение столетий колонизации «зеленого острова» складывалась новая ирланд-
ская знать. Ее составили переселенцы из Англии разных волн колонизации, захваты-
вавшие земли у гэльского населения либо получившие их от короля. Жители метро-
полии называли их «англо-ирландцами» – англичанами, рожденными на ирландской
земле.
Сохранение этнической чистоты английских колонистов было залогом стабильно-
сти королевской власти в Ирландии, поэтому британский монарх делал все возмож-
ное, чтобы предотвратить взаимную ассимиляцию местного и пришлого населений.
Так, изданные Эдуардом III (1312–1377) Килкеннийские статуты (1366) обязали
колонистов говорить только на английском языке, одеваться в английские одежды,
соблюдать английские обычаи, и по возможности избегать контактов с местным
населением. В то же время короли наделял ирландских англичан привилегиями
и неоднократно подтверждали их равенство в правах с населением метрополии.
К концу XVII столетия покорение Ирландии было завершено. Этому способство-
вали неудачи двух массовых ирландских восстаний: 1641–1653 гг., поднятого «Като-
лической конфедерацией Килкенни» с целью воссоздания независимого от Англии
королевства, и 1689–1691 гг., организованного ирландскими католиками в поддержку
свергнутого короля Якова II (1633–1701). Привилегированное положение англичан
в Ирландии в 1690-е годы стало связываться с принадлежностью к англиканской вере.
Это установил «Акт отмены супрематии» (1691), согласно которому католики долж-
ны были быть выведены из парламента и со всех государственных постов 3. За деся-
тилетие было также введено четыре «карательных закона» или «законов прот ив
папизма» (два – в 1695 г. и два – в 1697 г.), запрещавших ирландским католикам носить
оружие и служить в армии; устраивать частные школы и отправлять детей для обуче-
ния за границу; заключать браки между католиками и протестантами; изгоняющих
высшее католическое духовенство и монахов с территории Ирландии. В результате
земельных конфискаций ирландцы-католики были лишены поместий и наделов.
Если в 1688 году в их руках было 22 % земельной собственности, то к 1703 году этот показатель уменьшился до 14 %4. Эти изменения позволили современникам гово-
рить о наступлении эры «протестантского господства»5 или эпохи «карательных за-
конов»6.
«Нищета и одичание народа, деморализация властителей, приниженность т у-
земных государственных учреждений – такова картина, рисующая ирландцев,
опустившихся на дно мрачной пропасти, куда не проникнуть ни одному лучу св е-
та», – описывал положение в Ирландии известный российский историк и экономист
Г.Я. Афанасьев7. Хотя современные западные исследования рассматривают такого
рода описания как в этой беспросветной тьме появился «огонек», который «сначала
едва мерцает», затем «разгорается сильнее» и в итоге становится «лучем света в тем-
ном царстве, подающим надежду на близкий рассвет»8. Так автор рисует первые при-
знаки умственного возрождения, появившиеся в конце 90-х годов XVII века и во
многом связанные с деятельностью известного ученого и политического деятеля Ир-
ландии Уильяма Молиньюкса.
Подобного рода описания Ирландии конца XVII–XVIII веков, распространенные
у отечественных и зарубежных историков, особенно первой половины XX века, оце-
ниваются современными исследователями как чрезмерно мрачные, ортодоксальные
и сравниваются с «клювом птеродактиля в окаменелом сланце очертания одного об-
раза восемьнадцативековой Ирландии»9. Тем не менее восторженные слова, произне-
сенные Г.Я. Афанасьевым, вполне характеризуют ту роль, которую Уильям Мо-
линьюкс сыграл в ирландской истории – возможно, не единственного, но одного
из немногих влиятельного «будителя» ирландского национального самосознания.
Уильям Молиньюкс (1656–1698) родился 17 апреля 1656 года в Дублине в семье
английских аристократов, уже в течение четырех поколений проживающих в Ирлан-
дии. Он принадлежала к так называемым «новым англичанам», которые колонизиро-
вали остров в правление Елизаветы I и Якова I, в отличие от «древних англичан»,
прибывших в Ирландию в англо-норманнскую эпоху.
Семья Уильяма Молиньюкса входила в элиту протестантского общества Ирлан-
дии. Отец, Сэмюэль Молиньюкс, занимал высокие должности в английской админи-
страции, брат Томас – был известным физиком и общественным деятелем.
Уильям Молиньюкс получил превосходное образование. Он окончил кафедраль-
ную школу Св. Патрика в Дублине, затем, со степенью магистра искусств, колледж
Св. Троицы, а также посещал Миддл Темпл, одну из четырех известнейших адвокат-
ских школ Лондона. Вернувшись из Англии в 1678 году Уильям женился на Люси
Домвиль, дочери сэра Уильяма Домвиля, главного судьи Ирландии.
Семейная жизнь Молиньюкса была трагична. У молодой жены вскоре после свадь-
бы врачи обнаружили тяжелую болезнь, которая привела вначале к слепоте, а затем –
к ранней смерти женщины. Осознание бренности человеческого бытия заставило мо-
лодых супругов ценить каждое мгновение. Потеряв надежду на исцеление, супруги
обратились к занятиям, наиболее близким им по духу: она – к музыке, он – к науке.
Интересы Молиньюкса были необычайно разнообразны: математика, естество-
знание, астрономия, оптика и философия. Первой его научной публикацией был пе-
ревод с латинского трактата Декарта «Шесть метафизических медитац ий» (1680),
затем свет увидел трехсотстраничный труд «Dioptrica Nova» (1692), анализировав-
ший линии света, проходящие через сферы различных форм10. Уильям Молиньюкс
изучал природу окаменелостей, найденных в водах ирландских озер, пытался иден-
тифицировать некоторые виды насекомых. Фактически он представлял собой новый
тип исследователя, предпочитавшего эксперимент ученым книгам, «не застрахован-
ного от ошибок, но также и от самоисправления»11.
В 1683 году, в содружестве с единомышленниками и при поддержке Лондонского
королевского общества, Молиньюкс основал Дублинское философское общество,
просуществовавшее лишь до 1708 года, но воспитавшее целое поколение ирландских
интеллектуалов. В 90-х годах XVII века Молиньюкс сблизился с английским фило-
софом Джоном Локком (1634–1704) и вступил с ним в переписку. В письмах он об-
суждал перспективы развития науки и философии, делился впечатлениями от по-
следних прочитанных книг, анализировал политические события в стране.
Молиньюкс, дискутируя с Локком, смог внести большую лепту в развитие фило-
софии сенсуализма. В письме от 2 марта 1693 года он обозначил «шутливую пробле-
му»: может ли слепой от рождения человек, распознающий форму предметов только
через прикосновения, неожиданно прозрев, найти нужный предмет только при по-
мощи глаз, не прикасаясь к нему12. Молиньюкс ответил на этот вопрос отрицательно,
опираясь на теорию «простых идей», описанную Джоном Локком в «Опыте о чело-
веческом разуме» (1690)13. «Проблема Молиньюкса» впоследствии стала предметом
обсуждения целой плеяды европейских философов: Беркли, Лейбница, Вольтера,
Дидро, Ла Меттри, Гельмольтца, Уильяма Джеймса и предметом исследования со-
временных авторов14.
Уильям Молиньюкс был не только известным ученым и философом, но являлся
и видным общественным деятелем. С 1684 по 1688 годы Молиньюкс занимал пост
Главного инспектора королевских строений. В период ирландского восстания (1689–
1691), не желая сотрудничать с якобитским правительством, он уехал из Ирландии
в Англию и акцентировал свое внимание больше на научной, чем на политической
деятельности. После окончания восстания, как депутат от Дублинского университе-
та, он участвовал в работе ирландских парламентов 1692 и в 1695–1698 гг. Молинь-
юкс играл активную роль в палате общин, хотя и не входил в ряды явной оппоз и-
ции правительству. Его считали «человеком содружества», сторонником наиболее
радикальной вигской группировки, требовавшей реформы парламента и установле-
ния контроля законодательной власти над исполнительной, старавшейся предупре-
дить сползание Ирландии к деспотизму и тирании15.
Парламентская деятельность Уильяма Молиньюкса проходила в годы, внешне
благоприятные для английских протестантов, но полные скрытых противоречий.
Политический статус послереволюционной Ирландии был неопределенным. По-
давление ирландского восстания в Англии воспринималось как повторное завоевание
Ирландии. Вестминстерское правительство даже обсуждало вариант введения прямо-
го управления «Зеленым островом». Хотя в конституционном споре победили сто-
ронники созыва парламента в Дублине, необходимого «для успокоения народа и уст-
роения королевства»16, на Ирландию не были сразу распространены завоевания
«Славной революции», такие как «Habeas corpus act» и «Билль о правах». Английские
власти стремились сделать ирландские политические институты послушными про-
водниками задуманных в Вестминстере законопроектов. Тайный совет в Дублине,
состоящий либо из англичан, либо из лиц, имеющих в Англии политические и эко-
номические интересы, управлял страной, вызывая у местного населения постоянные
обвинения в коррупции, казнокрадстве, пренебрежении интересами Ирландии.
Дискриминационная политика Лондона ущемляла интересы англо-ирландской
верхушки, которые наряду с коренными ирландцами теряли политические свободы.
Желая защитить права и интересы острова, ирландские коммонеры начали движение
за «единственное право» палаты общин решать вопросы денежных ассигнований.
Фактически, члены парламента пытались преодолеть ограничения, налагаемые на ир-
ландское законодательство «Законом Пойнингса». По их мнению, процедура подготовки закона должна была включить новую стадию. Любой законопроект необходи-
мо первоначально обсудить в ирландском парламенте, и только затем в ирландском
и английском Тайных советах. Лорд-лейтенант Ирландии Сидней назвал борцов
за «единственное право» «компанией безумцев», а их действия попыткой «сбросить
ярмо Англии»17. Этот конфликт, разразившийся во время заседания ирландского
парламента в 1692 году, повлиял на тактику политической борьбы англо -ирланд-
цев. В дальнейшем парламентская оппозиция все реже прибегала к петициям и ре-
монстрациям и все чаще – к прямой обструкции законов, предлагаемых английскими
властями18.
В 1697–1698 годах метрополия предприняла попытку аннулировать ирландскую
законодательную автономию, что проявилось в так называемом «Деле епископа Дер-
ри». В конце 1697 года Ирландское общество Лондона (созданное англичанами, имев-
шими экономические интересы в Ирландии) обратилось в английскую палату лордов,
чтобы отменить неблагоприятное для него решение ирландской палаты лордов в деле
общества против епископа Уильяма Кинга из графства Дерри по вопросу о правах
на землю и о праве рыбной ловли в реке Фойл19.
Серьезной политической проблемой для англо-ирландской протестантской общи-
ны стало отсутствие ее внутреннего единства. После ирландского восстания 1688–
1689 годов в Ирландию прибыла новая волна английских эмигрантов, которые стали
претендовать не только на конфискованные земли католиков, но и на владения англо-
ирландцев. Во второй половине 90-х годов XVII века обсуждался «Конфискацион-
ный билль» (принят в 1699 г.), предусматривавший перепродажу конфискованных
у участников восстания поместий. В состав конфискованных земель попали террито-
рии, купленные или арендованные у сторонников Якова II лояльными к новой власти
ирландскими протестантами, среди них даже было много членов Дублинского пар-
ламента20.
Помимо земельных проблем, англо-ирландцы ощущали угрозу, исходящую от дис-
сентеров, шотландских пресвитериан, к концу семнадцатого столетия освоивших
Ольстер и Мюнстер. По подсчетам современников в течение десятилетия в Ирлан-
дию прибыло примерно пятьдесят тысяч человек, которые стали успешно конкури-
ровать с местными жителями в торговле и ремесле21. Несмотря на поддержку короля
и английского правительства, подчеркивавших единство протестантского общес т-
ва, шотландские диссентеры не смогли полностью влиться в ирландское общество,
так как ирландская высокая церковь принципиально не желала признавать шотланд-
ских пресвитериан, а англо-ирландская верхушка опасалась потерять свое привиле-
гированное положение22.
По мнению исследователей, наиболее острыми были англо-ирландские экономи-
ческие противоречия. Если вплоть до Реставрации английская политика в Ирландии
определялась преимущественно религиозными и политическими мотивами, после
Реставрации англичанам было необходимо исключить Ирландию как экономическо-
го соперника, также как извлечь выгоду из страны23. Таким образом, решение эконо-
мических вопросов становится ключевым требованием ирландской верхушки.
В 1697 году английские купцы, встревоженные конкуренцией с процветающей ир-
ландкой шерстяной мануфактурой, начали кампанию за парламентское регулирование
шерстяной торговли в соответствие с принципами меркантилизма. Вестминстер под-
готовил билль, налагающий запрет на ирландский экспорт шерсти и шерстяных това-
ров на иностранные рынки, кроме Англии, который оправдывался необходимостью
защиты экономических интересов империи в целом. Англо-ирландцев встревожила
не только перспектива разрушения ирландской шерстяной мануфакт уры, но также и попытка Лондона посягнуть на законодательные функции дублинского парламента.
Шерстяной билль произвел столкновение между англичанами, поддерживающими
требования Вестминстера, и защитниками конституционных прав в жарком пам-
флетном споре членов ирландского парламента24.
Описывая возможные последствия принятия «Шерстяного акта» для ирландской
экономики, члены парламента выпустили серию памфлетов, в которых обозначили
проблему неравноправия ирландских и английских протестантов. Так, Фрэнсис Эн-
несли попытался донести до английского правительства, что «англичане, посланные
на завоевание Ирландии, ваши соотечественники, ваши братья, ваши родственники»25,
Фрэнсис Брюстер, вторил, что ирландский народ был «плотью от плоти и костью от кос-
ти народа Англии»26, а Джон Ховел прямо вопрошал, почему англичане, «отважившийся
пересечь» «маленький канал, протекающий между Уэльсoм и Вотерфордом», лиша-
ются своих привилегий, «как если бы они нарушили какие-либо законы природы»27.
В спор о «Шерстяном акте» оказался втянутым Уильям Молиньюкс. О подробно-
стях ужесточения законодательства против ирландской шерстяной торговли он узнал
от Джона Локка, который был членом Торговой палаты Англии. Молиньюкс в пись-
ме к нему от 4 октября 1697 г., когда акт еще только обсуждался в палате общин
ирландского парламента, отметил, что этот «закон не совершенен, не доработан»28.
В дальнейшей переписке он прямо говорит об антиирланском характере «Шерстяно-
го акта»: англичане «наверняка не позволят нам процветать через шерстяную торгов-
лю», так как она – их «любовница», которая «ревнует к любому сопернику»29.
На волне протестов против нарушений политических и экономических прав и сво-
бод англо-ирландцев, Уильям Молиньюкс, вдохновленный рассуждениями Локка о при-
роде государственной власти (о чем было отмечено в письме от 19 апреля 1698 г.)30,
в апреле 1698 г. опубликовал в Дублине трактат «Положение Ирландии, вынужден-
ной подчиняться актам парламента, установленными в Англии».
Как неоднократно отмечалось исследователями общественно-политической мыс-
ли, трактат подводил итог рассуждениям англо-ирландцев о правах и свободах Ир-
ландии. Автор использовал при написании «Положения» более ранние работы. Мож-
но отметить три важнейших источника, на которых основывается труд Молиньюкса.
Первый из них, «Декларация, устанавливающая как и какими средствами законы
и статуты Англии вступали в силу в Ирландии», датируется 1944 г. Написанная
в период Ирландского восстания 1641–1653 гг. «Декларация» в краткой форме обос-
новывала независимость ирландского парламента. Текст трактата был актуален как
для конфедератов Килкенни, католиков-патриотов, пытавшихся создать свое собст-
венное государство, так и для членов Дублинского парламента, поддержавших коро-
ля Карла I в борьбе с Долгим парламентом, и надеявшихся на расширение собствен-
ных полномочий. Молиньюкс считал, что автором трактата был сэр Ричард Болтон
(1570–1648), главный советник лорда-наместника Ирландии герцога Ормонда. В XVIII
веке было доказано, что «Декларация» принадлежит перу Патрика Дарси (1598–1688),
патриота-католика, видный деятель Конфедерации31.
Другим источником, оказавшим существенное влияние на «Положение Ирлан-
дии», стало «Исследование, касающееся важного вопроса, может ли акт парламента,
принятый в Англии, принуждать Королевство и народ Ирландии без рассмотрения
и принятия такого акта королевством Ирландии». «Исследование», со ставленное
в 1660 году тестем Уильяма Молиньюкса, сэром Уильямом Домвилем, было приуро-
чено к возвращению на престол династии Стюартов.
Известно, что Молиньюкс придавал большое значение «Исследованию» Домвиля.
Он тщательно изучил трактат, несколько его модернизировал и первоначально рассчитывал использовать обновленный вариант «Исследования» в парламентских деба-
тах. Позднее он осознал, что в работе Домвиля не затронуты многие важные вопро-
сы. В результате, взяв за основу идеи своего предшественника, Молиньюк с пришел
к собственному видению проблемы конституционного статуса Ирландии в англий-
ском государстве32.
Если «Декларация» и «Исследование» являются базовыми источниками, опреде-
лившими структуру и содержание «Положения», то косвенным, но во многом опре-
делившим дух трактата источником стала вторая книга трактата «О государственном
правлении» Джона Локка33.
Всего Молиньюкс для обоснования своей точки зрения по отдельным недостаточно
знакомым ему вопросам, а в ряде случаев следуя литературной моде семнадцатого
века, упомянул в тексте книги сорок работ английских и ирландских авторов.
Предметом своего исследования Уильям Молиньюкс называет «права, на которые
Англия может претендовать для ограничения нас актами парламента»34. Чтобы опре-
делить границы юрисдикции английских властей в управлении Ирландией, Молинь-
юкс считал необходимым: раскрыть обстоятельства присоединения острова к англий-
ской короне, определить, действительно ли это было «завоевание» и если да, то что оно
подразумевало для страны. Также автор намеревался проанализировать ирландскую
политику Англии последующего периода, описывая права, свободы и политические
институты, которые Лондон предоставил Дублину. В конце своего повествования
Молиньюкс высказал аргументы «за и против законодательной независимости Ир-
ландии, с некоторыми главными выводами по этому вопросу»35.
Изучение истории экспедиции Генриха II на «Зеленый остров» убедило Молинь-
юкса в том, что завоевания Ирландии, не смотря на заявления английских авторов,
не было. Так как вступление английского монарха на ирландскую землю не было со-
пряжено с насилием, «мы имеем полное и добровольное повиновение всех духовных
и гражданских служб Ирландии королю Генриху II»36. Более того, «можно сказать
с большим основанием, что Англия была завоевана Вильгельмом I, чем Ирландия –
Генрихом II»37. Фактически Молиньюкс в своем трактате повторил вывод, к которо-
му пришел ранее Уильям Домвиль в «Декларации»38. Акцентируя внимание на со-
глашении между английским королем и народом Ирландии, Молиньюкс также вос-
произвел идею общественного договора, усвоенную из философских произведений
Джона Локка.
Как подчеркивал Молиньюкс, даже после «завоевания» Ирландия, осталась «от-
дельной и независимой территорией» со своей законодательной, исполнительной
и судебной системами власти. Генрих II предоставил «свободу держать парламенты
в Ирландии, как королевству, отдельному и независимому от Англии» и, издав
«Modus Tenendi Parliamenta», дал указания, как организовывать парламенты»39. За-
тем, ее права были подтверждены «Magna Carta» Генриха III. В соответствии с этими
статутами народ Ирландии пользовался «теми же свободами и иммунитетными
правами, и подчинялся тем же мягким законам как гражданским, так и духовным,
как и народ Англии»40.
Достаточно подробно Уильям Молиньюкс исследовал, каким образом законы, из-
данные в Англии, стали распространяться на Ирландию. Он отметил, что «все статуты
Англии со времен «Magna Carta» до десятого года правления Генриха VII, касающие-
ся общего блага, были приняты, подтверждены и разрешены к введению в Ирландии
с согласия лордов, духовных и светских, и общин парламента Ирландии и никаким
другим способом»41. Поворотным в плане влияния на политические свободы Ирлан-
дии стал «Закон Пойнингса», первый законодательный акт, введенный на острове (1650–1702)) и создавшие «полноценный прецедент»
для ущемления интересов Ирландии44.
Обращает на себя внимание тот факт, что, в отличие от предшественников, Мо-
линьюкс говорил не об отдельных ирландских правах, а о полноценной ирландской
«конституции», еще не написанной, но уже священной для жителей Ирландии. Также
привлекают внимание многочисленные ссылки мыслителя на естественные права,
отражавшие его сотрудничество с Локком, и участие в создании традиции «вигского
содружества»45. «Свобода – неотъемлемое право всего человечества и Нация может
требовать ее для себя на любом основании»46. «Право быть подданным возникает
в соответствии с законом, на принятие которого люди дают свое согласие … и основы-
вается на непреложных законах природы и разума, которые не могут быть отменены»47.
Проследив историю англо-ирландских отношений и процесс формирования ир-
ландской «конституции» Уильям Молиньюкс приступил к анализу современной по-
литической ситуации. Он, оставаясь преданным Короне подданным, подробно объ-
яснил причины, толкнувшие англо-ирландцев на защиту своих прав и свобод. Автор
трактата подчеркивал, что протестантская знать, джентри и духовенство, бежавшие
от «наглости и варварства» ирландских папистов в 1689 г., по их вине были лишены
многих политических и экономических свобод. Он согласился, что многие разрабо-
танные после окончания восстания акты восстанавливали утраченные англо-
ирландцами права, но все они были приняты без участия народа Ирландии48. Таким
образом, автор считал своей целью восстановление независимого статуса Ирландии
в рамках британской империи.
В тексте трактата Ирландия неоднократно сравнивалась как с римскими провин-
циями античности, так с современными североамериканскими колониями Англии
и Шотландией, при этом она либо не уступала, либо превосходила их по широте по-
литических свобод. В конце «Положения» Молиньюкс привел десять доказательств
независимости своей страны. Он полагал, что заявление «Ирландия – колония Анг-
лии» противоречит законам человечества, общему праву, основополагающим актам
и отдельным «хартиям свободы», изданным как для империи, так и для ирландского
королевства. Монарх не может руководить работой ирландского парламента и отме-
нять старые законы, в стране продолжает сохраняться выработанный веками полити-
ческий и судебный обычай, значит, Ирландия функционирует как отдельное коро-
левство. Независимый статус острова защищает и важнейший конституционный
принцип: ни один закон не вводится без согласия парламента. Ирландский народ
является также важным элементом в этой системе аргументов. Он готов бороться
за свои права и выказывать неповиновение всякому, кто попытается установить
власть над его государством.
Основываясь на анализе юридических и исторических прецедентов, а также ис-
пользуя элементы политической философии, Уильям Молиньюкс составил подроб-
ную, хорошо аргументированную, но в то же время спорную по содержанию, декла-
рацию политической самостоятельности Ирландии.
эффект на умонастроения ир-
ландского протестантского общества.
Вестминстер был возмущен событиями в Ирландии. Долгое время в литературе,
в том числе и отечественной, доминировало утверждение, что трактат Молиньюкса
был сожжен по постановлению Английского парламента53. Тем не менее, до сих пор
не найдено свидетельств издания такого указа. Современные авторы все больше
склоняются к мысли, что этот факт мог стать выдумкой последующих поколений
англо-ирландцев, боровшихся за освобождение «Зеленого острова» от английского
господства54. Так или иначе, Уильям Молиньюкс не узнал о судьбе своего трактата
и не понес «заслуженного» наказания: 11 октября 1698 года на сорок третьем году
жизни он скончался от болезни почек.
Ранний уход Молиньюкса опечалил научные круги Ирландии и Англии. Джон
Локк, сохранявший дружественные отношения с Молиньюксом в течение многих
лет, написал о смерти друга как о потере «неоценимого богатства, о котором он бу-
дет сожалеть до конца жизни»55.
Наибольший интерес труд Молиньюкса вызвал у англо-ирландских патриотов
второй половины XVIII века, когда Ирландия вновь вступила в активную борьбу
за конституционные права. «Положение Ирландии…» стало настолько общественно
значимым произведением, что его стали описывать как «Руководство (учебник) ир-
ландской свободы»56. На протяжении XVIII столетия «Положение» переиздавалось
в Дублине, Лондоне и Белфасте девять раз. Современники Молиньюкса, равно как
его политические преемники, окрестили автора трактата «отцом англо-ирландского
протестантского конституционализма»57. Не случайно лидер ирландской либераль-
ной оппозиции сэр Генри Граттан после принятия ряда важных для Ирландии кон-
ституционных реформ в 1782 году воскликнул: «Дух Свифта! Дух Молиньюкса! Ваш
гений восторжествовал. Ирландия – сейчас нация!»58.
Современные исследователи относятся к трактату Молиньюкса по-разному, порою
занимая диаметрально противоположные позиции. Так, некоторые авторы называют
его «наиболее значимым ирландским политическим памфлетом XVII и XVIII столе-
тий»59, другие же считают его вклад в разработку идей политической независимости
Ирландии незначительным, приводимые аргументы неубедительными, а то и вовсе
ошибочными60. 
К оценке «Положения» следует подходить взвешенно, с учетом всей специфики
эпохи и личности автора. Прежде всего, нельзя считать Молиньюкса сторонником
отделения Ирландии от Англии. Он, как истинный англичанин, верил, что оба коро-
левства спаяны общими интересами. Гэльская католическая Ирландия скоро будет
поглощена протестантской, и остров превратиться в зеркальное отражение Англии.
Унию с британской монархией он расценивал как естественный политический шаг,
поэтому его считали одним из идейных вдохновителей акта о союзе Ирландии
и Англии, обсуждавшегося в 1707 году61.
В то же время мыслитель постоянно находился в поиске, который мог быть связан
с переломным периодом в истории британской монархии (переходом к «веку пред-
принимательства», становлением двухпартийной системы) и, в случае с Молиньюк-
сом, постепенной потерей связи с исторической родиной и крепнущей привязанно-
стью к новому отечеству (не случайно его называют «ирландским патриотом»).
Известный британский исследователь, Джон Поккок подметил характерную черту
мыслителей Англии семнадцатого века: они «пытались понять себя путем осмысле-
ния своего прошлого и отношения к нему»62. Данное заявление, на наш взгляд, вполне
можно применить и к англо-ирландским патриотам: не отождествляя себя с ирланд-
цами, но при этом ощущая отчуждение со стороны жителей метрополии, они пыта-
лись, используя местную конституционную традицию, найти свое место в империи.
Несмотря на копья, ломающиеся вокруг фигуры Уильяма Молиньюкса и его ра-
бот, несомненно, что идеи, изложенные в «Положении» сформировали основы так
называемого «колониального национализма»63, в дальнейшем развитого не только
в Ирландии, но и в других колониях Англии, в частности, на североамериканском
континенте.
Примечания
1 Crown of Ireland, 1542 // Мирошников А.В. Три века Ирландии. В 3 кн. М., 2008. Кн. 1. С. 223.
2 Функции лордов-наместников, лордов-лейтенантов и вице-королей были одинаковы (руководить коро-
левской администрацией в Ирландии, выступать в роли главнокомандующего и т.д.), но звание вице-
короля было почетнее, так как давалось пожизненно.
3 An act for the abrogation of the oath of supremacy, 1691 // Irish historical documents / edited by E.Curtis, R.B.
McDowell, 1943. P. 180–183.
4 Simms J.C. The establishment of protestant ascendancy, 1691-1714 // А History of Ireland. Vol. IV. Eighteenthcentury
Ireland 1691–1800 / ed. by T.W.Moody, W.E.Vaugan. Oxford, 1986. P. 12.
5 Термин «протестантское господство» («Protestant Ascendacy») был впервые введен в употребление чле-
ном палаты общин ирландского парламента сэром Бойлом Роучем в 1782 году во время обсуждения второ-
го «Акта облегчения положения католиков».
6 Эра «карательных законов» (Penal Laws), то есть время действия законов против католиков, охватывает
период с 1692 по 1776 гг.
7 Афанасьев Г.Я. История Ирландии. М., 2007. С. 115.
8 Там же. С. 115–116.
9 Connoly S.J. Eighteenth-century Ireland: colony or ancient regime ? // The making of Modern Irish History:
revisionism and the Revisionist Controversy / ed. By D.G.Boys, A.O‟Day. N.Y., 1997. P. 15.
10 Abrahams P When an Eye is armed with a Telescope: The Dioptrics of William and Samuel Molyneux // Режим
доступа : URL: http://www.europa.com/~telscope/molyneux.txt (дата обращения: 7.09.2009).
11 Duddy T. A history of Irish thought. N.Y., 2002. P. 70.
12 Some familiar letters between Mr. Lock and several of his friends. L., 1708. P. 37. // Режим доступа: URL:
http // ia301538.us.archive.org/2/items/somefamiliarlett00lockuoft/somefamiliarlett00lockuoft.pdf (дата обраще-
ния: 8.09.2009).
13 Локк Дж. Опыт о человеческом разуме // Локк Дж. Избранные философские произведения. В 2 т. Т. 2.
М., 1960. С. 141.
14 Morgan M.J. Molyneux‟s Questions. Cambridge, 1977.
15 Мирошников А.В. Указ соч. Кн. 1. С. 55.
16 Quoted from: Connoly S.J. Religion, law and parliament: the making of protestant Ireland: 1690-1760. N.Y.,
2000. P. 75.
17 Quoted from: Hayton D. Ruling Ireland, 1685–1742: politics, politician and parties. Woodbrige, 2004. P. 44.
18 Baltes S. The Pamphlet Controversy … P. 54.
19 Hayton D. Ruling Ireland … P. 66.
20 Ibid. P. 72.
21 Cullen L.M. Economic development, 1691-1750 // А History of Ireland. Vol. IV. Eighteenth-century Ireland
1691–1800 / ed. by T.W. Moody, W.E. Vaugan. Oxford, 1986. P. 134.
22 Beckett J.C. Protestant dissent in Ireland, 1687–1780. London, 1986. Vol. 2. P. 31.
23 Baltes S. The Pamphlet Controversy about Wood‟s Halfpence (1722–1725). Frankfurt am Main – Berlin – New
York – Oxford – Wien, 2003. P. 51.
24 В 1698 году в Ирландии по вопросу о Шерстяном билле появились такие трактаты как [Francis Annesley],
Some thoughts on he Bill Depending before the Right Honourable the House of Lords rpr the Prohibiting the
Exportation of the Woolen Manufactures of Ireland to Foreing Parts (Dublin, 1740 [1698]); [Francis Brewster], A
discourse concerning Ireland and the Different Interest thereof (London, 1698); John Hovell, A Discourse on the
Wollen Manufactury of Ireland and the Consequences of Prohibiting its Exportation (London, 1698).
25 Quoted from: Baltes S. The Pamphlet Controversy… P. 59.
26 Quoted from: Ibid.
27 Quoted from: Ibid.
28 Some familiar letters… P. 240.
29 Quoted from: Baltes S. The Pamphlet Controversy… P. 60.
30 Some familiar letters... P. 269.
31 Kelly P. Recasting a tradition: William Molyneux and the sources of The Case of Ireland… Stated (1692) //
Political Thought in Seventeenth-Century Ireland: Kingdom or Colony / edited by J. Ohlmeyer. Cambrige, 2000. P. 92.
32 Kelly P. Recasting a tradition… P. 93.
33 Трактат Локка оказал не только идейно-политическое, но и содержательное влияние на работу Молинь-
юкса. В частности, прослеживается связь между шестнадцатой главой труда Локка, посвященной нор-
маннской колонизации Англии и отдельными частями «Положения», описывающими английскую колони-
зацию Ирландии.
34 Molyneux, W. The Case of Ireland‟s being bound by act of parliament in England, stated. P. 3 // Режим досту-
па: URL: http: //www.archive.org/stream/manueldelingnie09debagoog (дата обращения: 25.08.2009).
35 Ibid. P. 4–5.
36 Ibid. P. 10.
37 Ibid. P. 11.
38 Connoly S.J. Divided kingdom: Ireland, 1630–1800. P. 129–130.
39 Molyneux, W. The Case of Ireland... P. 22.
40 Ibid. P. 29.
41 Ibid. P. 53.
42 Ibid.
43 Ibid. P. 62.
44 Ibid. P. 79.
45York N.L. Neither Kingdom nor Nation. The Irish quest for constitutional rights, 1698–1800. W., 1994. P. 23.
46 Molyneux, W. The Case of Ireland… P. 2–3.
47 Ibid. P. 85.
48 Ibid. P. 84.
49 Ирландская партийная система окончательно сформировалась лишь к 1704 году.
50 Наиболее известный трактат, критиковавший «Положение» Уильяма Молиньюкса, [Simon Clement] An
answer to Mr Molyneux his case of Ireland … stated: and his dangerous notion of Ireland‟s being under no subordination
to the parliamentary authority of England refuted (London, 1698).
51 Addresses of the House of Commons on Molyneux‟s book and the Irish woolen Trade, 1698 // Irish historical
documents / edited by E. Curtis, R.B. McDowell, 1943. P. 183.
52 Ibid. C. 185.
53 История Ирландии / отв. ред. Л.И. Гольман. M., 1980. C. 136.
54 Baltes S. The Pamphlet Controversy… P. 67.
55 Some familiar letters between Mr. Lock and several of his friends. London, 1708. P. 275 // Режим доступа:
URL: http // ia301538.us.archive.org/2/items/somefamiliarlett00lockuoft/somefamiliarlett00lockuoft.pdf (дата обра-
щения: 1.09.2009).
56 Kelly P.P. Recasting a tradition… P. 106.
57 York N.L. Neither Kingdom nor Nation. P. 29.
58Quoted from: Duddy T. A history of Irish thought. N.Y., 2002. P. 70.
59 Kelly P. Recasting a tradition.... P. 83.
60 York N.L. Neither Kingdom nor Nation… P. 24.
61 Ibid. P. 34.
62 Pocock J.C.A. The ancient constitution and the feudal Law. Cambrige, 1957. P. XIII.
63 Simms J.C. The establishment of protestant ascendancy… P. 1.
            [name_en] => WILLIAM MOLYNEUX AND THE PROBLEM OF THE CONSTITUTIONAL RIGHTS OF IRELAND IN THE 1690-ies
            [annotation_en] => Ireland has attracted the attention of foreigners since ancient times. Since the end of the 8th century, the island has been constantly raided by Scandinavians, then the time of English penetration and permanent British presence has come. In 1172, Henry II (1133-1189) seized Dublin and demanded that the Irish leaders take the oath of allegiance, and then his young son John (1167-1216), the future King John Lackland, was proclaimed Irish "lord”. As a result of the aggressive campaigns of the late 12th century, for many centuries independent Ireland, found itself under the scepter of English kings. The conquest of the "Green Island" was accompanied by a breakdown of the local economic and socio-political structure and discrimination against the indigenous population (Gaels). The Irish economy was gradually reoriented to the needs of British craft and trade, the most fertile lands were captured and distributed among the English nobility. In the annexed territories, the clan system was destroyed and the traditional Brehon law was eliminated.
            [text_en] => Ireland has attracted the attention of foreigners since ancient times. Since the end of the 8th century, the island has been constantly raided by Scandinavians, then the time of English penetration and permanent British presence has come. In 1172, Henry II (1133-1189) seized Dublin and demanded that the Irish leaders take the oath of allegiance, and then his young son John (1167-1216), the future King John Lackland, was proclaimed Irish "lord”. As a result of the aggressive campaigns of the late 12th century, for many centuries independent Ireland, found itself under the scepter of English kings. The conquest of the "Green Island" was accompanied by a breakdown of the local economic and socio-political structure and discrimination against the indigenous population (Gaels). The Irish economy was gradually reoriented to the needs of British craft and trade, the most fertile lands were captured and distributed among the English nobility. In the annexed territories, the clan system was destroyed and the traditional Brehon law was eliminated.
            [udk] => 
            [order] => 5
            [filepdf_ru] => 29_ru.pdf
            [filepdf_en] => 29_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Елена Владимировна  ЛЕЖНИНА
                            [author_en] => Elena V. Lezhnina 
                        )

                )

        )

    [5] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 30
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => «ЧЕРНОЕ РАБСТВО» В ЮЖНЫХ КОЛОНИЯХ АНГЛИИ В СЕВЕРНОЙ АМЕРИКЕ
            [annotation_ru] => Английское колониальное общество в Северной Америке XVII–XVIII веков пред-
ставляло собой довольно сложную структуру. Значительную часть его составляло
зависимое население, попавшее в Новый Свет различными путями. Первоначально,
большей частью это были законтрактованные слуги или сервенты. Вчерашние евро-
пейские крестьяне или городские низы, они должны были отработать стоимость сво-
ей перевозки в Америку в течение значительного времени (как правило, от двух до
семи лет) на плантациях или хозяйствах свободных собственников, покупавших кон-
тракты на использование их труда на портовых рынках у капитанов прибывающих
в Новый Свет кораблей. Использование их труда было довольно эффективно и при-
быльно, хотя и было ограничено временными рамками.
Наряду с использованием труда сервентов в первой половине ХVII в. идет и на-
растающий ввоз чернокожих рабов из Африки. Работорговля, ставшая мощным ис-
точником первоначального накопления капитала как в Англии, так и в Америке, зна-
чительно укрепила крупное и среднее землевладение в южных колониях.
            [text_ru] => Английское колониальное общество в Северной Америке XVII–XVIII веков пред-
ставляло собой довольно сложную структуру. Значительную часть его составляло
зависимое население, попавшее в Новый Свет различными путями. Первоначально,
большей частью это были законтрактованные слуги или сервенты. Вчерашние евро-
пейские крестьяне или городские низы, они должны были отработать стоимость сво-
ей перевозки в Америку в течение значительного времени (как правило, от двух до
семи лет) на плантациях или хозяйствах свободных собственников, покупавших кон-
тракты на использование их труда на портовых рынках у капитанов прибывающих
в Новый Свет кораблей. Использование их труда было довольно эффективно и при-
быльно, хотя и было ограничено временными рамками.
Наряду с использованием труда сервентов в первой половине ХVII в. идет и на-
растающий ввоз чернокожих рабов из Африки. Работорговля, ставшая мощным ис-
точником первоначального накопления капитала как в Англии, так и в Америке, зна-
чительно укрепила крупное и среднее землевладение в южных колониях. В ряде
случаев, как, например, в Южной Каролине, труд негритянских невольников почти
вытеснил труд сервентов в производстве риса. Но, как правило, в большинстве юж-
ных колоний сочетался труд сервентов и рабов. А в Джорджии, основанной в 1732 г.,
собственники, стремясь возродить мелкое землевладение, вообще запретили рабство
негров, и его не существовало здесь, по крайней мере, официально вплоть до 1752 г.
Но обычно в хозяйствах южных плантаций сочеталась эксплуатация сервентов и нег-
ров. Причем по мере увеличения ввоза рабов из-за океана они начинают вытеснять
сервентов на плантациях. Однако расцвет американского плантационного рабства
впереди, и связан он в основном с производством хлопка и сахарного тростника
в послереволюционную эпоху.
Как известно, первые негры попали в Вирджинию в 1619 г., когда голландцы об-
меняли партию рабов в Джеймстауне на продукты питания и воду. Но юридически
пожизненное рабство негров как одной из основных производительных сил табач-
ных, рисовых плантаций начало оформляться лишь на рубеже веков. На начальном
этапе создания колоний их было очень немного, и по своему положению они были
более сервентами, получая иногда даже земельные наделы. Существуют данные, со-
гласно которым свободные негры могли иметь даже белых сервентов, что, впрочем,
было редкость1. С.Н. Бурин, детально расследовавший вопрос о черном рабстве в
колониальной Америке, отмечает, что на первом этапе заселения «положение негров
южных колониях мало чем отличалось от положения белых переселенцев и, безус-
ловно, было лучше положения индейцев, которым в те годы была уготована участь,
позднее постигшая негров»2.
Складывание в южных колониях крупного поместного землевладения, ориенти-
рованного на производство сырья и продуктов питания, нехватка рабочей силы в колониях в корне изменяют положение негров. С конца XVII – начала XVIII вв. идет
процесс превращения их в потомственных рабов. В его основе лежит не природный
расизм белого человека, а экономическая выгода. За одну и ту же цену на неволь-
ничьем рынке можно было купить сервента на определенный срок или негра на всю
жизнь. Особенно усилился ввоз рабов в колонии после того как в 1713 г. англичане
вырвали у испанцев право асьенто. Если накануне, в 1710 году, в южных колониях
было всего 36 тыс. негров, из них львиная доля приходилась на Вирджинию и М э-
риленд (23 тыс. и 8 тыс.), то в 1760 г. их уже насчитывалось 400 тыс., а к 1790 г. –
757 тыс. 208 человек. Из них почти 700 тыс. были рабами. Ежегодно с 1700 г. по 1770 г.
в колонии вводилось не менее 5 тыс. рабов3.
Большей частью рабы использовались на крупных плантациях табака, риса, инди-
го, где их труд был более производителен. На небольших земельных наделах Новой
Англии он не получил распространения в силу малопродуктивности и холодного для
рабов климата. Однако это не помешало именно купцам Массачусетса организовать
широкую работорговлю.
Практически каждая колония имела собственное законодательство о рабах4. Неграм
запрещалось собираться толпами и даже группами в 5–7 человек, покидать само-
вольно плантации, отлынивать от работы и портить имущество хозяина. За участие в
бунтах полагалась смертная казнь, за порчу имущества или побег-бичевание и члено-
вредительство. Но убивать рабов запрещалось, «если только они не замыслили како-
го-либо вреда хозяину». В случае, если хозяин забивал раба насмерть, владелец под-
лежал штрафу, который, как правило, снижался «по объективным обстоятельствам»,
а то и не взыскивался вовсе. Вместе с тем в первой половине ХVIII в. негры еще со-
храняли некоторые права: они служили в местной милиции, могли выступать свиде-
телями в суде, негры пограничья могли владеть оружием, а в Вирджинии, вплоть до
1723 г., негры обладали правом голоса, но по мере роста числа рабов, усиления зна-
чения их труда на плантациях и также роста негритянских восстаний ужесточилось
и законодательство о рабах. Вершиной подобного юридического оформления рабства
стал Негритянский закон Южной Каролины от 10 мая 1740 года5. Раб окончательно
превратился в говорящее орудие и собственность своего хозяина, лишался тех н е-
многих свобод, которыми еще обладал прежде. Рабство как система было заложено
и юридически, и фактически именно в первой половине XVIII в., но оно еще не пре-
вратилось в самодовлеющую силу, какой стало в первой половине XIX в. В этот пе-
риод оно сосуществовало с феодальной эксплуатацией серпентов и порой сдержива-
лось им. Так, например, в Южной Каролине был принят ряд законов, направленных
на сдерживание ввоза рабов путем введения высоких налогов на работорговлю и по-
ощрялся ввоз сервентов. Конечно, определенную роль играл и страх плантаторов пе-
ред восстаниями рабов, ведь к этому времени общее количество негров здесь превы-
шало число белых поселенцев. Но не следует забывать о том, что негры не платили
ренту, дающую львиную часть доходов лендлордам. В маноре Гренвиля в Северной
Каролине большинство земель обрабатывалось арендаторами и сервентами, в Джорд-
жии рабство долго было запрещено собственниками, которые стремились ввозить сюда
сервентов. Несмотря на то, что доля рабского труда увеличивалась, хотя и не всегда
он считался выгодным, лишь только после революции с уничтожением кабального
рабства белых сервентов, плантационное рабство превратилось в основу сельскохо-
зяйственного производства Юга.
Черные рабы, трудясь вместе с сервентами и арендаторами, в некоторой степени
укрепляли крупное товарное помещичье хозяйство – американский фольварк. Часто
трудно было классифицировать их как классических рабов. Они трудились на феодальных мануфактурах по производству бочек в Вирджинии или заготавливали кора-
бельные припасы в Северной Каролине. Несмотря на драконовские законы, они порой
владели и небольшой земельной собственностью. Так, лейтенант английской армии
генерала Бургойна Томас Анберн в своих воспоминаниях Джорджии пишет, что не-
гры получали от хозяина по акру земли в вечное пользование, где в свободное от работы
время, субботам, выращивали для себя зерно и домашнюю птицу6. К сожалению,
автор не указывает, платили ли подневольные негры что-либо хозяевам за эту землю,
но они с лихвой платили ему на хозяйских плантациях. Конечно, мы далеки от того,
чтобы отождествлять это с отработочной рентой, а негров представлять в виде своеоб-
разного зависимого крестьянства. Но своим трудом негры укрепляли крупное поме-
стное землевладение, экономическую и политическую власть лендлордов.
Таким образом, «черное рабство» в английских колониях в XVII–XVIII веках про-
шло сложный путь эволюционного развития. Но даже в предреволюционную эпоху
оно не получило своего организационного завершения. Окончательно оно сформиро-
валось как система, обеспечивающая сырьевую базу развивающейся английской
и американской промышленности, уже после победного шествия «короля-хлопка»
по плантациям Юга конца XVIII – начала XIX веков.
Примечания
1 Foundations of Colonial America. A Documentary History. Vol. 1–3 / ed. by W. Kavenagh. N.Y., 1973. Vol. 3.
P. 2077.
2 Бурин С.Н. Конфликт или согласие?: социальные проблемы колониального Юга (1642–1763 гг.). М., 1980.
С. 231.
3 Scherer L. Slavery and Churches in Early America. 1619–1819. Grand Rapids, 1975. P. 47; Черные американ-
цы в истории США. 1526–1917 / отв. ред. Р.Ф. Иванов: в 2 т. Т. 1. М., 1986. С. 23–50.
4 Foundations… Vol. 3. P. 1185–1192. Vol. 3. P. 2080–2085, 2102–2121.
5 Idid. Vol. 3. P. 2102–2121.
6 The American Reader / ed. by P. Angle. N. Y., 1958. P. 58.
            [name_en] => "BLACK SLAVERY" IN SOUTHERN COLONIES OF ENGLAND IN NORTH AMERICA
            [annotation_en] => English colonial society in North America of XVII-XVIII centuries was a rather complex structure. A significant part of it was made up of the dependent population who got into the New World in various ways. Initially, for the most part, these were contracted servants. Yesterday's European peasants or urban artisans, they had to work out the cost of their transportation to America for a considerable time (usually two to seven years) on the plantations or farms of free property owners who bought contracts for the use of their labor on port markets for captains of ships arriving in the New World. The use of their labor was quite efficient and profitable, although it was limited to a time frame. Along with the use of labor servants in the first half of the seventeenth century, there has been a growing import of black slaves from Africa. The slave trade, which became a powerful source of the initial accumulation of capital both in England and in America, significantly strengthened large and medium-sized landownership in the southern colonies
            [text_en] => English colonial society in North America of XVII-XVIII centuries was a rather complex structure. A significant part of it was made up of the dependent population who got into the New World in various ways. Initially, for the most part, these were contracted servants. Yesterday's European peasants or urban artisans, they had to work out the cost of their transportation to America for a considerable time (usually two to seven years) on the plantations or farms of free property owners who bought contracts for the use of their labor on port markets for captains of ships arriving in the New World. The use of their labor was quite efficient and profitable, although it was limited to a time frame. Along with the use of labor servants in the first half of the seventeenth century, there has been a growing import of black slaves from Africa. The slave trade, which became a powerful source of the initial accumulation of capital both in England and in America, significantly strengthened large and medium-sized landownership in the southern colonies
            [udk] => 
            [order] => 6
            [filepdf_ru] => 30_ru.pdf
            [filepdf_en] => 30_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Андрей Андреевич  ЯРЫГИН
                            [author_en] => Andrey A. Yarygin 
                        )

                )

        )

    [6] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 31
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => ЯЗЫК И «ДУХ НАРОДА» В ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ГЕРМАНИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII В. (К ВОПРОСУ О ФАКТОРАХ ГЕНЕЗИСА РОМАНТИЗМА)
            [annotation_ru] => Духовная жизнь этноса определяется как отображение всего национального ук-
лада жизни в его исторических и реально значимых сущностях. Это системообра-
зующая форма проявления и выражения национальной саморефлексии. В духовной
жизни нации фокусируется вся философия жизни этноса. В широком понимании ду-
ховная жизнь нации является ничем иным, как творческой деятельностью ее созна-
ния и самосознания, составляющей ее основу. Исследовать духовную жизнь нации
в рамках отдельно взятого феномена: фольклора, литературы, языка, искусства, этни-
ческой психологии, исторического сознания и т.д., чтобы познать мир национального
во всем его многообразии, является недостаточным. Автор акцентирует внимание
на ином: современная наука в русле междисциплинарного синтеза полагается на сис-
темный комплексный анализ, более чем целесообразный при изучении такой слож-
ной структуры, как духовная культура этноса. К. Леви-Стросс в своей классической
работе «Структурная антропология» отмечал: «И язык, и культура создаются путем
оппозиций и корреляций, то есть через логические отношения».
            [text_ru] => Духовная жизнь этноса определяется как отображение всего национального ук-
лада жизни в его исторических и реально значимых сущностях. Это системообра-
зующая форма проявления и выражения национальной саморефлексии. В духовной
жизни нации фокусируется вся философия жизни этноса. В широком понимании ду-
ховная жизнь нации является ничем иным, как творческой деятельностью ее созна-
ния и самосознания, составляющей ее основу. Исследовать духовную жизнь нации
в рамках отдельно взятого феномена: фольклора, литературы, языка, искусства, этни-
ческой психологии, исторического сознания и т.д., чтобы познать мир национального
во всем его многообразии, является недостаточным. Автор акцентирует внимание
на ином: современная наука в русле междисциплинарного синтеза полагается на сис-
темный комплексный анализ, более чем целесообразный при изучении такой слож-
ной структуры, как духовная культура этноса. К. Леви-Стросс в своей классической
работе «Структурная антропология» отмечал: «И язык, и культура создаются путем
оппозиций и корреляций, то есть через логические отношения». Индивид овладевает
культурой своей группы с помощью языка. Но и язык, со своей стороны, оказывается
условием культуры в зависимости от того, насколько последняя владеет построением, подобным к построению языка1. От себя подчеркнем, что они не являются ста-
тическими, а развиваются во времени, и потому должны рассматриваться исто-
рически.
Как классические, так и современные разработки теории этноса, этногосударство-
ведения не обходят вниманием проблемы лингвистики, ведь в процессе этно- и на-
циогенезиса благодаря языку носители одной культуры усваивают один и тот же,
хотя и не тождественной, способ видения мира, мышления и сожительства. Рассмат-
ривая язык как определенный способ мировидения, как форму общественного позна-
ния2, мы должны упомянуть о существовании у каждого народа особой языковой
картины мира, включающей этническую мифологию3. Таким образом, язык являет-
ся также хранителем исторической памяти народа, ведь то или другое сообщество
людей, как писал Ф. Ницше, может возникнуть только в результате сознательного
использования языка4. Судьба каждого этноса (народа) органически переплетена с судь-
бой его языка. История демонстрирует множественные примеры того, что с исчезно-
вением языка исчезает и этнос. Поэтому язык определяется как органический атри-
бут народа, так как без языка народа нет5. Язык действует во всех сферах духовной
жизни как творческая сила. По словам Л. Вайсгербера, «тот, кто не склонен доста-
точно оценить языковое влияние среди форм знания, должен постоянно размышлять,
как далеко зашли бы эти формы знания, если бы языка не было вообще»6.
Необходимость междисциплинарного подхода в изучении прошлого была осозна-
на еще в начале ХХ века «отцом» теории исторического синтеза А. Берром. Учиты-
вая опосредованность языком процессов формирования смыслообраза национального
бытия, междисциплинарный синтез в исследовании процессов формирования на-
ций в новое время, состоящий в сотрудничестве историографии и лингвистики, явля-
ется целесообразным и необходимым эпистемологическим подходом, который при-
нимается во внимание в данном исследовании. Поэтому думается, что студии на срезе
лингвистики и историографии, лингвистики и этнологии, лингвистики и методоло-
гии истории являются междисциплинарным подходом, соответствующим современ-
ным тенденциям развития наук. В. Дильтей в свое время высказался по этому поводу:
«Основоположение наук о духе должно, соответственно, распространяться на все
классы знания так же, как того требует общее философское обоснование»7. Вот как
раз такими качествами междисциплинарности обладает социолингвистика, которая
стремится исследовать язык в его общественном контексте и обусловленности8. Ве-
рования, обычаи, культура народа – все это может быть прочитано или познано че-
рез язык. Этнолингвистика, изучающая язык в его социально закрепленной структуре
и в его конкретных коммуникативных употреблениях (актах речи), старается извлечь
из него все то, что характеризует язык как составную часть культуры, ее аспект, ее
стихию и «воздух». Этнолингвистика пытается, отойдя от языка, прийти к человеку,
его способам понимания мира9. И социолингвистика, и этнолингвистика – общест-
венные дисциплины, предмет которых имеет конвергентные свойства, могут стать
серьезным подспорьем для историка, изучающего процессы, происходящие в и н-
теллектуальной сфере общества.
В нашем случае речь идет о первых попытках конструировании в эпоху позднего
Просветительства образа национального организма с учетом осознания языковой
составляющей национальной идентичности. Целью нашей статьи является рассмот-
рение немецкой просветительской, амбивалентной по своему содержанию и предро-
мантической общественно-исторической мысли и, в частности, методологии общест-
вознания и истории второй половины XVIII века через призму категории языка. Нас
интересует, каким образом эта категория индивидуализирует философию истории, духовный климат в Германии в эпоху позднего Просвещения, и, в конечном понима-
нии, как были созданы предпосылки осознания особой функции языка в качестве эт-
нического символа.
Существует мнение, что язык является главным признаком этничности и обеспе-
чивает функционирование национального организма во всех его проявлениях. В об-
щемировом процессе развития человеческих сообществ, который очерчивается фор-
мулой «от народа к нации», языку, как считается, принадлежит первостепенное
место10. Однако современное обществоведение, в том числе и лингвистика, отталки-
вается от необходимости избегать этноцентрической предубежденности11, придержи-
ваясь в решении конкретных исследовательских проблем критериев объективности
и основ научности.
Не сегодня и не вчера в обиход науки и публицистики вошла категория «дух
народа», как концентрированное понятие, выражающее содержание национальной
жизни. На практике культура народа и его «дух» взаимообусловлены. Без опосредо-
ванности «духом» культура народа невозможна. А без целостности культуры невоз-
можным есть объективируемый «дух народа». В этом понимании современная куль-
тура включает в себя все предыдущие степени развития: в превращенных формах,
в знаковых системах, в литературном творчестве и искусстве, в верованиях и в дей-
ствиях народа. Отсюда, кстати, неизбежность использования историзма в изучении
феноменов и явлений культуры этноса. По большому счету, культура народа во всей
ее совокупности, во всем, что отличает один народ от другого и есть национальный
дух. Он формируется и развивается по своим внутренним законам, оказываясь им-
плицированным в национальной психологии, этических предписаниях, языке, рели-
гии, творчестве индивидов и групп12. Что показательно, осмысление парадигмы «ду-
ха народа» включало в себя языковую составляющую с момента своего появления,
в чем нам предстоит убедиться.
Отдельные авторы даже высказываются, что начало разработки национальных
языков является релевантным рождению националистической идеологии. Так, П. Иг-
нотус утверждает: появление венгерского национализма – это событие настолько не-
давнее, что «можно назвать точную дату: 1772, год публикации нескольких скучно-
ватых произведений венгерского автора Дѐрдя Бешенеи, который тогда проживал
в Вене и служил в эскорте Марии Терезии… Эта magna opera Бешенеи должна бы-
ла доказать, что венгерский язык пригоден для высочайших литературных жа н-
ров»13. В нациологии вообще выделяют особую «немецкую» модель образования
наций, с превалированием культурно-исторических факторов и, прежде всего,
языка14.
Но, прежде всего, остановимся на некоторых особенностях просветительской
мысли Германии в русле нашей проблемы. Обобщенная конвенционалистская мо-
дель Просвещения, которая, фактически, является его французской модификацией,
страдает схематизмом. Ни космополитизм французских просветителей, ни их бес-
спорное влияние на развитие научного и художественного творчества в разных
странах не отменяет того факта, что Просвещение, как сложный комплекс принци-
пов и идей, представлено в виде отдельных его национальных вариантов. В Германии
Просвещение имело ряд особенностей, что отличало его от классической француз-
ской модели. Носителем просветительских идей была, в первую очередь, образован-
ная прослойка населения, передовое бюргерство, гражданство, которое можно пони-
мать как «средний класс» в том отношении, что это было социальное средостение
между дворянством и основной массой народа. Представители традиционной немец-
кой учености также были в составе этой прослойки15.
Существует также ощутимая наследственная связь между немецкой Реформацией
и Просвещением, ведь протестантство стало духовной реальностью, которая, с одной
стороны, воспитала в людях независимость ума (благодаря возможности свободного
толкования Святого Письма – С.Г.) и проявила себя как консолидирующая сила об-
щества16. С другой стороны, именно в реформационные времена, благодаря лютеро-
вому переводу Св. письма, немецкий язык легитимируется как полноценный, дос-
тойный не только текстов указов, объявлений и «летучих листков», но и сакрального
текста Библии. Язык немецкой Библии воспринимался как «язык с большой буквы»,
отличный от разношерстных говоров, отличающихся от места к месту, от группы
к группе их носителей. Переводя Библию, Лютер соединил вместе «верхне-саксон-
ский устный» и «саксонский канцелярский» языки*. Он поддержал и взаимно усилил
две наиболее выразительные стихийные тенденции, которые работали на преодоле-
ние языковой дисперсности Германии17.
«Прикладной» характер немецкого Просвещения был связан с задачами распро-
странения позитивного знания, разработки немецкого литературного языка, изучения
проблем морали, политики, юриспруденции, государствоведения18. В немецком, рав-
но как и в европейском языковедении к XVIII веку был накоплен значительный эм-
пирический материал в виде лексикографически-каталогизационных работ, которые
ярко отличали эпоху энциклопедизма, господства статистико-эмпирического метода
в научных штудиях. Среди известнейших образцов такого рода работ – «Сравнитель-
ные словари всех языков и наречий, собранные десницей всевысочайшей особы» ака-
демика Российкой академии наук, немца по происхождению П.С. Палласа19 (1-я часть
вышла из печати в 1786–1787 гг., а в 1791 г. дополненное издание насчитывало уже
4 тома и охватывало 272 языка Европы и Азии, Африки и Америки)**; публикация
И.Х. Аделунга «Митридат или общее языковедение с Отче наш как примером на 500
языках и диалектах» (1806–1817), завершенное его коллегой И.С. Фатером20. Приме-
чательными вехами на пути к систематизации лексики немецкого языка в ХІХ в. яв-
лялись также немецко-латинский словарь И.Л. Фриша (1741) и «Грамматико-крити-
ческий словарь высокого немецкого красноречия, прежде всего верхненемецкого »
И.Х. Аделунга***. В процессе библиографической эвристики нами выявлены и дру-
гие объемные лексикографические работы, датированные концом XVIII – началом
ХІХ вв., как вот 9-томный «Католикон или же французско-немецкий универсальный
словарь французского языка» И.И. Шмидлина21, весьма интересный «Словарь к объ-
яснению и переводу на немецкий язык возникающих (в речи – С.Г.) чужих выраже-
ний» И.Х. Аделунга и И.Г. Кампе22. Эти лексикографические работы, которые пред-
ставляли «старое языковедение», содержали множество ошибок и неточностей, но,
тем не менее, «вызвали значительное внимание и весьма содействовали пробужде-
нию еще большего интереса к лингвистическим исследованиям»23.
Украинский исследователь Г. Касьянов убежден, что среди культурных факторов
становления наций в ХІХ в. секуляризация, унификация, стандартизация и массовое
внедрение национальных языков было одним из главнейших. Германия в этом отношении была отнюдь не одинокой. Не случайно именно ХІХ в. стал «золотой эпохой»
лингвистики и национальных литератур. Один за одним выходили из печати одно -
и двуязычные словари, грамматики, лексиконы. В 1789–1794 годах появился шести-
томный словарь русского языка, а в 1802 г. – официальная русская грамматика. В 1792
году вышла история чешского языка Й. Добровского. В 1814 году Вук Караджич начал
публикацию грамматики и словаря сербского языка. С 1819 года прославленные своими
изданиями народных сказок братья Якоб и Вильгельм Гримм начали монументальную
работу в области грамматики, истории и упорядочения немецкого языка. С 1854 года
осуществлялся проект издания 16-томного словаря немецкого языка, завершенный
почти через столетие. «Словарной лихорадки» не избежали даже Англия и Франция,
где стандартизация и унификация начались значительно раньше24. Вся эта масштаб-
ная деятельность, как мы заметили, была развитием почина, положенного во времена
Просвещения с его энциклопедизмом и склонностью к систематизации накопленного
состоянием на XVIII в. огромного массива эмпирических фактов в разных отраслях
наук. Нам представляется не случайным, что именно в это время появились всеобъ-
емлющие классификации видов живой природы К. Линнея и Ж.-Л.-Л. Бюффона.
Обращаем внимание на то, что должны быть по достоинству оценены научная
деятельность и наследие уже упоминавшегося И.Х. Аделунга, как одного из тех, кто
непосредственно стоял у истоков «филологической революции» ХІХ века. Лишь
во Всероссийской библиотеке иностранной литературы им. М.И. Рудомино нами най-
ден его учебник по немецкому языкознанию для школ25, «Принципы немецкой орфо-
графии»26, трехтомное исследование по стилистике немецкого языка27, первые рабо-
ты по вопросам возникновения и истории языка, написанные на основе анализа
эмпирического материала, а не с помощью абстрактно-спекулятивного подхода28.
Известный представитель геттингенской школы немецкой просветительской ис-
ториографии А.Л. Шлецер, пытаясь соединить философско-исторический подход
с конкретно-историческим, предложил классификацию народов мира, что было им
осуществлено в исследованиях «Всеобщая северная история» и «Обзор всеобщей
истории». В основу шлецеровых этнологических классификаций были положены ре-
гиональный и языковый признаки. Хотя указанные работы не были лишены многих
ошибок (например, тот же Шлецер выделяет такие народы, как далматинцы, рагу-
зинцы, между которыми не было принципиального различия по критерию языка),
они создавали почву для дальнейшего прогресса в разработке языковедческих про-
блем в их историческом и этнологическом контексте29.
Рационалистическую философию и филологию нового времени, в особенности
в эпоху Просвещения с его скепсисом по отношению к авторитетным мнениям ми-
нувшего отнюдь не могла удовлетворить библейская теория смешения языков при
построении Вавилонской башни. Хотя и в метафизической форме, просветители ста-
рались обосновать более вероятные, с точки зрения здравого смысла, концепции
происхождения языка, правда, без учета уже довольно значительной эмпирической
базы. Так, Жан-Жак Руссо ставил возникновение языка в зависимость от обществен-
ных потребностей и выдвинул предположение об общем развитии языка и человече-
ского мышления или теорию восклицаний. Он считал, что язык постепенно, под
влиянием осмысленных эмоций эволюционировал из естественных восклицаний,
междометий к грамматически обустроенной системе30.
И.Г. Гердер, подобно Руссо, ставил акцент на связи между возникновением языка
и развитием мышления. При этом он делал вывод о том, что конституционные осо-
бенности человека и наличие у него ума дали ему возможность «собирать» язык из
звуков природы. Гердер, считая, что благодаря мышлению народы научились говорить, одновременно подчеркивал, что благодаря языку они научились мыслить. Та-
ким образом, происхождение и историю языка просветитель диалектичес ки связал
с эволюцией мышления, утверждая, что «любой ум, любое искусство человека начи-
нается с языка; …для этого в органическом построении его существовали лишь за-
датки»31.
Одним из первых он старается опереться на историзм в своих языковедческих
изысканиях. В равной мере он отвергает как теологическую теорию «божественного»
происхождения языка, незадолго до Гердера воскрешенную пастором И.П. Зюсмиль-
хом*, так и рационалистическое учение просветителей относительно происхождения
языка в ходе заключения «общественного договора». Обе теории проистекали из по-
нимания языка, как уже готового и устроенного явления, и в этом смысле в равной
мере были неисторичными. Немецкий мыслитель использовал продуктивные идеи
своих современников, в частности Д. Дидро («Письмо о глухих и немых для тех, кто
слышит и говорит», 1751) и Ж.-Ж. Руссо («Размышления о причинах и основаниях
неравенства между людьми», 1755). Углубив и развив их, он создал оригинальную
теорию с оригинальным названием «романа о возрасте языка».
Гердер, сравнивая историю общества с течением жизни человека, говорит и о со-
ответствующих возрастных циклах в истории языка**. Молодость языка, изобилую-
щая синонимами, образными выражениями, метафорами – это поэтический возраст.
На смену ему приходит период художественной прозы – зрелость языка. Здесь еще
не утрачена поэтическая красота языка, но она приобретает определенную суровость
и стройность. Последний период наступает тогда, когда на смену красоте приходит
точность. Это – философский возраст языка. В этой хотя колоритной и яркой, тем
не менее – произвольной схеме выражена идея противоречивого развития языка.
Язык прогрессирует как средство выражения абстрактного мышления, но это приво-
дит к потере его поэтического богатства32.
Языки «диких» и цивилизованных народов Гердером, вслед за Руссо, противопос-
тавлены, поскольку первые есть выражение непосредственных аффектов, чувств,
страстей, которые владели душой первобытного человека. Таким остается язык по-
эзии. Язык цивилизованных народов является языком рассудка, прозы. Красота
и богатство устраняются логической правильностью, строгой разграниченностью по-
нятий, наличием абстрактных категорий. Так вот эта правильность языка уменьшает
его богатство. Образцом подобного правильного «книжного языка, языка рассудка,
языка чтения» является французский. Его порядок слов наиболее соответствует ме-
тафизическому ряду понятий33. Но для поэтического гения, по убеждению немецкого
мыслителя, этот язык является настоящим проклятием, ведь он нуждается в выраже-
нии чувств, а не ratio.
Итак, эволюция языка от его первоначальной формы, через чувственно-эмоцио-
нальную и образно-поэтическую модификации пролегает к образованию общих по-
нятий и абстракций, прозаической формы. Это является выражением неотделимости
развития языка от прогресса человеческого разума и культуры. Они являются взаи-
мообусловленными.
Не менее важной представляется квалификация Гердером языкового фактора, как
необходимого условия понимания духа литературы, а через нее и «души народа»*.
Рассматривая человека как существо, формируемое «двумя мирами» – миром приро-
ды и миром духа, соединенными в языке, психологии и жизненных ценностях, мыс-
литель, исходя из этой суммы признаков, пытается объяснить специфику «народного
духа». А он сохраняет свои устойчивые характеристики, несмотря на смену окру-
жающей среды или политических обстоятельств, поскольку унаследуется естествен-
ным путем, передаваясь из поколения в поколение в мифах, легендах, народных пес-
нях и сказках34.
Критикуя схоластический стиль немецкого книжного ученого языка XVIII в., Гер-
дер призывал возвратиться к естественному языку, освободить его от искусственных
нагромождений. В известных «Фрагментах о новой немецкой литературе» (1767–
1768) мыслитель подчеркивал: «Дух языка – это, соответственно, также и дух ли-
тературы любого народа». А затем он ставит важнейший вопрос: «В какой мере
естественный способ мышления немцев влияет на их язык, а язык – включая его от-
дельные элементы, его ритм и произношение – на их литературу? В какой степени
могут нам что-то объяснить особенности их жизненных условий и их органов языка?
В какой мере их богатство и бедность, по свидетельству истории, могли проистекать
из способа их мышления и жизни?»35. Мыслитель не предполагал дать исчерпываю-
щие ответы на поставленные им вопросы, отнюдь не риторические, поскольку, раз-
вивая далее свои мысли, он делает вывод, что, утрачивая свой язык – основной инст-
румент передачи опыта поколений, – народ неминуемо утрачивает собственную
самодостаточность, становится нежизнеспособным36. Может быть наш вывод пока-
жется достаточно смелым, однако нам представляется, что Гердер весьма близко по-
дошел к пониманию того, что в науке ныне именуется языковой картиной мира.
Ученый старался последовательно действовать согласно собственным мировоз-
зренческим и научным убеждениям, смело взявшись за изучение народного песенно-
го и эпического творчества. Он утверждал: «…Не подлежит сомнению, что поэзия,
и в особенности песня, была сначала целиком народной, т.е. легкой, простой, такой,
что шла от самих предметов и создавалась языком масс, а также самой природы, бо-
гатой и ощущаемой всеми»37. Невзирая на насмешки за свое увлечение «поэзией пле-
беев», «бурный гений», в свою очередь, пренебрежительно отзываясь о снобизме
«новомодной юношеской национальной гордости, которая не имеет ни веса ни си-
лы», призывал собирать песни – «искры немецкого национального духа, почти угас-
шие под грудой пепла и тленом»38. Под последним он имел в виду искусственную
книжную словесность «просвещенного общества», причудливую красивость, норма-
тивную эстетику классицизма**.
Существенной новацией мировоззрения Гердера было понимание исторического
и национального своеобразия «времен и народов». Сложившаяся на протяжении ве-
ков национальная культура определяет язык, искусство и поэзию данного народа как
выражение его сознания и национального характера. Поэтому для искусства и поэзии
не существует единого образца прекрасного, обязательность которого составляет
каноническую норму во все времена. На самом деле существуют исторически об у-
словленные модели художественного совершенства. Исторический универсализм
Гердера опровергает идею существования «классических» народов как единых носи-
телей идеальных форм культуры и искусства. Античной литературе Гердер противо-
поставляет поэзию Востока, рыцарского средневековья, «народов Севера» – кельтов
и германцев, славян и балтийских народов и, в конце концов, даже песни «диких»
народов за пределами европейской цивилизации – американских индейцев и грен-
ландских эскимосов39.
Гердер неоднократно делает акцент на том, что собирание сокровищ народного
творчества и языка не является самоцелью или способом получения сугубо лишь эс-
тетического наслаждения. Он поставил вопрос: насколько более глубокими являются
знания его современников о разных народах, чем у греков или римлян? Ведь народо-
ведение значительно расширило в XVIII веке карту мира. Да и каким образом позна-
ются народы: по внешнему виду, по карикатурным гравюрам, с чужих слов, которые
ничем не лучше этих карикатур? Путь такого познания может пролегать через «их
собственную душу, в чувствах, речи, делах». А источником этого познания, по твер-
дому убеждению Гердера, являются песни – этот «архив народов, сокровищница
их науки и религии, их теогонии и космогонии, действий родителей и событий
их истории, отражение их сердца, картина их домашней жизни в радости и горе,
на брачном ложе и смертном одре». В песнях народы воплощают свое мировос-
приятие, выступают такими, какими они есть40.
Идеи Гердера революционно преодолевали снобизм Просвещения по отношению
к «варварским» культурам и сообществам, создавая простор для поиска в них особой,
«естественной» ценности. Постулирование самоценности и уникальности каждой из
культур, между каковыми нет «высших» или «низших», открывал горизонты нацио-
образования и для тех европейских народов, которые были менее успешными на сво-
ем государствообразующем поприще, нежели французы, россияне или британцы 41.
В этом, очевидно, и состоит секрет феноменальной популярности идей Гердера среди
«апостолов» славянского Возрождения, которые часто ссылались на него, как на сво-
его рода пророка.
В то время, когда по Европе победно шагала гениальная мистификация песен
Оссиана Дж. Макферсона, а публика восторженно поглощала насыщенные рыцар-
ской средневековой атрибутикой и таинственностью «готические» романы англичан
К. Рив, Э. Редклиф, Х. Уолпола, М.Г. Льюиса, Ш. Смит, в Германии разворачивается
национально-патриотическое литературное движение, которое определило целью раз-
витие литературного творчества через подпитывание его культурно-эстетическим
опытом собственного народа. Манифестом нового литературного направления, воз-
главляемого Гердером и И.В. Гѐте*, стал сборник статей «О немецком характере
и искусстве» (1773), посвященный вопросам немецкой национальной культуры и лите-
ратуры. Гердер, учитывая интенсивную и результативную популяризацию англий-
ского и шотландского фольклора в тогдашней Европе, указал, что ему определенно известно: во многих провинциях собственной страны он слышал народные песни,
которые ничем не уступают шотландским аналогам. И снова же высказывается о том,
что «Оссиан, песни диких народов, песни скальдов, романсы, областные песни могли
бы вывести на лучший путь, если бы мы захотели научиться от них чему-нибудь
большему, чем только лишь форме, внешним приемам, языку»42.
Подчеркнем, что немецкому мыслителю, который выглядит в своих теоретиче-
ских интерпретациях языка и текста на голову выше большинства своих современни-
ков, удалось сформулировать перспективные идеи, созвучные современным разра-
боткам в области гносеологии. Так, видный представитель направления философской
герменевтики Г.Г. Гадамер обращает внимание на то, что любая речь всегда спо-
собна обращаться и к образу и к мысли. Поэтическое слово, так же как и философ-
ское, может «выстоять» и собственной волей «высказать себя» в абстракции текста,
в котором оно прочитывается. По образному сравнению Гадамера, поэтическое слово –
это не формальное указание на конкретный предмет, а своего рода золотая монета,
полновесная стоимость того, что выражено этим словом. Иными словами, поэтиче-
ский язык содержит концептуальные понятия мировосприятия и миропонимания.
Повседневный же язык сравнивается с мелкой разменной монетой43. Как видим,
Гердер в интерпретациях народной поэзии как способа образного освоения и сущ-
ностного осмысления мира, свойственного каждому народу, значительно превзошел
уровень науки своего времени.
Результатом настойчивой работы по собиранию и изучению фольклора стал гер-
деров сборник «Голоса народов в песнях» (1778–1779). В народной поэзии, как в оче-
редной раз подчеркивал Гердер, воплощалась сама «природа», то есть идеал жизнен-
ной правдивости и художественной образности. Песня, по убеждению мыслителя,
говорит больше, чем «длинное историческое описание», а для историка является
обязательным знание народных творений44. Появление «Голосов народов в пес-
нях» указало направление изучения и сохранения национально-культурного насле-
дия. Фольклористические изыскания стали в дальнейшем интегральным элементом
этно-культурной самоидентификации. Для славянских народов они вообще превра-
тились в важное средство самосохранения, ведь существовало убеждение , что язык
и культура многих из них находятся на стадии отмирания. Да и сам Гердер, искренне,
с теплотой отзываясь о славянах, усматривал перспективу будущего не в универсали-
зации человеческой цивилизации, как, например Вольтер ли Тюрго, а в развитии раз-
ных культур и народов, каждый из которых имеет самодовлеющую ценность45.
Гердер не был одинок в своих стремлениях накапливать и изучать образцы на-
родной поэтики. Правда, его привлекал традиционный обрядовый фольклор, кото-
рый, по тогдашним эстетическим представлениям, не относился к «высоким» жанрам.
Героико-эпические произведения эпохи средневековья стали предметом интереса
швейцарских поэтов Иоганна Якоба Брайтингера (1701–1776) и Иоганна Якоба Бод-
мера (1698–1783). Отказ от канонизации французского драматурга-классициста Э. Буа-
ло, от «правил» высокого штиля И.Х. Готшеда, от условного «хорошего вкуса» дал
возможность реализовать задачу, которая имела большое научное и общественное зна-
чение. Параллельно с борьбой против застывших нормативов классицизма «швейцар-
цы» начали реабилитацию поэтического наследия немецкого средневековья. В статье
«О счастливых условиях для процветания поэзии во времена императоров из шваб-
ского дома» (1743) они впервые обращают внимание на художественную ценность
старонемецкой поэзии46.
После продолжительных хлопот Бодмеру и Брайтингеру удалось получить во вре-
менное пользование «Большую гейдельбергскую рукопись» – сборник поэзии миннезингеров, которая находилась со времен Тридцатилетней войны в Париже. В 1747
году они опубликовали «Образцы швабской поэзии ХІІІ века», впервые знакомя не-
мецкого читателя с песнями Вальтера фон Фогельвейде, его учителя Райнмара фон
Гагенау, Генриха фон Морунгена и других выдающихся миннезингеров. В 1758–1759
годах гейдельбергская рукопись была почти полностью опубликована «швейцарцами»
под названием «Собрание песен миннезингеров швабского периода, которое содержит
произведения ста сорока поэтов»47.
Годом раньше Бодмер осуществил другую перворазрядную публикацию. По най-
денной в библиотеке г. Гогенэмс рукописи «Песни о Нибелунгах» он издал две ге-
роических поэмы швабского периода. В 1753 г. им была издана свободная авторская
переработка «Парсифаля» Вольфрама фон Эшенбаха48. Бодмер обращается также
к народной легенде о швейцарском герое Вильгельме Телле, переработав ее в форме
драмы. Значение данных публикаций для изучения истории немецкой литературы
является вполне очевидным. Но не меньшей является ценность этих произведений
как источников по истории языка средневековой Германии. Следует также указать,
какую роль эпос «О Нибелунгах» сыграл в формировании национального историче-
ского сознания в ХІХ в., являясь одновременно сплавом пассионарности, мифоло-
гичности, героизации прошлого. Все это, правда, воспринималось в контексте нацио-
нальных преимуществ немцев49.
Гердер не мог не обратить внимание на усилия швейцарских коллег, отметив:
«Если бы у патриарха Бодмера не было иных заслуг, кроме издания сборника
швабской поэзии, то и этого оказалось бы достаточно»50. Одновременно, не забы-
вая о языковедческой проблематике, просветитель обращает внимание на то, что
именно в Швейцарии, защищенной Альпами от чужеземных влияний, сохранились
давние обычаи, а местный язык в наибольшей мере приближен к старинной простоте.
Гердер в этом случае определяет, где именно он будет искать матрицу «неиспорчен-
ного», естественного немецкого языка.
Можно уверенно утверждать, что Гердер, высказав целый ряд идей, которые
позднее были органически восприняты классиками языковедения в процессе «фило-
логической революции» в первой половине ХІХ века, непосредственно стоял у ее
истоков. Несмотря на ошибки, связанные с общим уровнем языкознания и других
общественных наук эпохи Просвещения, мыслитель стал автором первой теории ис-
торического развития языка в связи с эволюцией человеческого мышления и, в к о-
нечном счете, и развитием человечества как системы национальных сообществ. Роль
Гердера в философской постановке вопроса о значении языка в понимании духа на-
рода, или, как бы мы сегодня выразились – его ментальности, национального харак-
тера, трудно переоценить.
Очевидно, что во второй половине XVIII века целостность системы научного зна-
ния, основанного на просветительской интерпретации рационализма, стала размы-
ваться. В недрах Просвещения рождаются идеи, которые в первой половине ХІХ века
оказались органически вплетенными в ткань парадигмы романтизма. Именно в по-
добных условиях возникает грандиозная философская система И. Канта, заве р-
шающая собой Просвещение и породившая весьма перспективные для дальнейшего
развития науки идеи. То же касается и взглядов И.Г. Гердера, которые были свое-
образным переплетением положений просветительского и романтического характера.
В недрах Просвещения новое качество философско-научного и художественного
мышления вызревало постепенно, имея вид отдельных догадок, сюжетов, критики
крайностей просветительского рационализма и т.д. Все это можно охарактеризовать
как предромантизм. 
В современной науке под предромантизмом понимают явления и тенденции
в европейской литературе и духовной культуре второй половины XVIII века, которые
предвещали романтизм и готовили почву для него51. По словам П. Ван-Тигема, пред-
романтизм – это еще не упроченная художественная система, а скорее «собрание
разрозненных усилий»52.
Просвещение весьма своеобразно «врастает» в романтизм. В этом проявилось
действие философского закона отрицания-отрицания. Одним из имплицитных при-
знаков этого процесса было возрастание общественного внимания к культурно-исто-
рическому опыту средневековья и становление медиевистики, что не было возможным,
скажем, во Франции в XVIII веке, где, за небольшими исключениями, господствова-
ло скептически-нигилистическое отношение преимущественного большинства про-
светителей к «темным векам», как времени для прогресса утраченного. А отношение
ученых-историков, философов и литераторов к историко-культурному достоянию
средневековья является своеобразным маркером, который проявляет причастность
к этому процессу. Этот вопрос мы исследовали в одной из своих разработок53.
Что же касается предмета нашего исследования – языка и форм его бытования
в виде народного литературного и песенного творчества, то здесь во второй половине
XVIII века, еще не выходя за пределы просветительского рационализма, были н а-
мечены не менее значимые предпосылки того, что стало впоследствии известным
как «филологическая революция». Новые веяния проявились в попытках отказаться
от конструирования метафизических концепций возникновения и бытования языка,
а также в его трактовке как феномена, органически свойственного определенному
народу, как монаде всемирного культурно-исторического процесса (вспомним шле-
церову классификацию народов). У Гердера последняя мысль прозвучала довольно
отчетливо, когда он отметил, что «сама цивилизация состоит прежде всего в потен-
циале нации и в его использовании»54. Пробивало себе дорогу понимание культуры
и языка, как его важнейшей составляющей в их органическом развитии в простран-
стве и времени, что находилось в противоречии с распространенным представлением
о наличии их вечных и неизменных идеальных форм, которые, ко всему прочему,
можно сконструировать, или усовершенствовать. В частности, Гердер рассматривал
свою деятельность как начало исторического осмысления культуры. Мыслитель был
убежден, что в языке, фольклоре, литературе воплощен «дух народа», его чувства,
жизненная сила. А это уже краеугольные понятия романтизма.
То есть, речь идет о многочисленных и довольно разнородных явлениях и тен-
денциях развития духовной культуры второй половины XVIII века. Есть все основа-
ния учитывать предромантизм как специфический фактор интеллектуальной ис-
тории в переходную эпоху от Просвещения к романтизму.
Примечания
1 Леві-Строс К. Структурна антропологія: пер. з франц. З. Борисюк. К.: Основи, 2000. С. 69.
2 Вайсгербер Й.Л. Родной язык и формирование духа: пер. с нем. О.А. Радченко. М.: УРСС, 2004. С. 119.
3 Алпатов В.М. Японская природа и японский язык // История и современность. М., 2007. № 2. С. 219.
4 Цит. по: Радевич-Винницький Я., Іванишин В. Мова і нація. Тези про місце і роль мови в національному
відродженні України. 5 вид. Кам‟янець-Подільський: Абетка, 2003. С. 90.
5 Там же. С. 57.
6 Цит. по: Кафарський В. Нація і держава: культура, ідеологія, духовність. Івано-Франківськ: Плай, 1999. С. 200.
7 Дильтей В. Построение исторического мира в науках о духе: пер. с нем. // Дильтей В. Собр. соч. в VI
т. Т. ІІІ. М.: Три квадрата, 2004. С. 45–46.
8 Simon G., Ammon U. Thesen zum Verhältnis von Soziolinguistik und Systemlinguistik // Historizität in Sprachund
Literaturwissenschaft. V
            [name_en] => LANGUAGE AND "THE SPIRIT OF THE PEOPLE" IN THE INTELLECTUAL HISTORY OF GERMANY IN THE SECOND HALF OF THE XVIII CENTURY (TO THE QUESTION OF THE FACTORS OF THE GENESIS OF ROMANTICISM)
            [annotation_en] => The spiritual life of an ethnic group is defined as a reflection of the entire national way of life in its historical and really significant entities. It is a system-forming form of manifestation and expression of national self-reflection. The whole philosophy of ethnic life is focused in the spiritual life of the nation. In a broad sense, the spiritual life of a nation is nothing else but the creative activity of its consciousness and self-consciousness, which forms its basis. To explore the spiritual life of a nation within the framework of a single phenomenon: folklore, literature, language, art, ethnic psychology, historical consciousness, etc., in order to know the world of nationality in all its diversity, is insufficient. The author focuses on the other: modern science in the mainstream of interdisciplinary synthesis relies on systemic complex analysis, which is more than expedient in studying such a complex structure as the spiritual culture of an ethnos. K. Levi-Strauss in his classic work "Structural Anthropology" noted: “Both language and culture are created by oppositions and correlations, that is, through logical relationships”.
            [text_en] => The spiritual life of an ethnic group is defined as a reflection of the entire national way of life in its historical and really significant entities. It is a system-forming form of manifestation and expression of national self-reflection. The whole philosophy of ethnic life is focused in the spiritual life of the nation. In a broad sense, the spiritual life of a nation is nothing else but the creative activity of its consciousness and self-consciousness, which forms its basis. To explore the spiritual life of a nation within the framework of a single phenomenon: folklore, literature, language, art, ethnic psychology, historical consciousness, etc., in order to know the world of nationality in all its diversity, is insufficient. The author focuses on the other: modern science in the mainstream of interdisciplinary synthesis relies on systemic complex analysis, which is more than expedient in studying such a complex structure as the spiritual culture of an ethnos. K. Levi-Strauss in his classic work "Structural Anthropology" noted: “Both language and culture are created by oppositions and correlations, that is, through logical relationships”.
            [udk] => 
            [order] => 7
            [filepdf_ru] => 31_ru.pdf
            [filepdf_en] => 31_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Сергей Алексеевич  ГАНУС
                            [author_en] => Sergey A. Ganus 
                        )

                )

        )

    [7] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 32
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => ИСТОРИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ: «МИР» ЧЕЛОВЕКА ВИКТОРИАНСКОЙ ЭПОХИ
            [annotation_ru] => Каждая эпоха предлагает нам новые оценки и решения, казалось бы давно решен-
ных проблем, высвечивает новые горизонты и порождает новые вопросы. Как отме-
чает Ю.А. Поляков, «исторический процесс складывается из множества событий,
фактов, явлений, крупных и мелких, затрагивающих миллионы людей и судьбы от-
дельных личностей. Все, что происходит на нашей планете, с течением времени ста-
новится историей, на ход истории в огромной степени влияют выдающиеся лично-
сти, которые …могут менять развитие событий. Исторические переживания связаны
с особенностями человеческого характера, способности масс действовать спонтан-
но… Поэтому историю нельзя изучать в плоскостном измерении… История должна
представать перед нашими современниками объемной, полихромной и полифонич-
ной»1. Можно наблюдать, что в научный оборот наряду с экономической, политиче-
ской, социальной и культурной историей активно внедряются и такие категории, как
история повседневности, социальной стратификации, изучение ментальностей и ду-
ховной составляющей.
            [text_ru] => Каждая эпоха предлагает нам новые оценки и решения, казалось бы давно решен-
ных проблем, высвечивает новые горизонты и порождает новые вопросы. Как отме-
чает Ю.А. Поляков, «исторический процесс складывается из множества событий,
фактов, явлений, крупных и мелких, затрагивающих миллионы людей и судьбы от-
дельных личностей. Все, что происходит на нашей планете, с течением времени ста-
новится историей, на ход истории в огромной степени влияют выдающиеся лично-
сти, которые …могут менять развитие событий. Исторические переживания связаны
с особенностями человеческого характера, способности масс действовать спонтан-
но… Поэтому историю нельзя изучать в плоскостном измерении… История должна
представать перед нашими современниками объемной, полихромной и полифонич-
ной»1. Можно наблюдать, что в научный оборот наряду с экономической, политиче-
ской, социальной и культурной историей активно внедряются и такие категории, как
история повседневности, социальной стратификации, изучение ментальностей и ду-
ховной составляющей. Необходимость создания банка данных в области истории
повседневности приводит исследователей различных стран к освоению нового спе-
цифического исследовательского пространства, разработке новых подходов и мето-
дик, использованию разных типов источников, в частности и таких «субъективных»
источников, как дневники, мемуары, записки путешественников, письма. В отечест-
венной историографии в определенной степени сложилась традиция в изучении по-
вседневности и материальной культуры (А.Я. Гуревич, Л.П. Репина, А.Л. Ястребиц-
кая, И.В. Якубовская).
«Возрождение» интереса к истории повседневности, которое наблюдается в но-
вом столетии, вызвано к жизни новыми импульсами развития исторической науки,
прибывающей, по мнению М. Блока, «в движении» и в «стремлении к лучшему по-
ниманию»2. В то же время важно отметить и интерес читающей публики к реалиям повседневной жизни и «миру» человека «истории частной жизни». На книжных при-
лавках появились работы (прежде всего зарубежных авторов), посвященные истории
повседневности, включающие как традиционную тематику (история быта, «мир ве-
щей»), так и новую – человек как создатель мира, как субъект истории. Показательно,
что обращение к сюжетам и темам истории повседневности уже имело место в исто-
рической науке в работах исследователей разных поколений школы Анналов. Ан-
налисты, если так можно выразиться, провели «очеловечивание» истории. В работах
представителей этой школы мы видим уже не абстрактных, лишенных индивидуаль-
ности «представителей прошлого», а живых людей минувших эпох. Изучение чело-
веческого измерения истории, по мнению первых анналистов, определило внимание
к тому, как люди других эпох воспринимали окружающий мир, отношение людей
прошлого к явлениям повседневности, социальный и семейный «облик человека»,
особенности мышления людей минувших эпох. М. Блок – «отец-основатель» школы
Анналов исследовал социальную и экономическую историю не как безжизненную
эволюцию экономических и социальных структур, а наполненную «реальным чело-
веческим содержанием». В центре его исследований стоят не выдающиеся личности,
а обычные люди, традиционно считавшиеся «безучастными свидетелями истории».
Л. Февр, в отличие от М. Блока, занимаясь изучением «великого человека», тем не ме-
нее подчеркивал, что любой человек – прежде всего «дитя своего общества», своего
времени. Он вводит понятие «мыслительного инструментария», т.е. базовых психо-
логических установок, предоставляемых человеку его времени. Именно благодаря
деятельности первых анналистов (М. Блока, Л. Февра) в тридцатых годах ХХ века
было положено начало новой отрасли науки – исторической психологии, и тогда же
появился термин «менталитет»3. Они, как пишет А.Я. Гуревич, призывали повернуть-
ся «к жгучим проблемам современности, привлекая для их разрешения опыт людей
прошлого, а значит воскрешая жизнь этих людей во всей ее полноте и сложности –
их привычки чувствовать и мыслить, их повседневную жизнь, их способы борьбы
с обстоятельствами… Блок и Февр стремились к воссозданию не отдельных сторон
действительности, а целостного представления о жизни людей, людей «из плоти
и крови»4. Таким образом, «новая историческая наука» изначально несла в себе «ан-
тропологический заряд». По мнению А.Л. Ястребицкой, историко-антропологическое
понимание истории и смысла «ремесла» историка превращает историю из иллюстра-
ции неотвратимого действия «универсальных закономерностей» в историю с «челове-
ческим лицом». В дальнейшем антропологическое измерение истории привело к рас-
ширению границ исторического исследования, к освоению новых сюжетов истории
(истории женщин, истории детства, семьи и отношений родства и т.д.), изменению
методов анализа исторических источников, подходов к историческому исследованию.
Подлинная задача историка в понимании историков-анналистов сводилась не к меха-
ническому исследованию прошлого, а к живому диалогу между историком и чел о-
веком другого времени. Показательно, что изучая, в первую очередь, области, мало
затронутые в консервативной историографии, т.е. историю социальных отношений,
менталитета, обратив внимание на Человека как на субъекта истории, на внутренние
взаимосвязи между разнообразными сферами его социальной деятельности, анналисты
обозначили круг новых изучаемых проблем. В дальнейшем сторонники данного под-
хода (так называемой социальной истории) не только расширили круг проблем, но и
способствовали возникновению интереса к изучению поведенческого модуса челове-
ка, истории представлений и образов (имагологии, в настоящее время изучающей
национальные образы мира и доказавшей свое право на существование в качестве
самостоятельного направления).
Осмысление понятия «повседневная жизнь», «повседневность» осуществляется
и на уровне интегративного метода познания человека в истории, как истории «це-
ликом», то есть «тотальной истории». Эта гигантская область познания, которую
Ф. Бродель условно обозначил как «материальную цивилизацию», «структуру повсе-
дневности», новое исследовательское пространство, охватывающее «элементарную
базовую деятельность человека, которая встречается повсеместно и масштабы кото-
рой фантастичны»5. «Структуры повседневности» включают все то, из чего склады-
вается жизнь человека: условия жизни, трудовая деятельность, потребности человека
(питание, жилище, одежда), техника и технологии (возможности удовлетворения жиз-
ни). Однако следует обратить внимание на то, что ментальность, в концепции Ф. Бро-
деля, это «темница времени большей протяженности», из которой человек не в состоя-
нии вырваться. По мнению Н.Л. Пушкаревой, «броделевский подход к истории есть
пересмотр открытой позитивистами хозяйственной истории, не выходящей
за пределы описания материального мира и составляющих его объектов, вещей, нра-
вов как таковых»6. Проблема человека и его образа в исторической перспективе яв-
ляется «белым пятном» в истории. Именно это объясняет необходимость теоретиче-
ского обоснования понятий «история повседневности», «образ жизни», «структуры
повседневности», рассмотрения его взаимосвязи с культурой, социальным обликом,
поведенческими стереотипами. Изменение человека, его психологии, мироощуще-
ния и мировосприятия, поведения по мере восхождения по ступеням социального раз-
вития – вот что является неразрешимой задачей, которую настоящим и последующим
поколениям историков следует разгадать. Широкое обращение к истории человека
сформировалось в 60-е годы ХХ века, когда начался «золотой век» междисциплинар-
ного подхода, интеграции наук7. Именно тогда появились работы по истории с соци-
ально-экономическим, социально-политическим и социокультурным подходом. Со-
циальная история сделала своим предметом личность, семью, группу, отношения
между людьми, обществом и средой применительно к прошлому. А это изначально
предполагало, что в фокус работ нового направления попадут проблемы демографии,
географии, технологии и экономики. «Новая» история сильно отличалась от «ста-
рой». «Новая» история сконцентрировала свое внимание на образовании, организа-
ции труда, досуга, культуры, структурах повседневности, урбанизации и т.д. Как уже
отмечалось выше, не без влияния школы Анналов сложилась «новая историческая
наука», основой которой стал антропологический подход. В центре внимания оказал-
ся человек в его социальном и культурном контексте, среда его обитания. Так появи-
лась историческая антропология, историческая социология, демография и урбани-
стика. Известный английский ученый Э. Хобсбоум предложил создать целостную
историю общества на базе социальной истории, при этом особое внимание должно
было уделяться исторической психологии – системе мышления, стереотипам поведе-
ния, образу жизни людей. «Различные направления «социальной истории», – пишет
Р.Е. Кантор – получили развитие в рамках «новой исторической науки», во многом
обогатившей историографию – и по предмету, и по методам исследования… Но одно-
временно получили развитие и ряд опасных исторических знаний, тенденций, в пер-
вую очередь, фрагментарность исторических исследований»8.
Показательно, что история повседневности (близкое к социальной истории на-
правление), как самостоятельное направление, активно разрабатывается исследовате-
лями с конца 60-х годов прошлого столетия. Первым на значимость осмысления сферы
повседневности, «сферы человеческой обыденности» обратил внимание Э. Гуссерль,
назвав эту сферу «жизненным миром». Эту идею развил и продолжил А. Шюц, начав
изучать сознание людей и его отражение в повседневном поведении. Интерес к ней
особенно высок в Германии и приходится на рубеж 60–70-х годов ХХ века. Родоначальниками истории повседневности стали германские историки А. Людтке и Х. Ме-
дик. Вскоре здесь определилось два направления данного течения: «статичная кон-
цепция» и «динамичный подход». Первое предполагало четкое разделение между
сферами повседневной и не повседневной жизни, главное внимание уделяя структуре
общественных отношений. Для второго направления интерес представляла не столь-
ко будничная жизнь людей, а реконструкция социальной практики людей. История
повседневности – это не простое описание быта и образа жизни предшествующих
поколений, история повседневной жизни, а глубокий анализ основных структур по-
вседневности (включающих понятия о жилище, пище, одежде, средствах обмена),
систем норм и морали, взаимоотношений индивидов, традиций. В 60–70-х годах XX в.
изменился и «ландшафт» британской исторической науки. Вслед за своими ино-
странными коллегами англичане обратились к изучению извечных «структур» по-
вседневной жизни. Объектом современного исследования повседневности сделались
демографические процессы и ролевые взаимоотношения полов, структура питания
и шире – потребление вообще, феномен моды и т.д. Формы повседневности стал
стержнем, который помогал скрепить разные типы истории: экономической, социаль-
ной, политической, культурной. Привлекательными в английской истории оказались
периоды, порождающие ассоциации и параллели с современностью и позволяющие
разглядеть некие извечные качества, присущие англичанам, в частности традицион-
ные викторианские ценности: патриотизм, социальная дисциплинированность, строгие
моральные нормы, подчинение установленным правилам9. Социальные привычки
людей, экономические обстоятельства их жизни находясь в движении никогда не ме-
няются полностью, старое часто проникает в новое. Социально-экономические изме-
нения, повышение уровня жизни, большая доступность образования и распростране-
ние достижений науки, увеличение свободного времени не только оставили глубокий
след в сознании англичан, в их вкусах и пристрастиях, но привели к формированию
особого викторианского образа жизни, включавщего в себя представление о «достой-
ном», «респектабельном» стиле жизни. Но в викторианской Англии, не смотря на общ-
ность ценностных приоритетов англичан (как и в настоящее время), сохранялись почти
непреодолимые социальные барьеры, каждый член общества действовал в рамках
предписываемой ему социальной роли. Это проявлялось в различных «способах жить»,
или «стилях жизни». Общество, различные социальные группы, индивиды начинают
целенаправленно культивировать «стили жизни», чтобы тем самым обозначить соци-
альные различия и сформировать свою идентичность. Это проявляется в существова-
нии различных «стилей поведения», поведенческих стереотипов. Так, в викторианской
Англии можно выделить по крайней мере четыре группы викторианцев, представ-
ляющих различные стереотипы поведения: «серьезные викторианцы», «истинные
джентельмены», «щеголи», «деловой человек». «Серьезные викторианцы», основны-
ми ценностями которых явялась религия, семья, чувство долга, строгая мораль. При-
мером для этой группы служила королевская чета. Второй тип поведения выражался
в стремлении выглядеть и поступать так, как подобает «истинному джентельмену».
Отличительными признаками представителей этой группы были «культ любительст-
ва», убеждение, что джентельмен не должен работать для практического результата,
но лишь для удовольствия. Для этой группы англичан вопрос состоял не в принад-
лежности к какому-либо классу, а в том, чтобы соответствовать своим поведением
представлению о джентельмене. Третья группа викторианцев – денди – английский
щеголь (безупречно одетый человек). Для них характерно стремление произвести
фурор, обратить на себя внимание, пресыщение жизнью, «болезнь ума», утрата связи
с окружающим миром, чувство одиночества, эгоцентризм. Но одним из самых характерных образ той эпохи (особенно со второй половины ХIХ века) был образ делового
человека. Их цель – богатство и власть, страсть – деньги, талант – умение делать
карьеру и деньги, подавляя в себе всякое сострадание. Ярким примером этой группы
британцев является верхушка «среднего класса» – буржуазия «форсайтовского типа».
Выбор образа жизни или «стиля» жизни «среднего класса» определялся личными
склонностям, социально-экономическим условиям деятельности, влиянием давно
сложившегося образа жизни аристократии и проявлялся в поведении, манере обще-
ния, сфере интересов, бытовой культуре. Многие «предприниматели» предпочитали
вести аристократический образ жизни, который порой принимал карикатурную
форму. Но их нередко привлекала служба и политическая деятельность, они попо л-
няли ряд свободных профессий, хотя сам по себе престиж предпринимателя ( «де-
лового человека») стоял высоко. В викторианскую эпоху особое значение в пред-
ставлениях «типичных викторианцев» о «достойном», респектабельном образе жизни
играли земельные владения, приобретение загородных домов (часто это были ста-
ринные постройки), членство в клубе, участие в светских сезонах, благотворитель-
ность. Интеллектуальная элита (часть «образованного класса», эталоном которого
являлась юридическая профессия, а не творческая интеллигенция, как во Франции
или в России) не ощущала своей отчужденности от общества. Она была также захва-
чена настроениями эпохи, она не противопоставляла свой образ жизни типичному.
Для интеллектуальной элиты были характерны те же ценности, что и для других
групп викторианцев: респектабельность, высокий статус, устойчивость, прагматизм.
Иным был «стиль жизни», ее отчужденность «проявлялась преимущественно в эсте-
тическом противостоянии усредненным вкусам викторианцев»10. «Новое социальное
поколение» англичан, несомненно, являлось ярким представителем «типичного» вик-
торианского образа жизни и оставались в рамках культурной парадигмы своего
времени. А. Бриггс, допуская восприятие единства и целостности викторианского
периода, тем не менее считает, что типично викторианским временем является п е-
риод 1851–1875 гг.11, когда мироощущение англичан складывалось под влиянием
экономического процветания, национальной безопасности, развития парламентской
системы, стабильности государственных институтов, постепенных и позитивных
реформ. Итак, образ жизни, стиль поведения викторианцев в значительной степени
определялись нравами представителей высших слоев, основой формировани я пред-
ставлений о «респектабельном» образе жизни являлись как традиция, так и либе-
ральные ценности. В «стиль жизни» осознанно или неосознанно, входят экономиче-
ское, социальное положение, культурные веяния времени, общность ценностных
приоритетов, в частности и аристократических. Различие в социальном и имущест-
венном положении способствовало многообразию вариантов избранного викториан-
цами «способа жить». Викторианский образ жизни, сама эпоха с ее культурными при-
оритетами оставили глубокий след в сознании и психологии англичан, который
присутствует до сих пор.
Поэтому неслучайно в центре внимания истории повседневности попадает иссле-
дование образа жизни и его изменения у различных социальных слоев, эволюция их
поведения и характеристика их реакции на жизненные события и ситуации. Если
в социологии «стили поведения» определяются как стабильные способы поведения
человека или общества в целом при столкновении с определенной проблемой, при
этом включая экономическое и социальное положение и усвоение социумом опыта,
то «стиль жизни» у М. Дингиса выступает более широкой категорией. «Стиль жиз-
ни» – «сравнительно устоявшийся тип решений, принимаемых индивидами или
группами, делающими выбор из предлагаемых им обществом вариантов поведения. Индивиды, группы или общества могут целенаправленно культивировать стили жиз-
ни, чтобы тем самым обозначить социальные различия и сформировать свою иден-
тичность. Ссылаясь на Х. Мюллера, М. Дингес определяет стиль жизни как «струк-
турированные во времени и пространстве модели образа жизни, которые зависят
от ресурсов (материальных и культурных), от типа семьи и хозяйства, а также от цен-
ностных установок. Ресурсы определяют жизненные шансы, возможности выбора
в каждой данной ситуации; тип семьи и хозяйства есть характеристика экзистенци-
альной, жилищной и потребительской ячейки; и, наконец, ценностные установки
определяют главные жизненные цели, формируют ментальности…». Таким образом,
с помощью понятия «стиль жизни» описывается, «какую жизнь вели» исторические
субъекты или как они решали различные жизненные проблемы»12. Теория стилей
жизни оказывается полезной для «культурной истории повседневности» с различных
точек зрения. Во-первых, изучая смысл, вкладываемый историческими персонажами
в их действия, мы применяем на практике их понятия, представления, ценности,
т.е. обрисовываем картину прошлого глазами современников. Во-вторых, данный ме-
тод позволяет полноценно, не акцентируя внимания на каком-нибудь одном факте,
рассмотреть исторические изменения. Поведение людей во многом определяется
картиной мира, поведенческими границами. Образ жизни человека – это историче-
ская категория, «характеризующая жизнедеятельность людей в прошлом, настоящем
и будущем во всех сферах общественного бытия»13. Историки повседневности пони-
мают историю как процесс реконструкции, на первый план выдвигается стремление
исследователя почувствовать дух времени через изучение основных структур повсе-
дневности: «...создать сплав судьбы человека и времени, в котором он жил, чтобы его
поступки и поведение получили историческую оценку… участники не только объекты,
но и субъекты истории»14. Следует обратить внимание на такой вид исторической
реконструкции, как «историческая метафора» или исторические биографии. Так, био-
графические исследования английских авторов задумывались не только как жизне-
описание притягательных, сложных и порой загадочных личностей, но и как возмож-
ность показать мотивы тех или иных поступков на фоне широкой картины истории
Великобритании ХIХ века, как возможность проследить процесс формирования новой
морали, нового образа жизни, нравов, настроений, традиций. Но биографы и исто-
рики, создавая галерею портретов: королевы Виктории, Б. Дизраэли и других, не-
изменно сосредотачивались на их политической деятельности15. Новое поколение
исторических биографий «не ограничивается повествованием о жизненном пути исто-
рического персонажа, а представляет собой историческое исследование: «это сама
история, показанная через историческую личность…»16. Показательно, что объек-
том исследования становится королева Виктория – умная, практичная, хладнокров-
ная повелительница Великобритании, пережившая взлеты и падения, символ эпохи,
а также любящая жена и мать, но и роль королевского двора, который активно втор-
гался в повседневную жизнь англичан, по-новому организуя ее (привлекая к участию
в официальных церемониях в столице, посещая во время своих визитов дома своих
подданных герцога Веллингтона, Р. Пиля, герцога Девоншира; приобрела уютное
поместье Бальморал, где устраивала приемы в неформальной обстановке, занималась
благотворительностью)17. Предметом тщательного изучения становятся отдельные
стороны жизни королевы: ее семейная жизнь, взаимоотношения с придворными,
круг чтения и развлечения. При ближайшем рассмотрении оказывается, что пример
королевской семьи привел к тому, что в викторианскую эпоху установился культ
семьи. Воспевание материнства стало характерной чертой этого периода. Виктори-
анской этике было свойственно понимание материнства как высшего назначения женщины. Викторианская концепция женственности подразумевала экономическую
зависимость женщин от мужчин, жесткое ограничение их деятельности сферой се-
мьи. Исследователи стремятся через всесторонний анализ жизни пролить свет на не-
изученные аспекты прошлого, раскрыть ценностные приоритеты эпохи, показать
сложный и противоречивый «мир» человека викторианской Англии. Познание про-
шлого происходит на основе изучения «свидетельств эпохи», то есть источников.
На первый план вышли «…такие «ненадежные», «субъективные» источники, как
дневники, письма, мемуары, автобиографические материалы, продукты творческой
деятельности индивида, в которых запечатлены его эмоционально-психологический
и интеллектуальный мир, его самосознание и индивидуальный жизненный опыт18.
Письма королевы Виктории, ее дневник, частная переписка королевы Виктории с ее
старшей дочерью; дневники Ч. Гревилла; Англия. Автобиография (история Англии,
изложенная ее жителями – «книга очевидцев») дают возможность лучше понять не толь-
ко реалии английской повседневности, но и «проникнуть» в душу викторианцев19.
Повседневная жизнь – это мир человека викторинской эпохи со своей атмосферой
и внутренним распорядком; общностью ценностных и поведенческих приоритетов;
викторианским стилем жизни и представлениями современников о «достойном» об-
разе жизни; культом семьи и образом «истинной леди»; домом как границей между
неким внешним миром и частной жизнью англичан, как показателем принадлежно-
сти к определенному социальному статусу; клубами и салонами; модой и развлече-
ниями и др., то есть те «мелочи и детали», создавшие неповторимый стиль эпохи.
Повседневность – это история прошлого и познания человека в истории.
Литература
1 Поляков Ю.А. Как отразить многомерность истории // ННИ. 2003. № 4. С. 4–5.
2 Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1986. С. 11.
3 Браун Е. Школа Анналов – «новая историческая наука» // Анналы экономической и социальной истории.
Избранное / пер. с фр. М., 2007. С. 11–12, 15; Гуревич А.Я. Исторический синтез и «Школа Анналов». М.,
1993. С. 11.
4 История ментальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах.
М., 1996. С. 6.
5 Бродель Ф. Структуры повседневности. Возможное и невозможное. М., 1986. С. 38–39.
6 Пушкарева Н.Л. Предмет и методы изучения «истории повседневности» // Этнографическое обозрение.
2004. № 5. С. 7.
7 Парфенов. Методология исторической науки. М., 1993.
8 Кантор Р.Е. Теоретические искания западных историков (заметки на полях книги П. Берке) // Вопросы
истории. 1996. № 8. С. 147.
9 The collected essays of Asa Brigg. Vol. 2. Images, problems, standpoints, forecasts. Urbana. Chicago, 1985.
10 Фадеева Л.А. «Профессиональный класс» в английской социальной истории ХIХ в. // Новая и новейшая
история. 1998. № 4. С. 64.
11 Briggs A. A Social history of England. 1983. P. 228.
12 Дингес М. Историческая антропология и социальная история: через теорию «стиля жизни» к «культур-
ной истории повседневности» // Одиссей. Человек в истории. М., 2000. С. 107.
13 Бромлей Н.Я. Человек и его образ жизни в исторической перспективе // Всеобщая история: дискуссии,
новые подходы. Вып. 2. М., 1989. С. 28.
14 Орлов И.Б. История повседневности: смерть или новое рождение? // Преподавание истории в школе.
2008. № 3. С. 4.
15 Blake R. Disraeli. L., 1966; Strachey L. Queen Victoria. L., 1987.
16 История через личность. Исторические биографии сегодня / под ред. Л.П. Репиной. М., 2005. С. 6.
17 Хибберт К. Королева Виктория /пер. с англ. В.М. Заболотного. М., 2005. С. 240–242, 251–252.
18 История через личность. Историческая биография сегодня / под ред. Л.П. Репиной. М., 2005. С. 11.
19 The Letters of Queen Victoria. 1837–1861. L., 1907. Vol. 1–2. Greville. The Greville Memoirs 1814–1860 / ed.
by Lytton Strachey and R. Fulford. L., 1839; Англия. Автобиография / под ред. Дж. Льюиса-Стемпела;
пер. М. Башкатова, И. Летберга; под общ. ред. К. Королева. М., 2008. С. 359–420.
            [name_en] => HISTORY OF EVERYDAY LIFE: THE "WORLD" OF THE MAN OF THE VICTORIAN EPOCH
            [annotation_en] => Each epoch offers us new assessments and solutions of seemingly long-standing problems, highlights new horizons and raises new questions. As Yu.A. Polyakov noted: "the historical process consists of a multitude of events, facts, phenomena large and small, affecting millions of people and the fate of individuals. Everything that happens on our planet, over time, becomes history, the course of history is greatly influenced by outstanding personalities who ... can change the course of events. Historical experiences are connected with the peculiarities of the human character, the ability of the masses to act spontaneously ... Therefore, history cannot be studied in a planar dimension ... History should be presented to our contemporaries volumetric, polychromatic and polyphonic”. It can be observed that along with the economic, political, social and cultural history, scientific categories are also actively introduced such categories as the history of everyday life, social stratification, the study of mentalities and the spiritual component.
            [text_en] => Each epoch offers us new assessments and solutions of seemingly long-standing problems, highlights new horizons and raises new questions. As Yu.A. Polyakov noted: "the historical process consists of a multitude of events, facts, phenomena large and small, affecting millions of people and the fate of individuals. Everything that happens on our planet, over time, becomes history, the course of history is greatly influenced by outstanding personalities who ... can change the course of events. Historical experiences are connected with the peculiarities of the human character, the ability of the masses to act spontaneously ... Therefore, history cannot be studied in a planar dimension ... History should be presented to our contemporaries volumetric, polychromatic and polyphonic”. It can be observed that along with the economic, political, social and cultural history, scientific categories are also actively introduced such categories as the history of everyday life, social stratification, the study of mentalities and the spiritual component.
            [udk] => 
            [order] => 8
            [filepdf_ru] => 32_ru.pdf
            [filepdf_en] => 32_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Галина Федоровна  ГОРБАШОВА
                            [author_en] => Galina F. Gorbashova 
                        )

                )

        )

    [8] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 33
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => ВИКТОРИАНСКАЯ АНГЛИЯ ГЛАЗАМИ РУССКИХ СОВРЕМЕННИКОВ (ИСТОЧНИКОВЕДЧЕСКИЙ ОБЗОР ПРОБЛЕМЫ)
            [annotation_ru] => Унаследованный от первой половины XIX в. интерес к Англии в России как к «все-
мирной мастерской» после реформ Александра II переходит на новый виток. Викто-
рианская эпоха в Англии ознаменовалась значительными изменениями в экономиче-
ской, политической, культурной и социальной сферах жизни общества: империя
стала самой экономически развитой и богатой страной в мире; расширились полити-
ческие права граждан Британии; совершенствовалась парламентская система; созда-
валось рабочее и социальное законодательство; изменилась роль женщины в общест-
ве. Став признанным мировым лидером, Англия задавала тон для модернизации
других стран, в том числе и для России. Русские современники активно интересова-
лись происходившими в ней преобразованиями, путешествовали в Англию, делились
своими впечатлениями с соотечественниками. Повышенное внимание к событиям,
происходившим в Англии, объяснялось проблемами, которые выдвигались в те годы
российской действительностью. Для определенной части русского общества Англия
представляла своеобразный идеал правильно организованного государства.
            [text_ru] => Унаследованный от первой половины XIX в. интерес к Англии в России как к «все-
мирной мастерской» после реформ Александра II переходит на новый виток. Викто-
рианская эпоха в Англии ознаменовалась значительными изменениями в экономиче-
ской, политической, культурной и социальной сферах жизни общества: империя
стала самой экономически развитой и богатой страной в мире; расширились полити-
ческие права граждан Британии; совершенствовалась парламентская система; созда-
валось рабочее и социальное законодательство; изменилась роль женщины в общест-
ве. Став признанным мировым лидером, Англия задавала тон для модернизации
других стран, в том числе и для России. Русские современники активно интересова-
лись происходившими в ней преобразованиями, путешествовали в Англию, делились
своими впечатлениями с соотечественниками. Повышенное внимание к событиям,
происходившим в Англии, объяснялось проблемами, которые выдвигались в те годы
российской действительностью. Для определенной части русского общества Англия
представляла своеобразный идеал правильно организованного государства.
О том, как воспринималась Англии в России можно судить по самым разным
источникам. Их изучение позволит представить тот образ викторианской Англии,
который складывался в российском обществе. Источники по данной теме можно раз-
делить на следующие группы: 1 – русские периодические издания; 2 – публицистиче-
ские работы; 3 – мемуары, воспоминания русских министров и общественных деяте-
лей; 4 – переписка семьи Романовых с представителями виндзорского дома, письма
русских современников; 5 – путевые заметки русских путешественников; 6 – записки
русских политических эмигрантов. Все источники, рассмотренные в данной статье,
относятся ко второй половине XIX – началу XX вв., исключением являются воспоми-
нания русского поэта, литературного критика П.А. Вяземского, относящиеся к пер-
вой половине XIX века.
Для историка, изучающего общественную мысль прошлого, печатное слово имеет
первостепенное значение. И, в первую очередь, речь здесь идет о периодической пе-
чати. Периодическая печать не только отражает существующие в обществе взгляды
и представления, но и сама служит орудием их формирования. В различных рос-
сийских периодических изданиях отражался весь спектр мнений русского общества
об Англии. Одним из наиболее авторитетных и либеральных печатных органов в Рос-
сии был журнал «Вестник Европы», основанный в 1802 г. известным российским пи-
сателем и историком Н.М. Карамзиным. «Вестник Европы» сыграл определяющую
роль в становлении русской периодической печати в 1800-е годы. Не будет преувели-
чением утверждать, что история русской журналистики этого времени – это во многом
история именно «Вестника Европы», который был первым частным политическим
журналом в России, сохранявшим значительную степень независимости от идеоло-
гической линии государства. Огромную роль на журнал оказал его редактор – из-
вестный общественный деятель, публицист и историк, М.М. Стасюлевич. Структура
журнала позволяла ему затрагивать на своих страницах исторические, политические
и культурные вопросы. В журнале печатались подробные материалы об английской внутренней и внешней политике, кроме того, в рубриках «Иностранное обозрение»
и «Корреспонденция из Лондона» журнал помещал отдельные статьи, посвященные
различным аспектам английской жизни. «Вестник Европы» интересен тем, что он не
ограничивается голыми фактами, а приводит собственную оценку этих событий, зна-
комит читателей с оценками и взглядами на происходящее в викторианской Англии,
с событиями различных слоев английского общества. Являясь либеральным изд а-
нием «Вестник Европы» значительное внимание уделял британской политической
системе, причем оценки ее, как правило, были положительные. Например: «В Англии
сделан был недавно опыт, представляющий собою наглядное опровержение распро-
страненных мнений о неудобстве парламента для быстрых законодательных мер.
В заседании палаты общин, 9 апреля, министр внутренних дел, сер Вильям Гаркур,
внес проект закона об ответственности за незаконное хранение и производство взрыв-
чатых веществ. В полтора часа проект прошел через все стадии, необходимые для
сообщения ему силы закона; вслед затем он был передан в палату лордов и рас-
смотрен с такой же скоростью, после чего состоялось формальное утверждение его
королевской подписью. Чтобы достичь такого поразительного результата, минис т-
ру достаточно было заявить, что закон нужен немедленно, хотя бы в тот же день» 1.
Не меньшего восхищения и зависти, по мнению редакции, вызывает и английская
судебная система: «В руках английских судей самые худшие законы получают ра-
зумный смысл и остаются без вредных последствий, и никогда не случается там, что-
бы и хорошие законодательные постановления извращались практикою в ущерб ин-
тересам общества. Доверие к суду и к администрации в такой степени укоренились
в Англии, что население может без боязни встречать еще более рискованные ис-
ключительные меры, – ибо всякий знает, что применение последних зависит всецело
от понимания и доброй совести исполняющих. Наконец, в Англии каждый убежден,
что исключительные меры будут отменены тотчас по миновании в них надобности»2.
Однако во время обострения внешнеполитических вопросов между Россией и Англи-
ей журнал, безусловно, защищал интересы российской империи. К тому же русское
общество всерьез опасалось войны с Англией, особенно во время русско-турецкой
войны с 1877–1878 гг., что и отражают материалы журнала «Вестник Европы»: «Нам
явно угрожает Англия. Английский флот и русские войска остаются вблизи Кон-
стантинополя, английские войска стягиваются в Европу... вопрос представлялся бы
в сущности все в том же виде, а именно, что если только Англия может решиться
на войну, то война непременно будет»3.
Помимо «Вестника Европы», необходимо отметить и журнал «Исторический вест-
ник». Русский ежемесячный исторический научно-популярный журнал. Издавался
в Петербурге (1880–1917 гг.) А.С. Сувориным, затем Б.Б. Глинским. Редакторами жур-
нала были С.Н. Шубинский (1880–1913 гг.), Б.Б. Глинский (1913–1917 гг.). Всего вышло
147 томов журнала. «Исторический вестник» носил консервативно-монархический
характер (особенно после Революции 1905–1907 гг. и в Первую мировую войну 1914–
1918 гг.). Журнал поставил себе целью знакомить читателей в живой, общедоступной
форме с современным состоянием исторической науки и литературы в России и Ев-
ропе. Поэтому значительное место он отводит исторической беллетристике, а в серьез-
ных статьях стремится к популярности изложения и занимательности. Конечно, особое
внимание отводилось внутри- и внешнеполитическим событиям в Британии. Инте-
ресно, что в самой Англии отношение к России было неоднозначным, вот что отме-
чает Н.Н. Фирсов в «Историческом вестнике»: «В кофейнях и приличных Bar rooms
слышались нередко восклицания подвыпивших, но с виду приличных джентльменов:
«Blood! Blood! Blood!». Подразумевалось – «русской крови». Однако вместе с тем, чем ближе «туземец» стоял к либеральной партии, тем он теплее и доверчивее отно-
сился ко всему русскому, тем охотнее оказывал услуги, иногда казавшиеся нашим
землякам чуть ли не медвежьими»4. Пристальное внимание вызывали и политические
события, к примеру, политические реформы, вот что говорится в журнале по поводу
избирательной реформы Гладстона: «Январь 1885 года на главных артериях Лондона
развивались красные знамена, и за ними двигалась под звуки военного марша тысяч-
ная толпа среднего люда: рабочих, приказчиков и мелких торговцев. Такие же про-
цессии совершались в эти дни и в других городах Англии, ибо население праздновало
утверждение палатой лордов реформы Гладстона о распространении права политиче-
ских выборов на беднейший класс жителей. Более двух ми ллионов душ получили
впервые избирательное право посредством его участия в управлении империи Ве-
ликобритании»5.
Материалы, отражающие различные аспекты жизни «Туманного Альбиона» пуб-
ликовались в научно-популярном журнале «Мир божий». Редактором журнала была
А.А. Давыдова. Интересно, что активно в журнале работали и другие женщины,
например дочери А.А. Давыдовой – Лидия Карловна Туган-Барановская (по мужу)
и приемная дочь Мария Карловна, известная в русской журналистике под двойной
фамилией – Куприна-Иорданская. «Мир божий» формировался как образовательный
научно-популярный журнал для юношества и «средней по образованию публики».
Этим объяснялось обилие научных и научно-популярных публикаций, которыми жур-
нал славился в течение своего существования. «Мир божий» стал первым толстым
изданием, ориентировавшимся на более широкие, чем прежде, менее образованные
слои населения, по преимуществу провинциального.
В постоянных рубриках журнала «За границей» и «Из иностранных журналов»
русские современники следили за изменениями, происходившими в Англии, и зна-
комились с мнением иностранных журналистов по различным вопросам. Особо сле-
дует отметить высокий интерес к преобразованиям, касающимся изменения положения
женщин в Англии и развитию женского движения в этой стране. Например, по во-
просу получения женщинами образования в Англии приводятся следующие данные:
«В Англии за последние 10 лет степень доктора получили 612 женщин и 3026 муж-
чин. Если вспомнить, что до 1878 года женщинам был закрыт доступ в университеты
и что Оксфорд и Кембридж до сих пор упорно отказывают женщинам в получении
ученых степеней, то нельзя не признать, что англичанки достигли много в короткий
промежуток времени»6. В постоянной рубрике «Из иностранных журналов» так ха-
рактеризуется положение и роль женщины в британском обществе: «Даже в бе д-
нейших классах английского населения наблюдается такое отношение к женщинам,
которое могло бы служить примером для многих других наций. Англичанки вых о-
дят замуж по любви, но они чужды всякой сентиментальности. Брак в Англии – это
настоящая ассоциация двух людей, прилагающих свои силы, чтобы создать себе тот
«Home», который составляет идеал каждого англичанина. Несмотря на это, браки
в Англии все же, в общем, бывают счастливее, нежели во многих других странах»7.
Особое внимание уделялось и женскому вопросу в Британских колониях, в частности
в Индии: «Парсы почти единственные среди индусов, которые заботятся о воспита-
нии своих женщин, как это делают европейцы. Да и жены, и дочери парсов настолько
соперничают теперь с англичанами в игре в теннис и в езде на велосипеде, но также
занимаются наукой и умственным трудом добывают себе средства к жизни»8. Другим
важным по значимости с точки зрения редакции журнала являлся вопрос решения
проблем английских рабочих: «В рабочих кварталах Лондона, там, где обитают бед-
нейшие классы населения, среди покосившихся домов и невзрачных лачуг, невольно обращают на себя внимание посетителя, приличные на вид и еще новые здания, на
которых красуются вывески «Free public library» (бесплатная публичная библиотека)
и действительно. В посетителях никогда недостатка не было. Просторная зала для
чтения всегда бывает полна народом»9.
Существенно отличаются от позиций и оценок либеральных изданий материалы
журнала «Русское богатство», который был печатным органом русских революцио-
неров, а с 1906 г. органом Партии социалистов-революционеров. Журнал неодно-
кратно подвергался преследованиям цензуры. В связи с тем, что долгое время журнал
являлся революционным изданием, оценка событий в Англии в нем сильно отличает-
ся от оценок русской либеральной прессы в целом и носит не столь восхищенный
характер, как в других изданиях. Особое место в журнале было отведено рабочему
вопросу в Англии: «Английское фабричное законодательство, вообще значительно
опережающее континентальное, сильно отстало от них в одном пункте. Между тем как
в Европе дети поступают на фабрику не ранее 12 (Россия), 13 или 14 лет (Германия,
Швейцария), в Англии до последнего времени они начинали работать с 10-летнего
возраста и только с 1 января 1893 года действует новый фабричный закон, возвы-
сивший возраст поступления на фабрику до 11 лет»10. Вот, что говорится об оплате
труда рабочим в Британии: «Так, например, мы видим, что труд всего лучше оплачи-
вается в больших типографических фирмах и всего хуже в маленьких типографиях,
затем наиболее плохо оплачиваемый труд – это труд сапожников. На винокуренных
заводах, где создаются такие огромные состояния, почти половина рабочих получает
не более 20 шиллингов в неделю. Цифры заработной платы женщин еще более ужас-
ны в смысле своей ничтожности и могут служить наилучшим объяснением, почему
так возрастает проституция в наших городах»11. Внимательно отслеживались и все
перипетии борьбы и перестановок в английском парламенте и правительстве: «Вся
страна спокойно вздохнула, очутившись под честным, умным управлением великого
старика, которого уже прозвали народным министром (Гладстон). В короткое время
он успел доказать всю справедливость этого титула, так как, с одной стороны, в Ир-
ландии он отменил все репрессивные законы, поставившие несчастный зеленый ост-
ров на военное положение, при торийском кабинете, и учредил комиссию из попу-
лярных в Ирландии лиц для рассмотрения животрепещущего вопроса о выселении
ирландских фермеров; а в Англии восстановил право народных сходок на Трафаль-
гарской площади в Лондоне, которое было отнято его предшественниками, и присту-
пил к исследованию длинного списка арестованных, как Ирландии, так и в Англии
лиц, по обвинению в нарушении общественной тишины во время господства лорда
Солсбери, с целью издания, если не полной, то частной амнистии»12. Не остался
без внимания редакции и имперский характер внешней политики Великобритании:
«Great Britain» (Великобритания) уже более не удовлетворяет патриотов. Они проек-
тируют “Greatest Britain” (величайшую Британию) как бы панбританизм. Осуществим,
конечно, панбританизм лишь в форме очень широкой федерации, которая и стала
с некоторого времени предметом оживленной пропаганды в Англии»13. Или: «Из стра-
ны, производившей в силу процветания своей обрабатывающей промышленности,
Англия превращается в страну, обращающую свое производство на снабжение отста-
лых стран своими капиталами. Из всесветного фабриканта она становится всесвет-
ным заимодавцем, а это изменяет все отношение к отсталым странам. Варварство
выгодно всесветному поставщику товаров; прогресс и безопасность необходимы все-
светному заимодавцу»14.
Среди русских периодических изданий необходимо отметить «Журнал Мини-
стерства народного просвещения» (далее ЖМНП). ЖМНП – ежемесячный журнал, орган Министерства народного просвещения России. Издавался с 1834 по 1917 гг.
в Петербурге. Журнал состоял из официальной части, где печатались материалы ми-
нистерства, и неофициальной части, в которой публиковались статьи по народному
образованию, классической филологии (выпускались и отдельно как «Сборник статей
по классической филологии»), истории, литературе и т.д. В XIX веке это был первый
(и долгое время – единственный) научно-популярный журнал России, в котором пуб-
ликовались все ученые России. Следует подчеркнуть, что журнал содержит в основ-
ном сведения по положению дел образования в Британии, опубликованных в рубрике
«Заграничная корреспонденция». Но встречаются и отдельные материалы, затраги-
вающие различные сферы британской жизни, например статья экономиста И.И. Ка-
уфмана «Государственный долг Англии с 1688 года до настоящего врем ени» в № 8
за 1893 год15, в которой автор подробно разбирает причины появления английского
государственного долга, его составляющие и возможности погашения, а также меры,
принятые британским правительством для его ликвидации.
Весьма интересной группой источников являются работы российских ученых, по-
священные изучению социально-экономического и политического положения Вели-
кобритании. Например, работа П.Г. Мижуева «Очерк развития и современное со-
стояние народного образования в Англии»16, дающая представление об образовании
в Англии. П.Г. Мижуев (1861–1932 гг.) – русский писатель, педагог, публицист. За-
нимался вопросами зарубежной истории, истории педагогики, автор трудов по исто-
рии западноевропейской и американской школы конца XIX – начала XX вв., вел хро-
нику по вопросам просвещения за рубежом в педагогических журналах. Целый ряд
его работ посвящен изучению Великобритании.
Следующая группа источников – это мемуары, воспоминания русских минист-
ров и общественных деятелей, в которых отражена вся сложность государственных
взаимоотношений между Англией и Россией, а также влияние английской культуры
и образа жизни на русское общество второй половины XIX века. Так, в воспоминани-
ях министра С.Ю. Витте содержатся сведения об экономических отношениях России
и Англии: «Таким образом, нашим финансовым рынком по преимуществу была
Англия, затем Голландия и (до известной степени) Германия. Но так как, в то вре-
мя, со вступления на престол Императора Александра III политика такого слепого
единения с Германией уже отжила почти свой век (это было тогда, когда Россия под-
винулась к Франции, и началась заря русско-французского союза), то явилась воз-
можность сделать заем у Франции, вообще открыть французский рынок, так как на
английском рынке мы не только не могли делать займов, но и те наши бумаги, кото-
рые были там, в Англии, котировались довольно низко. Вообще англичане начали
относиться к нашим бумагам довольно скептически»17. В воспоминаниях писатель-
ницы Е.Я. Панаевой говорится о влиянии британского образа жизни на некоторых
российских современников: «Старик в молодости путешествовал по Европе, жил долго
в Англии, что тогда было редкостью между русскими помещиками. По всему было
видно, что он желал подражать по возможности английским лордам. Завел конский
завод английских скаковых лошадей, к обеду надевал фрак и имел большой погреб,
выписывая вина из Англии»18 или «сам Некрасов бросал тысячи на свои прихоти,
выписывал из Англии ружья и охотничьих собак»19. Занимательно мнение русского
поэта, литературного критика П.А. Вяземского об английской партийной системе:
«Подобные примеры почасту встречаются в Англии, в сей стране законной и обще-
доступной свободы. Тори, например, стоит за такое-то либеральное преобразование,
а Виг отстаивает законную меру старую именно потому, что она старая. Многие это-
го не понимают, и им кажется, что уже если быть передовым, то надобно захватывать на лету каждую новизну и пускаться с нею или за нею в скачку с препятстви я-
ми, без оглядки и без отдышки. “Уж если быть либералом, – говорят они, – то быть
круглым либералом”»20.
Особая группа источников – это мемуары и переписка Романовых с королевой
Викторией, а также письма русских современников. В переписке с Романовыми коро-
лева Виктория предстает перед нами как любящая, нежная сестра, бабушка. Вот что
пишет королева Виктория Александру III после гибели его отца: «Я до сих пор пре-
бываю в ужасе от этого страшного события, этого жуткого преступления, которое
было так же воспринято везде в моем королевстве и за его пределами»21. Не меньшей
нежности и искренней любви полны письма Николая II к Виктории: «Не знаю, как
благодарить Вас за то, что Вы взяли на себя труд написать мне такое очаровательное
письмо. С искренней любовью к Вам, дражайшая Бабушка, Ваш преданнейший (бу-
дущий) внук»22. Русские, находившиеся в Англии, в своих письмах и заметках делят-
ся со своими соотечественниками впечатлениями от знакомства с островным госу-
дарством и, конечно же, сравнивают английскую и русскую действительность. Вот
что писал И.А. Гончаров И.С. Тургеневу: «У нас еще не умеют порядочных кирпичей
делать, изделия из своей кожи мы получаем из Англии, точно так же как и рельсы
дома не делаем, а посылаем для этого железо в Англию»23. Или же вот как описывает
один из моментов своего пребывания в Англии И.С. Тургенев Л.Н. Толстому: «Ездил
в Англию к одному приятелю, имение которого лежит между Кембриджем и Окс-
фордом – и поколотил достаточное число фазанов, куропаток и т.д. Но эта охота без
собаки, в сущности, довольно монотонна. Надо в таком случае превосходно стрелять;
а я всегда был посредственный стрелок… да к тому же и отвык. Кстати, я посетил
оба университета, Кембридж и Оксфорд. Пречудная и прехитростная штука эти анг-
лийские воспитательные учреждения: и как же здорово они нас ненавидят»24.
Интереснейшая группа источников – путевые заметки русских путешественни-
ков. Например, в путевых заметках «Фрегат «Паллада» писатель И.А. Гончарова жи-
во и красочно делится своими впечатлениями от знакомства с Англией, ее традиция-
ми, обычаями, культурой, образом жизни «островитян». Вот что он пишет о Лондоне
и об образе жизни Британцев: «Лондон – поучительный и занимательный город, по-
вторю я, но занимательный только утром. Вечером он для иностранца – тюрьма, осо-
бенно в такой сезон, когда нет спектаклей и других публичных увеселений, то есть
осенью и зимой. Пожалуй, кому охота, изучай по вечерам внутреннюю сторону на-
рода – нравы; но для этого надо слиться и с домашнею жизнью англичан, а это нелег-
ко. С шести часов Лондон начинает обедать и обедает до 10, до 11, до 12 часов, смот-
ря по состоянию и образу жизни, потом спит. Словом «обедает» я хотел только
обозначить, чем наполняется известный час суток. А собственно англичане не обе-
дают, они едят. Кроме торжественных обедов во дворце или у лорд-мэра и других,
на сто, двести и более человек, то есть на весь мир, в обыкновенные дни подают
на стол две-три перемены, куда входит почти все, что едят люди повсюду. Все мяса,
живность, дичь и овощи – все это без распределений по дням, без соображений о со-
отношении блюд между собою»25. Многие путевые заметки публиковались и в жур-
налах, например, известного русского медика В.Б. Бертенсона, бывшего в Лондоне
в 1887 г. во время юбилея королевы. Особенно ему запомнилось празднование дня
рождения королевы на улицах Лондона: «Что было пьяных в “джубилейные” дни, –
это я думаю, едва ли могла сосчитать даже всезнающая лондонская полиция. П о-
ложительно на каждом шагу натыкался я не только на мертвецки пьяных мужчин,
но и женщин. Мне довелось случайно видеть, как одного такого пьяного, растянув-
шегося поперек дороги, полисмен довольно быстро привел в чувство, жестоко отодрав его за уши. Способ оригинальный и едва ли уместный в такой свободной стране,
как Англия, где совмещались “королева и конституция”, как гласила блестящая над-
пись на одной из лучших улиц Лондона – Оксфорд – стрит. Боже мой, что сказали бы
у нас, если бы городовой позволил для вытрезвления проделать с пьяным подобный
эксперимент»26. Ничто не уходит от зоркого взгляда путешественника. Он комме н-
тирует все стороны британской жизни от особенностей кулинарии до собраний м у-
зеев. Что особо интересно – он отражает в путевых заметках не только свое мнение,
но и мнение большинства населения Российской империи об Альбионе.
Отдельной группой источников являются записки и воспоминания русских рево-
люционеров, оппозиционеров, которые длительное время проживали в Англии и имели
возможность хорошо понять культуру, особенности и традиции этой страны. Вот как
описывает жизнь эмигранта в Лондоне русский анархист П.А. Кропоткин: «Нигде
жизнь эмигранта не бывает так тяжела, как в Лондоне. Когда человек обживется,
найдет постоянный заработок, тогда он может даже полюбить Лондон за независи-
мость жизни и за относительную свободу. Но первое время иностранцу в Лондоне,
особенно рабочему, чрезвычайно тяжело»27. Более мрачно описывает английскую
жизнь А.И. Герцен: «Нет города в мире, который бы больше отлучал от людей и боль-
ше приучал бы к одиночеству как Лондон. Масса спасается завоеванием себе насущ-
ного хлеба, купцы недосугом стяжания, все суетой дел; но нервные романтические
натуры, любящие жить на людях, умственно тянуться и праздно жить, пропадут здесь
со скуки, впадут в отчаяние»28 или вот так он описывает отношение англичан к ино-
странцам: «Англичане в своих сношениях с иностранцами такие же капризники, как
во всем другом; они бросаются на приезжего, как на комедианта или акробата,
не дают ему покоя, но едва скрывают чувство своего превосходства и даже некоторо-
го отвращения к нему. Если приезжий удержит свой костюм, свою прическу, свою
шляпу, оскорбленный англичанин шпыняет над ним, но мало-помалу привыкает в нем
видеть самобытное лицо. Если же испуганный сначала иностранец начинает подла-
живаться под его манеры, он не уважает его и снисходительно трактует его с высоты
своей британской надменности»29.
Итак, викторианская Англия вызывала неподдельный интерес российских совре-
менников. Это связано с тем, что изменения, происходившие в ней, были передовы-
ми для многих стран в мире, в том числе и для России, как в социальной (изменение
роли и положения женщины в обществе, увеличение численности среднего класса,
изменение его прав и положения в обществе), так и в экономической (ускоренное
экономическое развитие, улучшение положения рабочих), культурной (возможность
получения образования для большинства населения Британии), политической (пре-
доставление избирательных прав широким слоям населения).
Круг источников по викторианскому периоду английской истории весьма широк.
Материалы, содержащиеся в них, отражают широкий спектр вопросов английской
истории. Эти источники позволяют показать особенности складывания представле-
ний и мнений о Викторианской Англии различных слоев и классов российского об-
щества второй половины XIX века. Они дают возможность понять отношение россий-
ского общества к политике английского правительства, изменениям, происходившим
в динамично развивающейся Великобритании, а также причины различий оценок со-
бытий в Британии у российских политических и общественных деятелей. Эти источ-
ники позволяют проследить трансформацию межгосударственных связей между Рос-
сией и Британией от «Коварного Альбиона» до предпосылок создания военно-
политического союза – Антанты.
Примечания
1 Иностранное обозрение – Исключительные законы в Англии и их исключительный характер // Вестник
Европы. 1883. Кн. № 5. С. 388.
2 Там же. С. 389.
3 Хроника – иностранная политика – мир или война // Вестник Европы. 1878. Кн. № 5. С. 362–372.
4 Фирсов Н.Н. Англо-русские симпатии перед берлинским конгрессом // Исторический вестник. 1909. Т. 117.
С. 525–540.
5 Парламентские выборы 1885 года в Англии // Исторический вестник. 1886. Т. 23. С. 657–658.
6 За границей // Мир божий. 1898. № 3. С. 31.
7 Из иностранных журналов // Мир Божий. 1896. № 5. С. 277.
8 За границей. Парсы в Индии и европейцы // Мир божий. 1898. № 8. С. 36–37.
9 За границей. Народные библиотеки в Лондоне // Мир божий. 1896. № 3. С. 285.
10 Зотов А.В. Очерки современного положения рабочих в Англии // Русское богатство. 1895. № 3. С. 37.
11 Из Англии // Русское богатство. 1895. № 12. С. 103.
12 Хроника заграничной жизни. Четвертое министерство Гладстона // Русское богатство. 1892. № 10. С. 66.
13 Южаков С.Н. Дневник журналиста // Русское богатство. 1896. № 11. С. 164.
14 Южаков С.Н. Дневник журналиста // Русское богатство. 1896. № 10. С. 147.
15 Кауфман И. Государственный долг Англии с 1688 года по настоящее время // Журнал Министерства
народного просвещения. 1893. № 8. С. 369–406.
16 Мижуев П.Г. Очерк развития и современное состояние народного образования в Англии. СПб.:
Тип. И.Н. Скороходова, 1896. 62 с.
17 Витте С.Ю. Воспоминания. Детство. Царствование Александра II и Александра III (1849–1894). Бер-
лин: Слово, 1923. С. 253–254.
18 Панаева А.Я. Воспоминания. М.: Захаров, 2002. С. 77.
19 Там же. С. 217.
20 Вяземский П.А. Старая записная книжка // URL: http://fershal.narod.ru (дата обращения 17.04.2009).
21 Письмо королевы Виктории императору Александру III // URL: http://monarchs19.narod.ru (дата обраще-
ния 20.03.2009).
22 Письмо Николая II королеве Виктории // URL: http://monarchs19.narod.ru (дата обращения 17.04.2009).
23 Переписка И.С. Тургенева: в 2 т. / сост.: В. Баскокова, Т. Голованова. М.: Худ. лит., 1986. Т. 2. С. 173.
24 Толстой Л.Н. Переписка с русскими писателями. М.: Худ. лит., 1978. С. 186–187.
25 Гончаров И.А. Фрегат «Паллада» // Собр. соч.: в 8 т. М.: Худ. лит., 1952. Т. 2. С. 50.
26 Бертенсон В.Б. За 30 лет: листки из воспоминаний // Исторический вестник. 1914. Т. 137. С. 428.
27 Кропоткин П.А. Записки революционера. М.: Мысль, 1966. С. 350–351.
28 Герцен А.И. Сочинения А.И. Герцена и переписка с Н.А. Захарьиной. М.: Изд-во Ф. Павленкова, 1905.
Т. 3. С. 236.
29 Там же. С. 255.
            [name_en] => VICTORIAN ENGLAND THROUGH THE EYES OF RUSSIAN CONTEMPORARIES (SOURCE OVERVIEW OF THE PROBLEM)
            [annotation_en] => Inherited from the first half of the XIX century Russia’s interest in England as a "world workshop" after the reforms of Alexander II moved to a new stage. The Victorian era in England was marked by significant changes in the economic, political, cultural and social spheres of society: the empire became the most economically developed and richest country in the world; the political rights of British citizens expanded; the parliamentary system was improved; working and social legislation was created; the role of women in society has changed. Becoming a recognized world leader, England set the tone for the modernization of other countries, including Russia. Russian contemporaries were actively interested in the transformations that took place in it, traveled to England, shared their impressions with their compatriots. The increased attention to the events that took place in England was explained by the problems that were put forward in those years by Russian reality. For a certain part of Russian society, England represented a kind of ideal of a properly organized state
            [text_en] => Inherited from the first half of the XIX century Russia’s interest in England as a "world workshop" after the reforms of Alexander II moved to a new stage. The Victorian era in England was marked by significant changes in the economic, political, cultural and social spheres of society: the empire became the most economically developed and richest country in the world; the political rights of British citizens expanded; the parliamentary system was improved; working and social legislation was created; the role of women in society has changed. Becoming a recognized world leader, England set the tone for the modernization of other countries, including Russia. Russian contemporaries were actively interested in the transformations that took place in it, traveled to England, shared their impressions with their compatriots. The increased attention to the events that took place in England was explained by the problems that were put forward in those years by Russian reality. For a certain part of Russian society, England represented a kind of ideal of a properly organized state
            [udk] => 
            [order] => 9
            [filepdf_ru] => 33_ru.pdf
            [filepdf_en] => 33_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Андрей Геннадьевич  ТУМАНОВ
                            [author_en] => Andrey G. Tumanov 
                        )

                )

        )

    [9] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 34
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => «КУЛЬМИНАЦИОННАЯ ЭПОХА ПРОНИЦАТЕЛЬНОСТИ ПОЛЯКОВ В ОТНОШЕНИИ РОССИИ»
            [annotation_ru] => Заглавием для заметок стало высказывание Яна Кухажевского (1876–1952). И ав-
тор, и его монументальное дело остаются почти неизвестными у нас, а ведь речь идет
о самом, может быть, обширном (объем его превышает 4000 страниц) труде о России,
созданном иностранным писателем в XX в. Назвав свою работу при публикации пер-
вого тома в 1923 г. «От белого царизма до красного», Я. Кухажевский и в седьмом, по-
следнем, томе, изданном в 1935 г., не изменил это название, заключающее в себе
главный тезис всего труда1. Книга Я. Кухажевского, оставшаяся незаконченной, из-
давалась попечением Кассы им. Юзефа Мяновского .
«Свободный» исследователь, не пожелавший связывать себя академической или
университетской дисциплиной, Ян Кухажевский не только не сторонился политики,
но даже занимал пост премьер-министра во время правления Регентского совета
в 1917–1918 гг., однако громкой политической славы не снискал. Впрочем, полити-
ческая составляющая, а значит и обоснование определенной программы действий,
всегда будут присутствовать в его исторических текстах. Значительно более прочной
и устойчивой оказалась слава Кухажевского как историка и публициста, вполне
предсказуемо возродившаяся в Польше в последние два десятилетия.
            [text_ru] => Заглавием для заметок стало высказывание Яна Кухажевского (1876–1952). И ав-
тор, и его монументальное дело остаются почти неизвестными у нас, а ведь речь идет
о самом, может быть, обширном (объем его превышает 4000 страниц) труде о России,
созданном иностранным писателем в XX в. Назвав свою работу при публикации пер-
вого тома в 1923 г. «От белого царизма до красного», Я. Кухажевский и в седьмом, по-
следнем, томе, изданном в 1935 г., не изменил это название, заключающее в себе
главный тезис всего труда1. Книга Я. Кухажевского, оставшаяся незаконченной, из-
давалась попечением Кассы им. Юзефа Мяновского .
«Свободный» исследователь, не пожелавший связывать себя академической или
университетской дисциплиной, Ян Кухажевский не только не сторонился политики,
но даже занимал пост премьер-министра во время правления Регентского совета
в 1917–1918 гг., однако громкой политической славы не снискал. Впрочем, полити-
ческая составляющая, а значит и обоснование определенной программы действий,
всегда будут присутствовать в его исторических текстах. Значительно более прочной
и устойчивой оказалась слава Кухажевского как историка и публициста, вполне
предсказуемо возродившаяся в Польше в последние два десятилетия.
Кухажевский начинал писать свою книгу в то время, когда проблема большевизма
становится важнейшей во всех трудах, посвященных России. Писатели всего мира,
включая, конечно, русских, пытались обнаружить и понять «истоки и смысл русского
коммунизма» (Н.А. Бердяев), увидеть за огромным многообразием «русского мира»
его устойчивые структуры. Вырастает ли русский большевизм из главных оснований
российской жизни или 1917 г. обозначил радикальное отклонение от российской тра-
диции? Кухажевский отвечал на этот вопрос совершенно определенно самим назва-
нием своего труда и затем с редкой последовательностью придерживался этого
взгляда на Россию, сводя к нему в конечном счете все бесчисленные конкретные сю-
жеты, которыми переполнены семь томов его сочинения. За ответо м и размышле-
ниями автора отчетливо ощущаются не только нескрываемая неприязнь к России,
не только «программный» этноцентризм, иногда доходящий до ксеноцентризма, но
и колоссальный опыт анализа России, накопленный к началу XX в. польской мыс-
лью. В XIX в., после разделов Речи Посполитой, изучение России польскими иссле-
дователями становится особенно многосторонним и интенсивным, отражая сложные
взаимовлияния польской и русской мысли, выделяя почти современный набор ос-
новных проблем и дилемм, передавая взаимные ненависть и восхищение в отноше-
ниях двух народов. Книгу Кухажевского, таким образом, нельзя считать антироссий-
ским памфлетом или антибольшевистской пропагандой – уже сам необычный объем
труда не допускал пропагандистской прямолинейности.
Фрагменты из сочинения Я. Кухажевского в переводе на русский язык впервые
были опубликованы лишь недавно в оригинальной антологии «Польская и русская
душа», составленной Анджеем де Лазари2, которому удалось в компактной подборке
текстов передать не только тональность, но и основные – категориальные – положе-
ния монументального труда польского историка3.
Анализируя российскую жизнь, Кухажевский нередко использует подчеркнуто
вневременные, «архетипические» характеристики:
«Народ без просвещения и без культуры, без чувства закона, без уважения к чести
женщины, даже без привязанности к своему двору и своей деревне, т.е. единственной
родине, которая ему понятна; с большой легкостью покидающий отчий дом и ски-
тающийся где-то далеко, где якобы должно быть лучше; находящийся в каком-то
переходном состоянии между кочевым и оседлым; ненавидящий государство как
вечное насилие, но больше всего ненавидящий этого богатого, просвещенного бари-
на, в руках которого столько власти, а особенно земля, которая предназначена Богом
для крестьян и которую православный царь рано или поздно отдаст народу»4.
Государственно-политическое и социальное развитие России, по мнению Куха-
жевского, определяется союзом двух исторических сил: «В России поэтому были две
силы: царизм, деспотическая и бюрократическая организация огромного государства,
и народная стихия. Варварство было старше царизма, оно не было царизмом создано,
скорее, царизм появился как его эманация; но, однажды появившись и утвердившись,
царизм охранял варварство; вместо того, чтобы ликвидировать, он увековечивал его. Царизм полировал Россию, покрывал ее лоском культуры, но народный муравейник
существовал почти в первобытном состоянии. Создавался роковой симбиоз. Царизм
сохранял варварство, а варварство самим своим существованием увековечивало ти-
ранию, как подходящую форму государства с варварским народом»5.
«Создавался союз двух сил, – вновь повторяет Кухажевский, – тирании и варвар-
ства; обе эти силы глубоко вросли в жизнь народа, в душу народа, и можно было
опасаться, что дьявольские объятия тирании варварства переживут нынешнюю фор-
му деспотизма – царизм. Варварство выйдет победителем и самим своим существо-
ванием возродит новую тиранию»6.
Что будет, если «затрещат железные путы, удерживающие этот народ на привя-
зи?». Кухажевский уверенно утверждал, что «после 1917 года загадка была разгада-
на»7. «В случае своего освобождения этот народ сначала проявит элементарную силу
стихии; он будет все громить без воли к разрушению, как слепо прущая вперед вы-
свободившаяся сила не знает никакого внутреннего удержу, она прет до тех пор, пока
не натолкнется на внешнее препятствие или не иссякнет сама; это инстинктивный
максимализм стихии, который можно называть максималистской программой только
в том смысле, в каком можно говорить о программе бушующего огня, стремящегося
к тому, чтобы сжечь, истребить, уничтожить столько, сколько удастся»8.
Тирания и варварство соединяются с еще одной чертой, определяющей социаль-
но-политический строй России. Это экспансионизм, почти мистическая «жажда за-
хвата», которая пронизывает не только внешнюю политику, но внутреннюю жизнь
в России: «В обманчивом покое кладбища великая смута подтачивает все государст-
во снизу доверху: жажда захвата как главная страсть растет среди безмолвия и пусто-
ты, среди варварства и невежества, среди зловещего умерщвления творческих сил
народа. Не создавать, не возделывать, не удобрять упорным трудом то, что мое,
а тянуться к тому, что чужое, что возделано чужим трудом. Форма, содержание, объ-
ект этого главного стремления различны в образованном слое и слое невежествен-
ном; глубокая, скрытая природа стремления и здесь, и там одна и та же»9.
Кухажевский выделяет, обстоятельно характеризует и другие системные основания
русского исторического сообщества: соборность, патернализм, великодержавие, на-
циональную мегаломанию, идею провиденциальной избранности России и ее мировой
миссии, тотальный социокультурный раскол10. Такое понимание России было принято
большинством поляков. Представление о непрерывности имперской традиции Рос-
сии, преемственности русской системы во всех ее геополитических ипостасях (в том
числе посткоммунистической) широко распространено не только в массовом созна-
нии нынешних поляков, но и в работах современных польских исследователей11.
И все-таки не эти, бесспорно, важные выводы, могут заинтересовать современно-
го российского читателя. К тому же, отмечая названные парадигмальные основания
русской системы, Кухажевский не был вполне оригинален – примерно так же судили
Мариан Здзеховский, Феликс Конечны, Богумил Ясиновский и другие его современ-
ники. В огромном труде Кухажевского ценнее, как кажется, тщательное исследова-
ние, «медленный» анализ (подобие медленного чтения) государственно-политиче-
ского развития России и русской общественной мысли XIX в. Внимание не только
специалистов, но и просто интересующихся читателей привлекут, например, характе-
ристики славянофилов, западников, нигилизма, революционного движения в Ро с-
сии и т.д. К таким ценным замечаниям можно отнести и слова, ставшие заглавием дан-
ного очерка.
Кухажевский писал: «Период... между Ноябрьским [1830–1831 гг. – В.К.] и Ян-
варским [1863–1864 гг. – В.К.] восстаниями составляет кульминационную эпоху проницательности поляков в отношении России. В более позднюю эпоху, начиная хотя
бы от позитивизма и до самого начала революции 1917 года, напрасно мы искали бы
столь ясное и всеобщее понимание характерных черт русской жизни, а также столь
выразительное изображение тех опасностей для отдаленного будущего, которые
скрывала в своем лоне царская Россия. В тот более ранний период способность по-
нимания России была в известной степени свойственна целому просвещенному по-
колению, доступна не только людям масштаба Мицкевича и Мохнацкого, но и умам
с обычной фантазией»12.
Таким образом, «кульминационной эпохой проницательности поляков в отноше-
нии России» Кухажевский считал 30–50-е гг. XIX в. Это время расцвета польского
романтизма (преимущественно в эмиграции), настойчивого поиска романтиками
культурной «запрограммированности» народов, особенностей национальных харак-
теров. Время это оставило нам много аналитических категорий и эмоциональных
подходов для постижения национальных «душ». Но это и эпоха Николая I, когда са-
модержавие в России достигает своего апогея, демонстрируя польскому обозревате-
лю наиболее зрелые черты «белого царизма»13. Изучая взаимное восприятие поляков
и русских, современный исследователь, конечно, должным образом оценит наблюде-
ние авторитетного и заинтересованного (заинтересованность тут значит не меньше,
чем глубокие знания) польского историка.
Накануне Первой мировой войны была опубликована знаменитая работа Т.Г. Ма-
сарика «Россия и Европа». Это чрезвычайно обстоятельное «высказывание» о России
было переведено на русский язык более чем через 80 лет14. Может быть, и монумен-
тальный труд Яна Кухажевского дойдет до русского читателя? Пусть и с большим
опозданием.
Примечания
1 Kucharzewski J. Od białego caratu do czerwonego. Warszawa, 1923–1935. T. 1–7. В эмиграции Я. Кухажевский
подготовил сокращенное английское издание (The origines of modern Russia. New York, 1948), а после
смерти автора появилась сокращенная польская версия труда (Od białego do czerwonego caratu. Londyn,
1958). Из современных изданий, бесспорно, самое полное и тщательное подготовлено под научной редак-
цией Анджея Шварца и Павла Вечоркевича: Kucharzewski J. Od białego caratu do czerwonego. Warszawa,
1998–2000. T. 1–8.
2 Кухажевски Я. От белого царизма до красного (фрагменты) // Польская и русская душа: от Адама Миц-
кевича и Александра Пушкина до Чеслава Милоша и Александра Солженицына. Материалы к «каталогу»
взаимных предубеждений между поляками и русскими / ред.-сост. А. де Лазари. Варшава, 2003. С. 365–378.
Опубликована и параллельная польская версия антологии. Предаваясь мечтаниям (может быть, не совсем
беспочвенным), представляю себе серию подобных изданий, в каждом из которых «русская душа» вступа-
ет в диалог с «душами» других народов. Прежде всего, мы получили бы необычайно многосторонний,
стереоскопический образ «русской души».
3 Автор сам несколько облегчил задачу составителей антологий, подотовив, как уже отмечалось, сокра-
щенную версию своего труда. Из новейшего издания сокращенной польской версии сочинения Я. Куха-
жевского были выбраны фрагменты для антологии (см.: Od białego do czerwonego caratu. Gdańsk, 1990).
4 Кухажевски Я. От белого царизма… С. 365.
5 Там же. С. 369.
6 Там же. С. 370.
7 Там же. С. 365–366.
8 Там же. С. 366.
9 Там же.
10 Подробнее см.: Filipowicz M. Wobec Rosji: Studia z dziejów historiografii polskiej od końca XIX wieku po II
wojnę światową. Lublin, 2000. S. 76–82; Stobiecki R. Rosja i Rosjanie w polskiej myśli historycznej XIX i XX
wieku // Katalog wzajemnych uprzedzeń Polaków i Rosjan / ed. red. A. de Lazari. Warszawa, 2006. S. 182–183;
Bohun M. Oblicza obsesji-negatywny obraz Rosji w myśli polskiej // Katalog... S. 231–232, 240–241, 261–265,
281–282, 292–293.
11 См., например, суждения Анджея Новака, одного из лучших сейчас знатоков исторической и современ-
ной России: Nowak A. Od imperium do imperium: Spojrzenia na historią. Europy Wschodniej. Kraków, 2004;
Rosja j Europa Wschodnia: «imperiologia» stosowana / Russia and Eastern Europe: applied «imperiology» / red.
ed. Andrzej Nowak. Kraków, 2006.
12 Kucharzewski J. Od białego caratu do czerwonego. Warszawa, 1998. T. 2: Geneza maksymalizmu. Dwa światy.
S. 417.
13 А вот взгляд на Николая I и его эпоху русского «обозревателя»: «Государь сам был такой идеальный
Cамодержец, каких история давно не производила. Россия наша при нем именно достигла той культурно-
государственной вершины, после которой оканчивается живое государственное созидание и на кото-
рой надо приостановиться по возможности и надолго, не опасаясь даже и некоторого застоя» (Леон-
тьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872–
1891). М., 1996. С. 546).
14 Масарик Т.Г. Россия и Европа: Эссе о духовных течениях в России. СПб., 2000–2004. Т. I–III.
            [name_en] => THE CULMINATION AGE OF POLES’DISCERNMENT TOWARDS RUSSIA
            [annotation_en] => The title for the notes was a statement by Jan Kuchazewski (1876-1952). Both the author and his monumental work remain almost unknown to us, and in fact we are talking about the most, perhaps, vast (its volume exceeds 4000 pages) work on Russia, created by a foreign writer in the 20th century. Having named his work at the publication of the first volume in 1923 "From white tsarism to red", Jan Kuchazewski even in the seventh, last, volume, published in 1935, did not change this name, which contained the main thesis of the whole work1. The book by J. Kuchazewski, left unfinished, was published under the patronage of Kassa named after Jozef Mianowski. "Free" researcher, who did not want to bind himself with academic or university discipline, Yan Kuchazewski not only didn’t shun politics, but even held the post of Prime Minister during the reign of the Regent Council in 1917-1918, but did not gain high-profile political fame. However, the political component, and therefore the justification of a certain program of action, will always be present in his historical texts. The fame of Kuchazewski as a historian and publicist, quite predictably revived in Poland in the last two decades, was much stronger and more stable.
            [text_en] => The title for the notes was a statement by Jan Kuchazewski (1876-1952). Both the author and his monumental work remain almost unknown to us, and in fact we are talking about the most, perhaps, vast (its volume exceeds 4000 pages) work on Russia, created by a foreign writer in the 20th century. Having named his work at the publication of the first volume in 1923 "From white tsarism to red", Jan Kuchazewski even in the seventh, last, volume, published in 1935, did not change this name, which contained the main thesis of the whole work1. The book by J. Kuchazewski, left unfinished, was published under the patronage of Kassa named after Jozef Mianowski. "Free" researcher, who did not want to bind himself with academic or university discipline, Yan Kuchazewski not only didn’t shun politics, but even held the post of Prime Minister during the reign of the Regent Council in 1917-1918, but did not gain high-profile political fame. However, the political component, and therefore the justification of a certain program of action, will always be present in his historical texts. The fame of Kuchazewski as a historian and publicist, quite predictably revived in Poland in the last two decades, was much stronger and more stable.
            [udk] => 
            [order] => 10
            [filepdf_ru] => 34_ru.pdf
            [filepdf_en] => 34_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Владимир Владимирович  КУТЯВИН
                            [author_en] => Vladimir V. Kutyavin 
                        )

                )

        )

    [10] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 35
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => «ВОПРОС УГОРУССКИЙ – ВОПРОС РУССКИЙ?»: ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ РОССИИ ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX – НАЧАЛА XX ВВ. ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ СУДЬБАХ РУСИН (УКРАИНЦЕВ) ПОДКАРПАТСКОЙ РУСИ
            [annotation_ru] => Подкарпатская Русь являлась самой спокойной немадьярской территорией Венг-
рии. Подавляющее большинство русинского населения составляло крестьянство,
которое вело патриархальный образ жизни, и модернизация Венгрии практически
не затронула данную область. На весьма низком уровне у них находилось развитие
национального самосознания. Русины идентифицировали себя, прежде всего по ре-
лигиозному принципу1. Неслучайно во время своей поездки по Верхней Венгрии
(Словакии) и Подкарпатской Руси Р. Сетон-Уотсон написал буквально следующее:
«…русины – люди неопределенной национальности, родственной украинцам Запад-
ной Галиции»2. Понятия «Украина», «украинский» им были непонятны и чужды,
о России у русин были самые пространные представления, практически всех жителей
России они называли «москалями»3.
Отсутствие бурных политических баталий в Подкарпатской Руси и недостаток
информации привели к слабому интересу российской общественности к положению
русин Венгрии. К тому же все внимание общественности было приковано к процессу
национального возрождения русин Галиции, поэтому венгерские русины оказались
на периферии интеллектуального пространства России.
            [text_ru] => Подкарпатская Русь являлась самой спокойной немадьярской территорией Венг-
рии. Подавляющее большинство русинского населения составляло крестьянство,
которое вело патриархальный образ жизни, и модернизация Венгрии практически
не затронула данную область. На весьма низком уровне у них находилось развитие
национального самосознания. Русины идентифицировали себя, прежде всего по ре-
лигиозному принципу1. Неслучайно во время своей поездки по Верхней Венгрии
(Словакии) и Подкарпатской Руси Р. Сетон-Уотсон написал буквально следующее:
«…русины – люди неопределенной национальности, родственной украинцам Запад-
ной Галиции»2. Понятия «Украина», «украинский» им были непонятны и чужды,
о России у русин были самые пространные представления, практически всех жителей
России они называли «москалями»3.
Отсутствие бурных политических баталий в Подкарпатской Руси и недостаток
информации привели к слабому интересу российской общественности к положению
русин Венгрии. К тому же все внимание общественности было приковано к процессу
национального возрождения русин Галиции, поэтому венгерские русины оказались
на периферии интеллектуального пространства России. Первые попытки изучения
положения венгерских русин предпринимает основоположник российского славяно-
ведения А. Гильфердинг. «Русинская» проблематика А. Гильфердинга шла в русле
общих рассуждений ученого об историческом месте Венгрии в Европе и характере
взаимоотношений венгров со славянами. Он подчеркивал, что национальному харак-
теру венгров были присущи толерантность и веротерпимость. Поэтому венгры и ру-
сины Подкарпатской Руси мирно уживались на протяжении многих веков и даже со-
бытия 1848–1849 гг. не поколебали эти добрососедские отношения. А. Гильфердинг
отмечал очень важный для российского научного и публицистического дискурса
обстоятельство: в период существования независимой Венгрии русины сохраняли
православие и только вхождение венгерских русин в состав Австрии предопред е-
лило наступление католичества на позиции православия в Подкарпатской Руси 4.
И, тем не менее, до 70-х гг. XIX в. в России мало кто подозревал о существовании
Подкарпатской Руси, тем более о проживающем там славянском населении. Россия
была увлечена «защитой» прав русин Галиции.
Впервые Россию с проблемами русин Подкарпатской Руси познакомил А.Ф. Доб-
рянский, человек, сыгравший важную роль в защите интересов русин Венгрии и в их «открытии миру», создавший в 1864 г. в Унгваре (Ужгороде) просветительское «Об-
щество Св. Василия Великого»5. А. Добрянский несколько лет прожил в Унгваре,
познакомившись непосредственно с особенностями жизни русин Подкарпатской Ру-
си. В 1875 г. он совершает поездку в России, побывав в Санкт-Петербурге, Москве,
Киеве, Варшаве и Вильно, ему удалось встретится с такими видными общественны-
ми деятелями России как К.П. Победоносцев, М.Н. Катков, И.С. Аксаков, С.М. Со-
ловьев. Это заставило российских интеллектуалов обратить свой взор на малоизвест-
ный в России регион Венгрии. Активную деятельность с целью привлечения внимания
российской общественности к положению венгерских русин проводил М.П. Погодин.
В своем выступлении на открытии Киевского отделения Московского славянского
комитета он призывал данное отделение взять на себя «попечение русин Галиции
и Венгрии (Подкарпатской Руси – прим. И.К.)»6.
Российское общество, зачастую, не имело доступа к источникам, которые могли
бы пролить свет на положение русин Подкарпатской Руси. В начале 70-х гг. XIX в.
в связи с проведением в Будапеште конгресса католиков, где присутствовала дел е-
гации униатского духовенства из Подкарпатской Руси, в России вновь вспомнили
о русинах Венгрии. Правда автор отчета о конгрессе отмечал, что все разговоры о су-
ществовании самостоятельного русинского (украинского) народа является выдум-
кой Запада и католической церкви, которые стремятся любыми способами расколоть
единый русский народ7. Это утверждение получило развитие в другом труде К. Кусто-
диева, опубликованном на страницах «Русского вестника». Главным лейтмотивом
этой публикации стало дальнейшее развитие концепции существования «русского наро-
да» «по ту сторону Карпат», угнетаемого немцами и особенно венграми8. К. Кустодиев
верил в искреннее москофильство русских (русинских – прим. И.К.) крестьян, несмот-
ря на их униатство, он вполне допускал возможность возвращения русин в лоно рус-
ской православной церкви. Следует подчеркнуть, что при всей предвзятости публ и-
каций К. Кустодиева они сыграли важную роль в популяризации исследований
положения русин Подкарпатской Руси в России. «Православное обозрение» в марте,
апреле, мае и октябре 1871 г. опубликовало цикл статей о русинах, так же выдержан-
ных в данном ракурсе.
Важным прорывом в изучении истории Подкарпатской Руси стало издание в 1875 г.
«Славянского сборника», который вызвал оживленные дискуссии среди российской
общественности. Авторы сборника затронули проблему положения славян в Венгрии
и их взаимоотношений с венгерской политической элитой. В этом сборнике содержа-
лась статья Я. Головацкого, посвященная положению русин в Подкарпатской Руси
в 50–70-е гг. XIX в. Я. Головацкий значительную часть своей жизни прожил в авст-
рийской Галиции, занимаясь там активной научной и просветительской деятельно-
стью, изучая историю и современность русин Галиции и Подкарпатской Руси. В 1867 г.
он переезжает в России, поселившись в Вильно9. Всю свою жизнь он посвятил изу-
чению и популяризации истории русин Австро-Венгрии в России.
В материале в «Славянском сборнике» Я. Головацкий положение русин Венгрии
оценивал как очень тяжелое, даже по сравнению с другими славянскими народами
страны. В Подкарпатской Руси национальный гнет русин тесно переплетался с край-
ним обнищанием населения и, более того, среди русин, практически отсутствовали
попытки национального возрождения, ибо церковь и немногочисленная русинская ин-
теллигенция полностью «омадьярились». Политикой раскола русин с последующей
их полной мадьяризацией автор считал теорию, пропагандировавшуюся в Венгрии,
о русинах, как отдельном народе Центрально-Восточной Европы, которая, по его
мнению, не выдерживала никакой критики10. 
Практически одновременно в российских периодических изданиях Я. Головацкий
публикует новые материалы, посвященные истории и современности русин Подкар-
патской Руси. Они были выдержаны в славянофильских традициях, ориентируя вни-
мание читателя на поступательной борьбе русин против немецкого и венгерского
засилья и движении в сторону истинного идеала, то есть москофильства. В этих
статьях встречается интересный фактологический материал из политической и рели-
гиозной истории русин11.
Важное место при исследовании положения славян в Венгрии занимает работа
Е.Н. Водовозовой «Жизнь европейских народов». Этот многотомный труд, к сожале-
нию, незаслуженно забыт современными учеными, хотя в нем прослеживается первая
попытка рассмотрения истории европейских народов через призму социальной исто-
рии. В нем содержится богатейший материал о быте, нравах, культуре и традициях
европейских народов в XIX в. Е.Н. Водовозова обратила внимание на ужесточение
отношения венгерских властей, а не венгерского народа к славянам Венгрии в 70-е гг.
XIX в. Она не смешивала в единое понятие «официальную точку зрения» и настроения
широких слоев мадьярского населения. Примечателен очерк Е. Водовозовой о руси-
нах Австро-Венгрии. Автор полагает, что русины по происхождения являются рус-
скими, однако Е. Водовозова делала ремарку относя русин к одному из ответвлений
великого русского народа – малороссам (украинцам)12.
В российской историографии рубежа XIX – начала ХХ вв. такие ремарки встреча-
лись чрезвычайно редко. Описывая быт и нравы русин, Е. Водовозова практически
не использует примеры из жизни Подкарпатской Руси. Это обстоятельство в очеред-
ной раз демонстрирует плохое знание в России специфики жизни региона и, прежде
всего, повседневной жизни его населения. Политическая и религиозная тематика
отодвигала на второй план этнокультурные особенности развития русин. Хотя в этом
плане встречались и исключения, особого внимания в данной связи заслуживают эт-
нографические очерки Я. Головацкого13.
Большой интерес к Подкарпатской Руси проявлял известный российский публи-
цист и ученый А. Будилович, считавшийся в России одним из лучших специалистов
по венгерской проблеме. Кроме всего А. Будилович являлся зятем А. Добрянского,
что так же не могло не сказаться на научной деятельности ученого. Он не раз посещал
Австро-Венгрию, приезжая к своему тестю в Инсбрук. А. Будилович мечтал о созда-
нии федерации православных народов Центральной и Юго-Восточной Европы под
эгидой России с отторжением у Венгрии Подкарпатской Руси, районов, заселенных
сербами и румынами. Первым шагом на пути реализации данных планов, по мнению
автора, должна была стать федерализация Австро-Венгрии14. На чем основывался
А.С. Будилович, делая свои выводы о необходимости присоединения Подкарпатской
Руси к Российской империи? Для автора не вызывало сомнения существование еди-
ного русского народа, включавшего в себя русских, белорусов и украинцев, в том чис-
ле русин Подкарпатской Руси15. А. Будилович основу объединения русских (русин)
Венгрии с русским народом видел в развертывании среди них мощной просвети-
тельской деятельности, разумеется контролируемой русскими славянофилами. Автор
не любил употреблять термин «Подкарпатская Русь», заменив его, на «Червленая
Русь». Это на его взгляд больше соответствовало исторической традиции.
Не без участия А. Будиловича в 1894 г. в Санкт-Петербурге был создан ежемесяч-
ный альманах «Галицко-Русский вестник». Он должен был, по мнению редакционной
коллегии, стимулировать интерес российского общества к положению русин (рус-
ских в терминологии альманаха – прим. И.К.) в Дунайской империи и способствовать
духовному объединению русин с Россией. «Непобедимее и мощнее почувствует себя Русская народность в Подкарпатской Руси, когда духовное единство с Великой Рос-
сией вольет в нее сознание, что она не одинока, что здесь о ней думают…», – отме-
чалось в первой редакционной статье издания16. Все материалы в альманахе были
выдержаны в стиле, ориентированном на описание угнетения русин Венгрии и ак-
тивного развития среди них москофильства. Практически у всех авторов этих мате-
риалов не было сомнения, что за духовным объединением русских последует поли-
тическое, то есть вхождение Подкарпатской Руси в состав Российской империи, даже
если они об этом прямо не писали.
Крупным специалистом в дореволюционной России по истории и современности
славянских народов Австро-Венгрии был Л. Василевский. Известность автору при-
несла его монография по истории русин Галиции17. Однако и ему потребовалось
определенное время, чтобы обратить внимание на изучение положения русин в Венг-
рии. В своей статье, посвященной празднованию в 1896 г. «Миллениума» в Будапеште,
он охарактеризовал положение всех немадьярских народов Венгрии кроме р усин18.
И только накануне Первой мировой войны в «Русском богатстве» Л. Василевский
опубликовал обширную статью, посвященную русинам Венгрии. По обилию факто-
логического материала и уровню теоретического осмысления процессов в Подкар-
патской Руси эта работа значительно отличалась в лучшую сторону по сравнению
с предыдущими исследованиями по «русинской» тематике. Л. Василевский в статье
уделил много внимания этнографическим, лингвистическим особенностям русин, ус-
ловиям их жизни, истории взаимоотношений с Габсбургами. Он отмечал слабость
москофильства среди русин, ибо широкие слои населения не воспринимали русский
язык и русскую культуру19. Это давало ему основание предполагать, что русины Гали-
ции и Подкарпатской Руси пошли по пути формирования собственной национальной
идентичности. Л. Василевский стал первым российским исследователем, проанали-
зировавшим деятельность комиссии Э. Эгана в Подкарпатской Руси и ее результаты,
причем они оценивались в целом весьма положительно.
В последние предвоенные годы в России оживает интерес к жизни русин По д-
карпатской Руси. Этому способствовал переход ряда русин региона в православие
и начавшийся над ними судебный процесс в Марамарош Сегете. Провинциальная
периодика также активно откликнулась на эти события. Разумеется, практически все
газеты Дона и Северного Кавказа довольно подробно освещали процесс в Марамарош
Сегете, особенно «Северокавказский край», который постоянно публиковал протоко-
лы судебных заседаний, причем в отличие от ряда российских изданий, газета отра-
жала не только точку зрения защиты русин, но и позицию обвинения. При этом издание
подходило беспристрастно к освещению процесса. Оно давало только «голые факты»,
избегая своих комментариев и оценок событий20. В то же время, говоря о положении
славян в Венгрии накануне Первой мировой войны, «Северокавказский край» при-
знавал положение русин в Подкарпатской Руси как самое тяжелое, так как здесь на-
циональное угнетение русин переплеталось с глубоким экономическим кризисом21.
Эти же подходы отстаивала одна из ведущих тифлисских газет «Кавказ». Само издание
практически не сомневалось в политической подоплеке данных судебных процессов.
Одновременно она осуждала действия графа Бобринского и панславистов в Зака р-
патье, видя в этом вмешательство во внутренние дела Австро-Венгрии22.
Настроения, доминирующие в российском обществе не могли не отразиться
на официальных изданиях Российской империи. Военное ведомство постоянно пуб-
ликовало справочную литературу об Австро-Венгрии. Она должна была подготовить
русских военных к вступлению на территорию противника, то есть в империю Габс-
бургов. В данных изданиях содержалась основная информация об особенностях экономического развития Австро-Венгрии, ее политическом строе и национальном со-
ставе населения. В последнем такого рода труде, опубликованном накануне войны,
присутствовал материал о Подкарпатской Руси. Этот регион особо интересовал во-
енных, так как его захват открывал путь российской армии на венгерскую равнину.
В издании отмечались особенности русин в отдельных частях Подкарпатской Руси,
при чем эти оценки сопровождались комментариями об архетипах того или иного
ответвления русин, с использованием терминов «добры», «честны», «красивы»23.
Не одной отрицательной характеристики русин в издании не отмечается. В то время
как проживавшие рядом венгры (мадьяры) назывались ленивыми, что списывалось
на особенности местного климата24. Правда, не было ясно, каким образом русины
избегали тлетворного влияния «плохого» климата. В заключении подчеркивалось,
что русины не любили немцев и мадьяр и что среди них было очень развито русо-
фильство. Это предполагало возможность налаживания хороших отношений между
российской армией и русинами в случае захвата Подкарпатской Руси.
Большой отклик в России вызвали работы Е. де Витте, посетившей в начале ХХ в.
словацкие и русинские земли Венгрии. Популярность ее работ, с одной стороны,
объяснялась их «достоверностью», так как автор являлся непосредственным оче-
видцем событий, с другой стороны, тем, что ее интеллектуальные конструкты хоро-
шо вписывались в распространенный в России образ «несчастного русина». Е. Витте
в своих очерках повествовала о бедности русинского населения Венгрии, главным
врагом которого стали еврейские ростовщики, поддерживаемые венгерским прави-
тельством. Ответом русин на сложившееся положение стала их массовая эмиграция
в США25. Однако автор видела и некоторые плюсы отсталости русин. Они смогли,
по мнению Е. Витте, избежать мадьяризации школьного образования26. Это утвер-
ждение не очень стыковалось с устоявшимися в России оценками развития образ о-
вания у русин, которые традиционно подчеркивали, что Будапешт наступал на пра-
ва русин в нарушение закона 1868 г., постепенно мадьяризируя русинские школы27.
Таким образом, на рубеже XIX–ХХ вв. в популяризации и исследовании истории
венгерских русин большую роль сыграли русины (украинцы) Австро-Венгрии, пере-
селившиеся в Россию или посещавшие империю Романовых, а также российские
подданные, имевшие тесные контакты с русинами Дунайской империи. Они «откры-
ли» венгерских русин для российского общества.
В российской общественно-политической мысли произошел раскол в оценке эт-
нической принадлежности русин Подкарпатской Руси. Здесь четко прослеживается
два основных направления. Первое – русины – это часть единого русского народа.
Второе признавало этническую близость русин к галичанам, то есть к украинцам
Галиции и возможность формирования самостоятельного украинского этноса. По-
давляюще число представителей российской политической и интеллектуальной эли-
ты были убеждены в необходимости присоединения Подкарпатской Руси к Россий-
ской империи, что наряду с присоединением к России Галиции завершит процесс
собирания «русских земель». Начавшаяся Первая мировая война стимулировала ин-
терес к русинской проблематике, что привело к появлению множества интересных
работ, в том числе такого историографического события, как публикация в 1916 г.
в Париже книги Г.Д. Маврокордато «Описание Венгрии» незаслуженно забытой со-
временными авторами. Август 1914 г. положил начало новому этапу в изучении ру-
синской проблематики в России.
Примечания
1 АВПРИ. Ф. 217. Генеральное консульство в Будапеште. Оп. 1015. Д. 40. Л. 28.
2 Цит. по: Seton-Watson H., Seton-Watson C. The Making of a New Europe. Seattle, 1981. P. 47.
положении русских в Угрии // Славянский сборник. Т. 1. СПб., 1875. С. 58.
11 Головацкий Я. Карпатская Русь (историко-этнологический очерк) // Журнал министерства народного
просвещения. 1875. № 6.
12 Водовозова Е.Н. Жизнь европейских народов. Т. III. Жители Средней Европы. СПб., 1883. С. 427.
13 Головацкий Я. О костюмах и народном убранстве руин или русских в Галичине и северовосточной Венг-
рии// Отечественные записки. 1867. Т. CXXL. Кн. 1, 2; Народные песни Галицкой и Угорской Руси / сост.
Я. Головацкий. Ч. 1–2. М., 1878.
14 Будилович А.С. Об основных воззрениях А.И. Добрянского. СПб., 1901. С. 8; Будилович А.С. О необхо-
димости включить всю Угорскую Русь в состав Российской империи. Харьков, 1917. С. 4.
15 Будилович А.С. О необходимости укрепления связей России с Червленой Русью // Галицко-Русский
вестник. 1894. № 1. С. 12–13.
16 Галицко-Русский вестник. 1894. № 7. С. 7.
17 Василевский Л. Современная Галиция. СПб., 1900.
18 Василевский Л. Из Австрии // Русское богатство. 1896. № 7. С. 92–108.
19 Василевский Л. Венгерские «руснаки» и их судьбы // Русское богатство. 1914. № 3. С. 375.
20 Северокавказский край. 1913. № 300. С. 3; Северокавказский край. 1913. № 794. Приложение; Северо-
кавказский край. 1913. № 796. С. 2.
21 Северокавказский край. 1912. № 432. С. 2.
22 Кавказ. 1914. № 35. С. 2.
23 Австро-Венгрия. Военно-статистическое описание. Ч. III. СПб., 1914. С.93.
24 Там же.
25 Витте Е. Путевые впечатления с историческими очерками. Словачина и Угроссы. Почаев, 1909. С. 73.
26 Там же. С. 74.
27 Школы Венгрии. М., 1907. С. 6–7.

            [name_en] => "IS A QUESTION OF UGORUSSIAN THE RUSSIAN QUESTION?": RUSSIAN SOCIAL-POLITICAL THOUGHT OF THE LAST THIRD XIX - BEGINNING OF XX CENTURIES. ABOUT THE HISTORICAL DESTINIES OF RUSINS (UKRAINIANS) OF SUBCARPATHIAN RUTHENIA
            [annotation_en] => The Subcarpathian Ruthenia(Rus) was the most peaceful non-magyar territory of Hungary. The vast majority of the Rusin’ population was the peasantry, which led back-to-basics lifestyle, and the modernization of Hungary practically did not affect this area. The development of their national consciousness was at a very low level. Rusins identified themselves primarily on the basis of the religious principle. It is no coincidence that during his trip to Upper Hungary (Slovakia) and Subcarpathian Rus R. Seton-Watson wrote the following: "...Rusins are people of undefined nationality, related to the Ukrainians of Western Galicia"2. The notions of "Ukraine", "Ukrainian" were vague and alien to them, about Russia the Rusins had obscure idea, they called almost all of its inhabitants - Moscals".3 The absence of violent political battles in Subcarpathian Rus and the lack of information led to a weak interest of the Russian public to the situation of Rusins in Hungary. In addition, all public attention was focused on the process of national revival of the Rusins of Galicia, so the Hungarian Rusins were on the periphery of the intellectual space of Russia.
            [text_en] => The Subcarpathian Ruthenia(Rus) was the most peaceful non-magyar territory of Hungary. The vast majority of the Rusin’ population was the peasantry, which led back-to-basics lifestyle, and the modernization of Hungary practically did not affect this area. The development of their national consciousness was at a very low level. Rusins identified themselves primarily on the basis of the religious principle. It is no coincidence that during his trip to Upper Hungary (Slovakia) and Subcarpathian Rus R. Seton-Watson wrote the following: "...Rusins are people of undefined nationality, related to the Ukrainians of Western Galicia"2. The notions of "Ukraine", "Ukrainian" were vague and alien to them, about Russia the Rusins had obscure idea, they called almost all of its inhabitants - Moscals".3 The absence of violent political battles in Subcarpathian Rus and the lack of information led to a weak interest of the Russian public to the situation of Rusins in Hungary. In addition, all public attention was focused on the process of national revival of the Rusins of Galicia, so the Hungarian Rusins were on the periphery of the intellectual space of Russia.
            [udk] => 
            [order] => 11
            [filepdf_ru] => 35_ru.pdf
            [filepdf_en] => 35_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Игорь Владимирович  КРЮЧКОВ
                            [author_en] => Igor V. Kryuchkov 
                        )

                )

        )

    [11] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 36
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => АВСТРО-ВЕНГРИЯ И РОССИЯ: МАСШТАБЫ И СТРУКТУРА ДВУХСТОРОННЕЙ ТОРГОВЛИ НА РУБЕЖЕ XIX–XX ВЕКОВ
            [annotation_ru] => Как в отечественной, так и в зарубежной историографии взаимоотношения двух
великих европейских держав – России и Австро-Венгрии – изучались преимущест-
венно в русле дипломатической истории. В то же время, др угие аспекты двухсто-
ронних отношений, особенно социально-экономические, оставались на периферии
исследований. Более того, вследствие увлеченности исследователей внешнеполити-
ческой проблематикой взаимоотношения двух стран рассматривались лишь с одной
точки зрения – как противоборство двух империй, в то время как реально существо-
вавшие отношения сотрудничества и взаимодействия по различным вопросам оста-
вались в глубокой тени.
Между тем, торгово-экономическое сотрудничество между Россией и Габсбург-
ской монархией, несмотря на все сложности их политических взаимоотношений,
развивалось весьма успешно. Этому способствовали следующие факторы: геогр а-
фическое положение двух соседних стран, наличие развитой системы транспортных
и иных коммуникаций, интенсивно протекавшие процессы трансграничной мигра-
ции, существование тесного политического взаимодействия между двумя империя-
ми, развитие общественных связей и межкультурного диалога между их народами и, наконец, интенсивное социально-экономическое развитие двух стран, создававшее
предпосылки для их активного участия в международной торговле.
            [text_ru] => Как в отечественной, так и в зарубежной историографии взаимоотношения двух
великих европейских держав – России и Австро-Венгрии – изучались преимущест-
венно в русле дипломатической истории. В то же время, др угие аспекты двухсто-
ронних отношений, особенно социально-экономические, оставались на периферии
исследований. Более того, вследствие увлеченности исследователей внешнеполити-
ческой проблематикой взаимоотношения двух стран рассматривались лишь с одной
точки зрения – как противоборство двух империй, в то время как реально существо-
вавшие отношения сотрудничества и взаимодействия по различным вопросам оста-
вались в глубокой тени.
Между тем, торгово-экономическое сотрудничество между Россией и Габсбург-
ской монархией, несмотря на все сложности их политических взаимоотношений,
развивалось весьма успешно. Этому способствовали следующие факторы: геогр а-
фическое положение двух соседних стран, наличие развитой системы транспортных
и иных коммуникаций, интенсивно протекавшие процессы трансграничной мигра-
ции, существование тесного политического взаимодействия между двумя империя-
ми, развитие общественных связей и межкультурного диалога между их народами и, наконец, интенсивное социально-экономическое развитие двух стран, создававшее
предпосылки для их активного участия в международной торговле.
В то же время, на развитие двухсторонней торговли некоторые другие факторы
влияли негативно. Так, в структуре их экспорта было много сходных товаров, кото-
рые находили сбыт на рынках третьих стран, но потребителей из сопредельной страны
интересовали слабо. Россия и Австро-Венгрия остро соперничали на мировом рынке,
в частности, при экспорте зерна, продукции животноводства, нефти, леса и некото-
рых других товаров. Особенно острая конкуренция между ними была на германском
рынке, поскольку на долю этой страны приходилось до половины внешнеторгового
товарооборота как России, так и Австро-Венгрии. Кроме того, активно соперничали
они на рынках Турции, Персии и других восточных стран.
Определенные препоны для развития торговли создавали непростые политиче-
ские отношения между странами, хотя, в целом, в те времена степень политического
влияния на экономику была невелика. Например, накануне Первой мировой войны,
несмотря на обострение внешнеполитических противоречий между двумя империя-
ми, двухсторонняя торговля, наоборот, переживала период интенсивного роста.
Правовую базу сотрудничества России и Австро-Венгрии в экономической облас-
ти составляли: трактат о торговле и мореплавании от 2 (14) сентября 1860 г., опреде-
ливший основные принципы экономического сотрудничества; торговая конвенция
от 6 (18) мая 1894 г., введшая в торговые отношения двух стран «принцип наиболь-
шего благоприятствования»; договор о торговле и мореплавании от 2 (15) февраля
1906 г., развивший основные положения предыдущих соглашений1.
На мировом рынке Россия выступала как один из ведущих экспортеров сельско-
хозяйственной продукции и сырья и – одновременно – как один из основных импор-
теров промышленной продукции. Австро-Венгрия, как и ведущие западноевропейские
государства, по отношению к России выступала в противоположном качестве. Не слу-
чайно наиболее активными сторонниками развития экономических связей с нашей
страной являлись австрийские промышленники, крайне заинтересованные в завоева-
нии обширного «восточного рынка сбыта»2.
В этой связи следует обратить внимание на то, что Габсбургская монархия в рас-
сматриваемый период делилась на две обособленные части – промышленно развитую
Австрию (Цислейтанию) и преимущественно аграрную Венгрию (Транслейтанию).
В торговле с Россией была в большей степени заинтересована Австрия, поскольку
она могла поставлять на огромный российский рынок свои промышленные изделия
и ввозить из России дешевые сельскохозяйственные продукты. Что касается Венг-
рии, то она сама была крупнейшим экспортером сельхозпродукции и конкурировала
с Россией на рынках Австрии и третьих стран. Поэтому российско-венгерская тор-
говля развивалась не столь интенсивно, как российско-австрийская, и ее объектами
были отдельные товары, вызывающие особый интерес у другой стороны (например,
венгерские вина или российская рыба).
Австро-Венгрия и Россия являлись важнейшими экономическими партнерами
друг для друга. На рубеже XIX–ХХ вв. Габсбургская монархия занимала 5-е место
среди внешнеэкономических партнеров нашей страны, после Германии, Великобрита-
нии, Голландии и Франции3. В свою очередь, Россия в тот же период занимала 4-е ме-
сто среди внешнеторговых партнеров Австро-Венгрии, уступая Германии, Великобри-
тании и Италии4. Однако в процентном отношении двухсторонняя торговля занимала
гораздо меньшее место, чем торговля с главнейшими внешнеторговыми партнерами
и, особенно с Германией.
В общем объеме российского экспорта доля Австро-Венгрии составляла: в 1890 г. –
4,4 %, в 1895 г. – 5 %, в 1900 г. – 3,7 %, в 1905 г. – 4,2 %, в 1910 г. – 3,4 %, в 1913 г. – 4,3 %.
Доля же австро-венгерских товаров в российском импорте составляла: в 1890 г. – 4,3 %,
в 1895 г. – 4,5 %, в 1900 г. – 4,3 %, в 1905 г. – 3,1 %, в 1910 г. – 3,2 %, в 1913 г. – 2,6 %5.
В импорте Австро-венгерской монархии доля России составляла: в 1891 г. – 4,3 %,
в 1895 г. – 6 %, в 1900 г. – 5,2 %, в 1905 г. – 5 %. В австро-венгерском экспорте на долю
нашей страны приходилось: в 1891 г. – 2,2 %, в 1895 г. – 3,5 %, в 1900 г. – 3,4 %,
в 1905 г. – 3 %6.
Таким образом, значение России и Австро-Венгрии как торговых партнеров друг
для друга было вполне сопоставимо. При этом для обеих стран несколько большее
значение имел российский экспорт в Габсбургскую монархию.
Масштабы торговли между Россией и Австро-Венгрией и ее динамику иллюстри-
руют следующие данные.
Масштабы и динамика торговли между Россией и Австро-Венгрией
в конце XIX – начале ХХ вв. (в млн руб.)7
Годы 1870 1880 1890 1895 1900 1905 1910 1913
Экспорт из России
в Австро-Венгрию
14,1 32,5 30,2 34,5 26,6 45,7 49,7 65,3
Импорт в Россию
из Австро-Венгрии
10,4 23 17,8 24,1 27 19,6 35 35,7
Объем товарооборота 24,5 55,5 48 58,6 53,6 65,3 84,7 101
Таким образом, товарооборот между двумя странами, быстро росший с середины
XIX века, в последнее два десятилетия века стабилизировался, что было связано,
прежде всего, с мировой экономической конъюнктурой, поскольку в то время ощу-
щалось воздействие мирового аграрного кризиса, в результате чего цены на сельхоз-
продукты резко упали. Сыграли свою роль также переход правительств двух стран
к протекционистской политике. Сказалось в определенной мере и ухудшение поли-
тических отношений между государствами. В первые годы ХХ в. объем двухст о-
роннего товарооборота вновь начинает расти и почти удваивается к началу П ервой
мировой войны. Особенно впечатляюще выглядит рост торговли накануне Первой
мировой войны. В целом, за 40 с лишним довоенных лет, товарооборот между двумя
странами вырос в 4 раза (без учета инфляции, которая, впрочем, в тот период была
сравнительно невысокой).
Следует отметить, что объемы российского экспорта в Габсбургскую монархию
в рассматриваемый период почти всегда, и порой весьма существенно, превышали
объемы экспорта из Австро-Венгрии в Россию (кроме двух лет – 1899 и 1900). Это
объясняется, в первую очередь, экономической структурой двух стран. Промышлен-
но развитая Австрия испытывала постоянную нужду в поставках продовольствия
и сырья, которые могли обеспечить российские производители. Россия же в указанный
период нуждалась, в основном, в импорте промышленных изделий и сырья для раз-
вития собственной промышленности. В этих сферах, однако, Габсбургской монархии
приходилось выдерживать достаточно жесткую конкуренцию с высокоразвитыми за-
падными державами – Германией, Великобританией, США, что далеко не всегда за-
вершалось в ее пользу.
Особенно заметное превышение российского экспорта над импортом было дос-
тигнуто в первое десятилетие ХХ в. (почти в 2 раза). Таким образом, для нашей стра-
ны торговля с Австро-Венгрией была весьма выгодной. В Дунайской же монархии постоянный отрицательный баланс в торговле с Россией периодически вызывал оза-
боченность политических и деловых кругов, однако изменить это положение, не ме-
няя структуру двухсторонней торговли в целом, они не могли8.
Российский экспорт в Австро-Венгрию базировался на двух основных группах
товаров – продовольствии и сырье. Эта структура, впрочем, была характерна для то-
варооборота России с европейскими странами в целом.
Главное место в российском экспорте в Дунайскую монархию занимали «жизнен-
ные припасы», т.е. продовольственные товары. Их доля в 1890 г. составляла 56 %
от общего экспорта, в 1900 г. – даже 57 %, но к 1913 г. она снизилась до 49 %. Доля
сырья и полуфабрикатов, стабильно составлявшая в конце XIX в. 37–38 %, к 1913 г.
возросла до 47 %. Вывоз животных постоянно сокращался: в 1890 г. – 3,9 %, в 1900 г. –
3,7 %, в 1913 г. – всего 2 %. И, наконец, доля готовых изделий в последнее десятиле-
тие XIX в. несколько возросла (с 2,1 до 2,5 %), а затем к началу Первой мировой вой-
ны сократилась до 1,3 %9.
В конце XIX столетия российский экспорт в Австро-Венгрии носил в значитель-
ной степени «зерновой характер», а в начале ХХ в. он стал базироваться на двух ос-
новных категориях товаров – зерновых и сырье. В 1900 г., например, стоимость вы-
воза хлеба достигала 43 % от стоимости всего экспорта в Австро-Венгрию. Большую
часть этого вывоза составляли поставки пшеницы, второе место занимала кукуруза.
В существенных объемах вывозились также рожь, ячмень, овес, просо, гречиха и от-
руби. Объемы российского зернового экспорта в Габсбургскую монархию сильно ко-
лебались из-за урожайности и мировой рыночной конъюнктуры. Ежегодный средний
вывоз зерновых из России в Австро-Венгрию составлял (по пятилетиям): в 1881–
1885 гг. – 13,8 млн пудов, 1886–1890 гг. – 9,6 млн пудов, в 1891–1895 гг. – 12,8 млн
пудов, в 1896–1900 гг. – 15,4 млн пудов, в 1901–1905 гг. – 12 млн пудов, в 1906–
1910 гг. – 12,6 млн пудов, в 1911–1913 гг. – 16 млн пудов. Рекордные цифры зерново-
го экспорта были зафиксированы в 1894, 1898 и 1909 гг. – соответственно 27,7, 27,2
и 21,6 млн пудов. Стоимость зернового экспорта в рекордном 1898 г. составила 18,5 млн
рублей10.
Помимо хлеба, Россия в больших масштабах вывозила в Дунайскую монархию
картофель, бобовые культуры (горох, фасоль, бобы и чечевицу), семена технических
и кормовых культур. При этом в списке стран-импортеров Австро-Венгрия занимала
2-е место по картофелю и 3-е место по бобовым культурам11.
Австро-Венгрия также охотно импортировала из России сырье для текстильной
и кожевенной промышленности. Большим спросом пользовались лен, пенька и пакля.
Льна было вывезено в 1890 г. – 0,4 млн пудов, в 1900 г. – 0,6 млн пудов, в 1913 г. –
1,1 млн пудов (стоимостью 4,5 млн руб.). По объему вывоза растительного сырья Ав-
стро-Венгрия занимала 4-е место среди стран-импортеров, а российские поставки
играли главную роль в ее импорте12.
Одну из статей российского экспорта в Австро-Венгрию составлял вывоз живот-
ных. Устойчивый спрос существовал на российских лошадей: в 1885–1900 гг. их вы-
возилось в эту страну, в среднем за год, 2440 голов, в 1901–1910 гг. – уже 3260 голов.
В 1906 г. было вывезено рекордное количество лошадей – 12587 голов13.
Вывоз рогатого скота в значительных масштабах осуществлялся из нашей страны
в Австро-Венгрию до начала 1880-х гг., затем он был запрещен габсбургским прави-
тельством под предлогом угрозы эпизоотии. В дальнейшем, несмотря на все усилия
российской стороны, вывоз рогатого скота так и не был возобновлен. Официальной
причиной запрета продолжала считаться угроза эпизоотии, а фактической прич и-
ной являлась уступка австро-венгерского правительства своим аграриям, опасавшимяиц, причем австрийский рынок был полностью монополизиро-
ван российскими поставщиками. В 1896–1900 гг. Австро-Венгрия ввозила ежегодно,
в среднем, 508 млн штук яиц (30 % российского экспорта), в 1901–1905 гг. – 584 млн
штук (23 %), в 1906–1910 гг. – 677 млн штук (24 %)15.
Интересно, что в разгар Боснийского кризиса австро-венгерское правительство,
чтобы оказать дополнительное давление на российские власти, ввело вре менный
запрет на ввоз продуктов российского животноводства, на что те незамедлительно
ответили повышением пошлин на австрийские лесоматериалы. Впрочем, после поли-
тического урегулирования кризиса ограничительные меры с обеих сторон были от-
менены16.
Австро-Венгрия также активно ввозила из России сахар, табак, кожи, шерсть,
пушнину, рыбу ценных пород, красную икру.
С 1883 г. Россия начала масштабный вывоз в Австро-Венгрию нефти и нефтепро-
дуктов. В этих поставках ведущие позиции занимал керосин. Уже в 1884 г. было вы-
везено 1,1 млн пудов нефти и продуктов ее переработки. В 1891 г. нефтяной экспорт
достиг рекордной отметки в 10,96 млн пудов. Затем его масштабы начинают посте-
пенно снижаться из-за того, что Австро-Венгрия развернула собственную нефтедо-
бычу в Галиции. Среднегодовой вывоз нефти и нефтепродуктов составлял: в 1890–
1894 гг. – 9,3 млн пудов, в 1895–1899 гг. – 3,8 млн пудов. С 1900 г. правительство
Франца-Иосифа ввело высокие пошлины на российские нефтепродукты, чтобы защи-
тить от конкуренции собственную нефтяную промышленность, что привело к даль-
нейшему существенному падению экспорта из нашей страны. В 1900 г. российский
нефтяной экспорт сократился до 1 млн пудов, а затем упал еще больше17.
Кроме нефти, наша страна поставляла в Австро-Венгрию различные полезные ис-
копаемые – железную и марганцевую руду, фосфориты и др. Масштабный вывоз руд
приходится на первое десятилетие ХХ в. Так, поставки железной руды с 38 тыс. пу-
дов в 1902 г. выросли до 3,2 млн пудов в 1907 г., а в 1912 г. они составили 2 млн пу-
дов. Среди стран-импортеров российской железной руды Австро-Венгрия занимала
4-е место, туда шло около 10 % от общего объема ее вывоза. Еще большие масштабы
имел экспорт марганцевой руды: если в 1902 г. ее вывоз составлял всего 0,8 тыс. пудов,
то в 1907 г. – 3,9 млн пудов, а в 1912 г. – 7 млн пудов. Вывозился также лес, главным
образом, необработанный: в 1902 г. его вывезено 4 млн пудов, в 1913 г. – 10,4 млн
пудов18.
В структуре российского импорта из Австро-Венгрии ведущие позиции занимали
готовые изделия, сырье и полуфабрикаты. Доля сырья и полуфабрикатов, составляв-
шая в 1890 г. 53 % всего импорта, сократилась к 1900 г. до 46 %, а к 1913 г. – до 42,6 %.
Доля изделий, наоборот, возрастала: в 1890 г. – 36 %, в 1900 г. – 44 %, а затем она
стабилизировалась. Ввоз «жизненных припасов» из Австро-Венгрии колебался в тот
же период в пределах 11–13 %, ввоз животных был крайне незначительным19.
На рубеже XIX–ХХ вв. Австро-Венгрия занимала 3-е место среди стран-экспорте-
ров различных машин в Россию. Стоимость ввоза австрийских машин в нашу страну
уже в 1899 г. превысила 5 млн руб. В больших масштабах поставлялись сельскохозяйственные машины, на которые был высокий спрос – сеялки, молотилки, косилки,
жатки, культиваторы и пр. Так, четверть всех молотилок, ввозимых в это время
в Россию, была произведена на австрийских и чешских заводах. В 1885 г. ввоз сель-
хозмашин из Австро-Венгрии в Россию составлял 87 тыс. пудов, в 1895 г. – 115 тыс.
пудов, в 1900 г. – 138 тыс. пудов, в 1908 г. – 233 тыс. пудов, а в 1913 г. – 532 тыс.
пудов. За первое десятилетие ХХ в. ввоз прочих машин австро-венгерского произ-
водства вырос со 127 до 209 тыс. пудов. Особенно заметный рост был характерен для
ввоза паровых машин, электродвигателей и машин для обработки волокнистых в е-
ществ20.
Огромным спросом у российских крестьян пользовались различные сельскохо-
зяйственные орудия (косы, серпы, ножницы для стрижки овец и пр.), произведенные
на австрийских заводах. Большая часть кос и серпов, использовавшихся в отечест-
венном сельском хозяйстве в то время, были австрийского производства, поскольку
собственных сельхозорудий производилось мало, и они были худшего качества.
В начале ХХ в. 90 % ввозимых в Россию кос и серпов доставлялись из Австро-Венг-
рии. Их ввоз рос значительными темпами: в 1880 г. – 91 тыс. пудов, в 1890 г. – 144 тыс.
пудов, в 1900 г. – 181 тыс. пудов, в 1913 г. – 242 тыс. пудов21.
В то же время, для австрийской металлообрабатывающей промышленности рос-
сийский рынок имел исключительное значение – туда поставлялось до 75 % произве-
денных ею кос и серпов. Примечательно, что вопрос о таможенных пошлинах на ко-
сы специально обсуждался в феврале 1906 г. на заседании австрийского рейхсрата,
посвященном ратификации торгового договора с Россией22.
В значительных масштабах ввозились и прочие металлические изделия (инстру-
менты, изделия из жести и меди, проволока и т.д.). Здесь Австро-Венгрия занимала
в начале ХХ в. 2-е место, уступая лишь Германии. Ввоз этих изделий из Габсбург-
ской монархии составлял в 1901 г. – 209 тыс. пудов, в 1913 г. – 242 тыс. пудов23.
Примечательно, что, несмотря на натянутые политические отношения между двумя
странами, Австро-Венгрия широко поставляла в Россию различное вооружение и во-
енные материалы: огнестрельное оружие, орудийные стволы, морские мины, ор у-
жейную сталь и пр. А знаменитый концерн «Шкода» в начале 1900-х гг. осуществлял
поставки специальной стали для постройки российских броненосцев24.
Россия активно вывозила из Австро-Венгрии, как и из других западных стран,
продукцию металлургической промышленности. До конца XIX в. ввозились, в основ-
ном, чугун и железо, а затем – сталь. Так, ввоз австрийской стали с 1900 по 1908 гг.
увеличился в 10 раз – с 84 до 879 тыс. пудов. В то время австрийские металлы и ме-
таллические изделия составляли в общем объеме российского импорта этих товаров
около 25 %25.
Заметную роль играла Габсбургская монархия в обеспечении российских потре-
бителей продукцией химической промышленности, занимая 4-е место среди стран-
экспортеров. Она также в значительных масштабах экспортировала в нашу страну
каменный уголь и кокс. Ввоз австрийского кокса в 1890 г. составил 3,2 млн пудов, в
1900 г. – уже 13,4 млн пудов. В начале ХХ в. Австро-Венгрия занимала 3-е место
среди экспортеров угля в Россию – после Великобритании и Германии – и боролась
с последней за первенство в поставках кокса. Ввоз австро-венгерского каменного
угля с 1903 г. по 1913 г. вырос более чем в 6 раз – с 0,9 до 5,6 млн пудов, ввоз кокса –
на 30 % – с 14,5 до 20,7 млн пудов26.
Заметное место в австро-венгерском экспорте в Россию занимали также «лесной
товар», стройматериалы, сырье для текстильной промышленности, шерстяные и шел-
ковые ткани. Большим спросом пользовалось и «готовое платье», особенно дамские наряды из Вены – одного из центров мировой моды. Россия активно импортировала
из Австро-Венгрии бумагу и сырье для ее производства, а также различные предметы
культурного назначения: книги, картины, ноты, музыкальные инструменты и т.д.
По поставкам этих товаров Дунайская монархия занимала 2-е место после Германии.
Такие же позиции она занимала по ввозу в Россию гончарных, фаянсовых и фарфо-
ровых изделий. Кроме того, австрийские и чешские фирмы активно торговали пред-
метами роскоши. Высоко ценились, например, изделия австрийских мебельщиков
и богемских стекольщиков, ювелирные изделия и прочее27.
Продовольственные товары составляли в австро-венгерском экспорте в начале
ХХ в. около 15 %. Существенное место здесь занимал ввоз так называемых колони-
альных товаров, при поставках которых австро-венгерские фирмы выступали в каче-
стве посредников (кофе, рис, апельсины и пр.). В больших объемах ввозились знаме-
нитые венгерские вина. По ввозу вина в Россию Австро-Венгрия занимала третье
место, уступая только Франции и Германии, однако размеры ее экспорта постепенно
сокращались из-за иностранной конкуренции. В 1890 г. ввоз венгерских вин составил
64 тыс. пудов, в 1900 г. – 36 тыс. пудов, в 1910 г. – 21 тыс. пудов28. В больших коли-
чествах из Австро-Венгрии ввозились также минеральные воды и различные фрукты.
Таким образом, торгово-экономическое сотрудничество России и Австро-Венгрии
играло важную роль для обеих стран. Оно, безусловно, являлось взаимовыгодным.
Габсбургская монархия была одним из рынков сбыта для продукции отечественного
сельского хозяйства. Австро-Венгрия же получала из России по низким ценам необ-
ходимые ей продовольствие и сырье, и выгодно сбывала продукцию своей промыш-
ленности. Развитие двухсторонней торговли способствовало подъему национальных
экономик, росту национального богатства обеих стран. Торгово-экономические связи
России и Австро-Венгрии являются позитивным примером сотрудничества госу-
дарств, разделенных политическими разногласиями.
Примечания
1 Сборник действующих трактатов, конвенций и соглашений, заключенных Россией с другими государст-
вами. Т. 1. СПб., 1902. С. 84–87, 95; Сборник торговых договоров и других вытекающих из них соглаше-
ний, заключенных между Россией и иностранными государствами. Пг., 1915. С. 1–4.
2 Die Habsburgermonarchie 1848–1918. Bd. VI/1. Wien, 1989. S. 588.
3 Обзор внешней торговли России по европейской и азиатской границам за 1900 год. СПб., 1902. С. 54.
4 РГИА. Ф. 32. Оп. 1. Д. 1030. Л. 13.
5 Изместьева Т.Ф. Россия в системе европейского рынка. Конец XIX – начало ХХ вв. (Опыт количествен-
ного анализа). М., 1991. С. 165.
6 РГИА. Ф. 32. Оп. 1. Д. 1030. Л. 11–12.
7 Статистические сведения о внешней торговле России, представленные в графических изображениях на все-
российскую выставку 1896 года. СПб., 1896. С. 54–57; Обзор внешней торговли России… за 1900 год. С. 55;
Обзор внешней торговли России по европейской и азиатской границам за 1913 г. Ч. 1. СПб., 1914. С. III.
8 Die Habsburgermonarchie 1848–1918. Bd. VI/1. S. 620.
9 Статистические сведения о внешней торговле… С. 54–57; Обзор внешней торговли России… за 1900 год.
Табл. II; Обзор внешней торговли России… за 1913 год. Ч. 1. С. III.
10 Внешняя торговля России по странам назначения и происхождения товаров за 1881–1899 гг. Ч. 1. СПб.,
1902. С. 2–3; Обзор внешней торговли России… за 1913 год. Ч. 1. С. 14.
11 Австро-Венгрия. Вывоз и привоз главнейших сельскохозяйственных продуктов за 1884–1910 гг. СПб.,
1912. С. 14.
12 Обзор внешней торговли России… за 1890 год. Табл. IIВ; Обзор внешней торговли России… за 1900 год.
Табл. V; Обзор внешней торговли России… за 1913 год. Ч. 1. С. 24.
13 Австро-Венгрия. Вывоз и привоз… С. 24.
14 АВПРИ. Ф. 155. Второй департамент. Оп. 408. Д. 656. Л. 10.
15 Тыминский А.И. Продукты птицеводства во внешней торговли России. СПб., 1912. С. 6.
16 РГИА. Ф. 23. Оп. 18. Д. 356. Л. 105.
17 Обзор внешней торговли России… за 1900 год. С. 24.
18 Обзор внешней торговли России… за 1913 год. Ч. 1. С. 19, 22.
19 Статистические сведения о внешней торговле… С. 54–57; Обзор внешней торговли России… за 1900 год.
Табл. II; Обзор внешней торговли России… за 1913 год. Ч. 1. С. III.
20 Внешняя торговля России по странам… С. 62–63; Обзор внешней торговли России… за 1900 год. С. 44;
Обзор внешней торговли России… за 1913 год. Ч. 1. С. 49–51.
21 Обзор внешней торговли России… за 1880 год. С. 402; Обзор внешней торговли России… за 1890 год.
Табл. III; Обзор внешней торговли России… за 1900 год. С. 43; Обзор внешней торговли России…
за 1913 год. С. 47.
22 АВПРИ. Ф. 155. Второй департамент. Оп. 408. Д. 1. Л. 490 об.
23 Обзор внешней торговли России… за 1913 год. С. 47.
24 АВПРИ. Ф. 155. Второй департамент. Оп. 407. Д. 978. Л. 1.
25 Обзор внешней торговли России по европейской и азиатской границам за 1908 год. СПб., 1910. С. 53.
26 Внешняя торговля России по странам… С. 62–63; Обзор внешней торговли России… за 1900 год. С. 36;
Обзор внешней торговли России… за 1913 год. С. 42.
27 Там же. С. 51–53.
28 Внешняя торговля России по странам… С. 60–61; Обзор внешней торговли России… за 1900 год. Табл. VIII;
Обзор внешней торговли России… за 1913 год. С. 39.

            [name_en] => AUSTRIA-HUNGARY AND RUSSIA: THE SCOPE AND STRUCTURE OF BILATERAL TRADE IN THE XIX–XX CENTURIES
            [annotation_en] => In both domestic and foreign historiography, the relations between the two great European powers – Russia and Austria-Hungary were studied mainly in the context of diplomatic history. At the same time, other aspects of bilateral relations, especially socio-economic ones, remained on the periphery of research. Moreover, due to the interest of researchers in foreign policy issues, the relations between the two countries were considered only from the point of view of the confrontation between the two empires, while the existing relations of cooperation and interaction on various issues remained in deep shadow. Meanwhile, the trade and economic cooperation between Russia and the Hapsburg monarchy, despite all the complexities of their political relations, has developed very successfully. This was facilitated by the following factors: the geographical location of the two neighboring countries, the presence of a developed system of transport and other communications, intensive processes of cross - border migration, the existence of close political interaction between the two empires, the development of public relations and intercultural dialogue between their peoples and, finally, the intensive social and economic development of the two countries, which created the prerequisites for their active participation in international trade.
            [text_en] => In both domestic and foreign historiography, the relations between the two great European powers – Russia and Austria-Hungary were studied mainly in the context of diplomatic history. At the same time, other aspects of bilateral relations, especially socio-economic ones, remained on the periphery of research. Moreover, due to the interest of researchers in foreign policy issues, the relations between the two countries were considered only from the point of view of the confrontation between the two empires, while the existing relations of cooperation and interaction on various issues remained in deep shadow. Meanwhile, the trade and economic cooperation between Russia and the Hapsburg monarchy, despite all the complexities of their political relations, has developed very successfully. This was facilitated by the following factors: the geographical location of the two neighboring countries, the presence of a developed system of transport and other communications, intensive processes of cross - border migration, the existence of close political interaction between the two empires, the development of public relations and intercultural dialogue between their peoples and, finally, the intensive social and economic development of the two countries, which created the prerequisites for their active participation in international trade.
            [udk] => 
            [order] => 12
            [filepdf_ru] => 36_ru.pdf
            [filepdf_en] => 36_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Андрей Николаевич  ПТИЦЫН
                            [author_en] => Andrey N. Ptitsyn 
                        )

                )

        )

    [12] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 37
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => ВЫБОРЫ В НАЦИОНАЛЬНОЕ СОБРАНИЕ 1919 Г. И ФОРМИРОВАНИЕ ПЕРВОГО КОАЛИЦИОННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА ВЕЙМАРСКОЙ ГЕРМАНИИ
            [annotation_ru] => В современной российской историографии проявляется живой и вполне объясни-
мый интерес к проблемам становления демократических режимов. В этой связи изу-
чается богатый опыт западных стран, имеется в виду и опыт германской истории
веймарского периода, когда была предпринята первая попытка создания подлинно
демократического строя на немецкой земле. Особо значимым представляется изуче-
ние конструктивного демократического опыта Веймарской республики, ее достиже-
ний. Ведь именно веймарская демократия, первая республика в истории Германии
стала базой, фундаментом второй, Боннской республики – республики с укоренив-
шейся и процветающей демократией. Вполне правомерным было бы говорить о пре-
емственности первой и второй республик в истории Германии.
Функциональной опорой парламентской демократии в Веймарской республике
являлась коалиционная система власти. Практика коалиционных действий, готов-
ность политических партий к серьезным компромиссам, возможность поступиться
партийными принципами для решения общенациональных задач стали ценным опы-
том веймарской демократии.
            [text_ru] => В современной российской историографии проявляется живой и вполне объясни-
мый интерес к проблемам становления демократических режимов. В этой связи изу-
чается богатый опыт западных стран, имеется в виду и опыт германской истории
веймарского периода, когда была предпринята первая попытка создания подлинно
демократического строя на немецкой земле. Особо значимым представляется изуче-
ние конструктивного демократического опыта Веймарской республики, ее достиже-
ний. Ведь именно веймарская демократия, первая республика в истории Германии
стала базой, фундаментом второй, Боннской республики – республики с укоренив-
шейся и процветающей демократией. Вполне правомерным было бы говорить о пре-
емственности первой и второй республик в истории Германии.
Функциональной опорой парламентской демократии в Веймарской республике
являлась коалиционная система власти. Практика коалиционных действий, готов-
ность политических партий к серьезным компромиссам, возможность поступиться
партийными принципами для решения общенациональных задач стали ценным опы-
том веймарской демократии. Между тем в современной историографии до сих пор
акцент делается на негативных сторонах коалиционной системы политической вла-
сти и не учитываются ее позитивные моменты. Представляется, что для Веймарской
Германии с ее многопартийностью, где ни одна из политических партий не имела
решающего большинства в рейхстаге, коалиционные правительства были той необ-
ходимостью, которая давала возможность сохранения республики и ее демократиче-
ских властных институтов.
Соотношение сил между различными политическими партиями в послевоенной
Германии определили выборы в Национальное собрание, состоявшиеся 19 января
1919 г. Их результаты явились достаточно неожиданными. За социалистические пар-
тии было подано рекордное число голосов – 45,5 %. Из 421 места в Национальном
собрании Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) получила 163, собрав
голоса 11 млн 509 тыс. немцев. Независимая социал-демократическая партия Германии (НСДПГ), за которую проголосовало 2 млн 317 тыс., имела 22 депутатских
мандата. Буржуазные партии завоевали на выборах 54,5 % голосов и 236 мандатов.
На втором месте вслед за СДПГ была партия Центра (ПЦ), сумевшая собрать голо-
са 5 млн 980 тыс. избирателей и располагавшая 91 местом в парламенте. Третьей по
значимости силой в партийно-политическом спектре страны стала Немецкая демо-
кратическая партия (НДП), получившая поддержку 5 млн 642 тыс. человек и 75 депу-
татских мест1. Таким образом, итоги выборов делали СДПГ самой сильной полити-
ческой партией страны. СДПГ, которая до войны стремилась, но не имела даже
перспективы участия в управлении государством, получила реальную возможность
прихода к власти. Однако, анализируя результаты голосования, социал-демократы
трезво расценили, что проведение чисто социалистической программы вряд ли воз-
можно. 23 января «Vorwärts» отмечала: «Если бы, 24 независимца (распределение
мест в парламенте станет окончательно известно только на следующий день – Т.Н.)
готовы были бы к позитивному сотрудничеству, совместная социал-демократическая
фракция в Национальном собрании все равно не имела бы большинства. С другой
стороны, социал-демократия настолько сильна, что образование большинства против
нее вряд ли возможно. Остается попытка создать, – считала газета, – работоспособ-
ное большинство с буржуазными демократами, которые поддерживают республику,
и программные заявления которых выдержаны в республиканском духе»2.
Партийный орган СДПГ верно оценивал ситуацию. Исход выборов делал законо-
мерным практику коалиционного правления. Рабочая партия проявляла в этом вопросе,
пожалуй, наибольшую гибкость, несмотря на то, что в предвоенные годы германская
социал-демократия традиционно оспаривала возможность образования совместного
правительства пролетарской и буржуазной партий. Теоретик СДПГ К. Каутский в ра-
боте 1910 г. «Путь к власти» обосновывал неминуемый крах любого пролетарско-
буржуазного коалиционного правительства значительными классовыми противор е-
чиями между пролетариатом и имущими классами, которые никогда не позволят
пролетариату «разделять власть в государстве с каким-либо имущим классом». Объяс-
нения К. Каутского сводились к следующему: «Имущий класс всегда будет и должен
требовать в своих интересах, чтобы государственная власть продолжала подавлять
пролетариат. А пролетариат всегда будет требовать от правительства, в котором при-
нимает участие его собственная партия, чтобы государственная власть поддерживала
его в борьбе против капитала». Исходя из этого, Каутский полагал, что «пролетар-
ская партия в буржуазном коалиционном правительстве всегда окажется соучастни-
цей действий, направленных на подавление пролетариата, что вызовет его презрение
к ней, и в то же время она всегда будет связана в своих действиях недоверием, про-
являемым к ней ее буржуазными собратьями по блоку, что будет препятствовать ка-
кой бы то ни было ее успешной деятельности»3. Правда, оговаривая эту принципи-
альную позицию, Каутский признавал, что «мы... не революционеры во что бы то ни
стало» и «не можем создавать исторические ситуации по своему усмотрению», «на-
ша тактика должна согласовываться с ними». В начале 90-х годов XIX века в резуль-
тате изучения современного положения он приходил к выводу, что обсто ятельства
«коренным образом изменились и у нас есть все основания считать, что мы вступи-
ли теперь в период борьбы за государственные учреждения и государстве нную
власть»4.
Первый полноценный опыт работы в правительстве рейха СДПГ приобрела в хо-
де Ноябрьской революции, когда после проигранной Первой мировой войны и на-
кануне подписания Компьенского перемирия 10 ноября 1918 г. был образован н о-
вый кабинет из представителей СДПГ и НСДПГ. Он назвал себя Советом народных уполномоченных. Накануне партии подписали коалиционное соглашение, которое
предусматривало сохранение на своих постах прежних буржуазных статс-секретарей.
Полномочия революционного правительства были официально подтверждены собра-
нием Советов рабочих и солдатских депутатов Берлина, которое состоялось в цирке
Буша 11 ноября. СНУ сразу же объявило себя временным органом переходного рево-
люционного периода, заявило о приверженности идее народного парламента и наме-
рении провести выборы в Национальное собрание на основе всеобщего, равного, пря-
мого и тайного избирательного права при пропорциональной системе выборов для
мужчин и женщин старше 20 лет. Эта цель была четко сформулирована в «Обраще-
нии к немецкому народу»5 – первом программном заявлении нового правительства.
Коалиция между двумя партиями распалась в ночь с 28 на 29 декабря 1918 г., ко-
гда народные уполномоченные от НСДПГ вышли из состава правительства ввиду
разногласий по поводу использования военной силы против мятежных матросов6.
Эти места в правительстве были заняты социал-демократами Рудольфом Висселем
и Густавом Носке. Таким образом, СДПГ единолично брала на себя государственную
ответственность за сохранение парламентской демократии. Партийные лидеры соз-
навали, что решить эту задачу СДПГ сможет, выступая в роли «народной партии»
левого центра и действуя в коалиции с буржуазными партиями. В этом убеждали
итоги прошедших парламентских выборов в Национальное собрание. Правящая коа-
лиция политических партий, созданная по результатам этих выборов, получила опре-
деление «веймарской коалиции» – по названию города, который по соображениям
безопасности был избран местом заседания Национального собрания. Она включала
представителей трех крупных политических сил – СДПГ, Центра, НДП и располагала
твердым большинством в парламенте (329 депутатских мест из 421). Ни одному пра-
вительству Веймарской республики не удастся получить в будущем такой прочной
политической опоры.
Позитивное отношение политических партий к парламентско-демократическому
государству, отрицание ими диктатуры пролетариата, приверженность республикан-
ской конституции стали основой коалиционной политики. Образование правител ь-
ства было поручено рейхспрезидентом социал-демократом Фридрихом Эбертом, из-
бранным на этот пост 11 февраля, лидеру СДПГ Филиппу Шайдеманну. Первые
предложения о создании правительственной коалиции были сделаны Немецкой де-
мократической партии. 1 февраля начались переговоры между парламентскими фрак-
циями СДПГ и НДП об образовании парламентского большинства и формировании
кабинета. По сообщению министра торговли Пруссии и председателя президиума
НДП Отто Фишбека, сделанному на заседании президиума партии 4 февраля, их
итогом было то, что «господа из СДПГ готовы принять наши предложения». При этом
большинство членов президиума демократической партии настаивало на включении
в состав будущей правительственной коалиции партии Центра «ввиду большой ответ-
ственности, которая ложится на нынешнее Национальное собрание и правительство»7.
В этот же день вопрос о формировании кабинета обсуждался в парламентской
фракции СДПГ. На ее заседании после сообщения Ф. Эберта о начавшихся консуль-
тациях с демократами было принято решение о продолжении переговоров и сформу-
лированы условия коалиции с буржуазными партиями: «Безоговорочное признание
республиканской государственной формы, проведение финансовой политики с во-
влечением имущества и собственности, реализация всеобъемлющей социальной по-
литики и социализация созревших для этого предприятий»8.
В партии Центра свои представления о правительственной коалиции были выска-
заны во время заседания парламентской фракции 5 февраля. Меньшая ее часть считала, что социал-демократия одна должна нести государственную ответственность.
Маттиас Эрцбергер, представляя мнение большинства и напоминая результаты выбо-
ров, убеждал, что «партия не может бросить на произвол судьбы своих избирателей»,
и высказывался за участие Центра в коалиции. Согласно решению парламен тской
фракции партия вступала в переговоры с СДПГ и НДП об участии в правительстве9.
Много проблем для коалиционных партнеров создавал вопрос об участии в пра-
вительстве Независимой социал-демократической партии. По словам демократа Кон-
рада Хаусманна, в случае вхождения независимцев в правительство «речь об участии
в нем Немецкой демократической партии вообще бы не шла»10. Дебаты по этому по-
воду на заседании парламентской фракции СДПГ 4 февраля закончились безрезультат-
но. Только на следующий день удалось прийти к соглашению о приглашении НСДПГ
в правительственную коалицию при условии, что она признает Эрфуртскую про-
грамму и отказывается от путчистской тактики11. Ко всеобщему облегчению 6 фев-
раля это предложение было отвергнуто независимыми социал-демократами. Они
заявляли, что не готовы участвовать в правительстве «пока республикой правят
генералы»12.
При принципиальной готовности партий к коалиции дальнейшие переговоры о ее
создании были достаточно длительными. Проблематичной была кандидатура предсе-
дателя Национального собрания. Порой казалось, что споры вокруг нее вообще при-
ведут к срыву переговоров о формировании правительства. Особенно активными были
возражения социал-демократов, которые считали невозможным пребывание на этом
посту депутата от буржуазной партии. В итоге пришли к следующему компромиссу:
председателем Национального собрания был избран глава старого рейхстага, депутат
от партии Центра Константин Ференбах, зато социал-демократ Эдуард Давид, кото-
рый уже занимал этот пост первые семь дней работы Национального собрания, дол-
жен был войти в правительство в качестве министра без портфеля13.
13 февраля президент Ф. Эберт передал послание председателю парламента
о составе правительства. Его премьер-министром стал Филипп Шайдеманн – человек
с богатой политической биографией. С 1903 г. он входил в состав социал-демокра-
тической фракции рейхстага, с 1911 г. – являлся членом партийного президиума,
а с 1913 г. – сопредседателем (с Августом Бебелем) парламентской фракции СДПГ.
В октябре 1918 г. в качестве статс-секретаря без портфеля входил в правительство
Макса Баденского и был членом первого революционного правительства Совета на-
родных уполномоченных. По воспоминаниям современников, многие личные качест-
ва этого политика делали его кандидатуру бесспорной на посту главы правительства.
Его называли «практическим политиком», страстным оратором, мастером политиче-
ской дискуссии, убежденным лидером со своей точкой зрения. Вместе с тем широко
известны были его дипломатичность, склонность к компромиссу, последователь-
ность, прагматизм14.
Шесть министров представляли СДПГ в правительственном кабинете. Рейхсми-
нистр юстиции Отто Ландсберг – блестящий юрист, адвокат из Магдебурга, предста-
витель правого, патриотического крыла в СДПГ. Он с 1912 г. был членом социал-
демократической фракции рейхстага, с ноября 1918 г. – народным уполномоченным
революционного правительства. Самая неоднозначная фигура в партии – военный ми-
нистр Густав Носке – с 1906 г. избирался депутатом рейхстага, где специализировал-
ся по военным и колониальным вопросам, был первым из депутатов рабочей партии,
кто принимал участие в инспекциях флота. Именно он (вместе с Р. Висселем) был
введен в состав СНУ после выхода из него представителей НСДПГ 28 декабря 1918 г.
и именно по его инициативе были созданы добровольческие корпуса, которые под его верховным командованием подавили январское восстание 1919 г. в Берлине. Этот
человек не был военным, но пользовался высоким авторитетом в войсках. По мне-
нию генералитета, только он мог гарантировать лояльное отношение армии к госу-
дарству после подписания Версальского договора. Рудольф Виссель – рейхсминистр
труда – с 1909 г. был главой Генеральной комиссии профсоюзов, с марта 1918 г. –
депутатом рейхстага, в декабре этого же года в качестве известного профсоюзного
функционера включен в состав СНУ. Виссель был достаточно популярной фигурой
в рабочем движении, считался сильным экономистом, имевшим научные публикации
по социально-экономическим проблемам. Еще два социал-демократа – рейхсминист-
ры Густав Бауэр, глава рабочего министерства, и Роберт Шмидт, руководитель мини-
стерства продовольствия, так же как и Виссель, были видными функционерами проф-
союзного движения, опытными депутатами парламента. Бауэр, кроме того, имел опыт
работы в правительстве М. Баденского. Там он занимал пост статс-секретаря вновь
созданного рабочего ведомства и возглавлял его в Совете народных уполномочен-
ных. Эдуард Давид, еще один социал-демократ в новом коалиционном кабинете, как
уже упоминалось, был включен в его состав в качестве министра без портфеля.
Уже с 1903 г. он избирался депутатом рейхстага от социал-демократической партии,
считался известным специалистом по внешнеполитическим вопросам.
Партия Центра была представлена в новом кабинете тремя депутатами. Ключевой
фигурой правительства был Маттиас Эрцбергер, депутат рейхстага с 1903 г., статс-
секретарь в кабинете М. Баденского, руководитель немецкой делегации по переми-
рию. Он занимал пост министра без портфеля, и в его задачу входило проведение
переговоров по заключению мирного договора. Два других члена кабинета от партии
Центра Й. Белль – министр по делам колоний и Й. Гизбертс – министр почт играли
в правительстве второстепенную роль.
Также три министра представляли в правительстве Немецкую демократическую
партию. Авторитетной фигурой был министр внутренних дел Х. Пройс. Правда, его роль
в правительстве была ограничена, поскольку Х. Пройс напряженно работал в Кон-
ституционном комитете, как правило, не присутствовал на заседаниях кабинета, где
его представлял статс-секретарь Г. Готхайн. Он вошел в правительство в качестве ми-
нистра без портфеля, а с 21 марта 1919 г. после выделения Имперского казначейства
в отдельное ведомство и возглавил его. О. Шиффер – рейхсминистр финансов, так же
как и Б. Дѐрнбург, сменивший Шиффера на этом посту после отставки его 11 апреля
1919 г., до вхождения в правительство были мало известными политиками, хотя так-
же входили в число основателей демократической партии. Демократы к переговорам
об образовании правительства привлекли графа У. Брокдорф-Рантцау, хотя он не был
членом НДП. Профессиональный дипломат, он в январе 1919 г. по просьбе Ф. Шайде-
манна и Ф. Эберта стал статс-секретарем Министерства иностранных дел с перспекти-
вой занять пост министра внешнеполитического ведомства в новом правительстве.
В состав кабинета в ранге министров, но без права голоса входили беспартийные
военные: оберлейтенант Й. Кѐт, который возглавлял Министерство демобилизации,
военный министр Пруссии полковник В. Рейнхардт и глава Имперского морского ве-
домства вице-адмирал М. Рогге. Его после роспуска этого ведомства 27 марта 1919 г.
заменил в кабинете контр-адмирал А. фон Трота, который возглавлял адмиралтейство.
Первое правительство «веймарской коалиции» отличали некоторые специфические
черты. Во-первых, оно имело четкие, как отметили издатели «Актов германской
рейхсканцелярии», математические пропорции: семь министерских постов принад-
лежали СДПГ, по три – Центру и НДП, один министр был беспартийным. Тем самым
правительство было сформировано строго по принципу пропорционального представительства. Во-вторых, состав правительства, в котором подавляющее большинство
его министров (12 из 14) уже имели опыт работы в кабинете М. Баденского или СНУ,
призван был подчеркнуть преемственность нового правительства. Подразумевалось,
что его члены – не выходцы из революционной стихии, а полномочные представите-
ли народа, демократическо-либеральной части общества, стремящейся к переменам.
В-третьих, присутствие военных в правительстве, сохранение прежнего государствен-
ного аппарата должно было продемонстрировать опору нового кабинета на сложив-
шиеся властные структуры, которые находятся под его контролем.
Правительственная программа «веймарской коалиции» исходила из необходимо-
сти создания сильной центральной власти для сохранения единства рейха и призна-
ния Национального собрания единственным носителем власти в государстве. В ней
ставилась задача консолидации внутриполитического положения, обеспечения «спо-
койствия и порядка»15. Зная об этой главной цели правительства, поразительным
представляется тот факт, что революционные выступления германских рабочих, по
существу гражданская война 1918–1919 гг., многочисленные забастовки, носившие
перманентный характер и угрожавшие не только внутриполитической стабильности,
но и международному положению страны, очень мало отражены в протоколах засе-
дания правительства. Вероятно, это можно объяснить тем, что характе р решаемых
вопросов, безусловно, сказывался на состоянии правительственной коалиции. В це-
лях ее сохранения партнеры старались избегать обсуждения «горячих тем», к числу
которых относилась тема рабочих волнений, а также экономическая и финансовая
политика. Именно в этих сферах деятельности у социал-демократических и буржуаз-
ных коллег по кабинету были значительные расхождения во мнениях. Однако не это,
главным образом, определило второстепенное место внутриполитических проб лем
в деятельности кабинета Ф. Шайдеманна. Все эти вопросы затмевала сложная задача
послевоенного мирного урегулирования. Именно она стала приоритетной областью
правительственных усилий.
После принятия новой Веймарской конституции и юридического закрепления
в ней основ парламентского строя коалиционные партии продолжили усилия по на-
лаживанию эффективной работы властных государственных институтов, прежде всего,
правительства рейха. Первый опыт деятельности «веймарской коалиции» на уровне
исполнительной власти можно считать достаточно успешным. Благодаря практике
коалиционного правления в кризисные и даже критические периоды удавалось доби-
ваться консолидации парламентской системы и решения тяжелейших проблем, что
гарантировало возможность демократического развития страны. Лишь в исключитель-
но неблагоприятных условиях мирового экономического кризиса 1929 –1933 гг. со-
хранить демократические достижения первой республики не удалось. Она пала не бла-
годаря Гитлеру, а в результате небывалых потрясений начала 30-х годов XX в.,
закончившихся катастрофой 1933 года.
Примечания
1 Statistisches Jahrbuch für das Deutsche Reich/ Hrsg. vom Statistischen Reichsamt. 1924/1925. Berlin, 1925. S. 388–
389; Ursachen und Folgen. Vom deutschen Zusammenbruch 1918 und 1945 bis zur staatlichen Neuordnung Deutschlands
in der Gegenwart. Eine Urkunden- und Dokumentensammlung zur Zeitgeschichte / Hrsg. u. Bearb. H.
Michaelis u. E. Schraepler. Berlin, 1961. Bd. 3. S. 245; Huber E.R. Dokumente zur deutschen Verfassungsgeschichte:
In 6. Bd. Stuttgart, 1969. Bd. IV. S. 668.
2 Vorwärts. – 1919. 23. Jahnuar.
3 Каутский К. Путь к власти. (Политические очерки о врастании в революцию). Славяне и революция.
М., 1959. С. 30.
4 Там же. С. 75–76.
5 Vorwärts. 1918. 13. November.
6 Protokoll der Sitzung des Parteiausschusses. Berlin, den 13. Dezember 1918. Berlin, o.j. S. 1; Deutsche Geschichte
1918–1933. Dokumente zur Innen und Aussenpolitik / Hrsg. W. Michalka u. G. Niedhardt. Frankfurt-am-
Main, 1992. S. 43–44.
7 Verhandlungen der verfassungsgebenden Deutschen Nationalversammlung. Stenographische Berichte. Bd. 352.
Berlin, o. J. S. 5484. (Далее – Nat. Vers.).
8 Vorwärts. 1919. 23. Jahnuar.
9 Nat. Vers. Bd. 352. S. 5492.
10 Hausmann C. Schlaglichter. Reichtagsbriefe und Aufzeichnungen. Frankfurt-am-Main, 1924. S. 276.
11 Vorwärts. 1919. 6 Februar; Protokoll über die Verhandlungen des Parteitages der Sozialdemokratischen Partei
Deutschland, abgehalten in Weimar vom 10. bis 15. Juni 1919. Berlin, 1919. S. 55–56.
12 Severing C. Mein Lebensweg. Bd. I. Vom Schlosser zum Minister. Köln, 1950. S. 237.
13 Scheidemann Ph. Memoiren eines Sozialdemokraten. Mit 22 Bildern. Zweiter Band. Dresden, 1928. S. 360.
14 Keil W. Erlebnisse einer Sozialdemokraten: In 2 Bd. Bd. 2. Stuttgart, 1948. S. 171; Brecht A. Aus nächster
Nähe. Lebenserinnerungen 1881–1927. Stuttgart, 1966. S. 165.
15 Nat. Vers. Bd. 326. S. 48.

            [name_en] => ELECTIONS TO THE NATIONAL ASSEMBLY OF 1919 AND THE FORMATION OF THE FIRST COALITION GOVERNMENT OF WEIMAR GERMANY
            [annotation_en] => Modern Russian historiography shows a lively and understandable interest in the problems of the formation of democratic regimes. In this regard, we study the rich experience of Western countries, we mean the experience of the German history of the Weimar period, when the first attempt was made to create a truly democratic system on German soil. Particularly important is the study of the constructive democratic experience of the Weimar Republic, its achievements. After all, it was Weimar democracy, the first republic in the history of Germany, which became the basis, the foundation of the second, the Bonn republic – the republic with an entrenched and prosperous democracy. It would be quite legitimate to talk about the continuity of the first and second republics in the history of Germany. The functional support of parliamentary democracy in the Weimar Republic was the coalition system of power. The practice of coalition actions, the readiness of political parties for serious compromises, the opportunity to sacrifice party principles for solving national problems became a valuable experience of the Weimar democracy
            [text_en] => Modern Russian historiography shows a lively and understandable interest in the problems of the formation of democratic regimes. In this regard, we study the rich experience of Western countries, we mean the experience of the German history of the Weimar period, when the first attempt was made to create a truly democratic system on German soil. Particularly important is the study of the constructive democratic experience of the Weimar Republic, its achievements. After all, it was Weimar democracy, the first republic in the history of Germany, which became the basis, the foundation of the second, the Bonn republic – the republic with an entrenched and prosperous democracy. It would be quite legitimate to talk about the continuity of the first and second republics in the history of Germany. The functional support of parliamentary democracy in the Weimar Republic was the coalition system of power. The practice of coalition actions, the readiness of political parties for serious compromises, the opportunity to sacrifice party principles for solving national problems became a valuable experience of the Weimar democracy
            [udk] => 
            [order] => 13
            [filepdf_ru] => 37_ru.pdf
            [filepdf_en] => 37_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Татьяна Геннадьевна  НЕФЕДОВА
                            [author_en] => Tat’yana G. Nefedova 
                        )

                )

        )

    [13] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 38
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => «МАСАРИК И РОССИЯ» В ЧЕХОСЛОВАЦКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ 1920–1930-Х ГГ.
            [annotation_ru] => Томаш Гарриг Масарик (1850–1937) является, несомненно, центральной фигу-
рой чехословацкой истории XX века. Он смог добиться признания и как литератор,
и как философ, и как социолог, и как политик. Имя этого профессора философии
Карлова университета в Праге стало известным в политических кругах еще в 80-е гг.
XIX века. Являясь автором целого ряда книг по философии, социологии, истории
и став одним из видных чешских идеологов, Масарик одновременно был и полити-
ком-практиком.
В итоге именно в политической сфере его заслуги получили наивысшую оценку.
Т.Г. Масарик вошел в мировую историю, прежде всего, как один из создателей неза-
висимой Чехословакии и первый президент Чехословацкой республики. Он пребывал
на этом посту с 1918 по 1935 гг. и ушел в отставку в возрасте 85 лет по состоянию здо-
ровья1, превратившись для своих сограждан в символ независимости и демократии2.
Но мировую известность ему принесла не только столь яркая политическая
карьера, но и научная деятельность. В начале XX века Масарик в глазах своих со-
временников был крупнейшим специалистом в области славянской проблематики.
            [text_ru] => Томаш Гарриг Масарик (1850–1937) является, несомненно, центральной фигу-
рой чехословацкой истории XX века. Он смог добиться признания и как литератор,
и как философ, и как социолог, и как политик. Имя этого профессора философии
Карлова университета в Праге стало известным в политических кругах еще в 80-е гг.
XIX века. Являясь автором целого ряда книг по философии, социологии, истории
и став одним из видных чешских идеологов, Масарик одновременно был и полити-
ком-практиком.
В итоге именно в политической сфере его заслуги получили наивысшую оценку.
Т.Г. Масарик вошел в мировую историю, прежде всего, как один из создателей неза-
висимой Чехословакии и первый президент Чехословацкой республики. Он пребывал
на этом посту с 1918 по 1935 гг. и ушел в отставку в возрасте 85 лет по состоянию здо-
ровья1, превратившись для своих сограждан в символ независимости и демократии2.
Но мировую известность ему принесла не только столь яркая политическая
карьера, но и научная деятельность. В начале XX века Масарик в глазах своих со-
временников был крупнейшим специалистом в области славянской проблематики.
Его приглашали для чтения лекций в Чикагский университет, Санкт-Петербургский
университет избрал его своим почетным профессором, к его мнению прислушивался
австро-венгерский парламент, во время Первой мировой войны и после нее с ним
консультировались по вопросам государственного устройства восточноевропейских
стран дипломатические представительства стран Антанты и американский президент
В. Вильсон3.
Значительное место в научных и философских изысканиях Масарика занимала
тема России, и российский материал часто служил для него основой в рассуждениях
о самых разнообразных, нередко более широких, чем чешский, русский или славян-
ский, вопросах. Причем Россия привлекала внимание Масарика-мыслителя, озабо-
ченного проблемами современного ему общества, именно как часть этого современ-
ного мира, и даже обращение к историческим сюжетам должно было предоставлять
материал для рассмотрения проблем современности.
В 1881 году впервые была издана защищенная в 1878 г. в Вене диссертация Маса-
рика на соискание звания доцента «Der Selbstmord als soziale Massenerscheinung modernen
Civilisation» («Самоубийство как массовое социальное явление современной цивилизации»). И уже в ней Масарик использовал материал для анализа проблемы
самоубийства, в том числе и российский. В 1889 году была опубликована его работа
«Slavjanofilstvì Ivana Vasiljeviče Kirějevského» («Славянофильство Ивана Васильевича
Киреевского»), которая должна была стать первой частью большого цикла, названно-
го им «Славянские исследования». Этот труд, посвященный учению русского славя-
нофила, был написан Масариком в период, когда он наиболее активно р аботал над
решением чешского вопроса с точки зрения культуры, науки, образования.
На многие события и проблемы российской политической и культурной жизни
Масарик активно реагировал на страницах газеты «Час» («Čas») – «Время». В 1891 го-
ду в статье «К русско-польскому спору»4 он не только обратился к проблеме слож-
ных взаимоотношений двух славянских народов, но и рассуждал о национальной
политике в Российской империи и о возможностях решения польского вопроса
в сложившейся тогда международной обстановке. К теме внешней политики России
и возможности решения чешских и австрийских проблем с российской помощью Ма-
сарик обратился в 1891 г. в своей речи в Страконицах, выдержки из которой и ком-
ментарии к ним были опубликованы в газете «Час»5.
В 1892 году была опубликована статья Масарика «Очерк о Ф.М. Достоевском»,
задуманная как рецензия на издание на чешском языке «Записок из Мертвого дома»
и превратившаяся в восторженный отзыв о творчестве русского писателя вообще.
В 1932 году с разрешения Масарика было предпринято переиздание этой работы6.
Кроме того, Масарик в 90-е гг. XIX в. использовал российский материал в своих
работах, посвященных чешскому вопросу: Česká otázka («Чешский вопрос»), Naše
nynějšì krize («Наш современный кризис»), Karel Havlìček («Карел Гавличек»). Россий-
ская тематика присутствует и в его книге «Otázka socìalnì» («Социальный вопрос»).
Но главной работой Масарика о России стал фундаментальный труд «Россия и Ев-
ропа». История создания и многочисленных переводов этой книги представляет со-
бой отдельный и очень любопытный сюжет. Отметим лишь, что первые два тома это-
го труда с подзаголовком «Исследование духовных течений в России» были впервые
изданы в Йене в 1913 г. на немецком языке, а полное трехтомное чешское издание
труда «Россия и Европа»7 увидело свет уже в 1996 году.
В настоящее время сочинение Масарика «Россия и Европа» представляет собой
трехтомное произведение в четырех версиях. В первом томе содержатся краткий
очерк истории России и разбор философии истории и философии религии П. Чаадаева,
западников и славянофилов, А. Григорьева и А. Герцена. Второй том тоже посвящен
анализу развития российской философии. В третьем томе Масарик обращается к ли-
тературно-философским проблемам и течениям, особое внимание уделив Ф.М. Дос-
тоевскому, которого, по сути, он считал центральной фигурой всего трехтомника.
К российской тематике Масарик обращался, будучи президентом Чехословакии,
в своих работах «О большевизме»8, «Новая Европа»9, «Славяне после войны»10. Осо-
бое место здесь принадлежит двухтомнику «Мировая Революция»11. Эта книга пред-
ставляет собой воспоминания Масарика о событиях Первой мировой войны, о соз-
дании независимой Чехословакии. Естественно, что много внимания в «Мировой
революции» было уделено событиям в России, непосредственным свидетелем кото-
рых Масарик был с осени 1917 по весну 1918 гг., его деятельности, связанной с соз-
данием знаменитого чехословацкого корпуса. Но в этом произведении Масарик
не ограничивался лишь изложением событий. Он вновь обращался к волновавшим
его на протяжении всей жизни темам, в том числе к проблеме мессианизма, религи-
озному и славянскому вопросам, проблеме самоубийства. Здесь же Масарик объяс-
нял позицию по отношению к России, которую он занял в годы войны.
Своими размышлениями и воспоминаниями, в том числе и российскими впечат-
лениями, президент Чехословакии делился с записавшими их К. Чапеком и Э. Люд-
вигом. Оба позднее познакомили со своими записями Масарика и оба получили от него
разрешение на их публикацию.
«Беседы с Масариком» Э. Людвига были опубликованы в 1935 г. на немецком язы-
ке12. Но гораздо большую известность приобрели «Беседы с Т.Г. Масариком» К. Ча-
пека. Они создавались с 1926 по 1935 гг. и сначала четыре главы «Бесед» были опуб-
ликованы отдельно: первая, «Молодые годы», – в 1928 г., вторая, «Жизнь и работа», –
в 1931 г., третья, «Мышление и жизнь», и четвертая, «Молчание с Масариком», –
в 1935 году. В марте 1936 года эта книга была опубликована полностью, а в 2000 г.
увидел свет русский перевод «Бесед с Т.Г. Масариком», осуществленный именно по
этому изданию13.
Необходимо подчеркнуть, что о Масарике, в силу значительности периода его на-
учной и политической активности, многогранности его деятельности и значимости
его фигуры для истории Чехии, создана чрезвычайно обширная литература.
То, что этот яркий человек соединял в себе качества как политика, так и мысли-
теля, позволяет исследователям оценивать его как личность уникальную если не
в мировой истории, то, во всяком случае, в истории государств Восточной Европы
межвоенного периода14. Еще З. Неедлы подчеркивал, что Масарик был не только фи-
лософом, практически применявшим свои теоретические познания, но и политиком,
основывавшим свою политику на научном познании, на философии15.
Впрочем, в чешских научных кругах авторитет Масарика был велик еще до Пер-
вой мировой войны, и это нашло отражение в юбилейном сборнике статей, посвя-
щенном Масарику-ученому и опубликованном в 1910 г., то есть в год его шестидеся-
тилетия16. И уже в этом сборнике внимание исследователей привлекла к себе, среди
прочих, тема «Масарик и Россия». В статье К. Велеминского, основанной на мате-
риалах, вышедших из-под пера Масарика в 80–90-е гг. XIX в., юбиляр предстал перед
читателями как самый смелый в Чехии пропагандист русского реализма и духовный
сын Достоевского17. Впрочем, обращения Масарика к российской тематике получали
достаточно высокую оценку еще в XIX в., например, от Г. Шауэра, статья которого о
«Славянских исследованиях» Масарика впервые увидела свет в 1890 году18.
В межвоенной Чехословакии популярность Масарика была чрезвычайно велика,
и до 1938 г. он воспринимался здесь как «отец страны», фигура поистине культовая.
Ярким свидетельством тому могут служить многочисленные восторженные отзывы
о личности и деятельности Масарика в сборниках, посвященных его 70-летнему и 80-
летнему юбилеям.
Масарика прославляли как «президента-освободителя»19, «разум чешского осво-
бодительного движения»20, «Первого Гражданина Чехословацкой Республики, Пер-
вого Рабочего нашего Государства, Первого Стража Просвещения, Первого Воина
Мира»21. Конечно, столь красочные эпитеты во многом были связаны с тем, что со-
держащие их материалы посвящались юбилею действующего президента страны
и были далеки от серьезного научного анализа. Но реальные заслуги Масарика в деле
создания независимой Чехословакии действительно были очень велики, и это нашло
отражение в научных публикациях 20–30-х гг. XX века22. В целом в межвоенной Че-
хословакии преобладала апологетическая литература о Масарике, хотя критическая
линия тоже присутствовала23.
Исследователи 1920–1930-х годов не обошли своим вниманием российские кон-
такты Масарика и изучение им российской проблематики. Причем наибольший и н-
терес из всех его посвященных России работ в научных кругах межвоенной Чехословакии вызвали два первых тома «России и Европы». Именно эта книга Масарика, по
мнению чешских исследователей, была из всех его работ, изданных до Первой миро-
вой войны, наиболее читаема в Европе, а объяснялась такая ее популярность, прежде
всего, тем, что Масарик оказался лучшим из всех европейцев знатоком России.
Наиболее четко эту ставшую общепринятой для чехословацкой историографии
1920-х гг. XX в. позицию высказал в свое время Я. Гербен24. В значительной мере
репутация знатока России закрепилась за Масариком и благодаря появлению в 1925 г.
его книги «Мировая революция» («Světová revoluce»), где тоже было уделено значи-
тельное внимание российской тематике.
В годы президентства Масарика было опубликовано множество книг и статей,
в которых подчеркивался его интерес к России25. Для подавляющего большинства
из них общим стало основанное на высказываниях самого Масарика утверждение,
что он занимал русофильскую позицию, но русофильство его не было «слепым»,
он любил Россию, ее народ и ее культуру, прекрасно сознавая при этом все недостат-
ки российского общества и государства26.
Из ряда написанных в общем хвалебном духе книг и статей стоит, пожалуй, особо
выделить работу И. Горака «Т.Г. Масарик и славянские литературы», автор которой
рассмотрел развитие взглядов Масарика от «Славянофильства Ивана Васильевича Ки-
реевского» до «России и Европы»27. Ценность этого произведения заключается в том,
что Горак не только констатировал важность использования российской тематики
для анализа взглядов Масарика вообще, но и наглядно продемонстрировал ее, напри-
мер, сопоставив религиозные идеи Масарика с воззрениями Достоевского и Толстого.
Нельзя не отметить, что именно отношение Масарика к двум великим русским
писателям стало самым популярным аспектом в теме «Масарик и Россия» для иссле-
дователей 20–30-х годов. Практически все обращавшиеся к проблеме «Масарик и Тол-
стой»28 непременно останавливались на их разногласиях по поводу «непротивления
злу насилием», о которых подробно и неоднократно говорил и сам Масарик. Конеч-
но, особый интерес вызывала тема личных встреч и переписки Масарика с Толстым,
которая привлекала внимание не только чешских исследователей жизни и деятель-
ности первого чехословацкого президента, но и представителей русской эмиграции.
Из эмигрантских работ по этой теме представляют особый интерес статьи А. Павло-
ва, который не только обратился к проблеме взаимоотношений Масарика и Толсто-
го29, но и провел серьезный сравнительный анализ их взглядов30.
Эмигранты из России, нашедшие после революции приют в Чехословакии, уд е-
лили в своих исследованиях значительное внимание личности Масарика и , прежде
всего, теме его отношения к России, особенно к русской культуре. Взгляды Масарика
получили в их работах оценку, которая в целом была выдержана в духе, свойственном
и чехословацкой историографии того времени. А в области славянского литерат у-
роведения близость приоритетных тем и оценок между чешскими учеными и пред-
ставителями русской эмиграции была так велика, что М. Заградка, например, счи-
тает, что более точно следует говорить не о чешской и русской науке в Чехословакии
того времени, а вообще о славистике, развивавшейся на территор ии Чехословакии
в 20–30-е гг. XX века31.
Б. Соколов32, С. Завадский33, П. Милюков34, А. Павлов35, давая высокую оценку
взглядам и личности чешского мыслителя, подчеркивали его знание России и его ру-
софильство, лишенное романтической увлеченности. Не ограничиваясь лишь про-
блемой встреч Масарика с Толстым, представители «русского зарубежья» внесли
свой вклад в изучение российских контактов будущего президента и отражения его
деятельности в российской периодической печати36.
Значительная часть эмигрантов из России была о Масарике не менее высокого
мнения, чем представители чешской науки и искусства, и это объяснялось как несо-
мненными личными достоинствами этого ученого и политического деятеля, так и той
ролью, которую он сыграл в знаменитой «русской акции» правительства Чехослова-
кии. Именно в этой стране люди, покинувшие Россию, нашли не только приют, но
и возможность получать образование, продолжать свою научную работу, заниматься
творчеством, о чем много написано в последние годы как чешскими, так и россий-
скими исследователями37.
Русские эмигранты были благодарны Масарику как человеку, который «подошел
к русскому зарубежному горю и нужде не только как сильный защитник и покрови-
тель, но и как чуткий друг и ценитель»38. Высоко оценивали эмигранты из России
личность Масарика и в своих мемуарах39.
Стоит ли удивляться, что резкая критика в адрес Масарика со стороны русских
эмигрантов раздалась не в Праге, а в Париже. Вышедшая здесь в издательстве «Град
Китеж» книга В. Лазаревского противостояла многому из того, что писалось в Праге.
В предисловии к этому изданию В. Шульгин называл Масарика человеком, подверг-
шим Россию публичному бичеванию, и подчеркивал, что «писания профессора Ма-
сарика по поводу России заслуживают суровейшего отпора»40. В. Лазаревский поле-
мизировал в своей книге с «Мировой революцией» Масарика, считая недоказуемым
положение, что правительство Российской империи не желало освобождения чехов
и словаков от власти Австро-Венгрии41. Произведение «Россия и Европа» было, по его
мнению, одним из лучших источников ознакомления со взглядами Масарика, причем
источником, который никак не мог расположить в пользу своего автора ни одного
русского патриота. Критика Лазаревским «России и Европы» носила более полити-
ческий, чем научный характер, в качестве недостатков этой книг и указывалось от-
рицание автором самодержавия и православия, что объявлялось проявлением гер-
манофильства42.
Совершенно иной характер носили статьи А. Павлова и Б. Яковенко. В них труду
«Россия и Европа» была дана довольно высокая оценка, причем оба автора обрати-
лись именно к научному анализу идей Масарика. А. Павлов подчеркивал, что книга
Масарика имела несомненные преимущества перед близкими по теме работами
российских авторов, «Историей русской общественной мысли» Иванова-Разумника
и «Историей русской интеллигенции» Овсянико-Куликовского, благодаря тому, что
он в не меньшей степени, чем к развитию русского, обращался и к развитию европей-
ского мышления43. Несомненное достоинство статьи Павлова состоит, на наш взгляд,
в стремлении сравнить исследовательские методы Масарика с подходами к анало-
гичной тематике его российских коллег и современников. Что касается статьи Б. Яко-
венко, то он, давая «России и Европе» общую высокую оценку, отмечал и ее недос-
татки, прежде всего недооценку Масариком некоторых российских религиозных
мыслителей. Яковенко подчеркивал, что «Россия и Европа» стала выражением фило-
софского кредо Масарика, а не только его взглядов на Россию44.
Но наибольшее внимание как чешских исследователей, так и представителей
русской эмиграции, в 1920–1930-е гг. XX в. привлекала тема «Масарик и Достоев-
ский». Ей было посвящено множество публикаций, центральное место среди которых
заняли работы И. Горака45 и Я. Громадки46. Такой интерес был вполне объясним, по-
скольку творчество Ф.М. Достоевского в анализе Масариком российской проблема-
тики занимало особое место.
Статья Горака была интересна, прежде всего, тем, что давала наиболее полное
на тот момент представление об эволюции взглядов Масарика на Достоевского, поскольку ее автор имел доступ к рукописи неопубликованного тогда третьего тома
«России и Европы». Он подробно останавливался на аналогиях между двумя мысли-
телями и пытался понять, как постепенно сходство все более отступало перед разли-
чиями.
Громадка также отметил, что взгляды Масарика на Достоевского претерпели с те-
чением времени серьезные изменения, но этой проблеме он уделил существенно
меньше внимания, сосредоточившись на анализе и сопоставлении идей Масарика
и Достоевского как религиозных мыслителей.
Тема «Масарик и Достоевский» продолжала приковывать к себе внимание иссле-
дователей до конца 30-х гг.47, причем нередко авторы различных статей возвраща-
лись к работам Горака и Громадки, стремясь то донести их идеи до широкого круга
читателей, то завязать с ними дискуссию. Такой интерес к восприятию Масариком
творчества Достоевского был связан как с заметным изменением с течением времени
взглядов Масарика на русского писателя, так и с тем, что его размышления оказали
влияние на более поздних исследователей. М. Заградка отмечает, например, что под
влиянием работ Масарика, посвященных проблеме титанизма48, А. Бем внес новые
мотивы в свое осмысление творчества Пушкина и Достоевского49.
Нельзя не отметить, что влияние и известность такой яркой личности, как Т.Г. Ма-
сарик, не ограничились лишь одной страной. Его работы, посвященные различным
вопросам истории, философии, культуры, политики, неоднократно издавались в сла-
вянских странах, а также в США, Великобритании, Германии, Франции и других го-
сударствах50. Об интересе к личности и наследию Масарика со стороны не только
чешских, но и многочисленных зарубежных исследователей свидетельствуют рабо-
ты, посвященные его жизни, идеям и книгам, выходящие в разных странах мира51.
Что касается чехословацкой историографии, то после 1938, 1948 и 1968 гг., под
влиянием политических обстоятельств, имя Масарика несколько забылось. Первым
драматическим поворотом в оценке личности и деятельности Масарика стал 1938 год.
Именно тогда до предела накалились чешско-немецкие отношения, бывшие весьма
сложными из-за проблемы немецкого национального меньшинства в Чехословакии52.
Масарик считался человеком, внесшим огромный вклад в разработку и реализа-
цию чешской национальной идеи, и к тому же именно он с 1918 по 1935 гг. возглав-
лял государство, национальная политика которого не устраивала немцев. Поэтому
неудивительно, что в оккупированной в марте 1939 г. Чехословакии о Масарике можно
было говорить лишь в духе изданной в Германии книги Г. Зарнова, обвинявшего Ма-
сарика в «циничной фальсификации» истории борьбы чехов и словаков за государст-
венную независимость и характеризовавшего его политику как гибельную53.
И лишь после освобождения Чехословакии от немецких оккупантов Масарику на-
чинает постепенно «возвращаться» его репутация выдающегося ученого и политика,
а также знатока России54.
Примечания
1 Nejedlý Z. T.G. Masaryk. Praha, 1930; Ненашева З.С. Идейно-политическая борьба в Чехии и Словакии
в н. XX в. М., 1984; Серапионова Е.П. Томаш Гарриг Масарик // Пленники национальной идеи. М., 1993.
2 Beneš E. Věrni masarykovym idealum // Beneš E. Ţivy odkaz TGM. Projevy 1937-1947 r. Praha, 1997. S. 59;
Beneš E. I v nove republice plnime veliky odkaz masarykuv // Beneš E. Ţivy odkaz TGM... S. 66.
3 Měšťan A. Masaryk on Tolstoj and Gorky // T.G. Masaryk (1850–1937). London, 1990. Vol. 3: Statesman and
Cultural Force. S. 158; Порочкина И.М. Славянская проблематика в интерпретации Т.Г. Масарика – фило-
софа и политика // Т.Г. Масарик. К 150-й годовщине со дня рождения. СПб., 2000. С. 5.
4 Masaryk T.G. Ke sporu rusko-polskému // «Čas». 1891. Č. 14. S. 223–224, Č. 15, S 236–240.
5 Z řeči řišskeho poslance T.G. Masaryka ve Strakonicich // Čas. 1891. Č. 39. S. 623.
6 Masaryk T.G. Studie o F.M. Dostojevském. Praha, 1932.
7 Doubek V. Filosofie dějin - Rusko a Evropa III // Masarykův sbornik VIII. Praha, 1993. S. 80; Edičnì poznámka
ke vzniku masarykova dìla Rusko a Evropa // Masaryk T.G. Rusko a Evropa. Praha, 1996. D. III. S. 417.
8 Масарик Т.Г. О большевизме. Прага, 1921.
9 Masaryk. T.G. Das neue Europa. Berlin, 1922.
10 Масарик Т.Г. Славяне после войны. Прага, 1923.
11 Масарик Т.Г. Мировая революция. Прага, 1926. Т. I.; 1927. Т. II.
12 Ludwig E. Gespräche mit Masaryk. Denker und Staatsmann. Amsterdam, 1935.
13 Мартемьянова В. Примечания // Чапек К. Беседы с Т.Г. Масариком. М., 2000. С. 265.
14 Hajek J. Čim je pro nas T.G. Masaryk dnes // Masarykův sbornik VII. TGM a naše současnost. Praha, 1992. S. 28–
38; Шерлаимова С.А. Т.Г. Масарик и литература // Версаль и новая Восточная Европа. М., 1996. С. 254.
15 Nejedlý Z. T.G. Masaryk. Praha, 1930. Kn. I. S. 14.
16 T.G. Masarykovi k šedesátìm narozeninám. Praha, 1910.
17 Veleminský. Slovanské studie Masarykovy // T.G. Masarykovi k šedesátìm narozeninám. S. 42, 48.
18 Schauer H.G. O Masarykovych «Slovanskych studiich» // Masarykův sbornik. Praha, 1925. R.I. S. 277–278.
19 Odstrčil B. T.G. Masaryk jako politik // Masaryk osvoboditel. Praha, 1920. S. 158.
20 Škrach V. T.G. Masaryk. Praha, 1930. S. 31.
21 Т.Г. Масарик. Юбилейный сборник по поводу восьмидесятилетия со дня его рождения. Ужгород, 1930. С. 5.
22 Krofta K. Masaryk und unser politisches Programm // Masaryk – Staatsmann und Denker. Prag, 1930. S. 25–50;
Křepek F. Der erfolgreichste Politiker Zentraleuropas // Masaryk – Staatsmann und Denker. S. 66–69; Papoušek J.
Masaryk v Rusku // Masaryk osvoboditel. S. 213–232; Sychrava L. Masarykovo revolučni dilo na evropskem
zapade // Masaryk osvoboditel. S. 163–211.
23 Подробнее см.: Чиняева Е.В. Чехословацкая историография об общественно-политической деятельности
Т.Г. Масарика в н. XX в. // Вестник МГУ. Серия История. 1990. № 3. С. 15–21.
24 Herben J. Tomáš G. Masaryk. Nástin ţivotopisný // Masaryk osvoboditel. S. 81.
25 Fraenkl P. Masaryk a literatura. 1930. S. 11–30; Pitter P. Chelčický, Tolstoj, Masaryk. Praha, 1930. S. 22–30;
Slavik J. Methoda v knize Rosko a Evropa // Vůdce generaci. Praha, 1930–1931 D. II. S. 282-286; Slavik J. Masarykovo
dilo Rusko a Evropa a bolševicka revoluce // Slovansky přehled. 1930. Roč XXII. S. 100–105; Papoušek J.
T.G. Masaryk und das Slaventum // Slavische Rundschau. 1930. № 3. S. 172; Bidlo J. Masarykovy studie Ruska //
Sbornìk přednášek o T.G. Masarykovi. Praha, 1931. S. 161–175; Zatloukal J. Masaryk a Rusko. Brno, 1930. S. 3–24.
26 Doležal J. Masarykova cesta ţivotem. Brno, 1921. D. II. S. 95–106; Černý A. Masaryk a slovanstvo. Praha,
1921. S. 36–44; Радль Э., Томаш Г. Масарик. Его жизнь, общественная и научная деятельность. Прага,
1921. С. 67–75; Herben J. T.G. Masaryk. Praha, 1926–1927. D. I–III; Weingart M. Masarykovo slovanstvì a slovanská
filologie. Praha, 1935. S. 10–29.
27 Horák J. T.G. Masaryk a slovanské literatury. Praha, 1931.
28 Doležal J. Masarykova cesta ţivotem. D. II. S. 95–97; Horak J. Masaryk und die slavishcen Literaturen // Masaryk
– Staatsmann und Denker. S. 141–142; Zatloukal J. Masaryk a Rusko.S. 3–5.
29 Pavlov A. T.G. Masaryk a ruská filosofie (L.N. Tolstoj, F.M. Dostojevskij a j.). Praha, 1936. S. 12–31.
30 Pavlov A. L.N. Tolstoj und T.G. Masaryk // Wiener slavistischen Jahrbuch. 1955. B. IV. S. 68–82.
31 Заградка М. О деятельности русских литературоведов в межвоенной Чехословакии // Славяноведение.
1994. № 5. С. 85.
32 Соколов Б. Предисловие // Радль Э. Томаш Г. Масарик... С. 4–8.
33 Завадский С.В. Жизнь и дело Т.Г. Масарика. Прага, 1925. С. 23–39.
34 Miljukov P.N. Masaryk a Beneš. Praha, 1936; Miljukov P.N. Masaryk jako historik ruske inteligence // Vůdce
generaci. D. II. S. 363–366.
35 Павлов А. Т.Г. Масарик как философ демократизма. Прага, 1928. С. 3–10.
36 Vergun D. Setkánì prof. T.G. Masaryka s ruskými neoslavisty // Zahraničnì rusove Československu. Praha,
1928. S. 137–140; Медвецкий Г. Т.Г. Масарик и его культурные связи с русскими учеными и писателями.
Кошицы, 1930. С. 5–13; Tukalevskij V. Masaryk v ruskem tisku // Slovansky přehled. 1930. R. XXII. S. 105–111.
37 Павлова Т.Ф. Русский заграничный исторический архив в Праге // Вопросы истории. 1990. № 11; Сладек З.
Русская эмиграция в Чехословакии: развитие «русской акции» // Славяноведение. 1993. № 4; Заградка М.
Научные труды русского народного университета в Праге // Вопросы литературы. 1993. № 1; Кишкин Л.С.
Русские эмигранты в Праге: культурная жизнь (1920–1930-е гг.) // Славяноведение. 1995. № 4; Сера-
пионова Е.П. Российская эмиграция в Чехословацкой республике (20-30-е гг.) М., 1995; Кишкин Л.С. Рус-
ские эмигранты в Праге: печать, образование, гуманитарные науки (1920–1930-е гг) // Славяноведение. 1996.
№ 4; Кишкин Л.С. Русские эмигранты в Праге: поэты, прозаики, мемуаристы (1920–1930-е гг) // Славяно-
ведение. 1998. № 4; Маслов В. Назовите это чудом. Первая волна русской научной эмиграции в Чехослова-
кии // Поиск. 2000. № 18.
38 Из речи профессора А.С. Ломшакова – Председателя Объединения Русских Эмигрантских Организаций
в ЧСР // Памяти Т.Г. Масарика. Прага, 1937. С. 9.
39 Мейснер Д.И. Миражи и действительность. М., 1966. С. 131–133; Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991.
С. 158, 161, 310; Сорокин П.А. Дальняя дорога. М., 1992. С. 90, 145.
40 Шульгин В. Предисловие // Лазаревский В. Россия и Чехословацкое возрождение: Очерк чешско-рус-
ских отношений. 1914–1918. Париж, 1927. С. 7–11.
41 Лазаревский В. Россия и Чехословацкое возрождение... С. 163.
42 Там же. С. 72–73.
43 Pavlov A. Die Grundzüge von T.G. Masaryks Werk «Russland und Europa» // Jah rbücher für Kultur und
Geschichte der Slaven. 1934. Bd. X. Heft 3–4. S. 518.
44 Jakowenko B. Masaryk und die russische Philosophie // Festschrift T.G. Masaryk zum 80. Geburtstag. Bonn,
1930. Teil II. S. 105–119.
45 Horák J. Masaryk a Dostojevskij. Praha, 1931.
46 Hromádka J. Dostojevskij a Masaryk. Praha, 1931.
47 Чижевский Д. Масарик и Достоевский // Центральная Европа. 1931. № 2. С. 87–92; Бем А. Масарик –
критик Достоевского // Центральная Европа. 1932. № 8, 9. С. 424–431; Eisner P. Masaryk a Dostojevskij //
Naše doba. 1938. S. 333–336; Goetz F. Dostojevskij a Masaryk // Vůdce generaci. D. II. S. 298–304; Pavlov A.
T.G. Masaryk a ruská filosofie... S. 3–8.
48 Масарик Т.Г. Мое отношение к Гѐте // Науч. тр. рус. нар. ун-та в Праге. 1933. Т. V; Masaryk T.G.
Modernì člověk a náboţenstvì: modernì titanizm // Naše doba. Roč. V. 1898.
49 Заградка М. Научные труды... С. 344; Заградка М. О деятельности... С. 80–85.
50 T.G. Masaryk. Bibliografie k ţivotu a dìlu I. Kniţnì a jiné samostatně publikované práce TGM. Praha, 1992.
51 T.G. Masaryk. Bibliografie k ţivotu a dìlu II. Kniţnì a jiné samostatně publikované práce o ţivotě a dìle TGM.
Praha, 1994.
52 См. об этом: Серапионова Е.П. Чешские земли, чехи и немецкий вопрос (1918–1945 годы) // Славянове-
дение. 2000. № 5. С. 43–51; Станков Н.Н. Чехословакия, Германия и немецко-богемский вопрос в 1919 г. //
Версаль и новая Восточная Европа. С. 187–210.
53 Zarnow G. Masaryk – Benesch. Philosophen. Abenteurer. Staatsgründer. Dortmund; Berlin, 1939. Более под-
робно этот вопрос освещается в уже упоминавшейся статье: Чиняева Е.В. Чехословацкая историография
об общественно-политической деятельности Т.Г. Масарика в н. XX в.
54 Jirásek J. Rusko a my. Dějiny vztahů československo-ruských od roku 1894 do roku 1914. 1945. D. IV. S. 6–9,
98–114, 210–212, 243.

            [name_en] => "MASARYK AND RUSSIA" IN CZECHOSLOVAK HISTORIOGRAPHY OF 1920-1930-IES.
            [annotation_en] => Tomas Garrigue Masaryk (1850-1937) is undoubtedly the central figure of Czechoslovak history in the 20th century. He was able to gain recognition as a writer, as a philosopher, as a sociologist and as a politician. The name of this Professor of philosophy at Charles University in Prague became known in political circles in the 80s of the XIX century. Being the author of a number of books on philosophy, sociology, history and becoming one of the prominent Czech ideologists, Masaryk was also a politician-practitioner. As a result, it was in the political sphere that his merits received the highest rating. T. G. Masaryk entered the world history, first of all, as one of the founders of independent Czechoslovakia and the first President of the Czechoslovak Republic. He held this post from 1918 to 1935 and resigned at the age of 85 for health reasons, becoming a symbol of independence and democracy for his fellow citizens. But he became world famous not only for his bright political career, but also for his scientific activities. At the beginning of the XX century Masaryk in the eyes of his contemporaries was the largest expert in the field of Slavic problems.
            [text_en] => Tomas Garrigue Masaryk (1850-1937) is undoubtedly the central figure of Czechoslovak history in the 20th century. He was able to gain recognition as a writer, as a philosopher, as a sociologist and as a politician. The name of this Professor of philosophy at Charles University in Prague became known in political circles in the 80s of the XIX century. Being the author of a number of books on philosophy, sociology, history and becoming one of the prominent Czech ideologists, Masaryk was also a politician-practitioner. As a result, it was in the political sphere that his merits received the highest rating. T. G. Masaryk entered the world history, first of all, as one of the founders of independent Czechoslovakia and the first President of the Czechoslovak Republic. He held this post from 1918 to 1935 and resigned at the age of 85 for health reasons, becoming a symbol of independence and democracy for his fellow citizens. But he became world famous not only for his bright political career, but also for his scientific activities. At the beginning of the XX century Masaryk in the eyes of his contemporaries was the largest expert in the field of Slavic problems.
            [udk] => 
            [order] => 14
            [filepdf_ru] => 38_ru.pdf
            [filepdf_en] => 38_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Ольга Валентиновна  ТЕРЕХИНА
                            [author_en] => Ol’ga V. Terekhina 
                        )

                )

        )

    [14] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 39
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => «ПЕТЕРБУРГСКИЙ ДИАЛОГ»: СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ (2001–2004 ГГ.)
            [annotation_ru] => Мысль, высказанная В. Брандтом почти четверть века назад, – «международное
сотрудничество имеет слишком большое значение, чтобы его можно было доверить
только правительствам», несмотря на произошедшие изменения, не только не уста-
рела, но и приобрела еще большую актуальность. Одним из авторитетных институ-
тов, способствующих расширению государственных и негосударственных форм
взаимодействия России и Германии, является российско-германский форум «Петер-
бургский диалог», который отметит в 2010 году свой десятилетний юбилей. Аналогом
для него послужили германо-британские «Кенигсвинтерские встречи» (1950): откры-
тый диалог гражданских обществ двух стран. В свою очередь, В. Путин на встрече
в Веймаре в 2002 году предложил развивать германо-российские связи на основе
«принципов и «духа Рапалло», предполагавших интенсивное взаимовыгодное межго-
сударственное сотрудничество.
1990-е годы ХХ века во многом стали рубежными для ФРГ и Российской Федера-
ции, когда существенным образом изменилось их геостратегическое и внутреннее
положение, послужившее основой для корректировки германской и российской внеш-
ней политики, которая не могла не затрагивать отношений между странами.
            [text_ru] => Мысль, высказанная В. Брандтом почти четверть века назад, – «международное
сотрудничество имеет слишком большое значение, чтобы его можно было доверить
только правительствам», несмотря на произошедшие изменения, не только не уста-
рела, но и приобрела еще большую актуальность. Одним из авторитетных институ-
тов, способствующих расширению государственных и негосударственных форм
взаимодействия России и Германии, является российско-германский форум «Петер-
бургский диалог», который отметит в 2010 году свой десятилетний юбилей. Аналогом
для него послужили германо-британские «Кенигсвинтерские встречи» (1950): откры-
тый диалог гражданских обществ двух стран. В свою очередь, В. Путин на встрече
в Веймаре в 2002 году предложил развивать германо-российские связи на основе
«принципов и «духа Рапалло», предполагавших интенсивное взаимовыгодное межго-
сударственное сотрудничество.
1990-е годы ХХ века во многом стали рубежными для ФРГ и Российской Федера-
ции, когда существенным образом изменилось их геостратегическое и внутреннее
положение, послужившее основой для корректировки германской и российской внеш-
ней политики, которая не могла не затрагивать отношений между странами. Как по-
казывает политическая практика, выстраивание двусторонних отношений, тем более в новых условиях, достаточно сложный, а иногда и противоречивый процесс. Опре-
деленным образом это коснулось и российско-германских связей. Один из векторов
влияния представляла позиция политических сил и общественности, исходивших
из пессимистической оценки развития контактов между Германией и Россией, кото-
рая стремилась утвердить за ней место «сырьевой державы второго плана».
Другой вектор исходил от интеллектуального, политического и бизнес-сообщест-
ва, которое проявляло заинтересованность в развитии отношений между странами
и ориентировалось на их преемственность, обусловленную историческими трад и-
циями, политическими и экономическими реалиями, прагматизмом, стремлением
к культурному и духовному взаимопониманию.
В 1990-е годы германо-российские отношения переживали определенный
спад. Но и в этих условиях получили развитие позитивные тенденции в сфере эк о-
номики, в установлении личных взаимоотношений между руководителями госу-
дарств, а также в многосторонней деятельности Германо-Российского форума (1993 г.),
придавшие динамику контактам двух стран. Так постепенно, с учетом новых усло-
вий, наполнялись более глубоким содержанием концепция и механизм германо-рос-
сийских связей, как в целом, так и по отдельным направлениям.
К моменту открытия в 2001 году форума «Петербургский диалог» политическое
и экономическое сотрудничество РФ и ФРГ «переживало определенный Ренессанс»
и характеризовалось рядом важных моментов. Приход новых лидеров – канцлера
Г. Шредера и Президента В. Путина, способствовал оживлению двусторонних свя-
зей. Положительным результатом стало постепенное встраивание их в европейскую
и международную политику. В рамках европейской политики Россия для Германии
заняла место важного партнера на постсоветском и восточноевропейском простран-
стве, в том числе и как поставщик энергоносителей – нефти и газа. В свою очередь,
Германия стала играть существенную роль в многостороннем обмене мнениями ме-
жду Россией, ЕС и НАТО. Для России Германия утвердилась в качестве важнейшего
экономического, инвестиционного и кредитного партнера на Западе, своеобразных
«ворот» в Европу, в мировую политику, международные организации и структуры.
Под воздействием этих процессов стал меняться и характер сотрудничества.
Субъективный фактор дополнился независимой объективной необходимостью разви-
тия отношений между странами, которые все более приобретали стратегическую на-
правленность, ориентируясь на достижение долгосрочных целей. Кроме того, герма-
но-российское сотрудничество, начиная с 1998 года, заметно интенсифицировалось.
Наряду с контактами на официальном уровне, активизировались межпарламентские
и культурные обмены, а также связи субъектов Российской Федерации и земель ФРГ.
На этом фоне получили дополнительный импульс и отношения на уровне граждан-
ского общества, которые институировались в форум общественности «Петербург-
ский диалог».
В статье, не останавливаясь на детальном анализе форумов, предпринята попытка
рассмотреть концепцию и становление «Петербургского диалога» в 2001–2004 годах.
Свое название «Петербургский диалог» получил по имени города Санкт-
Петербург, где он был впервые проведен 8–10 апреля 2001 года по инициативе феде-
рального канцлера Германии Г. Шредера и российского Президента В. Путина, вы-
двинутой 25 сентября 2000 года в ходе встречи лидеров двух стран в Москве.
«Петербургский диалог» создавался «как широкий дискуссионный форум» для
представителей различных сфер общественной жизни гражданских обществ России
и Германии. В. Путин, выступая с приветственным словом перед участниками перво-
го «Диалога» подчеркнул, что лидеры стран «пришли к общему пониманию о необходимости придать новое направление нашему сотрудничеству ». Суть его состояла
в признании важности не только контактов между официальными лицами, но и в при-
знании важности контактов представителей общественности, ориентированных на «ус-
тановление подлинно дружеских и плодотворных отношений между странами», по-
стоянное обсуждение текущих и стратегических вопросов как общеевропейского, так
и германо-российского взаимодействия. По мнению лидеров стран, в этом им виде-
лось высокое предназначение российско-германского форума, как и в том, что «он
станет своеобразной биржей идей и взаимополезных начинаний», интеллектуально
насыщающих межгосударственное партнерство»1.
Патронаж Президента России и федерального канцлера Германии над форумом,
включая их активное участие в его работе, подчеркивали значение диалога, как для
гражданских обществ, так и для руководителей государств, имеющих возможность
для постоянного обмена мнениями по приоритетным международным и межгосудар-
ственным проблемам. В то же время «Диалог» не является официальными перегово-
рами лидеров двух стран.
«Петербургский диалог» проводится один раз в год поочередно в России и Гер-
мании. В 2001–2004 годах состоялось 4 встречи по тематике, соответствующей ос-
новным тенденциям развития германо-российских отношений. Первая встреча была
посвящена теме «Россия и Германия на рубеже XXI века. Взгляд в будущее». В 2002
году второе заседание «Петербургского диалога» на тему «Германия и Россия в усло-
виях формирования нового мирового порядка» прошло в Веймаре. В 2003 году фо-
рум на тему «Германия и Россия в Европе» заседал в Санкт-Петербурге. В 2004 году
«Петербургский диалог» под девизом «Россия и Германия – партнеры в процессе
развития европейского сотрудничества» принимал Гамбург2.
Согласно учредительным документам (декларации), цель «Петербургского диало-
га» состояла «в углублении взаимопонимания между Германией и Россией, дальней-
шем развитии двустороннего сотрудничества во всех сферах общества, преодолении
предрассудков во взаимном восприятии и, таким образом, дополнительном стимули-
ровании связей между нашими странами». По мнению Г. Шрѐдера, «…предрассудки
из прошедшей эпохи будут еще долгое время преследовать нас и замедлять наше раз-
витие … необходимо скорее положить новое начало нашим отношениям в политиче-
ской, экономической и культурной сферах»3.
Поэтому достижение основных идей «Петербургского диалога» связывалось с тем,
чтобы мотивировать широкие круги общественно активных граждан России и Гер-
мании на поиск новых путей развития диалога гражданских обществ двух стран.
В. Терехов, член Координационного комитета «Диалога», в интервью «РИА Ново-
сти» подчеркнул, что изначально «…имелось в виду подключить гражданские обще-
ства к процессу совершенствования, модернизации, стабилизации отношений между
двумя государствами». Он особо отметил зарождение в рамках «Диалога» всевоз-
можных идей, предложений, оценок, которые подпитывают общий запас идей по раз-
витию и совершенствованию отношений между двумя государствами4.
Сообразуясь со своими целями, форум, ориентировался на равноправный интел-
лектуальный диалог общественности и специалистов двух стран. Поэтому его основ-
ной состав участников определяли видные деятели и представители молодых элит из
области политики, экономики, СМИ, культуры и науки Германии и России. Чтобы
форум действительно оправдывал свое название диалога, вводилась представитель-
ская квота – 50–60 человек от каждой стороны, приглашаемых Координационным
комитетом. О важности диалога говорил на форуме и Г. Шрѐдер. «Основой диалога
является живой обмен – не только о том, что нас объединяет, но и обмен различными мнениями. Всем значимым общественным группам должна быть предоставлена воз-
можность для выражения в этом диалоге своей, специфической точки зрения. Чем
плюралистичнее состав участников, тем выше успех такого мероприятия», подчерк-
нул он. Как позднее отмечалось на форуме в Гамбурге: «Особенность «Петербург-
ского диалога» состоит как раз в том, что он сводит вместе людей, которым без него
было бы не так просто встретиться – немецкого режиссера театра и российского бан-
кира, доцента университета из Санкт-Петербурга и специалиста по социальным во-
просам из Кельна»5.
Поскольку форум ориентировался на перспективу, взаимопонимание и преодоле-
ние стереотипов, то изначально и лидеры стран, и оргкомитеты обратили внимание
на участие в его работе молодежи и поставили вопрос о том, что не менее 20 % уча-
стников должны составлять люди в возрасте 30–40 лет. На тот момент немецкой сто-
роне, в отличие от российской, не удалось достичь этого показателя. Однако уже
в Веймаре молодежная проблематика стала одной из ведущих, а в Гамбурге образо-
валась новая рабочая группа «Мастерская будущего».
В зависимости от обсуждаемых проблем, к работе «Диалога» привлекались новые
участники. Процесс обновления протекал регулярно, что содействовало оживлению
дискуссии. Интеграция в «Петербургский диалог» учреждений, участвующих в рос-
сийско-германском диалоге, а также неправительственных организаций, обеспечила
укрепление существующих структур сотрудничества. «Петербургский диалог» про-
должал свою деятельность в течение года в рамках «Малого Петербургского диало-
га», дополнительных встреч рабочих групп в «узком кругу», «неофициальных»
встреч представителей гражданского общества и в связи с практической реализацией
его рекомендаций. Однако в прессе, да и в высказываниях первых лиц, отмечалось,
что состав участников не всегда соответствовал идее форума, как диалога граждан-
ских обществ, предполагавшей широкое представительство общественных и негосу-
дарственных организаций.
«Петербургский диалог» имеет определенную организационную структуру. С рос-
сийской стороны оргкомитет возглавляли Б. Грызлов, М. Горбачев, а с марта 2009 г.
его возглавил В. Зубков, первый заместитель Председателя Правительства Россий-
ской Федерации. Немецким комитетом руководил известный журналист П. Бѐниш.
После его смерти в 2005 г. эстафету принял Лотар де Мезьер, бывший премьер-ми-
нистр ГДР.
Назначение сопредседателем форума М. Горбачева было расценено как «возврат
к горбачевским временам», которые характеризовались как «прорыв» в германо-рос-
сийских отношениях. Думается, что этот шаг российского Президента, не только де-
монстрация преемственности, но и конкретное содействие закреплению и развитию
уже достигнутого, причем на максимально широком фронте.
Управление «Петербургским диалогом» осуществляет независимый, формируемый
на паритетных началах Координационный комитет, который «отвечает за планиро-
вание, тематическую подготовку и созыв «Диалога», обеспечивает его финансиро-
вание». В Координационный комитет входят по 10–15 видных деятелей общественной
жизни из России и Германии, «назначаемых первоначально на три года и отражаю-
щих весь спектр предполагаемых участников «Петербургского диалога». Координа-
ционный комитет вправе кооптировать дополнительных членов»6. Заседания Коор-
динационного комитета проводятся поочередно в России и в Германии. Как правило,
они приурочены к германо-российским консультациям на высшем уровне. В заседа-
ниях принимают участие президент РФ и канцлер ФРГ (В. Путин в 2001–2007 гг.,
с 2008 г. Д. Медведев; Г. Шрѐдер в 2001– 2003 гг., а с 2006 г. А. Меркель).
Координационный комитет обеспечивает диалог и совместную разработку путей
к созданию и развитию стабильного гражданского общества. Ежегодно, до начала
работы форума, на совместном заседании координационных комитетов стороны под-
писывают протокол, в котором утверждаются ключевые параметры его деятельности.
На этих заседаниях также нередко ведутся дискуссии по повестке дня или тематике
секций, отражающие сложный процесс преодоления расхождений в позициях сторон
и достижения взаимопонимания.
В каждой из стран действует постоянный секретариат. Секретариаты решают ор-
ганизационные задачи, связанные с «Петербургским диалогом» и заседаниями Коор-
динационного комитета. Немецкая сторона задачи секретариата возложила на Герма-
но-Российский Форум, имеющий большой опыт организации диалогов и встреч
между обществами Германии и России.
В 2001–2003 годах «Петербургский диалог» работал в форме открытых пленар-
ных заседаний и закрытых рабочих групп, не принимая никаких решающих докумен-
тов, поскольку «это общественная, а не политическая площадка». Первоначально при
освещении работы секций не разрешалось прямое цитирование выступлений отдель-
ных участников. Однако в Гамбурге, в отличие от первых встреч, «Петербургский
диалог» полностью открылся». В результате у участников появилась возможность
свободного выбора секций для обмена мнениями, а «рабочие группы перестали но-
сить характер экспертных комиссий», что позволило существенно разнообразить
формы встреч и дискуссий и демократизировать процесс общения.
Количество рабочих групп не фиксируется и определяется организаторами оче-
редного форума накануне его проведения. На первом форуме в рамках «Диалога»
действовало пять, в Веймаре уже шесть, а в настоящее время восемь рабочих групп:
«Политика», «Экономика», «Гражданское общество», «Образование, наука и здра-
воохранение», «Культура», «СМИ», «Мастерская будущего» и «Церкви в Европе»
(с 2007 г.), возглавляемых авторитетными сопредседателями с обеих сторон.
Также не существует и обязательного плана, который требует строгого выполне-
ния. Как правило, на конференциях и заседаниях к обсуждению принимаются акту-
альные текущие проблемы, которые волнуют гражданское общество на тот момент.
Например, в Веймаре главные темы рабочих групп: партнерство между городами,
молодежный обмен, культурное сотрудничество, были инициированы общим интере-
сом к ним со стороны граждан двух стран7. По итогам их работы Д. Альтхаус, пре-
мьер-министр Тюрингии, подчеркнул, что на заседаниях рабочих групп «были даны
важные политические сигналы»8.
Как свидетельствует практика, именно, рабочие группы являются основной дви-
жущей силой «Петербургского диалога», поскольку в рамках их деятельности созда-
ются инновационные проекты, способствующие развитию двусторонних отношений.
В течение года при содействии групп проходят многочисленные тематические кон-
ференции и семинары. Значительная часть рекомендаций, принятых на форуме, «реа-
лизуется на практике или становится основой для официальных соглашений между
правительствами двух стран».
В финансировании «Петербургского диалога» участвует целый ряд политических
и частных фондов, компаний России (ОАО «Газпром», Внешэкономбанк, компании
«Роснефть» и др.) и Германии (фонды К. Аденауэра, Ф. Эберта, Ф. Бѐлля, «Рургаз»,
министерство по делам печати и т.д.), а также правительство Российской Федерации
и правительство Федеративной Республики Германии9. Проблема финансирования
является одной из острых тем, которую решают оргкомитеты сторон. Поэтому она
нередко связывается с вопросами эффективности работы «Петербургского диалога» и оправданностью финансовых затрат. С другой стороны, в качестве критики, вы-
сказывается мнение об определенной «зависимости «Диалога» от инвесторов, вклады-
вающих в него средства. Обвинения в «лоббировании» обычно отклоняются, но при-
нимаются меры к большей открытости процесса принятия рекомендаций и разработке
проектов, отвечающих потребностям гражданских обществ.
Как показывает практика, деятельность «Диалога» постоянно находится под влия-
нием событий как международного, так и внутреннего порядка.
Первая Петербургская встреча двух лидеров началась с возложения венков на Пис-
каревском мемориальном кладбище. По сообщениям ТАСС, в Бонне предстоящее
возложение уже назвали знаком проявления новой дружбы. Однако это не исключи-
ло сложных переговоров между канцлером Г. Шрѐдером и Президентом В. Путиным
по вопросу российского (советского) долга Парижскому клубу, на которых немецкая
сторона проявила осторожность и отложила окончательное урегулирование пробле-
мы. Этот факт был воспринят некоторыми российскими изданиями как провал «Пе-
тербургского диалога» и «отсутствие настоящего прорыва»10.
В Германии «отсутствие прорыва» СМИ связывали с тем, что «стремление к кон-
тактам на уровне гражданского общества не нашло отклика со стороны российских
партнеров», поскольку в российской делегации отсутствовали представители этого
общества, хотя для первого диалога эти вопросы оказались актуальными не только
для российской стороны11.
Концепция второго форума реализовывалась в условиях формирования новой
структуры безопасности после 11 сентября 2001 года и оформления нового направ-
ления в российско-германских отношениях – совместного участия в борьбе с между-
народным терроризмом. Наблюдавший за встречей в Веймаре западногерманский
политолог А. Рар оценил западную политику Москвы как «пока еще весьма робкую
и неполноценную», отражавшую тот факт, что «ориентация В. Путина на Европу все
еще опережала «проамериканскую позицию российской элиты». Поэтому, по его
мнению, России нужно было предпринять неординарные шаги, чтобы по-настоящему
реализовать свою европейскую ориентацию12. Решение этих проблем стало предме-
том очередных дискуссий рабочей группы «Политика». На форуме 2003 года эта ве-
дущая секция предприняла попытку выработать более взвешенную оценку ситуации
вокруг «мягкой оппозиции» России, Германии и Франции относительно действий
США в Ираке, вызвавшую острую критику внешней политики Г. Шрѐдера, включая
и отношения с Россией13.
Открытие четвертого «Диалога» совпало также с острыми дебатами в бундестаге
о российском направлении германской внешней политики. В объективе критики ока-
залась позиция Г. Шрѐдера в чеченском вопросе, что явилось реакцией на трагиче-
ские события в Беслане и отмену визита В. Путина в Германию. Не менее жесткие
оценки «просчетам Путина» и политике Германии давались и в немецкой прессе14.
В этой связи прошли содержательные дискуссии сторон в рамках темы «Россия и Гер-
мания в Европе. Взгляд в будущее» и в рабочей группе «Борьба против терроризма
и ограничение гражданских прав», где выступил прибывший в Гамбург профессор
Л. Рошаль, участвовавший в разрешении конфликта в Беслане15.
На предложение об отмене «Диалога», М. Горбачев заявил: «Мы работаем не в от-
рыве от реальности, а реагируем на все, что происходит в наших странах, в Европе
и в мире». На заключительном пленарном заседании форума было принято заявле-
ние, направленное в Совет Европы и правительствам Германии и России, в котором
его участники осудили терроризм в любых проявлениях и внесли предложение о при-
нятии Конвенции по борьбе с терроризмом16.
В основе деятельности «Петербургского диалога» лежит не только обмен мне-
ниями, но и, что важно, восприятие новых идей и реализация их в конкретных пр о-
ектах, представляющих интерес для гражданских обществ России и Германии. Речь
идет о тех рекомендациях, которые вносит форум в процессе общения. Дело в том,
что проблемами германо-российских отношений занимаются на разных уровнях мно-
гочисленные государственные и общественные структуры. Как справедливо отметил
Л. Ионин, приписывать все достижения в сближении России и Германии только
«Диалогу» – наивно. Важно другое, что Координационному комитету удается во-
влечь эти институты как в диалог гражданских обществ, так и в процесс реализации
своих рекомендаций. Алгоритм этого действия не сложен. Участники форумов по ито-
гам обсуждения знакомят правительства и общества двух стран с мнением общест-
венности по актуальным проблемам и предлагают им возможные варианты решения,
направленные на улучшение российско-германских отношений. Заинтересованные
структуры разных уровней подключаются к их реализации.
В 2001–2004 годах при содействии правительств удалось реализовать целый ряд
гражданских инициатив и перспективных рекомендаций форумов, ориентированных
на сближение гражданских обществ Германии и России. Большой блок рекоменда-
ций был подготовлен рабочими группами «Экономика и бизнес», а также «Образо-
вание и наука». В частности, благодаря усилиям двух сторон, был создан Центр изу-
чения Германии и Европы, координирующий сотрудничество в сфере образования,
исследований и консультирования. Поддержку вызвала тема восстановления значе-
ния немецкого и русского языков для расширения прямого общения россиян и нем-
цев, а также идея, высказанная Г. Шрѐдером, по поводу создания в Берлине Русской
академии, в качестве центра регулярных встреч и проработки новых идей. Другим
положительным результатом явилось достижение согласия немецкой стороны на про-
дление действия программы подготовки управленческих российских кадров в ФРГ
до 2003 года17.
С целью прояснения и сближения позиций сторон в июне 2003 г. «Петербургский
диалог» по инициативе секции «Средства массовой информации» организовал в Бер-
лине обмен мнениями между российскими и германскими журналистами, а также
с видными германскими политиками о взаимоотношениях власти и СМИ.
По рекомендации рабочей секции «Гражданское общество» в феврале 2004 г. с по-
мощью Фонда имени Генриха Бѐлля и российской «Коалиции общественных орга-
низаций по продвижению демократической альтернативной гражданской службы »
состоялась конференция на тему «Альтернативная гражданская служба в России
и Германии», имевшая широкий общественный резонанс. Секция «Культура» содей-
ствовала организации в 2003 и 2004 гг. Дней культуры России в Германии и Герма-
нии в России, а в 2005 г. – Дней памяти, которые стали важным ориентиром для раз-
вития культурного диалога между обществами.
По мнению российской и немецкой сторон, наиболее значимой гражданской ини-
циативой «Петербургского диалога», своего рода прорывом, явилось подписание
в 2004 г. межправительственного соглашения о сотрудничестве в сфере молодежной
политики. Соглашение содержало два принципиально важных момента – учреждение
новой организации для германо-российского молодежного обмена и обмена школь-
никами, а также усиленное стимулирование мероприятий с участием молодых нем-
цев и россиян. Бюро, ответственные за координацию работы, были созданы в обеих
странах в мае 2005 года.
Таким образом, в 2001–2004 годах «Петербургский диалог» смог занять свою ни-
шу в развитии российско-германских отношений, выделив в качестве главного приоритета «живой обмен», «живую связь» между гражданскими обществами. При со-
хранении критического взгляда на реальность, собеседники, как выразился член
немецкого Координационного комитета Г. Эрлер, «перестали указывать пальцем друг
на друга…, а стараются общими усилиями найти ответы на очень непростые вопросы
и вызовы нашего времени».
Безусловно, период становления показал также, что у «Петербургского диалога»
существует немало проблем различного происхождения, глубины и характера. Одни
из них связаны с организационными и финансовыми вопросами, «несоответствием
между ожиданиями и результатами деятельности «Диалога». Другие являются след-
ствием сохранения все еще существенных расхождений ментального характера, от-
сутствия четкого представления о специфике развития Германии и России, о крите-
риях и способах достижения взаимопонимания, недостаточной активности основных
слоев гражданского общества, наличия целого ряда других факторов, которые «тор-
мозят реализацию важных инициатив».
Тем не менее, обе стороны признают важность сохранения и развития диалога,
«как оптимального пути для преодоления разделяющих нас взаимных страхов и опа-
сений, ложных стереотипов и предрассудков, сближения России и Германии во всех
сферах общественной жизни и экономики, приобретающее особый смысл в условиях
все более быстро меняющегося мира». Поэтому на вопрос: «Нужен ли Петербургский
диалог?», ответом могут служить те многие позитивные результаты, которых он дос-
тиг к своему десятилетию. И это будет еще один повод вернуться к оценке его роли
в сближении двух стран.
Примечания
1 Путин В. Приветственное слово участникам российско-германского форума «Петербургский диалог». 09 апре-
ля 2001 // http://euroasia.cass.cn/2006Russia/Russia/speech_Putin/2001/28518.htm.
2 Форум «Петербургский диалог»: http://peterburgsky-dialog.org/node/12/print.
3 Global player глазами Герхарда Шрѐдера. Экс-канцлер ФРГ Герхард Шрѐдер размышляет о Путине, Рос-
сии и Европе. // Независимая газета. – 27 ноября. – 2006 // http://intranet.parliament.ge/index.php? lang_id=
GEO&sec_id=847&info_id=14074.
4 РИА Новости // http://www.rian.ru/politics/20090629/175778421.html.
5 Россия и Германия – партнеры в процессе развития Европейского сотрудничества. Гамбург, 9–10 сентяб-
ря 2004 г.: http://www.petersburger-dialog.de/files/petersDialog_HH2004.pdf.
6 http://peterburgsky-dialog.org/tseli.
7 Петербургский диалог: раунд в Веймаре http://www.po-nemezki.ru/hallo_deutschland/newsletter/3/peterburgskii_
dialog_raund_v_veiimare_226.html.
8 Д. Альтхаус. Отношения с Россией имеют стратегическое значение http://www.germany.allbusiness.ru/
content/document_r_B420B6CF-0198-4699-AADD-90FACCA1B0.html.
9 Форум «Петербургский диалог»: http://peterburgsky-dialog.org/tseli.
10 http://www.government.gov.ru/content/governmentactivity/presscenter/pressroundup/archive/2001/04/11/importedarticle326.
htm.
11 Ионин Л. Встреча в Веймаре: Диалог гражданских обществ пока не состоялся http://www.hse.ru/pressa/
inter_polit/200209.htm).
12 Рар А. Германия и Россия в заново складывающемся миропорядке после событий 11 сентября. Наблю-
дения на Втором российско-германском форуме «Петербургский диалог» в Веймаре // Вестник Аналитики.
2002. № 8.: http://www.isoa.ru/articles.php?binn_rubrik_pl_articles=228.
13 Шаталин В. Не расколет ли Петербург Европу?: 11.04.2003, http://www.dw-world.de/dw/article/ 0, 830239,00.
html; Интервью посла России в Германии С.Б. Крылова ИТАР-ТАСС по российско-германским отношени-
ям: 9.01.2004.: http://www.humanities.edu.ru/db/msg/51966.
14 «Диалог» без Путина. 10.09.2004: http://www.dw-world.de/dw/article/0,,1323574,00.html.
15 Диалог в Гамбурге. http://www.gov.karelia.ru/Karelia/1237/10.html.
16 Россия и Германия – партнеры в процессе развития Европейского сотрудничества. Гамбург, 9–10 сен-
тября 2004 г.: http://www.petersburger-dialog.de/files/petersDialog_HH2004.pdf.
17 Форум «Петербургский диалог»: http://peterburgsky-dialog.org/node/12/print.

            [name_en] => "PETERSBURG DIALOGUE": FORMATION AND DEVELOPMENT (2001-2004)
            [annotation_en] => The idea expressed by V. Brandt almost a quarter of a century ago – "international cooperation is too important to be trusted only to governments", despite the changes, not only is not outdated, but also has become even more urgent. One of the authoritative institutions contributing to the expansion of state and non-state forms of interaction between Russia and Germany is the Russian-German forum "Petersburg Dialogue", which will celebrate its tenth anniversary in 2010. An analogue to it was the German-British "Koenigswinter Meetings" (1950): an open dialogue of civil societies of the two countries. In his turn, V. Putin at the meeting in Weimar in 2002 proposed the development of German-Russian relations on the basis of the "principles and "spirit of Rapallo", which presupposed intensive mutually beneficial interstate cooperation. The 1990s of the twentieth century became in many ways frontier for the FRG and the Russian Federation, when their geostrategic and internal situation changed significantly, which served as a basis for adjusting German and Russian foreign policy, which could not but affect relations between the two countries.
            [text_en] => The idea expressed by V. Brandt almost a quarter of a century ago – "international cooperation is too important to be trusted only to governments", despite the changes, not only is not outdated, but also has become even more urgent. One of the authoritative institutions contributing to the expansion of state and non-state forms of interaction between Russia and Germany is the Russian-German forum "Petersburg Dialogue", which will celebrate its tenth anniversary in 2010. An analogue to it was the German-British "Koenigswinter Meetings" (1950): an open dialogue of civil societies of the two countries. In his turn, V. Putin at the meeting in Weimar in 2002 proposed the development of German-Russian relations on the basis of the "principles and "spirit of Rapallo", which presupposed intensive mutually beneficial interstate cooperation. The 1990s of the twentieth century became in many ways frontier for the FRG and the Russian Federation, when their geostrategic and internal situation changed significantly, which served as a basis for adjusting German and Russian foreign policy, which could not but affect relations between the two countries.
            [udk] => 
            [order] => 15
            [filepdf_ru] => 39_ru.pdf
            [filepdf_en] => 39_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Тамара Ивановна  ИВАНОВА
                            [author_en] => Tamara I. Ivanova 
                        )

                )

        )

    [15] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 40
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => ЭТНО-ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ МАРИЙЦЕВ МЕЖДУ ТЮРКАМИ И СЛАВЯНАМИ
            [annotation_ru] => Этническая история того или иного народа обусловлена воздействием многих
факторов. Среди них важное значение имеет этнокультурное и этнополитическое
окружение.
Марийцы (черемисы) относятся к коренному населению лесной зоны Восточно-
Европейской равнины. Они проживают в основном на берегах реки Волги в среднем
ее течении, захватывая небольшую территорию на правобережье близ устья реки Су-
ры, а главным образом по левобережным притокам Волги – Ветлуге, Большой и Ма-
лой Кокшагам, Илети, а также в среднем и нижнем течении реки Вятки.
Численность народа, по материалам первой Всероссийской переписи (1897 год),
составляла 375,2 тыс., по последней Всесоюзной переписи (1989 год) – 670,8 тыс.
человек (в том числе в РСФСР 644 тыс.), по Всероссийской переписи 2002 года –
в РФ 604 тыс.1.
Общие отдаленные предки марийцев и других угро-финнов, как предполагают
ученые, пришли на Восточно-Европейскую равнину с востока и юга. Но марийский
народ с присущими именно ему этническими особенностями и чертами сформиро-
вался в основном на ныне занимаемой территории. Поэтому правомерно считать, что
марийцы являются коренными, автохтонными жителями Среднего Поволжья. Но их
формированию предшествовала на этой территории многотысячелетняя история пер-
вобытных людей.
            [text_ru] => Этническая история того или иного народа обусловлена воздействием многих
факторов. Среди них важное значение имеет этнокультурное и этнополитическое
окружение.
Марийцы (черемисы) относятся к коренному населению лесной зоны Восточно-
Европейской равнины. Они проживают в основном на берегах реки Волги в среднем
ее течении, захватывая небольшую территорию на правобережье близ устья реки Су-
ры, а главным образом по левобережным притокам Волги – Ветлуге, Большой и Ма-
лой Кокшагам, Илети, а также в среднем и нижнем течении реки Вятки.
Численность народа, по материалам первой Всероссийской переписи (1897 год),
составляла 375,2 тыс., по последней Всесоюзной переписи (1989 год) – 670,8 тыс.
человек (в том числе в РСФСР 644 тыс.), по Всероссийской переписи 2002 года –
в РФ 604 тыс.1.
Общие отдаленные предки марийцев и других угро-финнов, как предполагают
ученые, пришли на Восточно-Европейскую равнину с востока и юга. Но марийский
народ с присущими именно ему этническими особенностями и чертами сформиро-
вался в основном на ныне занимаемой территории. Поэтому правомерно считать, что
марийцы являются коренными, автохтонными жителями Среднего Поволжья. Но их
формированию предшествовала на этой территории многотысячелетняя история пер-
вобытных людей.
В глубокой древности, когда происходило заселение и освоение человеком Вос-
точно-Европейской равнины, территория современного Марийского Поволжья пред-
ставляла собой приледниковую зону и частично даже была занята самими ледника-
ми. При их таянии образовалось обширное море, занимавшее низменные равнины,
куда вклинивались северные отроги Приволжской возвышенности на правом берегу
Волги. Они были покрыты обильной растительностью, представлявшей собой хоро-
ший корм для древних диких животных, характерных для ледникового периода (ма-
монты, шерстистые носороги, олени и т.д.). В погоне за ними сюда проникали груп-
пы первобытных охотников с юга.
Именно так началось заселение данной территории. Разумеется, древнейшие оби-
татели приледниковой зоны – бродячие охотники на мамонтов – этнически не могут
быть идентифицированы. К тому же, имеющийся археологический материал не по-
зволяет судить о преемственности населения на протяжении последующего длитель-
ного исторического отрезка времени.
С постепенным освобождением от воды и левобережная равнина становилась
пригодной для обитания человека. Стоянки первобытных людей эпохи мезолита сви-
детельствуют о том, что они оставлены не бродячими охотниками, а людьми, пере-
шедшими к оседлости. Население, следовательно, не только численно возрастало, но
и становилось более или менее постоянным, складывалась определенная преемст-
венность культурных традиций, передаваемых от одного поколения к другому.
Конечно, и о населении этого периода нельзя говорить как о носителях ко н-
кретных этнических признаков, впоследствии проявившихся в марийском народе.
В то же время археологи отмечают, что местные культурные традиции складывались
от сложного переплетения черт, привносимых переселенцами как с юго -запада, так
и с юго-востока (в языковом отношении предполагается, что первые были предками носителей индо-европейских языков, вторые могли относиться к урало-алтайской
общности). О том, что Марийское Поволжье входило в контактную зону между Запа-
дом и Востоком, свидетельствует и антропологический тип населения, издревле со-
четающий европеоидные и монголоидные черты. Исследователи полагают, что уже
население мезолита имело определенные местные особенности, имевшие потенц и-
альные тенденции преломиться в ходе эволюции в этнические признаки обще -фин-
но-угорского (вернее – прауральского) свойства, характерные и для древних м а-
рийцев2.
В новом каменном веке (неолите) и особенно во времена, когда стал использо-
ваться металл (5–3 тысячелетия до н.э.), существенно увеличилась численность насе-
ления края, оно стало осваивать не только берега Волги, но и ее притоки и мелкие
речки в глубине лесной территории.
Эти племена исследователи относят к древнему финно-язычному населению По-
волжья и Приуралья, от которых уже отделились самодийцы и угры. Эти прямые
предки марийского и других родственных народов испытали сильное влияние ира-
ноязычных племен степного юга, большими массивами проникших в географический
ареал финно-язычного населения и смешавшихся с местными лесными жителями.
Это сказалось и в языке, и в антропологическом типе. С этим же связано и начало
распространения металлических предметов, и развитие производящих видов хозяйства
(земледелия, скотоводства). Археологические памятники около устья Суры и в Вол-
го-Ветлужско-Вятском междуречье содержат смешанные черты культур пришлого
и местного населения. Останки тогдашних обитателей этих мест указывают на сме-
шанный антропологический тип, сочетавший европеоидные и монголоидные черты
(с преобладанием первых). В этот период в язык предков марийцев и других родст-
венных племен проникли иранизмы для обозначения названий металлов, домашних
животных, сельскохозяйственных культур, многих отвлеченных понятий (типа «че-
ловек», «общество» и т.п.). Для характеристики зарождавшегося этнического иденти-
тета важно заметить, что именно древнеиранское слово mortjo (человек) стало осно-
вой для самоназвания народа мари (с первоначальным, исходным значением муж,
мужчина, человек)3.
Другие последующие этногенетические процессы здесь продолжались в медно -
бронзовую эпоху в том же направлении. Для духовного мира складывавшегося
смешанного населения стал характерен земледельческо-скотоводческий культ огня,
привнесенный из индоиранского мира. На приволжских памятниках, остатках посе-
лений, сохранились большие ямы жертвенных кострищ с большим содержанием кос-
тей диких и домашних животных; там же археологи находят ритуальные комплексы
орудий труда. Обряды, связанные с поклонением огню и принесением животных
в качестве жертв богам, стали впоследствии неотъемлемой частью языческого культа
марийцев и других угро-финнов. Поклонение солнцу отразилось и в прикладном
искусстве: солярные (солнечные) знаки в виде круга и креста заняли видное место
в орнаменте финно-угорских народов4.
Конец первого тысячелетия до нашей эры для Марийского Поволжья характери-
зовался началом использования железа, причем в основном из местного сырья – бо-
лотной руды. Этот материал использовался не только для изготовления орудий тру-
да, облегчая расчистку от леса земельных участков, обработку пашни и т.д., но и для
изготовления более совершенного оружия. Войны становятся непременными спутни-
ками жизни людей рубежа тысячелетий. Среди археологических памятников этого
времени большое место занимают укрепленные городища, защищенные от неприяте-
ля валами и рвами5.
С охотничьим образом жизни связан сохранившийся культ крупных лесных зве-
рей (лося, медведя) и водоплавающей дичи.
К рубежу нашей эры на основе смешения с местным первобытным населением
различных групп людей, продолжавших мигрировать с востока и юга на берега
Средней Волги, на Ветлугу и Вятку, образовались этнические группы, у которых ар-
хеологи видят черты, по которым их можно определить как прямых предков марий-
цев (прамарийцев). Они, впрочем, тогда еще входили в общий массив волжско-перм-
ской финноязычной группировки. Эта древняя этническая основа марийского народа
подвергалась новым воздействиям, смешениям, передвижкам. Но при этом преемст-
венность основных черт материальной и духовной культуры сохранялась и закрепля-
лась: височные кольца, элементы нагрудных украшений, некоторые особенности по-
гребального обряда и т.д.
Древние этнические процессы происходили в условиях расширения связей и взаи-
модействия с родственными и неродственными племенами. К началу новой эры, как
полагают языковеды, уже произошло отделение предков прибалтийско-финских на-
родов от волго-пермских. В Волго-Уральской зоне сложились две крупные историко-
культурные общности, имевшие большое сходство: ананьинская (на основе которой
впоследствии формируется азелинская культура) в Волго-Камье и городецко-дьяков-
ская на Верхней Волге и Оке. Марийское Поволжье оказалось в контактной зоне ме-
жду этими археологическими историко- культурными областями6.
С первых веков нашей эры шло формирование финно-угорских племен. В лесной
зоне Восточной Европы из синтеза влияний Запада и Востока формировались свое-
образные культуры (материальная и духовная), основные черты которых дошли до на-
ших дней.
В социальном развитии это было время начала распада первобытно-общинного
строя, складывания периода военной демократии. «Великое переселение народов»
задело и племена, обитавшие на границе лесной зоны и лесостепи. Племена городец-
кой культуры под напором степняков продвигаются на север по Суре и Оке к Волге
и выходят на левобережье, в Поветлужье и оттуда на Большую Кокшагу. Одновр е-
менно с Камы и Вятки в район Большой и Малой Кокшаг проникли и азелинцы.
В результате их соприкосновения и длительных контактов с участием более древнего
местного населения произошли большие этнические изменения. Археологи считают,
что в результате «взаимоассимиляции» городецких и азелинских племен во второй
половине I тысячелетия сформировался древнемарийский этнос7.
Сформировавшиеся народы, кроме самоназвания, имели и названия, получе н-
ные от других народов. Многие средневековые восточно-европейские племенные
образования перечислены в VI веке готским хронистом Иорданом, в том числе род-
ственники и соседи марийцев: merens (меря), mordens (мордва), tiudans (чудь), visu
(весь). В этом ряду есть загадочное наименование imniscaris, в котором некоторые
исследователи видят искаженное название марийцев (черемис). Но достаточных ос-
нований для этого не имеется, данное предположение следует признать большой на-
тяжкой.
Достоверно известное, что первое упоминание о марийцах относится к середине
Х века (960 год): в письме хазарского кагана Иосифа в числе народов, плативших ему
дань, упоминается «цармис»8 (впоследствии подобное название марийцев сохрани-
лось в языках соседей: чувашском – сярмыс, татарском – чирмыш, русском – черемис).
В русских летописях «черемисы» впервые упомянуты в начале ХII века. «Повесть
временных лет», рассказывая о событиях «начальной» Руси IX века и соседях вос-
точных славян во времена «призвания варягов» в 862 году, сообщала: «На Белеозере языках. Попытки объяснения этого слова имеют длительную историю.
Но убедительного решения вопроса до сих пор не имеется. Можно признать установ-
ленным, что вторая часть слова «мис» означает «человек» (в финском и эстонском
языках – «mies»). Следовательно, первая часть должна отвечать на вопрос: какой?
Ответы исследователями даются разные: воинственный, восточный, лесной, болот-
ный, «из племени Сар (Чер)» и т.д. Таким образом, этимология слова, которым назы-
вали марийцев соседи, до конца не выявлена, вернее всего, она восходит к древне-
тюркской основе. Но при любом варианте объяснения ясно одно: оно изначально было
нейтральным, не содержало ничего оскорбительного, уничижительного. Из приведен-
ных многочисленных объяснений наиболее приемлемым представляется значение –
«лесной человек».
При этом самоназвание народа, как сказано выше, было всегда «мари», что восхо-
дит к изначальному значению «человек» и находится в одном ряду с такими этнони-
мами родственных народов, как «мордва», «мадьяр», «удмурт», «мурома», «меря»,
«мещера».
Ко времени сложения в основном древне-марийского этноса (вторая половина
первого тысячелетия н.э.) относится фактическое прекращение тесных взаимосвязей
с родственными финно-угорскими племенами (кроме ближайших соседей – мордвы
и удмуртов) и установление довольно близких контактов с вторгшимися на Волгу
тюрками (примерно с VII–VIII вв.), которые отсекли восточно-финские племена
от ирано-язычных этносов. Марийский язык уже с того раннего времени испытал
сильное влияние тюркского мира. Более монголоидным стал антропологический тип.
Материальная культура древних марийцев, имея специфические особенности, со-
храняла определенную общность, сходство с родственными угро-финнами, но уже
начала испытывать серьезное тюркское воздействие. На южных окраинах своей тер-
ритории марийское население частично ассимилировалось с мигрировавшими сюда
булгарами, частично вытеснялось ими к северу.
Разложение первобытнообщинного строя у древних мари шло замедленными
темпами и не смогло завершиться оформлением на основе собственных внутренних
закономерностей классообразования, феодализации, формирования собственного на-
ционального государства. Уже на стадии завершения своего этногенеза древние ма-
рийцы оказались объектом внимания, геополитических интересов и экспансионист-
ских устремлений со стороны более многочисленных и сильных, лучше в военном
отношении организованных и агрессивных соседей, находившихся в стадии пассио-
нарного подъема, подверглись внешним завоеваниям, что повергло их в состояние
обскурации (выражения Л.Н. Гумилева). Их покоряли хазары, волго-камские булгары,
татаро-монголы. А с запада надвигалась и теснила славянская военно-торгово-коло-
низационная экспансия. Но и в Хазарском каганате, и в Вожской Булгарии, и в соста-
ве Золотой Орды, затем Казанского ханства сохранялся марийский этнос, в то время
как ближайшие его соседи-родственники – меря, мурома, мещера, чудь заволочская,
да и западные группы древнемарийских племен, оказавшиеся в зоне интенсивной
славянской колонизации, начиная с IХ века, исчезли с лица Земли.
Ранее, видимо, весьма многочисленные, занимавшие значительную территорию,
древние марийцы сжимались, теснимые с востока тюрками, с запада славянами.
Та эпоха сохранилась в народной памяти, в устной истории, в легендах и преданиях
о национальных героях, боровшихся за свою свободу и независимость родной земли.
Феодализация началась у марийцев в составе Волжской Булгарии, в рамках вос-
точного феодализма. То есть имманентное, внутреннее социально-экономическое
развитие марийского этноса было перекрыто внешним фактором, связанным с вклю-
чением его в зону воздействия раннефеодального булгарского общества, затем – Зо-
лотой Орды и Казанского ханства.
B прежней историко-этнографической литературе было распространено представ-
ление о древних марийцах, вплоть до присоединения к России, как о полудиких
охотниках и рыболовах. Материалы археологических раскопок последнего времени
свидетельствуют о наличии у древних марийцев оседлого земледельческо-скотовод-
ческого хозяйства, металлообработки, в том числе ювелирного производства, разви-
тых ремесел в сочетании с традиционными занятиями: собирательством, охотой, ры-
боловством, пчеловодством.
Истоки культуры марийского народа обусловлены особенностями материальной
и духовной жизни первобытных племен, генетически предшествовавших формиро-
ванию марийского этноса. Прежде всего, в своей основе это – культура жителей
лесной зоны. Не только хозяйственные занятия и связанные с ними орудия труда
и предметы материальной культуры, но и весь мир образных представлений древних
марийцев, их традиции, менталитет были связаны с лесом, его обитателями, с д е-
ревьями. Дерево служило марийцу в сооружении жилища, изготовлении предметов
и орудий труда, домашней утвари; ягоды и плоды диких растений, травы и коренья
занимали большое место в рационе питания даже после перенятия от южных индо-
иранских племен, участвовавших в марийском этногенезе, навыков земл еделия
и скотоводства. Охота, собирательство, рыболовство, бортничество (сбор меда диких
пчел) – важные занятия древних марийцев, особенно в северных и северо-западных
районах их обитания. В целом, хотя земледелие и скотоводство среди предков ма-
рийского народа, по археологическим данным, стали развиваться еще на стадии ран-
него металла (начало II тысячелетия до н.э.), у марийцев в период их этногенеза
преобладал охотничье-рыболовецкий тип хозяйства. Это накладывало определенное
воздействие как на материальную, так и на духовную культуру.
Древние языческие культы марийцев были тесно связаны с лесом, деревьями.
Своим богам (Юмо) они молились в священных рощах (ото, кюсото). Самыми почи-
таемыми, священными деревьями у них были береза и рябина. Поклонение силам
природы занимало центральное место в языческой религии древних мари. Они по-
клонялись солнцу, воде, ветру. В качестве тотемных животных почитались медведь,
лось, водоплавающая птица. Анимизм и семейно-родовой культ соответствовали ро-
довому периоду и присваивающему характеру хозяйства. С развитием производящих
отраслей, земледелия и скотоводства они дополнились верованиями и ритуалами,
связанными с сельскохозяйственным циклом.
В глубокой древности, как и у других народов, зародилось марийское устное по-
этическое творчество. Опоэтизированное возвеличивание великанов-исполинов (Онар,
Алым-патыр, Нэнчык-патыр), которых поэтическое воображение народа наделило
исполинским ростом и огромной физической силой, олицетворяет преклонение перед
трудолюбивыми предками, корчевавшими лес под пашню, осваивавшими речные
долины и прибрежные склоны. Широко распространены легенды и сказания о родо-
племенных богатырях, защитниках народа от чужеземных завоевателей. Чоткар,
Чембулат, Акпатыр – любимые эпические герои, наделенные бессмертием и прихо-
дящие на помощь родному народу и после своей видимой смерти. Генетически они
родственны сказочным героям народов Востока. Но в соответствии с суровой исто-
рической реальностью марийские эпические герои получили трагический облик. Наряду с такими пассионариями, основная масса населения, видимо, уже тогда была
поражена психологией непротивления, смирения, предпочитая уйти от военных кон-
фликтов в глухие леса и болота, оставляя тюркам и славянам обжитые места. Родо-
племенные богатыри перед решающими событиями умирают, и народ остается без-
защитным. Умирая, они дают соплеменникам надежду, что в час смертельной для
народа опасности они выйдут из могил и придут на помощь землякам. Но они оказы-
ваются вызванными из могил обманом (или из-за мальчишеского любопытства, или
по злому умыслу предателей) и, обидевшись, не приходят на помощь во время ре-
шающих битв. Так марийцы оказываются покоренными.
Народное музыкальное творчество марийцев зародилось и развивалось на основе
пентатоники (пятизвучия), что было характерно для огромного географического про-
странства от Японии до Шотландии. От времен этногенеза и финно-угорской близо-
сти через века пронесены старинные музыкальные инструменты: тумыр (барабан),
шувыр (волынка), различные трубы, карш или кусле (гусли).
Глубокие исторические корни и богатые традиции и эстетическую ценность име-
ют деревянная резьба и вышивка. Узоры вышивки сочетались с нашитыми раковина-
ми каури с берегов Индийского океана10.
У древних марийцев высокого уровня развития получили ремесла: кузнечное,
ювелирное, гончарное. В археологических памятниках найдены богатые наборы ук-
рашений из меди, бронзы и различных сплавов местного производства, а также пред-
меты, произведенные в отдаленных южных и восточных регионах, что свидетельст-
вует о развитых торгово-обменных связях11.
Исторические взаимосвязи древних марийцев в период их этногенеза были глав-
ным образом ориентированы на соседние родственные финно-угорские племена.
Но древние марийцы, оказавшись еще на заре своей истории в зоне политических
интересов славянского и тюркского миров, рано потеряли свою самостоятельность
и стали развиваться в системе раннефеодальной государственности других народов.
При этом большая часть территории их проживания была подвергнута влиянию
и воздействию тюркского Востока.
Вместе с волго-камскими булгарами и другими приволжскими и приуральскими
племенами древние марийцы были покорены татаро-монгольскими завоевателями.
Во время стремительного завоевания Батыем Волжско-Камской Булгарии и затем
русских земель лесные районы финно-угров остались в стороне от продвижения мон-
гольской конницы, но затем они тоже подверглись нашествию и разорению. Венгер-
ский монах-путешественник Юлиан сообщал: «...они (татаро-монголы) напали на Ве-
дин, Меровию, Пойдовию и царство морданов»12. Эти земли непосредственно вошли
в состав Золотой Орды, составляя там крайнюю северную периферию. Северные гра-
ницы Золотой Орды не фиксировались точно, и поэтому можно полагать, что марий-
цы имели возможность пользоваться некоторой полусвободой, своеобразной «авто-
номией». Золотоордынское «иго» ограничивалось в основном сбором дани руками
местной феодализирующейся родо-племенной верхушки. Это было обусловлено
не только удаленностью марийских земель от центральных районов Золотой Орды,
но, прежде всего, географическими условиями лесной зоны, не пригодной не только
для постоянного проживания кочевников, но даже для размещения каких-либо более
или менее постоянных крупных воинских контингентов. Для удобства сбора дани
и выполнения других повинностей край был разделен на даруги и беляки, а населе-
ние стало делиться на десятки и сотни. Так появились новые социальные категории –
тарханы, десятники, сотники.
Представители местной феодализирующейся знати, кроме сбора дани (ясака),
обязаны были участвовать в военных походах золотоордынских правителей. Италь-
янский путешественник Плано Карпини, посетивший Золотую Орду, писал: «...Татары
требуют от них (т.е. от покоренных народов.– К.С.), чтобы они шли с ними в войске
против всякого человека, когда им угодно, и чтобы они давали им дес ятую часть
от всего, как от людей, так и от имущества»13. Так, например, в войске Мамая во вре-
мя Куликовской битвы упоминаются и «черемисы»14. Из летописи Ветлужского края
известно также, что в 1394 году «узбеки» (имеются в виду посланцы хана Узбека)
на Ветлуге собирали пригодных к военной службе черемис в ханское войско15.
Параллельно этому тоже в течение длительного исторического периода происхо-
дило вовлечение западных групп марийцев в зону русского влияния и владычества.
Еще во времена Киевской Руси начался этот процесс. В «Слове о погибели Русской
земли» сообщалось: «Буртаси, черемиси, вяда и мордва бортничаху на князя велико-
го Володимера...» (т.е. поставляли дань медом). Великий Новгород осуществлял свой
натиск на северо-восток, при этом в зону его господства попали и марийские земли
в верховьях Ветлуги и в бассейне Вятки.
Продвижение русских на восток и северо-восток продолжалось и в период фео-
дальной раздробленности Руси, и в период господства Золотой Орды. Костромское,
Галичское, Нижегородское княжества включали в свой состав и земли, населенные
марийцами. Особенно интенсивным было внедрение русского населения в междуре-
чье Унжи и Ветлуги и в Поветлужье, населенное до этого, судя по археологическим
материалам, марийскими племенами.
Нижегородский князь Константин «повеле русским селиться по Оке и по Волге
и Кудьме». В нонце ХIV века к западу от Ветлуги, в «местности, населенной череми-
сами», упоминается русское село Разнежье. Тогда же в низовьях Суры был поставлен
город Курмыш (этимология этого названия от марийского слова «курныж» (ворон)
не вызывает сомнения). В связи с чем князь нижегородский Борис земли в нижнем
течении Суры до ее впадения в Волгу со всеми лугами, озерами, бобровыми гонами
подарил Благовещенскому монастырю. В отместку за это золотоордынский хан Арап-
ша, считавший эти земли своими, вместе с вассальными мордовскими князьками
«огнем пожгле» Засурье (в изложении русского летописца это – территории, нахо-
дившиеся от Руси за Сурой, т. е. горномарийская сторона).
Известны летописные свидетельства о распространении власти Галичского кня-
жества на ветлужских марийцев и присоединении Ветлужского черемисского княже-
ства во главе с «кугузом» (кугуза – старший мужчина в роду, отсюда образовалось
и слово кугижа, т.е. государь, царь) и что галичские князья в свое войско привлекали
«чудь и луговую черемису». История этого «черемисского княжества» интересна
в связи с тем, что она возникла на территории, равно удаленной как от русских кня-
жеств, так и татарских владений, на землях, где власть тех и других была номиналь-
ной и лишь эпизодической, куда по-настоящему «не доходили руки» как тех, так
и этих завоевателей. Это показывает, что внутренние этно-социальные силы марий-
ского народа созрели для создания собственной национальной государственности
с четкой этнической идентификацией, но он не мог реализовать эту возможность из-
за внешних условий. Марийские «кугузы» Ходжа-Яралтем, Кай, Бай-Борода в тече-
ние длительного времени лавировали между русскими и татарами16. «Ветлужский
черемисский князь» Кельдебек в начале ХV века в союзе с казанцами и вятскими
правителями боролся против проводников московской политики на Северной Двине,
в Великом Устюге, успешно соперничая с Галичем и Костромой. Но к середине ХV
века княжество было ослаблено засухой, моровой язвой, эпидемией чумы, внутренними распрями, предательством части родо-племенной верхушки, принявшей хри-
стианство.
Со стороны Вятской земли шло продвижение русского населения вниз по реке
Вятке. Как и везде в таком случае, сочетались мирные крестьянские переселения
в районы с редким местным населением и военно-грабительские походы вооружен-
ных отрядов. Ими были захвачены марийские укрепленные пункты Кокшаров (пред-
положительно на месте нынешнего города Котельнича) и Кукарка (современный го-
род Советск Кировской области). Не ограничиваясь вятским побережьем, ушкуйники
совершали и более отдаленные походы. В 1374 году, например, они, «идучи, много
сел по Ветлуге пограбиша»17. В марийских преданиях сохранились сведения о на-
родных предводителях, возглавлявших сопротивление завоевателям.
Как и на Волге и Суре, на Вятке коренное марийское и удмуртское население ста-
новилось объектом военно-политического соперничества Руси и Золотой Орды. Со-
хранились многочисленные известия о взаимных опустошительных военных походах
русских и татар, от которых, в первую очередь, терпело большой урон местное ко-
ренное население.
В процессе объединения русских княжеств вокруг Москвы в состав формировав-
шегося Русского государства вошли и некоторые марийские земли. Конкретно в дан-
ном случае речь идет о тех территориях, которые до этого уже входили в Галичское,
Костромское, Нижегородское княжества, в Вятскую землю.
Большая часть марийской территории, входившая в состав Золотой Орды, при ее
распаде в середине XV века оказалась в подчинении Казанского ханства. При этом
западная граница этого государства фиксировалась по Суре и Ветлуге, а на севере,
как и во времена Золотой Орды, она была неопределенной, но во всяком случае она
проходила гораздо севернее нынешних пределов Марийской республики, вероятнее
всего в районе города Котельнича.
Показательно, что Казанский летописец отмечает, что «худые болгары и череми-
са» радостно восприняли образование сильной территориальной власти, способной
защитить их в условиях беспрерывных военных опустошений со стороны русских
ушкуйников и различных бесконтрольных татарских отрядов18. В административно-
фискальном, военном и религиозном отношениях Казанское ханство для марийцев
было прямой преемницей Золотой Орды. Если в зоне русского проникновения уже
тогда христианизация (в первую очередь феодализировавшейся родо-племенной вер-
хушки) занимала важное место в политике, то в Казанском ханстве, как и в Золотой
Орде, была полная веротерпимость.
На длительный период установились отношения военного соперничества и про-
тивостояния за господство в Восточной Европе между двумя крупными феодаль-
ными государствами: Великим княжеством Московским и Казанским ханством.
За 100 лет (с середины XV до середины XVI вв.) казанцы совершили более 30 похо-
дов на русские земли, столько же – русские войска на казанские земли19. Эти разори-
тельные походы проходили по марийским и чувашским землям, производя большие
опустошения. При неудачном исходе вылазки на русские земли и города вооружен-
ные отряды казанских ханов на обратном пути грабили марийские и чувашские де-
ревни, чтобы не возвращаться домой с пустыми руками. Со своей стороны русские
войска все территории восточнее Суры и Ветлуги считали неприятельскими и обхо-
дились с ними соответствующим образом. К тому же в ханских отрядах участвовали
и марийские воины, обязанные нести военную службу. Поэтому московские войска,
совершая походы на «Казанскую землю», не делали никаких различий в том, кого
грабили и разоряли: татар или чувашей и черемис.
центра и социальной силы, вокруг кото-
рых могли бы объединиться. Класс феодалов у них не сформировался, только шел
процесс феодализации родо-племенной верхушки. И среди нее не было единства по
отношению к Казанскому ханству. Часть ее представителей, в первую очередь среди
горных мари, на берегах Волги, на территориях, близких к русским землям, ориенти-
ровалась на Москву, другая же часть, особенно в тех районах, которые находились
близко от Казани, активно поддерживала ханскую власть. Тогда не могло быть и ре-
чи о создании национального феодального государства в Марийском крае, который
находился на стыке двух крупных, сильных феодальных государств Восточной Евро-
пы. Следовательно, вопрос стоял только так: или оставаться в составе Казанского
ханства, или войти в состав Российского государства.
Земли горных марийцев находились ближе к русским, чем луговых. Поэтому рус-
ское продвижение на восток раньше коснулось их. Еще в 1523 году в устье реки Су-
ры на месте горномарийского поселения Цепель был воздвигнут город Васильсурск
для усиления натиска на Казанское ханство. В связи с этим уже тогда близлежащие
марийцы стали подданными московского царя20.
В декабре 1546 года представители «горной черемисы» во главе с сотником Туга-
ем прибыли в Москву просить Ивана IV принять их под свое подданство и обещали
помогать русским войскам завоевать Казань21. И действительно, в следующих мос-
ковских походах против татар принимали участие и горно-марийские отряды. Об об-
ращении горных мари в Москву с просьбой принять их в состав Российского государ-
ства рассказывается и в народных преданиях. В них говорится, что горные марийцы,
стремясь освободиться от власти Казани, выбрали из своей среды наиболее уважае-
мых предводителей (мужанов) – Акпарса, Аказа, Ковяжа, Яныгита, послали их в Мо-
скву. И они просили Ивана IV принять марийский народ под свою руку. В предании
рассказывается, что царь держал марийских послов около себя с большим почетом,
одарил их ценными подарками и по их просьбе послал на Казань большое войско
и что в этом походе участвовали и горномарийские отряды22.
Но в последующие три года походы московских войск были безуспешными, и царь
Иван решил построить военную базу для натиска на Казань поближе к ней, в устье
реки Свияги. Летом 1551 года это строительство началось. Уже на третий день после
прибытия русских отрядов к устью Свияги к воеводам явились представители «гор-
ной черемисы», чувашей, мордвы, просили оформить окончательно их подданство
и всячески помогали строить город, снабжали его продовольствием23. В течение лета
многочисленные делегации от жителей Горной стороны ездили в Москву, где их за-
даривали подарками, подкупая перед решающим наступлением. А самое главное, что
получили горные марийцы и чуваши за свою покорность русскому царю – их на три
года освободили от ясака24. И когда следующим летом начался завершающий поход
огромного русского войска, оно проходило по покорной земле, жители которой заготовили для московских воинов много «хлеба и скота», расчищали дороги, «на всех
реках мосты мостили»25.
Земли луговых марийцев («Луговая сторона» по русским летописям) оказались
в иных условиях по сравнению с горным правобережьем. Они были расположены
в непосредственной близости от центра ханства, связи их с Казанью были развиты
сильнее. В 1551 году новая граница между Русским государством и Казанским хан-
ством стала проходить по середине реки Волги, т.е. земли луговых мари остались под
властью казанского хана.
Летом 1552 года Иван IV двинул на Казань огромное войско, в походе участвовали
и отряды горных марийцев. В то же время луговые мари оказывали помощь защит-
никам Казани. Особенно это проявилось в том, что они стали нападать в тыл русским
войскам, осаждавшим город. Иван IV направил часть своих войск, в составе которых
были и «горные люди», на север от Казани «на многие места и велел воевати». Пред-
принятая военная операция сопровождалась жестокой расправой не только над воо-
руженными отрядами, но и над мирным населением, охватив территорию до 150
верст на север. Летописец писал: «И пошли воюючи и села жгучи... И быша убиения
человеческая велика, и кровми полияся варварская земля; блата и дебри, езера и реки
намостишася черемискими костьми». Во время похода было захвачено у мирных жи-
телей и пригнано в русский военный лагерь «бесчисленное множество скота». Взятые
в плен 12 «арских князей», 7 «черемисских воевод», 300 сотников и 5 тысяч простых
воинов были казнены перед казанскими стенами для устрашения защитников города.
2 октября 1552 года после кровопролитных боев Казань была захвачена русскими
войсками, Казанское ханство перестало существовать. Сразу же после победы Иван
IV послал по улусам обращение к местным предводителям прибыть для принесения
присяги. Летописи сообщают, что в последующие дни и недели из многих мест яви-
лись, чтобы присягнуть русскому царю, в том числе сообщалось о прибытии «с Лу-
говой стороны черемисы». В некоторых местах присягнувшее население тогда же
уплатило и ясак новым хозяевам26.
Разгром Казанского ханства и приведение к присяге представителей Луговой сто-
роны отнюдь не означали установления мира на этой земле. Уже в декабре 1552 года
здесь вспыхнуло восстание местного ясачного населения. Марийцы части Луговой
стороны, не уплатив ясак, перебили его сборщиков, соединились с жителями Арской
стороны и вместе с ними направились к Казани. Высланные навстречу им отряды
казаков и стрельцов были разбиты.
Так началось восстание, с марта следующего года переросшее в мощное нацио-
нально-освободительное движение. Оно растянулось на 30 с лишним лет (с пер е-
рывами) и прошло три этапа, получивших общее название – «черемисские войны».
Документальные свидетельства того времени ярко рисуют и общенародный размах
национально-освободительного движения, и его переплетение с борьбой против жес-
токих, безудержных ясачных поборов, и жестокость карателей.
В 80-х годах XVI века были предприняты решительные шаги по усмирению мя-
тежного края и упрочению в нем позиций Москвы посредством постройки новых
военно-опорных пунктов. В это время были основаны «в Черемисе» города-крепости
Козьмодемьянск, Царевококшайск, Царевосанчурск, Яранск, Уржум, Малмыж. Горо-
да с самого начала были исключительно русскими. Марийцам не разрешалось в них
селиться. Более того – они должны были освобождать территорию вокруг городов
в радиусе до пяти верст.
Эти события означали окончательное покорение Марийского края, установление
и упрочение здесь административной власти Московского государства. Царизм с самого начала проводил по отношению к марийцам политику национально-колони-
ального гнета. Более того, само присоединение края сопровождалось неслыханн ы-
ми жестокостями и бесчинствами по отношению к местному (как к мятежному, так
и к мирному) населению, которые были аналогичны синхронным «подвигам» испан-
цев в Америке. Это вызывало естественное возмущение, сопротивление завоевате-
лям. «Черемисские войны» второй половины XVI века были национально-освобо-
дительным движением. Карательные экспедиции, подавляя его, руководствовались
господствовавшими тогда моральными и юридическими нормами («прав тот, кто
сильнее», «правда всегда на стороне победителя»), «воюючи и жгучи» все на своем
пути. В ходе этих событий, в результате жестокого подавления сопротивления, чис-
ленность марийцев, особенно в центральной части Луговой стороны, значительно
(во всяком случае – не менее чем наполовину) сократилась. Это осталось незажи-
вающей кровоточащей раной в исторической памяти народа, в его 
            [name_en] => ETHNO-POLITICAL DEVELOPMENT OF THE MARI BETWEEN THE TURKS AND SLAVS
            [annotation_en] => Ethnic history of this or that people is caused by the influence of many factors. Among them, the ethno-cultural and ethno-political environment is of great importance. The Mari (Cheremis) belong to the indigenous population of the forest zone of the East European Plain. They live mainly on the banks of the Volga river in its middle course, capturing a small area on the right bank near the mouth of the Sura river, and mainly on the left - bank tributaries of the Volga- the Vetluga, the Great Kokshaga and the Little Kokshaga rivers, the Ilet river, as well as in the middle and lower course of the Vyatka river. The number of people, according to the materials of the first All-Russian Census (1897), was 375.2 thousand, according to the last All-Union Census (1989) - 670.8 thousand people (including 644 thousand in the RSFSR), according to the All-Russia Census of the 2002 - 604 thousand in the RF. The common remote ancestors of the Mari and other Finno-Ugrians, as scientists suggest, came to the East European Plain from the east and the south. But the Mari people, with its inherent ethnic characteristics and traits, formed mainly on the territory they  now occupy. Therefore, it is legitimate to consider that the Mari are indigenous, autochthonous inhabitants of the Middle Volga region. But their formation on this territory was preceded by many thousands of years of history of primitive people
            [text_en] => Ethnic history of this or that people is caused by the influence of many factors. Among them, the ethno-cultural and ethno-political environment is of great importance. The Mari (Cheremis) belong to the indigenous population of the forest zone of the East European Plain. They live mainly on the banks of the Volga river in its middle course, capturing a small area on the right bank near the mouth of the Sura river, and mainly on the left - bank tributaries of the Volga- the Vetluga, the Great Kokshaga and the Little Kokshaga rivers, the Ilet river, as well as in the middle and lower course of the Vyatka river. The number of people, according to the materials of the first All-Russian Census (1897), was 375.2 thousand, according to the last All-Union Census (1989) - 670.8 thousand people (including 644 thousand in the RSFSR), according to the All-Russia Census of the 2002 - 604 thousand in the RF. The common remote ancestors of the Mari and other Finno-Ugrians, as scientists suggest, came to the East European Plain from the east and the south. But the Mari people, with its inherent ethnic characteristics and traits, formed mainly on the territory they  now occupy. Therefore, it is legitimate to consider that the Mari are indigenous, autochthonous inhabitants of the Middle Volga region. But their formation on this territory was preceded by many thousands of years of history of primitive people
            [udk] => 
            [order] => 16
            [filepdf_ru] => 40_ru.pdf
            [filepdf_en] => 40_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Ксенофонт Никанорович  САНУКОВ
                            [author_en] => Ksenofont N. Senukov 
                        )

                )

        )

    [16] => Array
        (
            [id_section] => 6
            [id] => 41
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => CHURCH AND SCHOOL: MISSIONARY ACTIVITIES AND ASSIMILATION POLICY IN THE MIDDLE VOLGA REGION IN THE SECOND HALF OF THE 19TH CENTURY
            [annotation_ru] => The 19th century Russian empire represented a complex entity comprised of groups of
people different by ethnos, language and religion. Among the crucial questions on the empire‟
s agenda and in public discourse was the question of Russianness, the assimilation of
ethnic non-Russians or at least there acculturation and making them loyal to the empire.
One of the most wide-spread ideas was that to become a Russian one had to convert to
Orthodoxy first. Being an Orthodox was taken for granted when speaking about ethnic Russians,
whereas in regards to huge non-Russian population in the multiethnic peripheries,
conversion to Orthodoxy meant assimilation with Russians in terms of religion and, later,
language and culture.
The Middle Volga region, which is in the focus of my research, is viewed as a multiethnic
and religiously heterogeneous entity. The population of the region was comprised of
various ethnic groups-Tatars, Chuvash (Turkic language group), Mari, Udmurt, Mordvins
(Finno-Ugric language group), coming from either Islamic or animistic background.
            [text_ru] => The 19th century Russian empire represented a complex entity comprised of groups of
people different by ethnos, language and religion. Among the crucial questions on the empire‟
s agenda and in public discourse was the question of Russianness, the assimilation of
ethnic non-Russians or at least there acculturation and making them loyal to the empire.
One of the most wide-spread ideas was that to become a Russian one had to convert to
Orthodoxy first. Being an Orthodox was taken for granted when speaking about ethnic Russians,
whereas in regards to huge non-Russian population in the multiethnic peripheries,
conversion to Orthodoxy meant assimilation with Russians in terms of religion and, later,
language and culture.
The Middle Volga region, which is in the focus of my research, is viewed as a multiethnic
and religiously heterogeneous entity. The population of the region was comprised of
various ethnic groups-Tatars, Chuvash (Turkic language group), Mari, Udmurt, Mordvins
(Finno-Ugric language group), coming from either Islamic or animistic background.
The issue of Russification is also a tricky one, because it is connected with even the
trickier notions of assimilation, acculturation, rapprochement and in the 19th century rhetoric
the authors often used them interchangeably. However, many actors did speak about the
assimilation before 1905, the question is, to what extent. In views of many, non-Russians
would always remain inferior to the Great Russian nation and should be grateful to them for
the spread of the Russian language and Orthodox religion which they would undoubtedly
accept. The evaluation of the phenomenon is complicated because of the subsequent
process of korenizatsiya, launched in 1920–1930, which was the institutionalization and
territorial definition of ethnicity.
The assimilation or acculturation policy was to be conducted on several levels: through
Church, school, marriages and the empire was trying to regulate all the three layers. In spite
of the fact that the clergy was actively involved in missionary and teaching activities, the
church found itself under pressure from both the Ministry of Education and zemtsvo organizations,
who stood against the missionary and educational activities of the Brotherhoods,
as a result of which it was very difficult to open a new parish or missionary school1. During
the Great Reforms of 1860–70s, according to the order of January 18, 1862 the responsibility
for public primary education was assigned to the Ministry of Education2.
Since the Minister of Education Tolstoy conducted the policy of secular education, the
parish schools, with strong religious component, lost their significance. As a result, the seminaries
became less popular than the zemstvo schools and many of them closed down. The
other factor that contributed to the difficulties in parish schools was the hard financial situation
of the teachers from the clergy. When in the years 1866-1880 Tolstoy simultaneously
served as the minister of education and over-procurator of the Holy Synod, religious education
experienced a sharp decline, as Tolstoy‟s plans lay in the direction of a totally secular school system. The government, however, was not going to abandon the idea of religious
education altogether3.
Consequently, when in 1880 Pobedonostsev became the head of the Holy Synod, he
turned his attention to the promotion of religious and moral upbringing of the peasants, improvement
of the financial situation of village clergy, raising the level of their pedagogical
and general education and also increasing the network of parish schools4.
In his report for 1884, Pobedonostsev spoke about the statute on parish schools signed
on June 13, 1884 by Alexander II. He argued that the popular elementary education must be
linked to the Russian Orthodox Church. He laid a special emphasis on the fact that the popular
school “should be based on firm principles of the Orthodox faith, whose guardian and
interpreter can only be the Orthodox clergy” and “should correspond to the religious feelings
and desires of the narod itself.”5
An important role had to be given to the clergy, who had to “encourage a conscious religious
feeling.”6 Pobedonostsev wanted to turn the Russian Orthodox Church into the
leading force in the matter of improvement of religious education of the people. Thus the
parish school, as its representative, was viewed as a center of spreading the Orthodox faith.
On the 20th of May, 1883 the Minister Education introduced a decree on “Providing assistance
to Orthodox clergy in opening and support of parish schools”7. The main role in the
organization of educational process now belonged to the clergy. Church authorities became
independent of the Ministry of Education in matters of organization of teaching process in
parish schools.
Beginning with the year 1891, the Russian Orthodox Church got another means of religious
influence on the masses of people. On the 4th of May Alexander III signed the “Rules
on the schools of literacy” suggested by the Holy Synod. Such schools were organized
throughout the country under the control of church authorities and the priests kept all the
responsibility for the organization of the teaching process. Although theoretical basis and
the teaching supplies were quite poor, they made a certain contribution to the development
of religious upbringing of the population as the schools were mostly attended by grownups.
An important part was given to the missionary work. In May 1865 the Synod established
the Russian Orthodox missionary society, first and foremost for the spread of Christianity
and Orthodox culture among Russian pagans, popularization of missionary ideas in
the society, and conversion of Muslims to Orthodoxy8.
In the second half of the 19th century the teaching concepts of the missionary activities
became subject to reformation. Having analyzed the strong sides and drawbacks of the foreign
religious education, Pobedonostsev came to conclusion that the main condition for the missionary
success was the existence of a Christian teacher, who believes in the ideals of the
church, is patient and modest9. Among the most important tasks of religious education he saw:
1. Exercise in obedience and submission to God‟s will.
2. Uncovering peculiar traits in the Russian character.
3. Getting to appreciate the spirit of the people, which is expressed in the life, art, hi story
10.
It is clear enough that the above-mentioned points underline the a priori superiority of
the Russians over the other imperial subjects that had to undergo a certain cultural rapprochement
towards the “core nation,” that was seen as an agent of civilizing mission. By
teaching the submission to the God‟s will one could ensure the loyalty of the population to
the tsar. Taking into consideration the tense pre-revolutionary situation in the country one
sees that such a program was quite timely.
The main trends of religious education, suggested by Pobedonostsev, were aimed at the
unification of people‟s masses and the state, the essence of which was in the establishment of the power of the state on nothing but the unification of spiritual self-consciousness between
the people and the state, on the peoples‟ faith, which was to become the responsibility
of the Russian Orthodox Church, that to was to dominate over school. In this connection
Pobedonostsev said that “school, since it is for the people, must reflect in itself the soul and
faith of the people, only then will the people love it… school must be closely tied to the
church. It must be penetrated by the church in the best, spiritual sense of the word”11.
The major contribution into the organization of religious education was made by a professor
of Kazan Ecclesiastic academy Il‟minskii together with the future editor-in-chief of
“Vyatskie Gubernskie Novosti” Zolotnitskii. Il‟minskii thought that in the regions of the
empire with a high percent of inorodtsy population, the education must be missionary in its
nature, as in case of growing of Pan-Islamism the government will face the problem of
apostasies of “baptized inorodsy” either into Islam or into paganism. He gave warnings of
two possible threats-Islamic proselytism on the one hand, that had made its target not only
Tatars but also Bashkir, Cheremis, Chuvash, Votyak peoples; on the other hand- the growth
of different religious sects, which could also influence the religious worldview of the non-
Russians. Taking into consideration the ethnic and linguistic peculiarities of the people of
the Middle Volga region, the remoteness from the state centre, non-stable situation in the
region, it is possible to conclude that the education had to:
1. Aim at missionary activities.
2. Fight against apostasy of baptized non-Russians into Mohammedanism.
3. Take into consideration large masses of the pagan population of the region, for they
constituted the weakest group, most likely to fall under Muslim assimilation project.
4. Resist the decrease of morality, spirituality, refusal to live according to God‟s laws
among the people of the region, as it was threatening the state interests of Russia.
In 1864 Il‟minskii turned to Shestakov for the permission to open a private school for
the Kriashen children with the appointment of Timofeev (priest of the church at the Kazan
Kriashen school) as its director12. The school was successfully opened, with the teaching of
Catechism in Tatar on the basis of Russian alphabet, God‟s Law, prayers, history of the
church with the later introduction of basic Arithmetic, Reading first in Tatar, then in Russian,
Geography, Drawing. Special attention was paid to the Church songs both in Tatar
and Church Slavonic. The school was inspected by Il‟minskii and a scholar on missionary
polemics and a teacher of the Kazan Ecclesiastic Academy E.A. Malov13. Started for the
Kriashen, the satellite schools for other indigenous peoples were soon launched throughout
the region.
The main aim of the system was to resist the spread and dominance of Islam on the territory
of the Russian empire14. The system was ratified by the rules “about the measures to
the education of the Russian inorodsy”, issued on the 26th of March 1870. The rules presupposed
the appearance of schools for the Orthodox inorodsy and for Muslim Tatars. The
Orthodox indigenous population was subdivided into a) poorly-Russified, for whom the
teaching had to be conducted in indigenous languages with the usage of books published in
these languages; b) living together with the Russian population, who were to have common
schools with the instruction in Russian with possible native departments financed by the
inorodsy; c) quite Russified, with Russian primary schools. The Muslim Tatars were to be
taught by the same rules as non-or poorly-Russified inorodsy with the possibility to invite a
mullah for teaching the law of their faith15.
Although Geraci claims that “Il‟minskii was adamantly opposed to both pedagogical
theory and school standardization, and even denied that he created a standardized system”
(the statement being doubtful, since Il‟minskii taught Pedagogy in Kazan Teachers‟ Seminary)
16, it is possible to sum up the suggested principles of Orthodox education as follows:
1. The core of the Orthodox education must lie in the missionary education.
2. All the educational policy must be of gradual character, as any extremes will have
negative outcomes.
3. It is necessary to train not only teachers for parish and missionary schools but also
priests who would work in the district with unfavorable moral situation.
Backing up his approach he claims that throughout the Russian history the Russian population,
gradually moving to the East, was always the carrier of Orthodoxy to other
peoples17. One of the important axes of his theory was religious-missionary upbringing of
the Russian population itself. For Il‟minskii, the only way the empire would survive under
if the Russian people remain faithful to their Orthodox religion. But having visited Russian
peasants in the remote villages he came to a conclusion that the main part of them has quite
vague idea of Christian dogmas and was not so zealous in keeping their faith, as Muslims
or Old Believers.
The other conclusion he made was that the Russian people is eager to adopt not only
various daily practices, but also rituals. Thus, what he observed in the Kazan district was
that the Russian peasant turned to pagans for help in case of somebody‟s illness or bad
harvest so that they would pray to the idols and make sacrifices18. Thus, although it was
presupposed that living close to the Russian population, non-Russians would gradually pick
up the peculiarities of their lifestyle, and become more convinced in their acceptance of
Orthodoxy, what could be observed is the process of reciprocal assimilation, which of
course was more pronounced on the Russian side. The phenomenon was determined by the
syncretic basis of Russian Orthodoxy; although not practicing ritual sacrifices themselves,
the Russian peasants could not serve as role models, since in extreme cases they could turn
to pagans, and not to the church.
Il‟minskii‟s system was going to put an end to such collisions in the religious
worldview of the local population, since the final aim of the system was the Russification
(obrusenie) of the inorodsy, their complete blending (in faith and language) with the Russians
19, who also had to be fortified in their belief.
As the main objects of missionary work were the non-Russians of the region, Il‟minskii
introduced the method in which primary stress was made on usage of the local languages in
the missionary work. Thus, it was a crucial task to train the inorodsy priests and missionaries,
as sermons in native languages allowed them to make greater impact on the local population20.
The ideology of the system manifested itself in the famous triade: “inorodsy books, inorodsy
liturgy, inorodsy parish with the priest at its head”21.
Speaking of Muslim educational strategies, Il‟minskii particularly stressed that they had
specific rules of using the Quran and other religious books. So when visiting a church a
missionary teacher should explain the meaning of every icon, the meaning of each religious
symbol. He should explain that together with the icons of the Savior, Virgin Mary and the
saints, to the church comes their Holy blessing22. It is the church that gives the people the
feeling of fear and love towards God; it is there that the study of prayers and the Symbol of
Faith has the greatest psychological effect.
The missionary trends were in the same streamline with the classics of pedagogy-
Ushinskii supported the idea of narodnost’ in education “…we have no right in the education
and upbringing to separate the people from its history, in which the faith was a consolidating
component of the Slavic soul. That is why national and general upbringing may be
only religious”23.
The proposed system, however, had its opponents. The archbishop of Buinsk district
in Simbirsk province Baratunskii criticized Il‟minskii‟s views on the education of non-
Russians.
Baratunskii claimed that it was necessary to educate non-Russians not in the native language
but in Russian. He stressed that the inorodsy languages did not have adequate words
to express basic Christian notions, thus the meaning sometimes got distorted and misinterpreted.
Thus, a sacred text translated into Tatar appeared to be something in between Orthodoxy
and Islam.
Besides, he expressed an idea that the introduction of the indigenous languages into the
church and school practice could lead to the development of national self-consciousness of
the non-Russian peoples which could be quite dangerous in the multiethnic empire24. His
supporters agreed that the non-Russian languages could be used as “auxiliary tools” to ensure
the understanding of what is being taught, and only after the students had learnt Russian.
They claimed that the use of the inorodsy languages “implied that these languages
were more important instructionally than Russian”25. In the debates Baratynskii spoke of
“civil Russification” and stated that “the assimilation of a language assimilates the nationality
as well”26. In his turn, Il‟miskii, putting the accent on the hypothesis that the spread of
Islam might become the main obstacle to Christianization and Russification of all eastern
subjects of the empire, addressed his opponents:
If because we are afraid of a certain people, we refuse to use the non-Russian languages
in the non-Russian schools and the church for the solid and complete, conscious acceptance
of Orthodox faith, all the inorodsy will turn into a single tribe (plemya) in terms of both the
language and the faith-Tatar and Mahomeddan. If, on the contrary, we allow for the use of
non-Russian languages, then we would-at most-support various small peoples not inclined
to the Tatar way of life (tatarstvo), and connected with the Russians by means of faith.
Make your choice27!
After the heated discussions in the educational council of the non-Russian districts the
indigenous language was recognized as the primary tool of teaching the inorodsy language
with the dominating role of Russian as the basic language of the church and school since
the immediate strategy was to reach assimilation of the non-Russians by means of Orthodoxy
and later familiarization with the Russian language. The idea of using the Russian
language as the means of Russification found itself in the creation of Russian-Tatar schools
aimed at Muslim Tatars; Russian language classes became obligatory in mektebs and madrasahs,
so that any child getting Islamic education was also taught the Russian language.
The unfortunate truth about the system is that it served only as a way of ratification of
imperial policy of Russification of non-Russian peoples, leaving behind the aim of reaching
more or less universal literacy of the peasants in secular terms. Having chosen the religious
education in indigenous languages, providing schools with necessary biblical literature and
bringing up the generations of talented missionaries and teachers, the system became the
embodiment of the imperial ideology in relation to the population of its eastern provinces.
Примечания
1 RGIA, f.733, op. 170, d. 210, ll. 215–216.
2 Thomas C. Sorenson. «Pobedonostsev Parish Schools: A Bastion Against Secularism», in Religious and Secular
Forces in Late Tsarist Russia: essays in honourof Donald W. Treadgold, ed. Charles E. Timberlake (Seattle: University
of Washington Press, 1992), 186.
3 Sorenson. «Pobedonostsev Parish Schools», 189.
4 Ibid., 88.
5 K. Pobedonostsev quoted in Sorenson, «Pobedonostsev Parish Schools», 188.
6 RGIA, f. 1263, op. 1, d. 4229, l. 73–74.
7 RGIA, f. 733, op. 171, d. 632, l.4.
8 S. Runkevich. Russkaya pravoslavnaya tserkov‟, istoriya khristianskoj tserkvi v 19 veke (Russian Orthodox
church, history of Christian church in the 19th century) (Saint Petersburg: n.p., 1908), 138.
9 Pobedonostsev K.P. Novaya shkola (New school) (Moscow: Sinoidal‟naya tipografiya, 1898), 81.
10 Ibid.
11 Pobedonostsev K.P. Uchenie i uchitel‟. Pedagogicheskie zametki (Schooling and teachers. Pedagogical notes)
(Moscow: n.p., 1900), 29.
12 Ibid.
13 Ibid., 14.
14 Znamenskii, Na pamyat‟ o N.I. Il‟minskom: k 25-letiju Bratstva sv. Guriya (To the memory of N.I. Il‟minskii:
For the 25th anniversary of St. Gurii brotherhood) (Kazan: Tipografiya N.A. Il‟yashenko, 1892), 331.
15 Efirov, Nerusskie shkolu Povolzh‟ya, Priural‟ya i Sibiri. Istoricheskie ocherki (Non-Russian schools of Povolzh‟
e, Priural‟e and Siberia. Historical studies) (Moscow: n.p., 1948), 12–13.
16 Robert P. Geraci, Window on the East: National and Imperial Identities in Late Tsarist Russia (Ithaca and London:
Cornell University Press, 2001), 131.
17 Znamenskii, Na pamyat‟, 300–320.
18 Znamenskii, Na pamyat‟, 28.
19 Ibid., 26.
20 Ibid.
21 N.I. Il‟minskii quoted in Tajmasov, Pravoslavnaya tserkov‟ i khristianskoe prosveschenie narodov Srednego
Povolzh‟ya vo vtoroj polovine 19-nachale 20 veka (Orthodox Church and Christian enlightenment of the Middle
Volga peoples in the second half of the 19th-beginning of the 20th century) (Cheboksary: Chuvashskij universitet,
2004), 225.
22 Ocherk prosvetitel‟skoj deyatel‟nosti N.I. Il‟minskogo (Studies of teaching activities of N.I. Il‟minskii) (Saint
Petersburg: Izdatel‟stvo uchilischnogo soveta pri Svyatejshem Sinode, 1904).
23 K.D. Ushinskii quoted in L.A. Efimov, Shkolu Chuvashskogo kraya v 19–20 vekah (Schools of Chuvash krai in
the 19th-20th centuries) (Moscow: MGOPU, 2003), 42.
24 A. Baratunskij. «Zapiska o vvedenii russkogo yazuka i russkoj gramotnosti v tatarskih uchilischah,» (A note on the
introduction of the Russian language and Russian literacy in Tatar vocational schools) in Sbornik dokumentov
i statej po voprosu obrazovaniya inorodsev (Simbirsk: n.p, 1884), 619.
25 Geraci. Window on the East, 123.
26 Ibid., 138.
27 Quoted from Taimasov, Pravoslavnaya tserkov‟, 228.
            [name_en] => CHURCH AND SCHOOL: MISSIONARY ACTIVITIES AND ASSIMILATION POLICY IN THE MIDDLE VOLGA REGION IN THE SECOND HALF OF THE 19TH CENTURY
            [annotation_en] => The 19th century Russian empire represented a complex entity comprised of groups of
people different by ethnos, language and religion. Among the crucial questions on the empire‟
s agenda and in public discourse was the question of Russianness, the assimilation of
ethnic non-Russians or at least there acculturation and making them loyal to the empire.
One of the most wide-spread ideas was that to become a Russian one had to convert to
Orthodoxy first. Being an Orthodox was taken for granted when speaking about ethnic Russians,
whereas in regards to huge non-Russian population in the multiethnic peripheries,
conversion to Orthodoxy meant assimilation with Russians in terms of religion and, later,
language and culture.
The Middle Volga region, which is in the focus of my research, is viewed as a multiethnic
and religiously heterogeneous entity. The population of the region was comprised of
various ethnic groups-Tatars, Chuvash (Turkic language group), Mari, Udmurt, Mordvins
(Finno-Ugric language group), coming from either Islamic or animistic background.
            [text_en] => The 19th century Russian empire represented a complex entity comprised of groups of
people different by ethnos, language and religion. Among the crucial questions on the empire‟
s agenda and in public discourse was the question of Russianness, the assimilation of
ethnic non-Russians or at least there acculturation and making them loyal to the empire.
One of the most wide-spread ideas was that to become a Russian one had to convert to
Orthodoxy first. Being an Orthodox was taken for granted when speaking about ethnic Russians,
whereas in regards to huge non-Russian population in the multiethnic peripheries,
conversion to Orthodoxy meant assimilation with Russians in terms of religion and, later,
language and culture.
The Middle Volga region, which is in the focus of my research, is viewed as a multiethnic
and religiously heterogeneous entity. The population of the region was comprised of
various ethnic groups-Tatars, Chuvash (Turkic language group), Mari, Udmurt, Mordvins
(Finno-Ugric language group), coming from either Islamic or animistic background.
The issue of Russification is also a tricky one, because it is connected with even the
trickier notions of assimilation, acculturation, rapprochement and in the 19th century rhetoric
the authors often used them interchangeably. However, many actors did speak about the
assimilation before 1905, the question is, to what extent. In views of many, non-Russians
would always remain inferior to the Great Russian nation and should be grateful to them for
the spread of the Russian language and Orthodox religion which they would undoubtedly
accept. The evaluation of the phenomenon is complicated because of the subsequent
process of korenizatsiya, launched in 1920–1930, which was the institutionalization and
territorial definition of ethnicity.
The assimilation or acculturation policy was to be conducted on several levels: through
Church, school, marriages and the empire was trying to regulate all the three layers. In spite
of the fact that the clergy was actively involved in missionary and teaching activities, the
church found itself under pressure from both the Ministry of Education and zemtsvo organizations,
who stood against the missionary and educational activities of the Brotherhoods,
as a result of which it was very difficult to open a new parish or missionary school1. During
the Great Reforms of 1860–70s, according to the order of January 18, 1862 the responsibility
for public primary education was assigned to the Ministry of Education2.
Since the Minister of Education Tolstoy conducted the policy of secular education, the
parish schools, with strong religious component, lost their significance. As a result, the seminaries
became less popular than the zemstvo schools and many of them closed down. The
other factor that contributed to the difficulties in parish schools was the hard financial situation
of the teachers from the clergy. When in the years 1866-1880 Tolstoy simultaneously
served as the minister of education and over-procurator of the Holy Synod, religious education
experienced a sharp decline, as Tolstoy‟s plans lay in the direction of a totally secular school system. The government, however, was not going to abandon the idea of religious
education altogether3.
Consequently, when in 1880 Pobedonostsev became the head of the Holy Synod, he
turned his attention to the promotion of religious and moral upbringing of the peasants, improvement
of the financial situation of village clergy, raising the level of their pedagogical
and general education and also increasing the network of parish schools4.
In his report for 1884, Pobedonostsev spoke about the statute on parish schools signed
on June 13, 1884 by Alexander II. He argued that the popular elementary education must be
linked to the Russian Orthodox Church. He laid a special emphasis on the fact that the popular
school “should be based on firm principles of the Orthodox faith, whose guardian and
interpreter can only be the Orthodox clergy” and “should correspond to the religious feelings
and desires of the narod itself.”5
An important role had to be given to the clergy, who had to “encourage a conscious religious
feeling.”6 Pobedonostsev wanted to turn the Russian Orthodox Church into the
leading force in the matter of improvement of religious education of the people. Thus the
parish school, as its representative, was viewed as a center of spreading the Orthodox faith.
On the 20th of May, 1883 the Minister Education introduced a decree on “Providing assistance
to Orthodox clergy in opening and support of parish schools”7. The main role in the
organization of educational process now belonged to the clergy. Church authorities became
independent of the Ministry of Education in matters of organization of teaching process in
parish schools.
Beginning with the year 1891, the Russian Orthodox Church got another means of religious
influence on the masses of people. On the 4th of May Alexander III signed the “Rules
on the schools of literacy” suggested by the Holy Synod. Such schools were organized
throughout the country under the control of church authorities and the priests kept all the
responsibility for the organization of the teaching process. Although theoretical basis and
the teaching supplies were quite poor, they made a certain contribution to the development
of religious upbringing of the population as the schools were mostly attended by grownups.
An important part was given to the missionary work. In May 1865 the Synod established
the Russian Orthodox missionary society, first and foremost for the spread of Christianity
and Orthodox culture among Russian pagans, popularization of missionary ideas in
the society, and conversion of Muslims to Orthodoxy8.
In the second half of the 19th century the teaching concepts of the missionary activities
became subject to reformation. Having analyzed the strong sides and drawbacks of the foreign
religious education, Pobedonostsev came to conclusion that the main condition for the missionary
success was the existence of a Christian teacher, who believes in the ideals of the
church, is patient and modest9. Among the most important tasks of religious education he saw:
1. Exercise in obedience and submission to God‟s will.
2. Uncovering peculiar traits in the Russian character.
3. Getting to appreciate the spirit of the people, which is expressed in the life, art, hi story
10.
It is clear enough that the above-mentioned points underline the a priori superiority of
the Russians over the other imperial subjects that had to undergo a certain cultural rapprochement
towards the “core nation,” that was seen as an agent of civilizing mission. By
teaching the submission to the God‟s will one could ensure the loyalty of the population to
the tsar. Taking into consideration the tense pre-revolutionary situation in the country one
sees that such a program was quite timely.
The main trends of religious education, suggested by Pobedonostsev, were aimed at the
unification of people‟s masses and the state, the essence of which was in the establishment of the power of the state on nothing but the unification of spiritual self-consciousness between
the people and the state, on the peoples‟ faith, which was to become the responsibility
of the Russian Orthodox Church, that to was to dominate over school. In this connection
Pobedonostsev said that “school, since it is for the people, must reflect in itself the soul and
faith of the people, only then will the people love it… school must be closely tied to the
church. It must be penetrated by the church in the best, spiritual sense of the word”11.
The major contribution into the organization of religious education was made by a professor
of Kazan Ecclesiastic academy Il‟minskii together with the future editor-in-chief of
“Vyatskie Gubernskie Novosti” Zolotnitskii. Il‟minskii thought that in the regions of the
empire with a high percent of inorodtsy population, the education must be missionary in its
nature, as in case of growing of Pan-Islamism the government will face the problem of
apostasies of “baptized inorodsy” either into Islam or into paganism. He gave warnings of
two possible threats-Islamic proselytism on the one hand, that had made its target not only
Tatars but also Bashkir, Cheremis, Chuvash, Votyak peoples; on the other hand- the growth
of different religious sects, which could also influence the religious worldview of the non-
Russians. Taking into consideration the ethnic and linguistic peculiarities of the people of
the Middle Volga region, the remoteness from the state centre, non-stable situation in the
region, it is possible to conclude that the education had to:
1. Aim at missionary activities.
2. Fight against apostasy of baptized non-Russians into Mohammedanism.
3. Take into consideration large masses of the pagan population of the region, for they
constituted the weakest group, most likely to fall under Muslim assimilation project.
4. Resist the decrease of morality, spirituality, refusal to live according to God‟s laws
among the people of the region, as it was threatening the state interests of Russia.
In 1864 Il‟minskii turned to Shestakov for the permission to open a private school for
the Kriashen children with the appointment of Timofeev (priest of the church at the Kazan
Kriashen school) as its director12. The school was successfully opened, with the teaching of
Catechism in Tatar on the basis of Russian alphabet, God‟s Law, prayers, history of the
church with the later introduction of basic Arithmetic, Reading first in Tatar, then in Russian,
Geography, Drawing. Special attention was paid to the Church songs both in Tatar
and Church Slavonic. The school was inspected by Il‟minskii and a scholar on missionary
polemics and a teacher of the Kazan Ecclesiastic Academy E.A. Malov13. Started for the
Kriashen, the satellite schools for other indigenous peoples were soon launched throughout
the region.
The main aim of the system was to resist the spread and dominance of Islam on the territory
of the Russian empire14. The system was ratified by the rules “about the measures to
the education of the Russian inorodsy”, issued on the 26th of March 1870. The rules presupposed
the appearance of schools for the Orthodox inorodsy and for Muslim Tatars. The
Orthodox indigenous population was subdivided into a) poorly-Russified, for whom the
teaching had to be conducted in indigenous languages with the usage of books published in
these languages; b) living together with the Russian population, who were to have common
schools with the instruction in Russian with possible native departments financed by the
inorodsy; c) quite Russified, with Russian primary schools. The Muslim Tatars were to be
taught by the same rules as non-or poorly-Russified inorodsy with the possibility to invite a
mullah for teaching the law of their faith15.
Although Geraci claims that “Il‟minskii was adamantly opposed to both pedagogical
theory and school standardization, and even denied that he created a standardized system”
(the statement being doubtful, since Il‟minskii taught Pedagogy in Kazan Teachers‟ Seminary)
16, it is possible to sum up the suggested principles of Orthodox education as follows:
1. The core of the Orthodox education must lie in the missionary education.
2. All the educational policy must be of gradual character, as any extremes will have
negative outcomes.
3. It is necessary to train not only teachers for parish and missionary schools but also
priests who would work in the district with unfavorable moral situation.
Backing up his approach he claims that throughout the Russian history the Russian population,
gradually moving to the East, was always the carrier of Orthodoxy to other
peoples17. One of the important axes of his theory was religious-missionary upbringing of
the Russian population itself. For Il‟minskii, the only way the empire would survive under
if the Russian people remain faithful to their Orthodox religion. But having visited Russian
peasants in the remote villages he came to a conclusion that the main part of them has quite
vague idea of Christian dogmas and was not so zealous in keeping their faith, as Muslims
or Old Believers.
The other conclusion he made was that the Russian people is eager to adopt not only
various daily practices, but also rituals. Thus, what he observed in the Kazan district was
that the Russian peasant turned to pagans for help in case of somebody‟s illness or bad
harvest so that they would pray to the idols and make sacrifices18. Thus, although it was
presupposed that living close to the Russian population, non-Russians would gradually pick
up the peculiarities of their lifestyle, and become more convinced in their acceptance of
Orthodoxy, what could be observed is the process of reciprocal assimilation, which of
course was more pronounced on the Russian side. The phenomenon was determined by the
syncretic basis of Russian Orthodoxy; although not practicing ritual sacrifices themselves,
the Russian peasants could not serve as role models, since in extreme cases they could turn
to pagans, and not to the church.
Il‟minskii‟s system was going to put an end to such collisions in the religious
worldview of the local population, since the final aim of the system was the Russification
(obrusenie) of the inorodsy, their complete blending (in faith and language) with the Russians
19, who also had to be fortified in their belief.
As the main objects of missionary work were the non-Russians of the region, Il‟minskii
introduced the method in which primary stress was made on usage of the local languages in
the missionary work. Thus, it was a crucial task to train the inorodsy priests and missionaries,
as sermons in native languages allowed them to make greater impact on the local population20.
The ideology of the system manifested itself in the famous triade: “inorodsy books, inorodsy
liturgy, inorodsy parish with the priest at its head”21.
Speaking of Muslim educational strategies, Il‟minskii particularly stressed that they had
specific rules of using the Quran and other religious books. So when visiting a church a
missionary teacher should explain the meaning of every icon, the meaning of each religious
symbol. He should explain that together with the icons of the Savior, Virgin Mary and the
saints, to the church comes their Holy blessing22. It is the church that gives the people the
feeling of fear and love towards God; it is there that the study of prayers and the Symbol of
Faith has the greatest psychological effect.
The missionary trends were in the same streamline with the classics of pedagogy-
Ushinskii supported the idea of narodnost’ in education “…we have no right in the education
and upbringing to separate the people from its history, in which the faith was a consolidating
component of the Slavic soul. That is why national and general upbringing may be
only religious”23.
The proposed system, however, had its opponents. The archbishop of Buinsk district
in Simbirsk province Baratunskii criticized Il‟minskii‟s views on the education of non-
Russians.
Baratunskii claimed that it was necessary to educate non-Russians not in the native language
but in Russian. He stressed that the inorodsy languages did not have adequate words
to express basic Christian notions, thus the meaning sometimes got distorted and misinterpreted.
Thus, a sacred text translated into Tatar appeared to be something in between Orthodoxy
and Islam.
Besides, he expressed an idea that the introduction of the indigenous languages into the
church and school practice could lead to the development of national self-consciousness of
the non-Russian peoples which could be quite dangerous in the multiethnic empire24. His
supporters agreed that the non-Russian languages could be used as “auxiliary tools” to ensure
the understanding of what is being taught, and only after the students had learnt Russian.
They claimed that the use of the inorodsy languages “implied that these languages
were more important instructionally than Russian”25. In the debates Baratynskii spoke of
“civil Russification” and stated that “the assimilation of a language assimilates the nationality
as well”26. In his turn, Il‟miskii, putting the accent on the hypothesis that the spread of
Islam might become the main obstacle to Christianization and Russification of all eastern
subjects of the empire, addressed his opponents:
If because we are afraid of a certain people, we refuse to use the non-Russian languages
in the non-Russian schools and the church for the solid and complete, conscious acceptance
of Orthodox faith, all the inorodsy will turn into a single tribe (plemya) in terms of both the
language and the faith-Tatar and Mahomeddan. If, on the contrary, we allow for the use of
non-Russian languages, then we would-at most-support various small peoples not inclined
to the Tatar way of life (tatarstvo), and connected with the Russians by means of faith.
Make your choice27!
After the heated discussions in the educational council of the non-Russian districts the
indigenous language was recognized as the primary tool of teaching the inorodsy language
with the dominating role of Russian as the basic language of the church and school since
the immediate strategy was to reach assimilation of the non-Russians by means of Orthodoxy
and later familiarization with the Russian language. The idea of using the Russian
language as the means of Russification found itself in the creation of Russian-Tatar schools
aimed at Muslim Tatars; Russian language classes became obligatory in mektebs and madrasahs,
so that any child getting Islamic education was also taught the Russian language.
The unfortunate truth about the system is that it served only as a way of ratification of
imperial policy of Russification of non-Russian peoples, leaving behind the aim of reaching
more or less universal literacy of the peasants in secular terms. Having chosen the religious
education in indigenous languages, providing schools with necessary biblical literature and
bringing up the generations of talented missionaries and teachers, the system became the
embodiment of the imperial ideology in relation to the population of its eastern provinces.
Примечания
1 RGIA, f.733, op. 170, d. 210, ll. 215–216.
2 Thomas C. Sorenson. «Pobedonostsev Parish Schools: A Bastion Against Secularism», in Religious and Secular
Forces in Late Tsarist Russia: essays in honourof Donald W. Treadgold, ed. Charles E. Timberlake (Seattle: University
of Washington Press, 1992), 186.
3 Sorenson. «Pobedonostsev Parish Schools», 189.
4 Ibid., 88.
5 K. Pobedonostsev quoted in Sorenson, «Pobedonostsev Parish Schools», 188.
6 RGIA, f. 1263, op. 1, d. 4229, l. 73–74.
7 RGIA, f. 733, op. 171, d. 632, l.4.
8 S. Runkevich. Russkaya pravoslavnaya tserkov‟, istoriya khristianskoj tserkvi v 19 veke (Russian Orthodox
church, history of Christian church in the 19th century) (Saint Petersburg: n.p., 1908), 138.
9 Pobedonostsev K.P. Novaya shkola (New school) (Moscow: Sinoidal‟naya tipografiya, 1898), 81.
10 Ibid.
11 Pobedonostsev K.P. Uchenie i uchitel‟. Pedagogicheskie zametki (Schooling and teachers. Pedagogical notes)
(Moscow: n.p., 1900), 29.
12 Ibid.
13 Ibid., 14.
14 Znamenskii, Na pamyat‟ o N.I. Il‟minskom: k 25-letiju Bratstva sv. Guriya (To the memory of N.I. Il‟minskii:
For the 25th anniversary of St. Gurii brotherhood) (Kazan: Tipografiya N.A. Il‟yashenko, 1892), 331.
15 Efirov, Nerusskie shkolu Povolzh‟ya, Priural‟ya i Sibiri. Istoricheskie ocherki (Non-Russian schools of Povolzh‟
e, Priural‟e and Siberia. Historical studies) (Moscow: n.p., 1948), 12–13.
16 Robert P. Geraci, Window on the East: National and Imperial Identities in Late Tsarist Russia (Ithaca and London:
Cornell University Press, 2001), 131.
17 Znamenskii, Na pamyat‟, 300–320.
18 Znamenskii, Na pamyat‟, 28.
19 Ibid., 26.
20 Ibid.
21 N.I. Il‟minskii quoted in Tajmasov, Pravoslavnaya tserkov‟ i khristianskoe prosveschenie narodov Srednego
Povolzh‟ya vo vtoroj polovine 19-nachale 20 veka (Orthodox Church and Christian enlightenment of the Middle
Volga peoples in the second half of the 19th-beginning of the 20th century) (Cheboksary: Chuvashskij universitet,
2004), 225.
22 Ocherk prosvetitel‟skoj deyatel‟nosti N.I. Il‟minskogo (Studies of teaching activities of N.I. Il‟minskii) (Saint
Petersburg: Izdatel‟stvo uchilischnogo soveta pri Svyatejshem Sinode, 1904).
23 K.D. Ushinskii quoted in L.A. Efimov, Shkolu Chuvashskogo kraya v 19–20 vekah (Schools of Chuvash krai in
the 19th-20th centuries) (Moscow: MGOPU, 2003), 42.
24 A. Baratunskij. «Zapiska o vvedenii russkogo yazuka i russkoj gramotnosti v tatarskih uchilischah,» (A note on the
introduction of the Russian language and Russian literacy in Tatar vocational schools) in Sbornik dokumentov
i statej po voprosu obrazovaniya inorodsev (Simbirsk: n.p, 1884), 619.
25 Geraci. Window on the East, 123.
26 Ibid., 138.
27 Quoted from Taimasov, Pravoslavnaya tserkov‟, 228.
            [udk] => 
            [order] => 17
            [filepdf_ru] => 41_ru.pdf
            [filepdf_en] => 41_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
            [section_en] => ARTICLES AND POSTS
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Oksana Borisovna ZEMTSOVA
                            [author_en] => Oksana Borisovna ZEMTSOVA
                        )

                )

        )

    [17] => Array
        (
            [id_section] => 7
            [id] => 42
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => ИРИНА РОМАНОВНА ФИШЕР (ОЧЕРК ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА)
            [annotation_ru] => Долгие 75 лет в Марийском крае «кузницей педагогических кадров» и одним
из ведущих учебных заведений являлся Марийский педагогический институт имени
Н.К. Крупской. Исторический факультет (одно время историко-филологический) в ин-
ституте всегда гордился своими преподавателями и студентами. Среди выпускников
«истфака» – второй Президент Республики Марий Эл, советские партийные деятели,
министры, генералы, заслуженные учителя, ученые, государственные служащие и про-
сто хорошие, честные люди.
Редкими сейчас стали встречи выпускников, все чаще они общаются на виртуаль-
ных просторах Интернета, на одноклассниках.ru, но неизменным на протяжении дол-
гих лет при встрече «истфиловцев» был вопрос: «А как там поживает Ирина Рома-
новна?». Представить исторический факультет Марийского педагогического института
1960–2000-х гг. без этой удивительной женщины невозможно. Она всегда привлекала
внимание «неместным говором», высоким профессионализмом, рафинированной ин-
теллигентностью, остротой ума, ухоженностью и каким-то особым женским шармом.
            [text_ru] => Долгие 75 лет в Марийском крае «кузницей педагогических кадров» и одним
из ведущих учебных заведений являлся Марийский педагогический институт имени
Н.К. Крупской. Исторический факультет (одно время историко-филологический) в ин-
ституте всегда гордился своими преподавателями и студентами. Среди выпускников
«истфака» – второй Президент Республики Марий Эл, советские партийные деятели,
министры, генералы, заслуженные учителя, ученые, государственные служащие и про-
сто хорошие, честные люди.
Редкими сейчас стали встречи выпускников, все чаще они общаются на виртуаль-
ных просторах Интернета, на одноклассниках.ru, но неизменным на протяжении дол-
гих лет при встрече «истфиловцев» был вопрос: «А как там поживает Ирина Рома-
новна?». Представить исторический факультет Марийского педагогического института
1960–2000-х гг. без этой удивительной женщины невозможно. Она всегда привлекала
внимание «неместным говором», высоким профессионализмом, рафинированной ин-
теллигентностью, остротой ума, ухоженностью и каким-то особым женским шармом.
11 декабря 2009 года доктору исторических наук, профессору Ирине Романовне
Фишер исполнилось бы 80 лет. Этот очерк готовился к ее юбилею, который она бы
впервые отмечала уже вне стен родной кафедры истории. Время, возраст, болезни
стали причиной ее ухода из университета. И в этот новый период жизни Ирина Рома-
новна впервые решила рассказать своим ученикам и коллегам о своей жизни, судьбе,
карьере, о том теплом отношении и благодарности, которые она испытывает к тем,
с кем вместе шла по жизни, кто был рядом в радости и горе. Очерк готовился на ос-
нове интервью с Ириной Романовной, а также воспоминаний ее учеников и коллег.
В период подготовки материалов к публикации 19 октября 2009 года в 3 часа ночи
перестало биться сердце этой мужественной и прекрасной женщины, которая до по-
следнего своего вздоха боролась за жизнь, думала о близких, оставалась достойным и
красивым Человеком.
Так, юбилейный очерк стал одновременно и очерком памяти Ирины Романовны
Фишер. Воспоминания коллег и учеников готовились как своего рода подарок к ее
юбилею, поэтому авторы в них обращаются к Ирине Романовне в настоящем време-
ни, поздравляют ее. Эти тексты поддерживали Ирину Романовну в последние дни ее
жизни, она успела их прочитать.
О семье, детстве
Ирина Романовна родилась 11 декабря 1929 года в Саратове, в небогатой еврей-
ской семье. Отец, Рувим Меерович, был родом из местечка Глубокое под Вильно,
откуда он вместе со своей матерью, 8 братьями и сестрами бежали в 1914 году от вой-
ны и погромов в Саратовскую губернию, где они и осели. Во время Великой Отече-
ственной войны он прошел солдатом от Волги до Вислы, вернулся с фронта инвали-
дом. Счастье его возвращения было недолгим. В 1962 году он умер в возрасте 52 лет.
Мама, Лидия Самуиловна Яблонская, была дочерью музыканта, модницей и красави-
цей. Коллеги Ирины Романовны по педагогическому институту хорошо помнят эту милую женщину, которая часто навещала свою дочь в Йошкар-Оле. Здесь она умер-
ла во время одного из визитов в 1974 году и была похоронена на городском кладбище.
Многие, кто приходил в гостеприимный дом Ирины Романовны, знают, как здесь
бережно хранятся предметы быта из родительского дома – вышитая крестом ска-
терть, менажница Кузнецовского фарфора, старинная ваза под Веджвуд, семейные
фотографии.
Культурная жизнь Саратова, где прошли детство и юность Ирины Романовны,
мало напоминала провинциальную глушь. Пятилетнюю Иру мама впервые повела
в Саратовский театр оперы и балета на оперу Пуччини «Мадам Баттерфляй», которая
произвела на нее огромное впечатление. В пять лет Ирина уже бегло читала. Первый
автор, прочитанный самостоятельно, был А.С. Пушкин – «Сказка о рыбаке и золо-
той рыбке». Он и остался любимым автором на всю жизнь, многие его произведе-
ния она помнила наизусть. Классическая литература, музыка, искусство были значи-
тельной частью духовной жизни И.Р. Фишер.
В семье Фишер отношения родителей и детей были основаны на взаимной любви,
уважении и доверии. В семье не было запретов. Ни мама, ни папа никогда не стесня-
ли детей. Воспитание детей – Иры и ее брата Александра, было основано на огром-
ном доверии и любви. Младшие не знали назойливого контроля и строгих запретов
взрослых. Они свободно общались с друзьями, сами выбирали занятия и развлечения,
планировали свое время, учились самостоятельно. Как вспоминала Ирина Романовна:
«Мама только ходила на собрания в школу, получала похвальные грамоты и одно-
временно сетования учителей на детей-непосед». Маленькая Ира с мальчишеской
стрижкой после перенесенного в 1943 году тифа была озорной и смышленой девоч-
кой. Ирина Романовна сама признавалась: «Болтала на уроках, ее постоянно вы-
ставляли из класса».
Особую роль в ее воспитании сыграли семья и школа. Ирина Романовна помнила
по именам всех своих школьных учителей и часто повторяла: «Они сделали из меня
достойного человека». Особую память Ирина Романовна сохранила об учительнице
русского языка и литературы Марии Алексеевне Ванюшиной, которая наизусть в ли-
цах читала ученикам «Горе от ума» А.С. Грибоедова; о блестящей преподавательнице
истории Ольге Илларионовне Мерцаловой. Решение стать историком пришло именно
тогда, в военные годы, на школьной скамье. Это желание во многом определила учи-
тельница истории. По воспоминаниям Ирины Романовны, она была уникальным пе-
дагогом; в их классе она вела уроки истории с 7 по 10 класс. После ее уроков Ира
Фишер уже ничего не желала, как только быть историком.
Дети войны
Учеба в школе совпала с трудными военными годами. В 1943 году маленькая
Ирина заболела брюшным тифом и потеряла свою красивую косу. Пришлось стричь-
ся наголо, и прежних роскошных волос уже не было, поэтому в школе учителя часто
повторяли: «Стриженая, не вертись!» Сначала была учеба в саратовской школе № 19,
а в седьмом классе Иру перевели в школу № 13, т.к. с 1943 года школы разделили на
женские и мужские. Классы были переполнены, в Саратове в то время было много
эвакуированных семей. Подружек по школе, их проделки, совместные походы в те-
атры Ирина Романовна помнила в деталях. Новую школу называли «13-й женский
монастырь»: на выпускные вечера директор школы приглашала только суворовцев,
остальные мальчишки толпились за дверями.
Папа ушел добровольцем на фронт сразу после речи Сталина 4 июля 1941 года.
Мама, по воспоминаниям Ирины Романовны, была «барышней, модницей: туфли
из Торгсина, чỳдные костюмы, блузки, шляпки бесконечные, казалось, абсолютно не приспособленная к быту». В первые месяцы войны она пошла подсобницей на кух-
ню в военный госпиталь, таскала там тяжелые котлы, надорвалась. В военные годы
ей пришлось много и тяжело работать, часто по ночам.
Мамин госпиталь был на другом конце Саратова, куда вела длинная дорога от
дома, где оставались дети. Ирина Романовна одевала своего младшего брата Шур и-
ка в матросский костюмчик и они, взявшись за руки, шли через весь город к маме.
На кухне госпиталя старший повар разрешал детям съесть остатки еды – горстку су-
хофруктов, головы рыб, стакан молока.
В комнатке без окна, где жили дети, на стене был крюк, на котором в большой на-
волочке хранились сухари. В семье был постоянный страх перед бомбежкой, мама
предупреждала, что во время возможного авиаудара надо взять в бомбоубежище
Шурика и эту наволочку. До конца жизни Ирине Романовне снились кошмары, как
она бежит с братом скрываться в бомбоубежище.
Саратов бомбили выборочно, чаще всего фашистские самолеты появлялись над
другим концом города, со стороны Сталинграда, где были самолетостроительный
и нефтеперегонный заводы. Квартал, где жила семья Фишер, находился напротив
столицы Республики немцев Поволжья – города Энгельс на другом берегу Волги.
Естественно, у немцев были планы города, и эти места не подвергались бомбежке.
Что и спасло жителей этого района.
Ирина Романовна вспоминает, как после выселения немцев из Энгельса в Казах-
стан, на подготовку к которому им дали всего несколько суток, мародеры на лодках
переплывали Волгу и грабили квартиры. На рынках Саратова в то время за бесценок
можно было купить картины, фарфор, музыкальные инструменты.
Школу Ира окончила в 1947 году с медалью и сразу подала документы на истори-
ческий факультет Саратовского государственного университета.
Студенческие годы в Саратовском университете
Ирина Романовна с огромной благодарностью вспоминает годы учебы в универ-
ситете, связь с которым она сохранила до конца своей жизни, с гордостью причисляя
себя к саратовской научной школе медиевистов.
На их курсе училось 75 человек, многие из них были вчерашние фронтовики, у ко-
торых был не только большой интерес к учебе, но и значительный жизненный опыт,
умение отстоять свои права. Послевоенное время было трудное, даже тетради сту-
дентам в то время выдавали в деканате, за столом сидели по трое.
В университете, кроме исторических дисциплин, Ирина Романовна изучала не-
мецкий и латинский языки, уровень преподавания которых был очень высоким. Так,
например, преподавательница немецкого языка Юлия Генриховна Баум, немка по на-
циональности, на занятиях декламировала студентам наизусть стихи Г. Гейне на не-
мецком языке. Со второго курса Ирина Фишер стала дополнительно посещать заня-
тия по французскому языку у эвакуированной из Ленинграда Екатерины Францевны
Шаповой. Та учила языку по «силлабической системе»: сначала читать и разговари-
вать, а потом изучать грамматику. До конца своей жизни Ирина Романовна помнила
басни Лафонтена на французском языке. Из университета Ирина Романовна вышла
со знанием пяти языков – немецкого, французского, чешского, словацкого и латин-
ского.
Лекции читали замечательные преподаватели: профессор Синицын, Э.И. Гер-
штейн, С.Д. Пумпянский. Многие из них были эвакуированы в Саратов из Мо сквы
и Киева. Вспоминая лекции по истории средних веков Сергея Даниловича Пумпян-
ского, ученика известного ленинградского историка И.М. Гревса, Ирина Романовна
рассказывала, что изложение перемежалось целыми пассажами из исторических источников на латыни и французском языке. Историю Греции и Рима преподавал за-
ведующий кафедрой античной истории Э.К. Путнынь; русский феодализм читал
Л.А. Дербов, новую историю – Л.А. Шапиро; практические занятия по истории СССР
вела В.М. Гохлернер. Когда на четвертом курсе студентка Фишер сдавала экзамен
Льву Абрамовичу Шапиро по новой истории, то очень нервничала и переживала, хотя
вытянула билет с вопросом об образовании лейбористской партии в Великобритании,
который она хорошо знала. Увидев волнение студентки, преподаватель, видимо оце-
нивший ее знания уже во время преподавания предмета, сказал: «Возьми зачетку
и иди». В зачетке стояла оценка «отлично». Других оценок в зачетке Ирины Рома-
новны Фишер и не было. Училась она все годы только на «отлично».
На пятом курсе спецкурс по средневековой Англии вела Мария Моисеевна Ябро-
ва. С этим педагогом, как и со многими другими преподавателями Саратовского уни-
верситета, Ирина Романовна поддерживала контакты всю жизнь. М.М. Яброва
в настоящее время живет в Израиле. Ирина Романовна с ней дружила, перезванива-
лась и переписывалась до последних дней.
Вспоминая о своих педагогах, Ирина Романовна отмечала не только их высокий
профессионализм, но и восторгалась их нелегкими судьбами, отмечая, что это были
«люди чистейшей души и высокой эрудиции».
В 1949 году во время борьбы с так называемым космополитизмом полетели самые
блистательные умы в Саратовском университете, в основном евреи. Так, например,
С.Д. Пумпянского отправили на Сахалин, в педагогический институт. В свою очередь,
из Москвы в Саратов был «сослан» известный пушкинист профессор Ю.Г. Оксман.
В эти годы на факультете начал преподавать Соломон Моисеевич Стам, ученик
известного медиевиста, академика, автора знаменитых вузовских учебников по исто-
рии средних веков С.Д. Сказкина. На третьем курсе студентка Ирина Фишер записа-
лась к нему на спецсеминар по Реформации и Крестьянской войне в Германии. Тема
первой курсовой работы была «Крестьянская война накануне Реформации в Герма-
нии». С третьего курса Ирина Романовна стало одновременно заниматься в спецкур-
се у А.И. Озолина, который на долгие годы стал ее Учителем и Наставником.
Ниже мы приводим полный текст воспоминаний И.Р. Фишер об А.И. Озолине,
который был ею подготовлен в январе 2009 года.
***
И.Р. Фишер
Об ученом и человеке: страницы памяти А.И. Озолина
Случилось так, что мне посчастливилось быть первой дипломницей, первой аспи-
ранткой, а затем и первой докторанткой Артура Ивановича Озолина. Поэтому не-
сколько десятков лет моя творческая и личная жизнь были постоянно связаны с моим
Учителем. Учителем не только в науке, но и в жизни.
Впервые он читал курс истории славян, когда я была студенткой III курса (1949–
1950 гг.). Тогда Артур Иванович еще работал в пединституте. Слушать его лекции
на протяжении полутора часов было нелегко. Ровный тон речи, без эмоций и обраще-
ния к аудитории мог быстро утомить студентов, не очень интересующихся его курсом.
Но было другое, главное: любое предложение, фраза, тезис, обобщение содержали
в себе особый смысл, значение. В лекциях Артура Ивановича не было «проходных»
фраз. Поэтому непрерывно надо было работать головой и пером (в те годы у нас бы-
ли перьевые ручки и чернильницы).
В конце учебного года я обратилась к Артуру Ивановичу с просьбой о руково-
дстве моей будущей дипломной работой. Помню, он сказал мне почти дословно следующее: «Ну что ж, дивчина («дивчиной» я оставалась для него долгие годы), начните
изучать чешский язык, выпишите для начала по МБА (межбиблиотечный абонемент –
Г.Р.) сочинения Яна Гуса на родном языке и одновременно монографию Ф. Палацко-
го. А там видно будет. Главное – читайте, чтобы понять общий смысл, а потом уже
работайте со словарем». И все. Артур Иванович был лаконичен и никогда не «расте-
кался мыслью по древу». В СГУ тогда вообще не преподавались славянские языки,
но в саратовских вузах учились студенты из стран Восточной и Центральной Европы.
Не вспомню, каким образом я вышла на чехов, учившихся в сельскохозяйственном
институте. Один из них взял на себя тяжелую обязанность помогать мне. И почти
каждое воскресенье он работал со мной по полтора-два часа совершенно бесплатно.
Так продолжалось в течение всего IV и частично на V курсе. Сравнительно быстро
я стала читать тексты сочинений Яна Гуса, т.к. в чешском языке была немало общих
корней с русским.
На IV курсе Артур Иванович определил тему моей дипломной работы – «Ян Гус –
борец за единую и независимую Чехию». Позднее, когда я работала по распределе-
нию в сельской средней школе, Л.Н. Дербов, безусловно с подачи Артура Ивановича,
предложил мне прислать статью в «Ученые записки» СГУ (Исторический выпуск).
Так появилась моя первая научная работа, которая укрепила желание продолжить
образование в аспирантуре.
Но аспирантуру открыли на кафедре истории средних веков только в 1961 году.
Естественно, я сразу обратилась к Соломону Моисеевичу Стаму с соответствующей
просьбой. Экзамены были сданы успешно, и после обсуждения тематики моей науч-
ной работы Стам и Озолин пришли к заключению, что я должна продолжить образо-
вание под руководством Артура Ивановича.
Три года мы регулярно работали вместе. Артур Иванович, как всегда, был немно-
гословен и вполне откровенен: «Вот Вам, дивчина, сборник урбариев феодальных
панств Словакии XVII века. Материал еще «тепленький»: никем у нас не изученный.
Сам я этой тематикой не занимался, так что Вам и карты в руки. Подбирайте литера-
туру, читайте. Работайте систематически не меньше восьми часов в день. На канику-
лы летом достаточно одного месяца. В конце первого года аспирантуры должны быть
готовы первая глава и статья, а в последующие два года – то же самое. С тем, что-
бы с окончанием аспирантуры диссертация была готова».
И мы начали работать. Обычно Артур Иванович сам не читал мои главы или па-
раграфы, а слушал мое чтение написанного и по ходу делал свои замечания. Встре-
чались мы всегда в научной библиотеке СГУ, выбирали укромный уголок, я читала,
а он расхаживал взад-вперед.
Конечно, нас давно бы могли выставить из библиотеки. Но там к Артуру Ивано-
вичу было особое отношение: почтительное и даже ласковое, что ли. В МБА, зная,
что я его аспирантка, мне без задержки выписывали из Москвы или Ленинграда лю-
бую литературу. Более того, спокойно выдавали мне ее на дом, будучи уверенными,
что я верну все в срок и в целости-сохранности.
Артур Иванович много читал. Обычно, когда мы встречались, он приносил сдать
солидную сумку художественной литературы, или уже набрал новую партию. Читал
он толстые журналы, отличал произведения о войне. Наверное, эти книги предназна-
чались и для его семьи.
Мы работали, стараясь уложиться в намеченные сроки. Насколько я помню, пер-
вую главу мне пришлось переделывать если не 7, то 6 раз точно. Вторая пошла легче,
всего за 2-3 чтения, а третья была принята Артуром Ивановичем сразу, без передел-
ки. Летом 1964 года, к концу учебного года, диссертация была готова, ее прочитали
все члены кафедры и в целом одобрили.
Потом, волею обстоятельств, я оказалась в Марийском пединституте. Перед отъ-
ездом Артур Иванович кратко напутствовал меня: «Обязательно занимайтесь нау-
кой». Для меня это было больше, чем пожелание. Это был наказ Учителя и Человека,
быть достойным которого я считала естественным и необходимым для себя.
А.И. Озолин не был закрытым человеком. Он был сдержанным, и бурные эмоции
не были ему свойственны. Но можно было не сомневаться в его доброжелательном
отношении к достойным людям. На его сотрудничество и помощь в таком случае
можно было всецело положиться.
Но его расположение к человеку многого стоило. Когда я была еще аспиранткой,
вышла его первая монография. Он дарил ее с соответствующей надписью С.М. Ста-
му, М.М. Ябровой, В.А. Ермолаеву. Мне же сказал буквально следующее: «А Вы,
дивчина, приобретете ее в Доме книги, там она продается». Прошло несколько лет,
мы не прерывали связи и по науке, и по другим вопросам, а встретились на одной
из славянских конференций, кажется, во Львове. Туда он привез свою новую книгу
и сам подарил ее мне с трогательной надписью – «Моей ученице». Тогда я оконча-
тельно поняла, что он признал меня и как ученого, и, что не менее важно, как дос-
тойного уважения человека. Иначе бы я этот подарок не получила.
Не помню, чтобы Артур Иванович громко, как умел иногда С.М. Стам, смеялся.
В лучшем случае он улыбался. Он не был лишен остроумия, иногда на заседаниях
кафедры шутил, все также ровно, с полуулыбкой.
Но вернемся к моим научным делам. Надо было защищаться. В Саратове диссер-
тационного совета по этой специальности не было. А.И. Озолин посоветовал мне об-
ратиться во Львов, к профессору Похилевичу, который заведовал в университете ка-
федрой славян. В ответ на мою просьбу я получила от Похилевича положительный
ответ и отослала во Львов диссертацию. А через некоторое время получила ее обратно
с отпиской секретаря cовета о том, что профессор очень занят и не сможет помочь мне.
Конечно, дело было не в занятости Похилевича, человека весьма достойного,
а в господствующих уже тогда во Львовском университете настроениях. Мы с Арту-
ром Ивановичем этого не учли, скорее – не знали, наивно считая, что наука, тем более
средневековая, должна быть вне каких-то конъюнктурных, политических соображе-
ний. Кстати, позднее, при встрече на одной из конференций львовский профессор
искренне передо мной извинился.
Еще раньше, когда я была аспиранткой, А.И. Озолин получил приглашение на сим-
позиум по аграрной истории стран Центральной и Восточной Европы, очень пред-
ставительный и авторитетный. Он рекомендовал мне подать заявку на участие в симпо-
зиуме с докладом на соответствующей секции. Ответ был положительным. Мой доклад
на секции одна из присутствующих дам буквально «размазала по стенке», не сте с-
няясь в выражениях. Когда наступил перерыв, два маститых ученых, один из Ин-
ститута славяноведения (Е.П. Наумов – Г.Р.), второй – из ЛГУ (В.А. Якубский – Г.Р.),
подошли ко мне и посоветовали не огорчаться. Они разъяснили мне подоплеку тако-
го выступления, о чем я не хочу распространяться. Позднее, когда приехал Артур
Иванович, ему были принесены извинения. Но не мне – тогда-то я поняла, что научная
общественность это совсем не идеальный социум и имеет сложную теневую сторону.
У нас на кафедре этого просто никогда не могло быть. Критика, иногда довольно
резкая, всегда велась в рамках приличия и с целью помочь автору статьи или диссер-
тации. Артур Иванович поддержал меня и наказал не впадать в уныние, а продо л-
жать работу. Там же, в Вильнюсе, он дал мне еще один очень строгий урок: никогда
не теряться перед научными авторитетами и спокойно соблюдать собственное досто-
инство. В этом он навсегда остался для меня образцом.
Еще одно яркое, отчасти неожиданное впечатление тех дней. Все участники сим-
позиума отправились на экскурсию в Тракай. Я осталась, чтобы побывать в централь-
ном соборе старого Вильнюса, где в этот день должен был состояться концерт ду-
ховной музыки композиторов XVIII–XIX вв. И там я увидела Артура Ивановича,
пришедшего, наверное, с той же целью. Так мне открылась еще одна сторона лично-
сти моего Учителя: интерес и понимание классической европейской музыки.
Но вернемся к моей защите. Не сомневаюсь, что именно авторитет Артура Ив а-
новича в научных кругах способствовал тому, что диссертацию приняли к защите
в Институте славяноведения и балканистике АН СССР, хотя сам он никогда и никого
об этом не просил. Достаточно было того, что я – его аспирантка. Позднее я много
лет поддерживала научно-деловые отношения с Институтом, преимущественно с про-
фессором Е.П. Наумовым, которого, к сожалению, очень рано не стало. Именно в Ин-
ституте мне посоветовали обратиться к аграрной истории позднефеодальной Чехии.
В это время в Чехословакии только что вышел трехтомный фолиант «Чешского тере-
зианского кадастра», с которым я проработала многие годы. Он и стал основой моей
докторской диссертации (Ирина Романовна получила экземпляр кадастра из Праги
от его составителя видного чешского ученого Й. Петраня – Г.Р.).
И когда ректорат Марийского пединститута обратился на кафедру истории средних
веков СГУ с просьбой официально курировать мою научную работу, согласие не за-
ставило себя ждать. Так я снова оказалась «под крылом» кафедры, и, в первую оче-
редь, естественно, А.И. Озолина. И стала чаще приезжать в Саратов, получая т.н.
«творческий отпуск».
Обычно мы говорили о моей работе по пути к дому Артура Ивановича. Надо ска-
зать, что он и в старости, не говоря о более молодых годах, был убежденным пеше-
ходом. Так мы и шли, размеренно, от старого здания истфака на театральной площа-
ди до улице Рахова, где находился его дом. И многое успевали продумать и обсудить.
Его замечания и предложения немало помогли мне в работе.
Затем, когда диссертация была готова, ее еще раз кропотливо обсуждали на ка-
федре. Но в силу многих объективных и субъективных обстоятельств, она пролежала
«в столе» не один год. И только когда в СГУ появился диссертационный совет по моей
специальности, я стала первым соискателем, защитившим в нем докторскую диссер-
тацию. Артур Иванович не смог присутствовать при нашем успехе, не смог он и по-
здравить меня. А через короткое время его не стало.
Беру на себя смелость написать о его личных, душевных качествах, о которых он
почти никогда со мной не разговаривал, но которые я могла наблюдать долгие годы.
Это – безусловная порядочность и интеллигентность, столь же твердые другие жиз-
ненные принципы, строгая дисциплина труда, корректность и одновременно скром-
ное достоинство.
Артур Иванович не придавал большого значения бытовым удобствам и внешним
аксессуарам. Нельзя даже представить себе А.И. Озолина в элегантной одежде, кра-
сивых галстуках, обуви. Но, общаясь с ним, даже не думаешь об этом, настолько впе-
чатляла его личность, его общество.
Позднее, бывая в их доме, я поняла, что это – стиль их с Ниной Георгиевной (же-
ны А.И. Озолина – Г.Р.) жизни: скромный и непритязательный. Всю бытовую сторо-
ну этой семьи обеспечивала Нина Георгиевна. Артур Иванович был здесь беспомо-
щен. И это в полной мере сказалось, когда его жены не стало.
После этого во время наших встреч я увидела и почувствовала, какая нежная, ра-
нимая душа была у этого внешне сдержанного человека. Узнала, каким страшным
потрясением до конца дней была для него утрата жены. Думается, что от этого удара он так и не оправился. К тому же Артур Иванович к тому времени уже не работал.
Расставание с таким коллективом, каким была наша кафедра, далось ему тяжко.
В последние годы он много гулял. Всегда в одном направлении – на волжскую на-
бережную. С Волгой, летним отдыхом на ее островах у него, по-видимому, были связа-
ны самые яркие и теплые воспоминания. На набережной он мог проводить целые дни.
Не хотелось бы заканчивать свои воспоминания на грустной ноте. Да это было бы
и неправильно. Потому что в моей памяти Артур Иванович навсегда остался Учите-
лем, образцом творческой и яркой Личности.
***
После окончания университета И.Р. Фишер получила распределение на работу
учительницей истории в школу на железнодорожной станции Ртищево. Там она пол-
ностью отработала положенные три года, с 1952 по 1955 годы, жила у знакомых
на квартире. Работа молодой учительнице давалась легко. Дети ее любили, младше-
классники, любя называли ее «молекулой» (за небольшой рост и хрупкость), а старше-
классники – «конституцией» (у них она преподавала историю СССР). Здесь И.Р. Фи-
шер и стала (с легкой руки сельских школьников) – Ириной Романовной (по паспорту
Ираида Рувимовна – Г.Р.). Бытовые трудности преодолевала порой со слезами:
научилась готовить на керосинке, стирать с помощью стиральной доски, заниматься
при свете керосиновой лампы. Здесь же ее научили петь частушки и плясать. Но вот
искусство носить воду на коромысле так и не освоила, тяжелые ведра с водой носила
на руках. Зарплаты в 72 рубля хватало на жизнь (обед в столовой стоил 90 копеек),
и даже на книжки и поездки. Именно тогда Ирина Романовна приобрела полное со-
брание сочинений И.В. Сталина, В.И. Ленина, К. Маркса и Ф. Энгельса. И это не бы-
ло только данью времени. Ирина Романовна искренне принимала коммунистические
идеи. После окончания университета она заказала себе портрет Сталина, что было не-
просто, т.к. для частных лиц портреты вождя не делали. В ее сельской комнате, над
кроватью висели два пластмассовых медальона с изображениями Ленина и Сталина.
Позднее, будучи уже преподавателем в МГПИ, при чтении лекций по истории сред-
них веков Ирина Романовна прекрасно использовала знания классиков марксизма-
ленинизма. Ее студенты назубок знали основные положения 24 главы «Кап итала»
К. Маркса и работы Ф. Энгельса по истории германской Реформации. Конечно, в даль-
нейшем ее политические взгляды, как у большинства советских соотечественников,
эволюционизировали. Но она никогда не была политическим хамелеоном и не подда-
валась сиюминутной конъюнктуре.
В 1955 году молодая учительница вернулась в Саратов, где год работала в школе
в начальных классах, преподавала в радиомеханическом техникуме, была ассистен-
том на кафедре истории средних веков в СГУ. В 1956 году Ирина Романовна вышла
замуж. После окончания Саратовского музыкального училища ее мужа распределили
в г. Пугачев Саратовской области директором музыкальной школы. Затем семья вер-
нулась в Саратов. В 1957 году родилась дочь Марина. Сейчас это Марина Влади-
мировна Глезер, кандидат педагогических наук, преподаватель по классу фортепиано
в «Детской школе искусств» в музыкальной школе при Баумановском лицее г. Йош-
кар-Олы. Когда Марине было 4 года, в СГУ объявили набор в целевую аспирантуру
при кафедре истории средних веков. Учеба в аспирантуре была непростым временем
в жизни Ирины Романовны. Если бы не поддержка отца, было бы трудно успевать.
Как вспоминает Ирина Романовна, она вставала в 6 утра, готовила обед на керосинке
на коммунальной кухне. Занималась ежедневно с 8 утра до 8–9 вечера. Обед и «ти-
хий час» после него. Этот строгий ритм аспирантской жизни Ирина Романовна со-
блюдала долгие годы.
После окончания аспирантуры места в университете не оказалось. В 1964 году
истфаки с пятилетнего обучения перевели на четырехлетнее, в вузах было сокр а-
щение преподавателей. Через «Учительскую газету» Ирина Романовна узнала, что
в Йошкар-Оле есть место преподавателя истории средних веков. Она подала доку-
менты и в сентябре этого же года поступила на работу в Марийский госпединститут.
Исполняла обязанности заведующей кафедрой истории в то время М.И. Тереш-
кина. Известный филолог профессор Н.Т. Пенгитов оказал ей большую поддержку
на Ученом совете, обратив внимание его членов, что конкурсантка имеет готовую
к защите диссертацию и знает иностранные языки. Никаких протекций и знакомств
не было, что, впрочем, было характерно для того времени. Одновременно из Москвы
по распределению после аспирантуры в Московском университете в институт прие-
хал работать Павел Павлович Вандель.
Из воспоминаний профессора Пауля Ванделя (Берлин):
«С Ириной Романовной Фишер я познакомился летом 1964 года. В нашей научно-
преподавательской судьбе было много общего. Мы оба специализировались по все-
общей истории: я по новому и новейшему периоду, Ирина Романовна по Средневе-
ковью. Оба мы закончили в том году аспирантуру и готовились к защите диссерта-
ции, оба мы любили свой предмет и преподавательскую работу.
В вузе близкие отношения завязываются, как правило, между преподавателями
кафедры или факультета. Так было и у нас. К началу 1964/1965 учебного года кафед-
ре истории настоятельно требовались три преподавателя всеобщей истории: антич-
ник, медиевист и, скажем так, новист. И вот из этих новичков – Ирины Романовны,
Василия Николаевича Семенова и меня составился «малый дружеский круг». Василий
Николаевич принадлежал к старшему поколению. Он участвовал в гражданской вой-
не (на стороне красных, разумеется, хотя сейчас белые как будто котируются выше),
благополучно пережил злые тридцатые годы, новую войну, новые чистки, и ему бы-
ло, что нам рассказать, а нам, что послушать. Через пару месяцев после приезда мы
получили благоустроенные двухкомнатные квартиры, что было большим счаст ьем
и что оговаривалось условиями конкурса. После этого мы часто ходили друг другу
в гости. Посещения сопровождались обязательным застольем, обсуждали научные,
учебные и общественные проблемы. К существовавшей тогда общественно-политичес-
кой системе мы относились в общем критически, к вождям не испытывали никакого
уважения. Возмущали нас и привилегии правящей верхушки, и отсутствие свободы,
и большая официальная ложь, пропагандистская трескотня. Но беседы наши были раз-
нообразны, они отнюдь не ограничивались критикой. Мы делились информацией,
обменивались впечатлениями о работе и о досуге, о новинках литературы и о многом
другом, в том числе и личном. После отъезда Семеновых из Йошкар-Олы наши встре-
чи стали более редкими, оставаясь, однако, постоянными. Всей кафедрой мы встреча-
лись нечасто, в основном по приглашению заведующей – Веры Матвеевны Тарасовой.
Как преподаватель и ученый, Ирина Романовна занимала у нас выдающееся ме-
сто. Лекции ее отличались интересно подобранным материалом, логикой и отличной
формой изложения. В них не было ничего, напоминающего схематизм. Темп изло-
жения был самым подходящим для записи. В ходе лекции обязательно разъясня-
лись все термины, их происхождение и эволюция. Семинарские занятия проходили
также очень интересно и при высокой активности студентов. Ее преподавательский
талант коллеги, студенты, проверяющие от ректората и т.п. (что бывало крайне ред-
ко) ценили высоко, и я не помню никакой критики в ее адрес, кроме одного случая,
о котором коротко расскажу. В начале 1970-х годов к нам в институт приехал инспек-
тор из центральной инстанции. Не то из ЦК КПСС, не то из министерства. В общем, «вершины». Посетив наши занятия, познакомившись с протоколами заседаний ка-
федры, он разнес нас в пух и прах. Особенно досталось мне, но и у Ирины Ром а-
новны он не отметил ничего или почти ничего хорошего, одно только (на его взгляд)
плохое. Его замечания были на редкость несправедливы и просто некомпетентны,
но очень злы, и его итоговая справка выглядела как обвинительное заключение. Чув-
ствовалось, что он принимал видное участие в разгроме научно-преподавательских
кадров в конце 1940-х годов, в период «борьбы с космополитизмом». Никаких дур-
ных последствий его визит для нас не имел…
Областью научной работы Ирины Романовны являлось словацкое средневековье,
малоизученное в нашей исторической науке. Вспоминается, как в одном обзоре
И.Р. Фишер сочли мужчиной, и глагол использовали в мужском роде прошедшего
времени, над чем мы вместе весело посмеялись. Я пожалел, и до сих пор жалею,
что в русском языке для подобных фамилий нет формы женского рода, как это имеет
место, например, в чешском и литовском языках.
В 1976 году я по семейным обстоятельствам уехал из Йошкар-Олы и должен был
искать себе новое место работы. Связь с Ириной Романовной и с остальными колле-
гами по кафедре у меня прервалась. В 1990 году родственные отношения и события
всякого рода занесли меня в Германию, где я с тех пор и проживаю. Но своих кол-
лег я никогда не забывал, обо всех у меня сохранились только светлые воспомин а-
ния. Об Ирине Романовне в первую очередь…»
***
Во время первого приема у ректора МГПИ М.И. Романова тот откровенно спро-
сил Ирину Романовну: «А что Вас сюда занесло?» Действительно, Йошкар-Ола встре-
тила не совсем приветливо: деревянными мостками вместо тротуаров, большими лу-
жами на центральных улицах; у входа в здание института стояла огромная «к олода
с мочалкой» для мытья грязной обуви. Но в Йошкар-Оле давали квартиру и интерес-
ную, по душе, работу. На факультете исполняющим обязанности декана тогда был
Г.И. Кириллов, который предложил ей читать лекции по истории славян и истории
средних веков. Студенты в те годы были взрослыми, многие после армии. В тот учеб-
ный год на истфаке учились будущий ректор МГПИ А.Я. Антипин, известная сегодня
в республике искусствовед Л.А. Кувшинская. Заведующая кафедрой истории Вера
Матвеевна Тарасова в это время заканчивала докторантуру в Москве, лаборанткой
была Лилия Ивановна Морозова. П.П. Вандель читал курс новой истории, В.Н. Се-
менов – античность, М.Н. Кропотова – русский феодализм, М.И. Терешкина – рус-
скую историю; историю СССР читал А.В. Хлебников, позже он перешел на кафедру
истории КПСС; Г.Н. Айплатов учился в то время в аспирантуре. В это же время
на кафедре работала Серафима Петровна Захарова, в дальнейшем заведующая ка-
федрой истории.
Воспоминания дочери С.П. Захаровой, ученицы И.Р. Фишер, кандидата исто-
рических наук, доцента кафедры отечественной истории МарГУ Валентины Ге-
оргиевны Сушенцовой прекрасно иллюстрируют этот период жизни И.Р. Фишер:
«Ирину Романовну Фишер я знаю всю мою жизнь, и это не является метафорой.
Моя мама Серафима Петровна Захарова пришла работать на кафедру истории педин-
ститута в начале 1964 года, вскоре после моего рождения, и более тридцати лет они
были с Ириной Романовной коллегами и добрыми друзьями. Кафедра истории пед-
института в 1960–1970-е гг. была не только учебным подразделением вуза, но и кол-
лективом единомышленников, возглавляемым незабвенной Верой Матвеевной Тара-
совой. Коллективом, в котором были люди очень разные, но которых объединяла общая задача – подготовка для республики учителей истории и обществоведения.
Помимо учебной работы преподаватели кафедры нередко вместе отмечали праздни-
ки, юбилеи, выезжали отдохнуть на природу. И, конечно, они встречались на празд-
ничных демонстрациях в честь 7 ноября и 1 мая. Вопреки идеологическим замыслам
властей эти демонстрации превращались в неформальные встречи преподавателей и
студентов, хотя и сопровождаемые всеми необходимыми атрибутами советской сим-
волики – флагами, портретами вождей и лозунгами. По существовавшей тогда тра-
диции было принято брать с собой детей, поэтому, наверное, впервые я увидела ма-
миных коллег, в том числе и Ирину Романовну на одной из этих демонстраций. Там
же я познакомилась с другими детьми – дочерью Ир
            [name_en] => IRINA ROMANOVNA FISHER (ESSAY ON LIFE AND WORK)
            [annotation_en] => For long 75 years in the Mari region, the "alma mater of teaching staff" and one of the leading educational institutions was the Mari State Pedagogical Institute named after N.K. Krupskaya. The Historical Faculty (at one time Historical and Philological) of the Institute has always been proud of its teachers and students. Among the graduates of the "History Department" are the second President of the Republic of Mari El, Soviet party leaders, ministers, generals, honored teachers, scientists, civil servants and just good, honest people. Rare now are the meetings of graduates, they are increasingly communicating in the virtual expanses of the Internet, odnoklassniki.ru, but unchanged for many years at the meeting of graduates was the question: "How is Irina Romanovna doing?" It is impossible to imagine the Historical faculty of the Mari Pedagogical Institute of the 1960-2000s without this amazing woman. She always attracted attention with "non-local dialect", high professionalism, refined intelligence, keenness of mind, cared - for look appearance and some special female charm.
            [text_en] => For long 75 years in the Mari region, the "alma mater of teaching staff" and one of the leading educational institutions was the Mari State Pedagogical Institute named after N.K. Krupskaya. The Historical Faculty (at one time Historical and Philological) of the Institute has always been proud of its teachers and students. Among the graduates of the "History Department" are the second President of the Republic of Mari El, Soviet party leaders, ministers, generals, honored teachers, scientists, civil servants and just good, honest people. Rare now are the meetings of graduates, they are increasingly communicating in the virtual expanses of the Internet, odnoklassniki.ru, but unchanged for many years at the meeting of graduates was the question: "How is Irina Romanovna doing?" It is impossible to imagine the Historical faculty of the Mari Pedagogical Institute of the 1960-2000s without this amazing woman. She always attracted attention with "non-local dialect", high professionalism, refined intelligence, keenness of mind, cared - for look appearance and some special female charm.
            [udk] => 
            [order] => 18
            [filepdf_ru] => 42_ru.pdf
            [filepdf_en] => 42_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => ПОРТРЕТ ИСТОРИКА
            [section_en] => PORTRAIT OF HISTORIAN
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Галина Викторовна  РОКИНА
                            [author_en] => Galina V. Rokina 
                        )

                )

        )

    [18] => Array
        (
            [id_section] => 7
            [id] => 43
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => САРАТОВСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ НА ЖИЗНЕННОМ И ТВОРЧЕСКОМ ПУТИ И.Р. ФИШЕР
            [annotation_ru] => Каждый юбилей – это повод оглянуться назад, подвести итоги, отделить главное
от второстепенного, вспомнить о важнейших этапах пройденного юбиляром пути.
В судьбе И.Р. Фишер особое место занимает Саратовский университет, с которым
были связаны ее первые шаги в науке. Прежде всего следует вспомнить о том, что она была выпускницей исторического факультета СГУ, поступив в университет в 1947 г.
и закончив его в 1952 году.
Саратовский истфак занимал видное место в советской исторической науке и об-
разовании конца 1940-х – начала 1950-х годов. Это был третий по времени основа-
ния (после московского и ленинградского) университетский исторический факультет
в СССР, созданный во исполнение известного постановления ЦК ВКП(б) и Совета
Народных Комиссаров СССР от 14 мая 1934 года «О преподавании гражданской исто-
рии в школах СССР». Факультет открыл двери в сентябре 1935 года. Его структуру
составляли пять (беспрецедентный для провинциального истфака тех лет случай!)
кафедр: истории СССР, истории древнего мира, истории средних веков, истории но-
вого времени, истории колониальных и зависимых стран1.
            [text_ru] => Каждый юбилей – это повод оглянуться назад, подвести итоги, отделить главное
от второстепенного, вспомнить о важнейших этапах пройденного юбиляром пути.
В судьбе И.Р. Фишер особое место занимает Саратовский университет, с которым
были связаны ее первые шаги в науке. Прежде всего следует вспомнить о том, что она была выпускницей исторического факультета СГУ, поступив в университет в 1947 г.
и закончив его в 1952 году.
Саратовский истфак занимал видное место в советской исторической науке и об-
разовании конца 1940-х – начала 1950-х годов. Это был третий по времени основа-
ния (после московского и ленинградского) университетский исторический факультет
в СССР, созданный во исполнение известного постановления ЦК ВКП(б) и Совета
Народных Комиссаров СССР от 14 мая 1934 года «О преподавании гражданской исто-
рии в школах СССР». Факультет открыл двери в сентябре 1935 года. Его структуру
составляли пять (беспрецедентный для провинциального истфака тех лет случай!)
кафедр: истории СССР, истории древнего мира, истории средних веков, истории но-
вого времени, истории колониальных и зависимых стран1. Костяк преподавательско-
го состава составили выпускники аспирантур столичных вузов. Факультету было вы-
делено здание на центральной площади города. Для комплектования библиотек
кафедр истфаку СГУ были переданы богатые фонды литературы из конфискованных
после революции частных собраний (Нарышкиных, Нессельроде и др.)2, которые бы-
ли доступны для работы студентов.
В годы Великой Отечественной войны в Саратов был эвакуирован Ленинградский
университет, что способствовало дальнейшему росту уровня преподавания и науч-
ных исследований.
Послевоенный истфак принял поколение опаленных войной молодых людей, стра-
стно тянувшихся к знаниях, требовательных к себе и к другим3. Эта среда не могла
не оказать влияния на формирование характера И.Р. Фишер, ее нравственных прин-
ципов.
Определяя тему своей научной специализации, И.Р. Фишер остановила свой вы-
бор на истории средневековой Чехии. Думается, что это в значительной мере было
продиктовано влиянием личности преподавателя истории зарубежных славян. Им был
приглашаемый тогда в университет «внешний совместитель» – декан исторического
факультета Саратовского педагогического института Артур Иванович Озолин. Пре-
данный науке, доброжелательный и отзывчивый человек, он пользовался большим
уважением среди коллег и студентов. По воспоминаниям профессора А.И. Авруса,
А.И. Озолин «читал очень интересно, на высоком научном уровне… Его лекции от-
личались логической стройностью, взвешенностью оценок, умелым сочетанием
теоретических положений и фактического материала. Некоторых студентов сму-
щала некоторая монотонность изложения, но привыкнув к его манере чтения лек-
ций, студент понимал всю их значимость и высокое качество»4.
За плечами А.И. Озолина был к тому времени богатый жизненный опыт. Говоря
о важнейших вехах жизненного пути историка, нельзя не вспомнить о том, что уже
в самом его начале произошло событие, отблеск которого освещал труды и дни Ар-
тура Ивановича на всем их протяжении. Осенью 1910 года, когда отец А.И. Озолина,
железнодорожный служащий Иван Иванович Озолин занимал должность начальника
станции Астапово, дом Озолиных стал последним приютом великого русского писа-
теля Льва Николаевича Толстого5.
Рано потеряв отца (Иван Иванович ушел из жизни в 1915 г.), А.И. Озолин пере-
жил годы нужды и бедствий в страшное время революции и гражданской войны.
Благодаря настойчивости и трудолюбию ему удалось закончить библиотечный тех-
никум, а затем (заочно и одновременно) пройти курс обучения на двух факультетах
Саратовского педагогического института – историческом и лингвистическом.
Еще в студенческие годы А.И. Озолина увлекла история гуситского движения,
что в какой-то мере объяснялось традициями семейного воспитания (родители А.И. Озолина – латыш Иван Иванович и немка Анна Филипповна – были лютера-
нами, в среде которых в течение веков сохранялось особо уважительное отношение
к Яну Гусу, которого сам Мартин Лютер неоднократно называл своим предшествен-
ником и учителем), но в первую очередь тем, что грандиозная гуситская эпопея мно-
гими своими чертами перекликалась с драматическими судьбами России первых де-
сятилетий ХХ века.
Защитив дипломную работу на историческом факультете на тему «Ян Гус и гу-
ситское движение» и став преподавателем кафедры истории Запада и Востока Сара-
товского педагогического института, А.И. Озолин, несмотря на многочисленные
препятствия (отсутствие публикаций источников и научной литературы в библиоте-
ках Саратова, специальной подготовки в области медиевистики и даже научного ру-
ководителя), упорно работал над избранной проблематикой. К июню 1941 года работа
над диссертацией была в основном завершена, и тогда с ее материалами ознакомился
профессор З.Р. Неедлы6 и дал ей в целом положительную оценку.
В начале Великой Отечественной войны А.И. Озолин продолжал работать в педа-
гогическом институте и закончил работу над диссертацией, с текстом которой о з-
накомился известный советский медиевист О.Л. Вайнштейн7, прибывший в Саратов
весной 1942 г. вместе с эвакуированным в Саратов коллективом преподавателей
и студентов Ленинградского государственного университета.
В декабре 1942 года А.И. Озолин был призван в ряды РККА, прошел дорогами
войны до Победы и вернулся в родной институт. Лишь в 1948 году он, наконец, за-
щитил кандидатскую диссертацию на тему «Пражане и табориты» в Московском
университете. В конце 1940-х – начале 1950-х годов он находился в расцвете твор-
ческих сил и стал одним из лидеров возрождавшейся в нашей стране исторической
славистики8.
Как преподаватель, А.И. Озолин отличался не только основательностью поста-
новки лекционного курса, но и умелым руководством научной работой студентов.
Под руководством А.И. Озолина И.Р. Фишер подготовила интересное дипломное
сочинение, наиболее оригинальные части которого были опубликованы9. Работа
И.Р. Фишер над дипломным сочинением несла на себе печать своего времени, кото-
рое было отмечено тесным сотрудничеством стран социалистического содружества.
Отсюда проистекал особый интерес к истории братского чешского народа, а одна из
особенностей университетской жизни того времени создавала благоприятные усло-
вия для ее научных занятий. Мы имеем в виду «появление с осени 1949 г. необыч-
ных для нас студентов, прибывавших из стран народной демократии. Первые ин о-
странные студенты были из Румынии, они поступили на исторический факультет,
за ними последовали польские, чехословацкие, венгерские, немецкие, китайские
студенты»10.
И.Р. Фишер вспоминает об этом так: «В СГУ в те годы не преподавались сла-
вянские языки. Но в саратовских вузах учились студенты из стран Восточной и Цен-
тральной Европы. Не помню, каким образом я вышла на чехов, учившихся в сел ь-
скохозяйственном институте. Один из них взял на себя обязанности помогать мне
в изучении языка. Почти каждое воскресенье он занимался со мной по полтора-два
часа совершенно бесплатно. Так продолжалось на протяжении четвертого и частично
пятого курса. Сравнительно быстро я стала читать тексты Яна Гуса, т.к. в чешском
языке немало общих корней с русским»11.
По окончании исторического факультета И.Р. Фишер несколько лет работала учи-
телем истории, постоянно поддерживая тесные связи с факультетом и кафедрой ис-
тории средних веков. Когда же в 1961 году было принято решение о восстановлении аспирантуры по кафедре истории средних веков в СГУ, именно она стала первой ас-
пиранткой. В том же году на исторический факультет вернулся ставший к тому вре-
мени кандидатом наук выпускник 1954 года, ныне доктор исторических наук, про-
фессор, видный специалист в области истории России XIX века Николай Алексеевич
Троицкий, который в своих воспоминаниях дает общую характеристику факультета
и университета того времени: «Преподаватели саратовского истфака, хотя и не были
тогда отмечены докторскими регалиями, большей частью отличались высоким про-
фессионализмом и в учебной, и в научной работе, а иные из них могли похвастаться
отличной школой. Кроме Л.А. Дербова, окончившего Ленинградский университет
и аспирантуру Московского университета, назову выпускников знаменитого Инсти-
тута Красной профессуры (М.С. Персов, А.Ф. Остальцева, В.К. Медведев, М.Г. Ти-
хомиров), Военной академии им. М.В. Фрунзе (участник Парада Победы Д.П. Ван-
чинов), истфака и аспирантуры МГУ (С.М. Стам, И.С. Кашкин, В.В. Широкова,
Э.К. Путнынь, причем Широкова училась у академика М.В. Нечкиной, Стам – у ака-
демика С.Д. Сказкина, а Кашкин – у крупнейшего историка-востоковеда А.Ф. Милле-
ра)… Как и прежде, истфак обретался в одном здании с филологическим факультетом.
У филологов, наряду со старыми корифеями – А.П. Скафтымовым и А.М. Лукьянен-
ко – выдвинулся и занял первое место благодаря репутации, заслугам, ученому имени
Евграф Иванович Покусаев. Он соединял в себе блестящий дар литературоведа и за-
видную интуицию историка. Под его пером ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ живет в луч-
шем смысле обоих слов, составляющих это понятие… Выдающиеся ученые и педагоги
работали тогда и на других факультетах СГУ. Имена математика Виктора Владимиро-
вича Вагнера, физика Петра Васильевича Голубкова, химика Якова Яковлевича Додо-
нова, биолога Павла Абрамовича Вундера были известны далеко за пределами Сарато-
ва и СССР. Видным ученым и блестящим администратором, человеком удивительного
обаяния был ректор СГУ 1950–1965 гг. химик Роман Викторович Мерцлин»12.
Начало 1960-х годов было своего рода «звездным часом» кафедры истории сред-
них веков. Она представляла собой работоспособный коллектив увлеченных своим
делом ученых и педагогов. Работу кафедры умело направлял ее ярко выраженный
лидер – в те годы кандидат исторических наук, доцент Соломон Моисеевич Стам13.
В начале 1960-х годов он уверенно приближался к завершению докторской диссер-
тации14, в которой всесторонне обосновывалась оригинальная концепция истории
средневекового города, открывшая широкие горизонты дальнейшего осмысления
самых разных аспектов урбанистического развития средневековой Европы15.
Артур Иванович Озолин, ставший штатным работником кафедры истории сред-
них веков в 1955 г., после объединения исторических факультетов СГУ и педагогиче-
ского института, продолжал успешно работать над проблемами истории славянского
средневековья. В 1962 году он опубликовал оригинальное по творческому замыслу
исследование, которое и сегодня остается наиболее обстоятельным научным трудом
по истории гуситского движения, опубликованным на русском языке16.
С 1956 года штатным работником кафедры стал также участник Великой Отече-
ственной войны, военный переводчик, вернувшийся в науку в начале 1950-х годов
после службы в Советской администрации в Германии Всеволод Александрович Ер-
молаев – прекрасный знаток немецкой истории эпохи Реформации, опубликова в-
ший ряд ценнейших сборников документов17 и монографию о социально-политичес-
кой борьбе накануне Реформации18.
Еще раньше, в 1950 году, на кафедре стала работать выпускница Ленинградского
университета, ученица О.Л. Вайнштейна, Мария Моисеевна Яброва, обобщившая свои
исследования 1950-х – первой половины 1960-х годов в интересной монографии19.
Руководимый С.М. Стамом научный семинар кафедры был прекрасной школой
профессионального мастерства. Труды работников и аспирантов подвергались все-
стороннему рассмотрению, взыскательной критике, направлявшей на дальнейший
творческий поиск. Три года напряженного труда аспирантки И.Р. Фишер увенча-
лись своевременным (точно в срок) представлением кандидатской диссертации, ко-
торая была посвящена проблематике аграрного развития позднесредневековой Че-
хии. В конце 1950-х – начале 1960-х годов она находилась в сфере особого внимания
советской и мировой науки, когда проблема «второго издания крепостничества»
в странах Восточной Европы стала предметом оживленной международной научной
дискуссии.
Дальнейшая судьба И.Р. Фишер как ученого и педагога была связана с вузами
Йошкар-Олы, но кафедра истории средних веков и исторический факультет СГУ как
«малая родина» продолжали жить в ее научной и преподавательской работе.
Говоря о Саратовском университете начала 1960-х годов и его месте на жизнен-
ном пути И.Р. Фишер, нельзя не сказать хотя бы несколько слов о его библиотеке, без
которой работа над диссертацией едва ли была возможна. Рожденная вместе с универ-
ситетом (Саратовский университет был основан в 1909 году и был десятым по времени
возникновения университетом в Российской империи), она прошла долгий путь
развития, но на рубеже 1950-х – 1960-х годов переживала небывалый взлет. С 1949 го-
да библиотека стала получать государственный обязательный экземпляр книг на рус-
ском языке, выходящих в СССР20. В том же году архитекторами С.В. Истоминым
и Д.Ф. Фридманом был разработан проект нового здания библиотеки. А.И. Аврус вспо-
минает: «Еще не было завершено строительство 5-го корпуса, а усилиями директора
Научной библиотеки СГУ В.А. Артисевич удалось добиться воплощения в жизнь
разработанного при ее активном участии проекта библиотечного здания. Работники
библиотеки, студенты, аспиранты, преподаватели всех факультетов принимали непо-
средственное участие в возведении Дворца книги. В те годы ни один советский уни-
верситет не имел такого библиотечного корпуса, построенного с учетом самых по-
следних требований времени. И когда в 1956 году библиотека университета переехала
в новое здание и его открыли для читателей, – это был праздник не только универси-
тета, но и всего города. Библиотека стала одним из культурных центров Саратова,
его архитектурной досопримечательностью»21.
Но, разумеется, главным богатством библиотеки были и остаются ее люди, пре-
красные знатоки своего дела, помогавшие разыскать нужную для исследования книгу
даже за пределами нашей страны. Они составляют «золотой фонд» неповторимой
культурной среды Саратова как русского университетского города, вместе с его теат-
рами и музеями, филармонией и выставочными залами, неповторимым очарованием
архитектурного облика старого города и природы Нижневолжского края, с которым
неразрывно связаны многие и очень важные страницы жизни и научного творчества
видного историка-слависта Ирины Романовны Фишер.
Примечания
1 Накануне Великой Отечественной войны была образована еще одна кафедра – археологии и этнографии.
2 См.: Дербов Л.А. Историческая наука в Саратовском университете. Саратов, 1983. С. 11–15.
3 Однокурсник И.Р. Фишер, ныне – доктор исторических наук, профессор кафедры Отечественной ис то-
рии в новейшее время Саратовского университета А.И. Аврус вспоминает: «Среди поступавших в СГУ
в 1945–1950-х гг. было много фронтовиков. Например, в 1947 г. они составляли свыше 10 % зачислен-
ных на первый курс. Были среди них не только мужчины, но и женщины, героически сражавшиеся
на фронтах Великой Отечественной войны. Кроме того, вернулись оставшиеся в живых студенты, ушед-
шие на войну с разных курсов. Абсолютное большинство студентов-фронтовиков отличалось своей общественной активностью, они возглавляли партийные, комсомольские, профсоюзные организации факул ь-
тетов и университета. После 4–6 и более лет отрыва от учебы нелегко было придти в университетские
аудитории, слушать лекции, готовиться к семинарам и лабораторным занятиям. Но вчерашние участники
войны на деле доказали, что способны преодолевать любые трудности. Обычно к третьему курсу они
обгоняли в учебе своих сокурсников, пришедших учиться сразу после школы, втягивались в научно-
исследовательскую деятельность и защищали прекрасные дипломные работы… Студенты, поступавшие
в университет сразу после школы, тянулись за фронтовиками. Следует отметить, что в эти годы на факуль-
тетах, курсах, в группах формировался подлинный культ учебы». – Аврус А.И. Саратовский государствен-
ный университет в первые годы после Великой отечественной войны // Историческая память и общество:
эпохи, культуры, люди: материалы науч. конф., посвященной 90-летию исторического образования в Са-
ратовском университете. Саратов, 2008. С. 9–10.
4 Из воспоминаний А.И. Авруса об историческом факультете СГУ // Личный архив автора статьи.
5 См. публикацию воспоминаний И.И. Озолина: Озолин Ив. Последний приют // Литературное обозрение.
1978. № 9. С. 101–105.
6 См.: Озолин А.И. Исследования по гуситскому революционному движению и социально-экономичес-
кому развитию Чехии периода позднего феодализма // Средневековый город. Саратов, 2008. Вып. 19. С. 7.
Неедлы Зденек Романович (1878–1962) – выдающийся чешский историк, специалист по истории гусит-
ского движения и истории чешской культуры. В 1909–1939 гг. – профессор Карлова университета
в Праге. В 1939 году, после оккупации Чехии немецко-фашистскими войсками, эмигрировал в СССР,
где до 1945 г. и возвращения на родину был профессором кафедры истории южных и западных славян
Московского университета.
7 См.: Озолин А.И. Исследования по гуситскому революционному движению… С. 7.
8 Достаточно привести перечень основных публикаций А.И. Озолина 1950-х годов: Озолин А.И. Гуситы
в Турнэ // Уч. зап. Ин-та славяноведения АН СССР. М., 1952. Т. 4. С. 331–340; он же. Манифесты города
Праги в годы крестьянской войны в Чехии // Там же. М., 1952. Т. 5. С. 327 –342; он же. Гуситское дви-
жение в новых работах чешских и словацких историков // Вопросы истории. 1954. № 10. С. 140–145 (в соавт.
с Г.Э. Санчуком и П.И. Резоновым); О международном значении чешской крестьянской войны // Вопросы
истории. 1955.№ 8. С. 57–71; он же. Национально-освободительное движение чешского народа и восста-
ние 1547 г. // Уч. зап. Ин-та славяноведения АН СССР. М., 1955. Т. 11. С. 302–321; он же. Ohlas husitstvì v
některých zemìch střednì a západnì Evropy // Mezinárodnì ohlas husitstvì. Praha, 1958. S. 285–311; он же. Гу-
ситские сочинения Будушинской рукописи как источник для изучения социально-политических требо-
ваний и тактики бюргерской оппозиции в гуситском движении // Славянский архив. М., 1959. С. 57–80;
он же. Новое исследование по истории Табора // Средние века. М., 1959. Вып. 14. С. 121–130. См. также
написанные А.И. Озолиным главы в коллективных трудах советских историков: История Чехослов акии.
М., 1956. Т. 1. С. 169–185, 199–208, 225–250, 258–275, 319–356; Всемирная история. М., 1958. Т. 4.
С. 385–399.
9 См.: Фишер И.Р. Ян Гус – борец за единую и независимую Чехию // Уч. зап. Саратовского гос. ун-та.
1956. Т. 47. С. 275–290.
10 Аврус А.И. Саратовский университет в первые годы после Великой Отечественной войны. С. 10.
11 Фишер И.Р. Об ученом и человеке (Страницы памяти) [Воспоминания об А.И. Озолине] // Архив кафед-
ры истории средних веков СГУ. В настоящее время воспоминания И.Р. Фишер готовятся к публикации.
12 Троицкий Н.А. Книга о любви (Записки историка). Саратов, 2006. С. 81–93.
13 Полагаю уместным привести в этой связи емкую характеристику из книги воспоминаний Н.А. Троицкого,
где говорится о наиболее ярких преподавателях саратовского истфака времен студенческой юности авто-
ра: «Первым назову Соломона Моисеевича Стама. Москвич, выпускник элитно-экзотического МИФЛИ,
ученик крупнейшего ученого-медиевиста, академика С.Д. Сказкина. Стам в 1949 г. приехал в Саратов,
возглавил здесь кафедру истории средних веков и руководил ею до 1991 г. (42 года!), установив тем самым
незыблемый доселе рекорд саратовского истфака. Мало того, заняв сразу же первое место на факультете
по историко-философской мудрости, основательности, фундаментальности, он так никому его не уступил.
Лекции Стама (как и его печатные труды) многим из нас, студентов, казались скучными, но мы цен или
и глубину их содержания, и академическую изысканность формы. Показателен такой факт. В 1953 г. была
переведена в МГУ группа проучившихся два года в Саратове студентов из Чехословакии. Через год они
написали друзьям в Саратов, что в МГУ нет, конечно, таких лекторов, как (тут они назвали фамилию дей-
ствительно слабого преподавателя), но зато нет и таких, как Стам». – Троицкий Н.А. Указ. соч. С. 29.
14 В качестве таковой была в 1970 г. защищена монография: Стам С.М. Экономическое и социальное раз-
витие раннего города (Тулуза XI–XIII веков). Саратов, 1969.
15 Наиболее полное представление о концепции С.М. Стама можно составить на основе анализа материа-
лов, опубликованных на страницах издаваемого с 1968 г. в Саратовском университете межвузовского
сборника научных трудов «Средневековый город».
16 См.: Озолин А.И. Из истории гуситского революционного движения. Саратов, 1962. Отметим также, что
в 1965 г. за заслуги в деле изучения истории гуситского движения А.И. Озолин был награжден памятной
медалью Чехословацкой Академии наук в честь 550-летия со дня трагической гибели Яна Гуса.
17 Крестьянское движение в Германии перед Реформацией. Саратов, 1961; Крестьянская война 1525 года
во Франконии. Саратов, 1968–1969. Вып. 1–2.
18 Ермолаев В.А. Революционное движение в Германии перед Реформацией. Саратов, 1966.
19 Яброва М.М. Очерки истории колониальной экспансии Англии в эпоху первоначального накопления.
Саратов, 1966.
20 См.: Саратовский университет. 1909–1959. Саратов, 1959. С. 258.
21 Аврус А.И. Саратовский университет в первые годы после Великой Отечественной войны. С. 8. О строи-
тельстве здания Научной библиотеки СГУ А.И. Аврус посчитал необходимым упомянуть и в своей общей
работе по истории российских университетов: «Новое строительство проводилось и в периферийных уни-
верситетах. Так, в Саратове был построен 5-й корпус университета; благодаря настояниям и усилиям ди-
ректора НБ СГУ В.А. Артисевич началось возведение прекрасного здания библиотеки, украсившего го-
род». – Аврус А.И. История российских университетов. Очерки. М., 2001. С. 141.

            [name_en] => SARATOV UNIVERSITY IN THE LIFE AND CAREER OF I. R. FISHER
            [annotation_en] => Each anniversary is an occasion to look back, to sum up, to separate the main from the secondary, to remember the most important stages of the way passed by the hero of the day. In the fate of I.R. Fisher special place is occupied by the Saratov University, which was associated with her first steps in science. First of all, it should be remembered that she was a graduate of the faculty of history of SSU, entering the University in 1947 and graduating in 1952. Saratov Department of history held a prominent place in the Soviet historical science and education of the late 1940s-early 1950s. According to the time of foundation it was the third (after Moscow and Leningrad) University Faculty of History in the USSR, created in pursuance of the famous resolution of the Central Committee of the AUCP (B) and the Council of People's Commissars of the USSR of May 14, 1934, "On the teaching of civil history in the schools of the USSR". The faculty opened its doors in September 1935. Its structure consisted of five departments (unprecedented for the provincial Faculty of history of those years): the history of the USSR, the history of the ancient world, the history of the middle ages, the history of modern times, the history of colonial and dependent countries.
            [text_en] => Each anniversary is an occasion to look back, to sum up, to separate the main from the secondary, to remember the most important stages of the way passed by the hero of the day. In the fate of I.R. Fisher special place is occupied by the Saratov University, which was associated with her first steps in science. First of all, it should be remembered that she was a graduate of the faculty of history of SSU, entering the University in 1947 and graduating in 1952. Saratov Department of history held a prominent place in the Soviet historical science and education of the late 1940s-early 1950s. According to the time of foundation it was the third (after Moscow and Leningrad) University Faculty of History in the USSR, created in pursuance of the famous resolution of the Central Committee of the AUCP (B) and the Council of People's Commissars of the USSR of May 14, 1934, "On the teaching of civil history in the schools of the USSR". The faculty opened its doors in September 1935. Its structure consisted of five departments (unprecedented for the provincial Faculty of history of those years): the history of the USSR, the history of the ancient world, the history of the middle ages, the history of modern times, the history of colonial and dependent countries.
            [udk] => 
            [order] => 19
            [filepdf_ru] => 43_ru.pdf
            [filepdf_en] => 43_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => ПОРТРЕТ ИСТОРИКА
            [section_en] => PORTRAIT OF HISTORIAN
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Александр Николаевич  ГАЛЯМИЧЕВ
                            [author_en] => Aleksandr N. Galyamichev 
                        )

                )

        )

    [19] => Array
        (
            [id_section] => 8
            [id] => 44
            [id_journal] => 2
            [name_ru] => М.Ю. ДОСТАЛЬ. КАК ФЕНИКС ИЗ ПЕПЛА: ОТЕЧЕСТВЕННОЕ СЛАВЯНОВЕДЕНИЕ В ПЕРИОД ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ И ПЕРВЫЕ ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ
            [annotation_ru] => Марина Юрьевна Досталь – известный историк, старший научный сотрудник Ин-
ститута славяноведения РАН, издала новую книгу, в которой подвела итоги своим
многолетним изысканиям по истории отечественной славистики 1940-х годов.
Книга М.Ю. Досталь – это серьезное научное исследование, впервые в нашей ис-
ториографии представившее внушительную картину возрождения и развития оте-
чественного славяноведения в период Второй мировой войны и первые послевоен-
ные годы. Автор последовательно отстаивает право на существование данного этапа
как самостоятельного в истории этой отрасли отечественной науки.
Монография основана на обширной базе разнообразных источников: как архив-
ных (исследованы фонды семи российских и зарубежных архивов), так и печатных.
Несомненным достоинством данного труда является то, что автор опирается на це-
лый комплекс документов, не отдавая предпочтения какому-то отдельному виду. Это
документы и официального (докладные записки в директивные органы, протоколы
заседаний различных научных центров, отчеты о работе, служебных командировках
и пр.), и личного характера (письма, мемуары, воспоминания и пр.) Источниками
служили также сочинения советских славистов, рецензии на них и хроникальные за-
метки о разных заседаниях, сессиях, конференциях, съездах и пр.
            [text_ru] => Следует отметить, что автор является первооткрывателем и первым публикатором
многих исключительно важных документов, в том числе таких объемных, как мемуа-
ры С.Б. Бернштейна «Зигзаги памяти», изданных в 2002 году.
В первой главе М.Ю. Досталь анализирует предшествующую литературу и источ-
ники, уделяя преимущественное внимание тому, как освещалась ранее проблема воз-
рождения отечественного славяноведения. Автор справедливо отметила, что эта про-
блема в 1940–1970-е годы всячески замалчивалась, игнорировалась. Ее постановка
стала возможна только в годы гласности и перестройки, когда начали открыто гово-
рить о репрессиях славистов и фактическом уничтожении этой науки в 1930-е годы.
Только угроза войны, различные внутри- и внешнеполитические факторы (которые
определяет и анализирует автор) заставили руководство страны повернуться лицом
к славистике и удовлетворить многочисленные просьбы специалистов о создании спе-
циальных, пока историко-славистических центров в МГУ и АН СССР. Возрождение
славянской филологии, сильно скомпрометированной в советском общественном
мнении, как справедливо показывает автор, стало возможно только в годы Великой
Отечественной войны.
Во второй главе впервые рассматривается острая проблема взаимодействия науки
и господствующей идеологии в сложных перипетиях между классовым пролетарским
интернационализмом (до и после войны) и этнонациональным славянским патрио-
тизмом (в период войны). Автор убедительно доказывает, что метаморфозы идеоло-
гии во многом обусловливали кадровую и институциональную политику направле-
ния исследований и конкретную интерпретацию отдельных проблем. 
Третья глава посвящена становлению университетской славистики. Автор скру-
пулезно рассматривает детали практической организации преподавания славистиче-
ских дисциплин в МГУ, ЛГУ и в других вузах страны как исторического, так и фило-
логического профиля. Здесь и в других местах автор анализирует проблему усвоения
разных форм марксистской методологии.
В четвертой главе М.Ю. Досталь тщательно анализирует деятельность всех сла-
вистических центров в АН СССР: Сектора славяноведения в Институте истории,
Славянской комиссии, славистических подразделения в ИЯМ, ИЯП, ИРЯ, реконст-
руирует период борьбы ведущих славистов за создание Института славяноведения
АН СССР.
В пятой главе впервые дается анализ славистической продукции в указанный пе-
риод: рассматриваются основные направления историко-славистических, лингвисти-
ческих и литературоведческих исследований в сложном контексте идеологических
кампаний: русоцентризма, противостояния марризму, борьбы с «низкопоклонством
перед Западом», «против космополитизма» и пр. В связи с этим автор решает про-
блему научного конформизма.
В последней (шестой) главе представлена масштабная картина установления и раз-
вития научных связей советских славистов в послевоенный период, главным образом,
с коллегами из стран «народной демократии», что особенно поощрялись властями.
Перед учеными ставилась прямая задача (особенно в преддверии несостоявшегося
съезда славистов в 1948 г.): «мягко» способствовать внедрению марксистской мето-
дологии в зарубежное славяноведение.
Монографию завершает емкое заключение, подводящее итоги проведенному ис-
следованию.
В ней М.Ю. Досталь поставила и в целом удачно и всесторонне решила многие
сложные проблемы функционирования науки в рассматриваемый период. Хотелось
бы пожелать автору убрать некоторые повторы и поработать над стилем: снизить
некоторую пафосность, публицистичность выражений.
Монография М.Ю. Досталь, несомненно, станет важным пособием для всех со-
временных историков отечественной науки.
            [name_en] => M. Yu. DOSTAL. LIKE A PHOENIX FROM THE ASHES: DOMESTIC SLAVIC STUDIES IN THE PERIOD OF WORLD WAR II AND THE EARLY POSTWAR YEARS
            [annotation_en] => Marina Yur’evna. Dostal is a well-known historian, senior research fellow at the Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences, published a new book in which she summed up her many years of research on the history of Russian Slavonic studies in the 1940s. Book of M. Yu. Dostal is a serious scientific research, for the first time in our historiography, presented an impressive picture of the revival and development of Russian Slavic studies during the Second World War and the first post-war years. The author consistently defends the right to existence of this stage as independent in the history of this branch of domestic science. The monograph is based on an extensive database of various sources: both archival (funds of seven Russian and foreign archives are investigated), and printed. The undoubted advantage of this work is that the author relies on a set of documents, without giving preference to any particular type.
            [text_en] => Marina Yur’evna. Dostal is a well-known historian, senior research fellow at the Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences, published a new book in which she summed up her many years of research on the history of Russian Slavonic studies in the 1940s. Book of M. Yu. Dostal is a serious scientific research, for the first time in our historiography, presented an impressive picture of the revival and development of Russian Slavic studies during the Second World War and the first post-war years. The author consistently defends the right to existence of this stage as independent in the history of this branch of domestic science. The monograph is based on an extensive database of various sources: both archival (funds of seven Russian and foreign archives are investigated), and printed. The undoubted advantage of this work is that the author relies on a set of documents, without giving preference to any particular type.
            [udk] => 
            [order] => 20
            [filepdf_ru] => 44_ru.pdf
            [filepdf_en] => 44_en.pdf
            [download] => 
            [section_ru] => КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
            [section_en] => 
            [authors] => Array
                (
                    [0] => Array
                        (
                            [author_ru] => Сергей Иванович  МИХАЛЬЧЕНКО
                            [author_en] => Sergey I. Mikhal’chenko 
                        )

                )

        )

)